Текст книги "Голос бездны"

Прошло ещё несколько дней.

– Тебе пора возвращаться, Сергей, – сказал Сурен, сидя перед костром.

За его спиной стояли две неизвестно откуда приведённые лошади. Несколько стариков с длинными седыми бородами разговаривали тихими голосами, опираясь на толстые палки. Вдалеке лязгали затворы автоматов. Кто-то негромко покрикивал. Блеяли бараны.

– Пора возвращаться. Сейчас я увожу вниз отряд, – продолжил горец, – и я хочу взять тебя с собой. Я доведу тебя до русских.

– Ты не предупредил меня заранее, почему?

– А разве пуля предупредила тебя, когда летела в твою грудь?

Сергей осмотрелся. Его горная жизнь подошла к концу. Настала пора возвращаться. Жизнь не топталась на месте, менялась беспрестанно. Пора сменить и это место, дикое и гостеприимное одновременно.

– Странно.

– Что странно? – спросил Сурен.

– Мне нравится здесь… Нравится, но я знаю, что моё место не тут. И я должен был попасть сюда для того, чтобы понять это. Как ты думаешь, Сурен, мог бы я оказаться здесь при других обстоятельствах?

– Ты попал сюда при этих обстоятельствах, зачем спрашивать про другое?

– Сурен…

– Что?

– Заканчивай воевать. У тебя хорошее сердце, неужели ты не можешь найти другого пути, чтобы проявить себя?

– Не нужно говорить со мной об этом. Молчи.

Неподалёку от хижины кто-то запел. К первому голосу присоединились ещё два, затем ещё. Сергей обернулся на песню и увидел вставших в круг мужчин. Их руки лежали на плечах друг у друга, ноги неторопливо переступали, двигали людей по часовой стрелке. Сурен подошёл к танцующим и присоединился к хороводу. Темп песни постепенно убыстрялся, и в какой-то момент Сергей обнаружил, что хоровод двигался почти бегом. Мужчины издавали короткие, но очень громкие выкрики. Непривычно было видеть, как люди, облачённые в камуфляжные военные одежды, держались за руки, подобно резвящимся детям, и стремительно кружились, то наклоняясь вперёд всем корпусом, то распрямляясь и вскидывая головы в козьих шапках, армейских фуражках и чёрных пиратских платках. Нечто непостижимое, далёкое, властное выплёскивалось из того буйного танца. Даже пришедшие сегодня откуда-то два незнакомых старика присоединились к пляске, сверкая глазами. В какой-то момент танцоры подхватили с земли автоматы. Некоторые подняли их над головами, кое-кто прижал к груди. И все продолжали плясать.

Сергей следил за горцами, не отрывая взора. Когда же всё вдруг прекратилось, он растерялся. В ушах продолжали звучать песня и дружный топот человеческих ног.

– Пошли, – возвратил его к действительности Сурен, поправляя небольшой рюкзак за спиной и автомат.

Отряд насчитывал не более десяти человек. Все они передвигались мягко, легко, хотя большинство из них было обуто в тяжёлые башмаки, лишь двое носили на ногах потрёпанные кроссовки. Шли молча. Ночью сделали остановку в крохотной деревеньке, число домов которой Сергей Лисицын не смог определить из-за быстро сгустившейся тьмы. В горах темнеет быстро, если не сказать стремительно. Партизаны всегда пользовались этим, чтобы легко отрываться от преследований или выходить из окружения. Совсем рядом журчал ручей, и пришедшие, не расставаясь со своим оружием, дружно направились к воде, чтобы обмыть вспотевшие за время перехода тела. Сергея не переставала удивлять чистоплотность горцев. Они не имели возможности часто стирать бельё и носили вечно грязную одежду, но никогда не упускали случая ополоснуть интимные части тела. Если поблизости была вода, они шли умываться, и если рядом стреляли, это не останавливало их.

– Человек должен быть чист, – повторяли люди Сурена.

Рано утром в дом, где спал Сергей, без лишнего шума вбежал кто-то бородатый и бросил Сурену:

– Федералы!

Горцы быстро поднялись и выглянули в окна, оценивая обстановку и перебрасываясь короткими фразами на своём языке. По стене дома гулко и громко ударила пулемётная очередь. Пискнула рассыпавшаяся штукатурка.

– Не забывай, – Сурен показал рукой на фотоаппарат Сергея.

Однако фотографировать не пришлось. Совсем близко раздались короткие автоматные очереди, послышались шумные шаги, и с обратной стороны дома появились солдаты. Они бежали, низко наклонившись вперёд, закатав рукава гимнастёрок. Двое ближайших были одеты в майки, на их головах красовались чёрные платки, трепещущие от бега. Над Сергеем просвистели пули. Он увидел, как боевики юрко покидали хижину ползком. Последним уходил Сурен. Очередная свинцовая струя распорола стену домика изнутри, одна пуля задела рикошетом плечо Сурена. Он развернулся от удара, пошатнулся, стукнулся о стену и зажмурился, пробормотав что-то невнятное.

В следующее мгновение в окно заглянул человек, держа автомат на уровне глаз. Лисицын узнал за грязью на лице черты Ивана Романова.

– Ваня! – воскликнул Лисицын и вскочил навстречу автомату.

– Твою мать! – ввалился запыхавшийся Романов, дёрнул стволом, увидел Сергея, и в ту же секунду повернулся, чтобы добить раненого Сурена.

– Стой! – крикнул Сергей. – Стой! Не стреляй!

Романов мотнул головой туда-сюда, ничего не понимая, но привыкший быстро реагировать на команды, и вновь вскинул автомат. Однако Сурен исчез из хижины.

– Какого хрена, Лис? – сплюнул Романов. – Зачем ты удержал меня?

– Он ушёл?

– Да! Такой экземпляр! – Романов прыгнул в комнату, ломая ветхую оконную раму, пробежал, пригнувшись, через комнатку, опрокинул два стула, прижался к дверному косяку, выглянул, чертыхнулся, бросился дальше.

Через несколько минут он возвратился, неся автомат в опущенной руке.

– Ушёл? – снова спросил Сергей.

– Кто? – сплюнул Романов.

– Сурен?

– Это которого я не успел шлёпнуть? Ушёл, – усталый кивок в ответ. – А что ты так беспокоишься за него? Кто он тебе? И вообще, Лис, как ты тут очутился? Где ты пропадал столько времени?

– Лечился на горном курорте, – хмыкнул в ответ Сергей.

Дядя Ваня

Романов был человек решительный. Если он совершал один неверный ход, то обязательно спешил сделать после этого сразу пять-шесть других, дабы упредить противника. Возможно, его ошибка и не была замечена врагом, но он не собирался ждать, пока само собой разъяснится, так это или не так. Уже после возвращения Сергея Лисицына с дачи, где он оставил Ксению, Романов испытал заметную нервозность из-за того, что важнейший свидетель остался без надзора. Но он обещал Сергею дождаться его звонка и ничего не предпринимать до тех пор. Обещал по глупости, но обещал…

– Нет, милый мой Лис, больше я не могу куковать, – Романов нажал на кнопки селектора и рявкнул: – Тимохина ко мне срочно!

Каких-нибудь двадцать минут спустя по направлению к его даче уже неслись, поднимая пыль, два невзрачных «жигулёнка», в каждом из которых устроились по четыре человека. Всего восемь группа на случай захвата. Все – молодые ребята (кроме полковника Романова), в обычных рубашках и джинсовых куртках, под которыми были надеты бронежилеты.

– Что там будет? – спросил один из них.

– Думаю, что заглянет некто Когтев Эм Эм.

– А что он забыл на вашей даче?

– Там девушка находится. Нам, кстати говоря, важно её не напугать. Она и без того перепугана… Так вот, Когтев не появится один, а сколько с ним приедет человек, я не представляю. Наша задача: забрать девушку и увезти её в Москву. Я полагаю, что для этого нам достаточно двух человек. Остальные будут ждать появления Когтева и его людей.

– А если он не приедет?

– Теперь приедет… У него выхода нет, – уверенно ответил Романов. – Эта девушка ему больше жизни нужна, потому что её показания зароют его так же, как он зарыл её…

Дорога убегала под колёса. Проносились смазанные скоростью в размытую акварельную массу белые стволы берёз и зелёная гуща крон. Мелькали электрические столбы. Тянулись, плавно прогибаясь, провода.

Сидевший за рулём Влад задумчиво глядел на стремительный бег чёрточек разделительной полосы. На другом конце Москвы вечером его ждала женщина по имени Вера. Она годилась ему в матери, но была любовницей и хотела, чтобы он женился на ней. Её сына мучил рак, и врачи утверждали, что ему не выбраться из койки. У неё большая квартира, просто огромная, досталась от скончавшегося несколько лет назад мужа. Влад приезжал к ней вечерами и занимался с ней любовью, утопая в её гигантских грудях, а в дальней комнате стонал от боли её сын. Недавно она сделала аборт по настоятельному требованию Влада, и теперь он переживал, что заставил её пойти на этот шаг. Не то чтобы сожалел о неродившемся дитяти, но что-то беспокоило, что-то совершенно незнакомое.

«Может, это чувство вины? Откуда оно? В чём я провинился? Разве я кого-нибудь убил? – размышлял Влад, упираясь руками в руль. Не перестать ли мне встречаться с ней на кое-какое время?»

– Ты гони-гони, да не забывайся, – бросил сидевший справа от водителя оперативник, когда автомобиль вильнул с излишней прытью. – Загрустил, что ли? Или о бабах мечтаешь?

– Всё в порядке, – ответил Влад.

– Когда подъедем, – заговорил Романов, – остановимся поодаль, чтобы не привлекать внимания. Подойдём пешком. Ты, Володь, перемахнёшь через ограду (я покажу место) и аккуратненько осмотришься там. Если Ксения одна, позовёшь нас…

Ксения была одна и сидела на кухне в ожидании, когда закипит вода в чайнике. При виде мужчин она отшатнулась к залитой солнцем дощатой стене и едва не закричала, но к ней шагнул Романов.

– Ксюша, ты не узнаёшь меня? Дядю Ваню помнишь? С Лисицыным ты ко мне заезжала…

– Конечно, конечно! И вы все из милиции? – Ксения прижала руки к груди с чувством откровенного облегчения. – Проходите, пожалуйста. У меня чайник поспевает как раз.

– Нет, Ксюша, – отказался Романов наотрез. – Чай нам пить некогда. Мы с тобой сию же минуту уезжаем отсюда, а хлопцы мои будут поджидать других посетителей.

– Кого? – насторожилась девушка, обводя зелёными глазами молодых парней, лица которых выражали полное спокойствие.

– Кого? Ясное дело – Михал Михалыча Когтева, твоего разлюбезного муженька, – пояснил Романов, непонятно зачем заглядывая в пустую кастрюлю. – А ты хоть ела что-нибудь?

– Нет.

– Ну, Лис, привёз женщину на постой и даже куска хлеба не оставил, – возмутился он.

– Некогда было… ему…

– Ты не заступайся, он сам расскажет. Одним словом, отрывайся от стула и шагай следом за мной. Влад, ты с нами.

В дверях он обернулся и без тени улыбки сказал оставшимся:

– Свистите мне, как только что-то с места сдвинется. А сдвинуться должно не позже, чем истекут эти сутки. Дольше можете не ждать. А до тех пор глаз не смыкайте.

– Не беспокойтесь, Иван Васильевич, мы своё дело знаем.

– Надеюсь. Иначе на кой лях вы мне нужны?

Он быстрыми шагами прошёл вдоль забора, задевая рукой кусты малины и поглядывая вокруг, и указал Ксении на машину.

– Садись назад, я с тобой.

Она повиновалась беспрекословно.

– Влад, сейчас дуй во всю прыть, а на трассе можешь не спешить. Нам главное, здесь не засветиться, – распорядился Романов.

По мере того как машина удалялась от дачных участков, Ксения успокаивалась. Полковник сидел рядом, опершись плечом о дверь, и молча разглядывал спутницу.

– Мне до боли знакомо твоё лицо, Ксюша, – сказал он наконец.

– Ничего удивительного.

– Да я не фотографии твои имею в виду, не рекламные клипы, – он нахмурился, избороздив лоб морщинами. – Тут что-то другое. Где-то в другом месте я видел тебя, как-то иначе. Ты бы рассказала мне о себе. Откуда ты?

– Вообще-то я родилась в Краснодаре.

– В Краснодаре?

– Да. Родителей у меня нет.

– Как так? Такого не бывает. Всех нас кто-то произвёл на свет.

– Мама умерла при родах. Об отце я вообще ничего не знаю, так как спросить не у кого. Кто может рассказать? Да теперь и не нужно… Но мне почему-то кажется, что маму я хорошо помню. Странно, да? Ведь я никогда не видела её, ни разу. Мне кажется, что был какой-то пожар и она пострадала в огне. Но я понятия не имею, откуда я взяла это. Мне вообще про неё никто ничего не рассказывал. В детдомах, где я воспитывалась, про неё и слыхом не слыхивали.

– Как твоя фамилия?

– Когтева.

– Я имею настоящую, то есть эту… – Полковник защёлкал пальцами, забыв нужное слово.

– Девичья, что ли? Литвинова.

– Литвинова, – повторил Романов. – Литвинова…

Он задумался о чём-то и словно провалился в другое измерение. В голове закружился калейдоскоп лиц.

– Иван Васильевич, – Ксения потрясла полковника за рукав и добавила ласково, как-то по-детски: – Дядя Ваня! Что-нибудь не так? Вы что-нибудь дурное вспомнили?

– Как звали твою мать? Маша?

– Да, Маша, – удивилась девушка и вдруг побледнела. – Вы знали мою маму?

– Маша Литвинова… Маша… – Романов долго смотрел на Ксению, переводя взгляд с её губ на нос, на глаза. – Маша Литвинова… И сколько же тебе лет? Подожди… Двадцать… Двадцать два? Верно?

Ксения вытаращилась на полковника.

– Чего вы подсчитывали, дядя Ваня? Вы с чем-то увязываете мой возраст? Вы хотите сказать, что… знали мою маму?

– Маша Литвинова из Краснодара, – тихонько засмеялся полковник, покачивая головой.

Через минуту он мягко похлопал водителя по плечу:

– Влад, тормозни-ка. Сделаем коротенький привальчик. – Романов открыл дверь и вышел из машины.

День был жаркий. Над горизонтом собиралась гроза, но над дорогой не брызнуло до сих пор ни капельки. Далеко впереди темнел лес, спрятавшись под серость медленно надвигавшихся туч. Сунув руки в карманы, полковник Романов запрокинул голову и посмотрел в небо. Прямо над его головой облака преображали свои очертания, таяли на глазах, вновь рождались, перетекали друг в друга подвижной ватой. И ни намёка на грозу. Всё вокруг было в цвету, шелестела трава, звенели птицы.

– Как хорошо, – вздохнул Романов.

Ему захотелось подойти к машине, вытащить оттуда Ксению, сгрести её в охапку и признаться в любви. Но в какой? Что за любовь охватила этого зрелого мужчину? Любовь отца к дочери? Или любовь мужчины к женщине? Что за наваждение?

– Дядя Ваня, – возникла возле него Ксения. – Что вы знаете о маме?

– О твоей маме я знаю только то, что я любил её в то время, когда почти три месяца жил в Краснодаре. Мы были молоды. Я был героем, прошедшим сквозь войну Ченгрема, крепким мужиком, прошедшим сквозь пейзажи ада и не свихнувшимся от запаха крови. Она была красавицей, простодушной девочкой, смотревшей на мир вот такими же большущими и наивными глазами.

– Вы были ей как муж?

– Да. Муж на три месяца. Но я был горяч, желал постоянных перемен, и военная жизнь удовлетворяла мои потребности вполне. Мне нравилось скакать с места на место. Мне и сейчас нравится это. Потому я продолжаю бегать, ползать, стрелять. Но, случается, накатывает одиночество…

– А что мама?

– Маша? Машенька была Машенькой. Она тоже любила меня, пока я был там. Но нам и в голову не приходила мысль о том, чтобы создать семью. Нам просто было хорошо вместе, и мы вовсю пользовались предоставленным нам счастьем.

– А потом?

– Потом я уехал. Не знаю, как бы всё сложилось, останься я там на год-два. Скорее всего, мы бы разошлись, исчерпав самих себя в наших отношениях.

– А я? Я кто? – серьёзно спросила Ксения. – Я чья? Вы думаете, что я могу быть вашей дочерью?

Он обнял её за плечо. Обнял сильно и нежно.

– Может быть, моя, Ксюша, а может быть, и не моя. Красивая женщина редко сходится лишь с одним мужчиной. А Маша была красивая… Посмотри в зеркало, и ты увидишь её.

– Так что же теперь? – Ксения отступила на шаг. – Как же теперь? Кто я вам? Вы мне кто? Дядя Ваня или папа Ваня? Как мне называть вас? Как относиться? Что думать? Неужели так бывает? Неужели мир настолько тесен?

Он ухмыльнулся, как ухмыляются счастливые люди. Он знал одно: Ксению он полюбил, полюбил в её лице вернувшуюся Машу, полюбил возможную свою дочь, полюбил всё то, что не любил до этой минуты по-настоящему, чего был лишён.

– Какая разница? Называй так, как тебе легче. Дядя Ваня ничуть не хуже папы Вани… Не хуже…

– Странно всё это, так странно, что у меня нет слов.

Ксения повернулась и побрела в сторону машины. Внезапно ей пришло в голову, что завертевшаяся карусель страшных и опасных событий предназначалась именно для того, чтобы свести её с человеком, который мог быть её отцом и, скорее всего, был им. Неужели они не могли встретиться никак иначе?

Вверху громыхнуло, звук перекатился по небосводу, как тяжёлый шар по железным листам.

– Хорошо, – Романов развёл руки в стороны, ловя ладонями посыпавшиеся редкие капли, – очень хорошо, просто чудесно. Весь этот кавардак ради такого чуда…

Он быстро догнал Ксению, дружески шлёпнул её по попе и сказал курившему в машине Владу:

– Поехали. Прямо ко мне домой.

– А почему не в контору?

– Нечего нам делать в тамошней сутолоке… Да и вообще… – Он засмеялся. – Всё приобретает совершенно иной смысл…

Я знаю, ты хитёр

Сергей увидел свой дом. Рядом стоял его «жигуль». Не дойдя ста метров до подъезда, Лисицын ощутил напряжение. Что-то было не так. Что-то забеспокоило. Ни с того ни с сего учащённо заколотилось сердце. Казалось, вот-вот что-то произойдёт. Сергей остановился напротив своего подъезда и прислонился спиной к шершавой стене. Проносящиеся автомобили, гудящие, рычащие, тарахтящие, обдавали ветром. Вспорхнул из-под ног брошенный кем-то газетный лист, вспорхнул с шелестом, скользнул над асфальтом и вновь распластался, уставившись на Сергея фотографией какой-то знаменитости в шляпе.

– Глупости, – шепнул себе Лисицын. – Никого тут нет. Всё нормально. Что я дурака валяю?

Он перешёл улицу и задержался перед дверью. Осталось взяться за массивную медную ручку и потянуть её на себя. Он медленно выдохнул, как бы растворяясь своим дыханием в окружающем пространстве и обостряя этим своё чутьё. Чутьё зверя.

Застыл. Шевельнул ноздрями. Потянул дверь на себя и шагнул в подъезд. Пространство отозвалось на его шаги гулким эхом. Поднявшись по лестнице, Сергей ещё раз огляделся. Конечно, его могли запросто поджидать внутри квартиры. Зачем бандитам караулить его на лестнице? Чтобы убить? Тогда они уже выстрелили бы. Но ничего не произошло, значит, всё было в порядке. До поры до времени. Сергей недовольно махнул рукой, выругал сам себя. Сколько ошибок он уже сделал в этой весьма недолгой истории. Теперь ещё ошибка – глупая, ничем не обоснованная самонадеянность, которую можно простить только пацану, но никак не Лису.

Лисицын вставил ключ в скважину и вошёл внутрь. Сделал шаг, другой, осмотрелся, сдерживая дыхание. Посторонних не было. Сергей вымыл руки и ополоснул лицо. Затем он сел в кресло перед рабочим столом и щёлкнул включателем компьютера. В ту же минуту в коридоре тренькнул звонок. Сергей ухмыльнулся.

– Вот и гости… Покой нам только снился.

Он ни секунды не сомневался, что пришли те, кого он так внимательно высматривал. Он прошёл в коридор, отпер дверь и увидел Когтева. Михаил Михайлович перешагнул через порог, приветственно поднял трость, держа её у основания рукояти, и с едва заметной тенью подозрительности оглядел квартиру.

– Сергей Владимирович, могу я поговорить с вами полчаса наедине?

В тоне его не было ничего угрожающего, ничего таинственного, ничего тревожного. Просто вопрос. Не дожидаясь ответа, он показал двум сопровождавшим его громилам, чтобы они вышли за дверь. Они послушно выполнили приказ, оставив язычок замка на предохранителе. Когтев с интересом оглядел квартиру. На столе громоздились сложенные в стопку книги. Двухтомник Генри Миллера с множеством закладок, «Жизнеописание Агриколы» Тацита, «Церемония Ювипи» Пауэрса, «Звук хлопка одной ладони» Раджнеша, толстенный справочник по алкогольным напиткам и несколько этнографических журналов.

– А жилище у вас, Сергей Владимирович, весьма скромное, как я погляжу. Учитывая вашу известность, вы могли бы обзавестись более шикарной квартирой.

– Меня устраивает эта. Вполне устраивает. Я шиковать не люблю.

– Так-таки не любите? – Когтев указал тростью на пустую бутылку «Наполеона».

– Это подарок одного приятеля. Сам-то я не разбираюсь в коньяке. Мне что «Мартель» пить, что водку с добавленным в неё для цвета коньяком.

– Неужели? – Когтев сел на стул и увидел брошенное в углу платье Ксении. – Я посылал сюда людей, пока вы отсутствовали. Но они не сообщили мне о Ксюшином платье. Наверное, не догадались, что это её одежда. Как же это она без платья-то?

Сергей повернулся и увидел платье Ксении, которое она бросила, отправляясь в душ. Отпираться было бессмысленно.

– Она переоделась, – сказал Лисицын. – Просто я решил, что ей будет неприятно носить платье, в котором она была похоронена.

– Разумеется, вы правы. – Когтев кивнул и положил обе руки на трость. – Вы можете задёрнуть штору на окне?

– Зачем?

– Могут следить.

Теперь кивнул Лисицын и выполнил просьбу гостя.

– И во что же вы переодели мою Ксению? У вас тут водятся женские наряды? – Когтев с любопытством поднял глаза на Сергея.

– Нет. Не водятся. Я одолжил ей мои шорты и рубашку. Шорты пришлось сильно перетянуть ремнём.

– Великоваты?

– Ещё как… – Сергей опустился на стул напротив.

Повисла пауза.

– Ну и как она? Как её самочувствие? – вновь заговорил гость. – Не передавала ли она привет бывшему мужу?

– Почему же бывшему? Вы же не в разводе, – сказал Лисицын, всеми силами пытаясь не проявить свою нервозность. – Или собираетесь разойтись?

– Послушай, Сергей, – резко перешёл Когтев на «ты», но интонации его не изменились, голос звучал бесстрастно. – Давай не будем таиться, не будем ходить вокруг да около. Ксения меня предала. Я предательств не прощаю. Всё прощаю, но не предательство.

– И вы решились на убийство?

– Ты меня не старайся усовестить. Не надо, нет у меня никакой совести. Совесть моя отмерла, отвалилась давно за ненадобностью. Лишний груз… Совесть, мораль… Конечно, мораль необходима. Но каждому для своих нужд. Она защищает интересы «ближнего». А для меня ближний – это я сам. Если у меня есть жена, красивая жена, то я объявляю всем закон: не возжелайте моей жены. Равно как я говорю всем, чтобы не желали моих денег, моих дворцов и прочее, прочее, прочее. Каждый богач, каждый собственник – моралист, ибо он желает сохранить своё для себя. Мораль богатых – деньги. Мы не воруем, а покупаем. Но Ксения, оказывается, жила по другим правилам. Она не думала хранить мне верность, за которую я щедро заплатил ей. Это было чуждо её морали. Это не вписывалось и в мораль Павла Шеко. Он не был хозяином Ксении, потому не переживал, что её украдут. Он жил по своим убеждениям. И его убеждения позволяли ему воровать. Он был нищим художником, перебивался подачками людей моего круга. Нищие легко идут на воровство, ибо они твёрдо знают, что никто не поступит с ними так, как они поступают с другими. Никто не обкрадёт их, у них нечего красть… Да, богатые покупают, а нищие воруют… Ксения, моя золотая девочка. Она забыла, по каким правилам обязалась жить. Она пошла на сговор с нищим! Она помогла ему обокрасть меня! За это я вышвырнул её на свалку, как непригодную вещь…

– Живой человек в гробу, Михал Михалыч… Согласитесь, что это… – Сергей Лисицын удивлённо развёл руками.

– Не твоё дело, Лисяра. Она принадлежала мне. Зачем ты помог ей? Что ты хочешь? Что у тебя на уме?

– Я не собирался помогать ей. Я понятия не имею, что привело её ко мне. Больше того: я был уверен, что всё это – розыгрыш. Похороны эти, история об убийстве скульптора… Но она плакала, рыдала, билась в истерике. Я поверил. А когда в меня из двух «Макаровых» сразу лупасить стали, я поверил окончательно. Только вот что я скажу вам, Михал Михалыч, я очень не люблю быть дичью. Я сам привык охотиться. В вашем деле для меня нет интереса, это ведь обычный криминал, а меня всегда влекло другое. Но в меня уже стреляли ваши парни. Почему?

– Не знаю. Это какая-то чушь, путаница, мешанина. Я не велел им. Почему-то всё пошло не так после моего юбилея… – Когтев недовольно заёрзал. – Что-то случилось. Митька никогда не ослушивается, он преданный пёс. Что-то случилось чрезвычайное. Я не распоряжался. Останься они в живых, я бы с них шкуру спустил за эту выходку, уж можешь мне поверить…

Когтев помрачнел.

– Я верю, – сказал Сергей.

– Убивать тебя я не собирался, по крайней мере до того момента, как я отыщу Ксению. Без тебя мне не узнать, где она сховалась.

– Это я хорошо понимаю, – Сергей ухмыльнулся. – Но жалко мне отдавать её в ваши когтистые руки, Михал Михалыч. Может, сжалитесь? Доведись вам лично увидеть её после кладбища, уверен, что и ваше каменное сердце дрогнуло бы.

– У меня не каменное сердце, Лис, не каменное. Я очень ранимый человек. Потому я и поступил так с Ксенией. Ты считаешь меня жестоким, но жизнь – воплощение жестокости, если мыслить человеческими категориями. Люди приходят сюда, чтобы умереть. Весь наш жизненный путь готовит нас к смерти. Вопрос не в самой смерти – её-то не избежать – вопрос в том, как мы пройдём этот путь. Будем ли мы наслаждаться или же изнурять себя терзаниями. Я предложил Ксюше условия почти идеальные для того, чтобы она могла вкушать любые удовольствия. За это от неё требовалось одно – уважение, рамки принятого приличия. Мне эти рамки не нужны, однако их требует окружающее меня общество! То есть и обществу, честно говоря, насрать на эти рамки, но общество готово смешать с дерьмом всех, кто официально в эти рамки не вписывается. И я не хочу, чтобы меня выставляли куском дерьма, чтобы надо мной насмехались из-за молодой писюшки! Ты можешь это понять?.. Повторяю, что у нас с ней была договорённость, ей разрешалось встречаться с другими. Я же не олух, я всё прекрасно понимаю. Но я просил элементарного уважения. Она плюнула мне в лицо. Не спьяну, не под влиянием травки, не со зла. Осознанно плюнула! Она причинила мне боль, сильную боль, нестерпимую боль. И я решил вырвать эту занозу. Так что не проси за неё. – Лицо Когтева сделалось усталым, осунувшимся, горевшие только что глаза потухли. – Конечно, мне её жаль… красивая… Но она уже умерла. Один раз умерла… Второй раз не имеет значения… Кроме того, я не могу вернуть её в жизнь, ибо она начнёт мести языком. Красивая-то она красивая, но вовсе не умная. Она не сможет жить потихоньку, с её-то привычками и запросами! Так зачем мне подписывать смертный приговор самому себе? Я ещё поживу. Так что ты уж сделай одолжение, Лис, укажи место, где она скрывается. И я тебя оставлю в покое.

– Я не знаю, где она.

– А кто знает?

– Я отвёз её к моему давнему приятелю…

– Что за приятель?

– Он из МВД. – Сергей поднялся, достал из шкафа бутылку водки и наполнил две рюмки. Первую он опорожнил сразу, вторую протянул Когтеву но тот раздражённо отодвинул рюмку.

– Мне только мента не хватало в таком деле. Зачем ты передал её ему? Зарыть меня решил? Зря. Не тебе тягаться со мной.

– Нет, Михал Михалыч, этот мент не знает, в чём дело. Он даже не знает, что за женщину я привёз в нему, – солгал Сергей. – Я лишь попросил его укрыть барышню на время. У него есть какие-то специальные места для подобных случаев, где свидетелей укрывают.

Сергей выдержал долгий взгляд Когтева, ничем не показав, что его слова не соответствовали действительности.

– Допустим, – чёрные зрачки вновь ожили и пронзили Сергея насквозь. – И что дальше? Долго она будет прятаться у него?

– Он её увёз, быть может, на неделю. Я подумал, что за это время всё можно утрясти, договориться, – опять соврал Сергей и опорожнил очередную рюмку водки.

– Ну вот что, Лисяра, – Когтев выпрямился, поднялся, мягко прошёл вдоль стены, едва опираясь на резную трость, остановился возле книжного шкафа с темнеющими корешками старых книг, обернулся и продолжил: – Я знаю, что ты хитёр. Не случайно Бог наградил тебя фамилией Лисицын. Но меня ты не проведёшь, Сергей Владимирович. Ты говоришь очень спокойно, но я не уверен в том, что ты говоришь правду, совсем не уверен. Можно даже сказать, что этим твоим словам я вообще не верю.

– Зря вы так.

Когтев поднялся, постучал тростью о раскрытую ладонь:

– Я могу вытрясти из тебя всё. Сейчас же вытрясти. Ребята за дверью ждут.

Сергей тихонько вздохнул. На доли секунды его охватило желание схватить Когтева за горло и вырвать ему кадык, но он подавил возникший порыв. Справиться со стоявшим перед ним пожилым человеком Лисицыну не составляло труда, так как Михаил Михайлович не принадлежал к числу физически развитых людей. Лис же умел хорошо драться. В двадцатилетнем возрасте он впервые надел спортивное кимоно и шагнул в тренировочный зал, после чего появлялся там дважды в неделю в течение десяти лет. Правда, последние пять лет он совсем не тренировался, но это не означало, что он не сумел бы несколькими ударами превратить лицо финансового магната в кровавую лепёшку. Но за дверью стояли вооружённые громилы…

– Я могу вытрясти из тебя всё. Ребята ждут за дверью… Стоит мне щёлкнуть пальцами, – повторил Когтев.

– Пусть ждут. Из меня ничего не вытрясти, господин Когтев! Ибо я сказал всё, что знают вот эти самые журналистские мозги! – Лисицын яростно постучал кулаком по своему лбу. – Хотите убедиться? Тогда зовите своих костоломов, пусть они сдерут с меня мою лисью шкуру, пусть отрежут уши, пусть оторвут яйца!

На его громкий голос в дверь быстро вбежали охранники.

– Не ори, – прошипел Когтев.

– Вот они, велите им разорвать меня на части, – не унимался Сергей, – пусть я сдохну. И уж тогда мой ментовской дружок наверняка поинтересуется, нет ли какой случайной связи между моим изуродованным трупом и барышней, которую я упросил его спрятать на время. И думается мне, что он эту связь уловит…

– Что ты предлагаешь? – миролюбиво спросил Когтев.

– Предлагаю обсудить всё в спокойной обстановке. Начнём с того, что я мог бы сразу сдать Ксюху в соответствующее обстоятельствам учреждение. Я так не поступил.

– Почему?

– Признаюсь, сам не понимаю. Ситуация настолько неординарна, что мысли пошли кругами, соответственно, и поступки неадекватные. Но тот факт, что я не отвёз её ментам, не стоит расценивать как желание прогнуться перед вами, Михал Михалыч. Иначе я привёз бы барышню прямо к вам.

– Логично. Тогда что тебе надо? Насколько я понимаю, нормальный (как это принято в нашем обществе) человек не может не донести на убийцу. Что же позволяет тебе не сгорать от стыда, сознавая, что ты покрываешь преступника?

– Человек, каким я был, не существует более, – проговорил Сергей.

– Я не понимаю тебя, Лис. Много ли ты знаешь таких вот историй?

– Вроде вашей, Михал Михалыч? Некоторые мне известны.

– И у тебя никогда не возникает желание обнародовать их?

– Зачем? Во-первых, себе дороже обойдётся. Во-вторых, общество от этого не изменится в лучшую сторону. – Сергей говорил искренне. – Не может оно измениться из-за того, что кого-то покарают. Свято место пусто не бывает. Одного главаря сменяет другой. Так было и будет всегда. Цезари уходят и приходят, а человеческие страсти остаются, и корни преступности сокрыты в этих страстях.