Текст книги "Голос бездны"

Музыкант Гоша Саприков

Гоша Саприков был игрок, настоящий игрок в карты; он был из тех игроков, у которых отсутствуют какие-либо тормоза и которые способны проиграть всё до последней нитки. Примерно за полгода до событий, о которых идёт речь, Гоша вернулся из гастролей по странам Ближнего Востока, счастливый и утомлённый, и на следующий день появился в доме Ивана Денисова, у которого не бывал уже давно. Денисов славился своим гостеприимством и подчёркнутой строгостью заведённого в доме порядка. Этот молодой человек с тонкими чертами вытянутого лица никогда не упускал случая упомянуть о своём дворянском происхождении и не скрывал своего высокомерного отношения к людям безродным. Возможно, в этом и таились корни его некоторой нелюбви к Гоше.

– Плебей, он и есть плебей, – повторял Денисов, – а модную шумиху можно и вокруг валенка раздуть.

Саприков хорошо знал о чувствах Ивана Денисова в свой адрес и мечтал растопить ледяную корку существовавших отношений, повинуясь непобедимому зову амбиций. Когда его отвергали, он прилагал все усилия для того, чтобы вернуть утерянную благосклонность.

Войдя в квартиру Денисова, Гоша увидел холодный взгляд светлых глаз хозяина. Иван стоял у двери, будто ждал появления музыканта.

– Давно не видались, – сказал он, – а это кто с тобой? Почему не представишь?

Гоша спохватился, что пришёл не один, и взял за руку стоявшую позади него девушку.

– Карина, – представил он спутницу и наклонился к Денисову: – Вообще-то у неё более сложное имя, но все называют её Кариной. Так привычнее и удобнее.

Девушка была одета в коричневые тона, но смоляные длинные волосы и не менее чёрные глаза создавали впечатление, что гостья была укутана в чёрную мантию. В гостиной Гоша увидел огромную золочёную раму с изображением генеалогического древа рода Денисовых, висевшую напротив такой же громадной рамы с масляным портретом человека в шлеме и со щитом, который должен был изображать родоначальника рода Денисовых и происходить чуть ли не от самого Рюрика. Саприков узнал в нарисованном самого Ивана Денисова и одобрительно закивал головой. Он понимал, что Иван гораздо больше сочинял о своих предках, нежели знал в действительности, но Гоша искренне завидовал размаху его воображения и клял себя на чём свет стоит, что у него-то не доходили руки до такого. А ведь мог бы и он украсить стены квартиры и особняка не жалкими своими афишами и плакатами, где он рекламировал шампунь против перхоти, а такими же портретами вымышленных далёких предков.

– Мы только что сели играть, – сказал Денисов с улыбкой. – Не желаешь присоединиться?

– Я не думал, – смутился Гоша и потряс прядями паклевидных волос. – При мне мало денег.

– Остановишься, когда проиграешь все, – мрачно пошутил Денисов. – А захочешь играть дальше, так я поверю тебе на слово.

Гоша сел за стол и указал Карине на дверь в другую комнату, где сидели в креслах подруги гостей и, совсем не по-светски забросив ногу на ногу, обменивались светскими сплетнями. Игра затянула Саприкова с головой. Через полтора часа большинство участников отодвинулись от стола и сделались наблюдателями. Вся игра сосредоточилась на Денисове и Саприкове. Гоша давно сидел без копейки, и проигрыш записывал в длинный столбик. В сущности, все разумные пределы остались позади, но Гоша, болезненно сверкая глазами, красный и потный, не позволял прекратить игру. Лицо его было страшным и жалким одновременно. Иногда он хватал первую попавшуюся из стоявших на краю стола хрустальных рюмок с вензелем Денисова и подставлял её под горлышко винной бутылки.

– Гоша, – покачивал головой Иван, – это не такое вино, чтобы его глотать залпом, это редкий букет. Успокойся, возьми себя в руки.

Саприков лишь мычал в ответ, согнувшись к самой поверхности стола и барабаня нервными пальцами по перевёрнутым картам.

– Хватит, – решительно сказал Денисов. – Игра не имеет смысла. Я дал тебе возможность, но ты…

– Я расплачусь, Иван, я точно расплачусь. Ты же знаешь меня.

– Гоша, взгляни на сумму. Ты понимаешь, о чём идёт речь? – Денисов предостерегающе поднял руку с вытянутым указательным пальцем.

– Ещё разок.

– Нет. Будь любезен заплатить.

Гоша провёл авторучкой вдоль цифр, пометил жирной линией что-то и сказал:

– Вот это я принесу завтра.

– Что же с остальными? Кажется, ты говорил, что тебе можно верить на слово? – Денисов сложил руки на груди и обвёл глазами замолчавших присутствующих. – Вы слышали, друзья? На что же это похоже?

– Возьми залог, – Гоша опустил голову, не в силах выдержать устремлённые на него взгляды.

– Залог? Давай. Но что ты дашь?

Саприков резко поднялся, опрокинув стул. Все вздрогнули. Голова Гоши вышла за пределы жёлтого круга, высвеченного старинной лампой в пунцовом абажуре, и музыкант стал выглядеть обезглавленным. Зато его дрожащие руки ослепительно выделялись под лампой на фоне кожаной куртки с мелкими клёпками.

– Так что ты дашь?

Гоша в несколько прыжков придвинулся к Карине, измученной долгим просиживанием в кресле, и схватил её за руку.

– Вот! Она останется в залог!

На несколько минут тишина в комнате сделалась угнетающей. Карина побледнела, отступила на шаг, но ничего не сказала. Присутствовавшие следили за разворачивающимися событиями в полном молчании.

Гоша нервно прикусил губу. Вспомнил, как ещё утром Карина лежала у него в кровати, выгнувшись в спине и раскинув ноги. Вспомнил её влажный взгляд… Она была чудесна, неописуема нежна и горяча. Возможно, она была и по-настоящему предана ему, но…

– Я хочу оставить её в качестве залога, – повторил упавшим голосом Гоша.

– Наш круг не признаёт… – начал было Денисов, но через несколько секунд размышления качнул кистью руки в знак согласия. – Ладно. Твоя… спутница останется до полной выплаты. Свидетелей много. А теперь уходи… Будь нынче другое время, я бы вызвал тебя на дуэль…

Гоша шагнул за дверь и оскалился:

– Дуэль? Дерьмо вы тут все, и ваше дворянство тоже дерьмо! Я из «калаша» постриг бы вас всех в пять минут. А ты мне про дуэль…

– Гоша, – мрачно проговорил Денисов, понизив голос до шёпота, – будет лучше, если ты не скажешь больше ни слова.

Саприков замолчал, учуяв в голосе хозяина дома настоящую угрозу. Взмахнув в прощальном жесте рукой, он поспешил уйти.

– Дуэль! Тоже мне князь! – выкрикивал он, шагая по снегу. Настоящий дворянин небось не согласился бы на такой залог, а этот… Да я сам тебя на дуэль… Я вам всем, сукам, устрою однажды такое… такую… Эх, подонки…

Через месяц Саприков привёз Денисову часть денег, но до полного погашения долга оставалась ещё кругленькая сумма. Его доходы вполне позволяли ему рассчитаться с Иваном, однако еженедельно он проигрывался в других местах, и деньги утекали, да и не очень-то любил он возвращать долги. Он с удовольствием забыл бы о Карине, не так уж дорога была ему эта черноглазая кавказская красавица, но Гоша боялся, что об этом вскоре прознают её родные из ченгремской диаспоры в Москве, и тогда они решили бы его проблему своим путём.

Перестрелка с пассажирами «микрика» и внезапно попавшие в руки Саприкова наркотики показалась ему подарком судьбы. Теперь он мог получить деньги, выкупить Карину и никогда больше не возвращаться к этому сволочному делу. Он сразу позвонил Денисову и заверил его, что не позднее чем через неделю полностью расплатится с ним. Но первый вздох облегчения очень быстро сменился последовавшим за ним страхом. Прогремели выстрелы, просвистели пули, пролилась кровь. Страх налетел на него, как огромная каменная глыба, сорвавшаяся с вершины горы, и придавил его.

– Будь прокляты эти карты, – шептал во сне Гоша и вздрагивал от любых шумов. – Будь проклято всё на свете!

Кореец

Оставив машину Неглинской перед воротами больницы, Сергей порылся в карманах в поисках денег, чтобы купить Гоше что-нибудь, но вспомнил, что так и не взял у Артёма ни гроша.

– Пусть так, значит, не получит Гоша от меня ни шиша, кроме добрых рассказочек…

Подходя к палате, где лежал Саприков, Сергей немало удивился появлению ещё двух охранников. Теперь в коридоре стояли четыре жлоба, и за дверью наверняка торчал хотя бы ещё один. Гоша боялся. Гоша надеялся на стволы своих мордоворотов.

Лисицын остановился, позволяя стоявшему возле входной двери жлобу обыскать его.

– Ты решил устроить здесь крепость? – спросил он у Гоши, войдя в палату.

Рыжий Лис очухался после головокружительной ночи, устроенной ему Когтевым, и навострил уши, потянул носом. Гоша боялся, значит, этим нужно воспользоваться. Коготь сбежал после засады на даче, значит, Романов его не отыщет. Зато братва сумеет найти.

– Ты думаешь, что Коготь осмелится сюда прийти? – спросил Сергей.

– Не знаю, но я боюсь, – проворчал Гоша, он выглядел лучше вчерашнего, бледность сошла, голос звучал твёрже. – Хочу сегодня же выехать отсюда.

Сергей присел на краешек стула и сказал:

– Послушай, я думаю, что Коготь сейчас попал в передрягу и вряд ли найдёт время заняться тобой.

– О чём ты? В какую передрягу?..

За дверью послышалось громкое шарканье подошв и напряжённые голоса, но не донеслось ни единого внятного слова. Гоша и Сергей переглянулись. Находившийся в комнате телохранитель проворно достал «Макаров» из подмышечной кобуры и прилип спиной к стене возле двери. Сергей вздохнул полной грудью.

– Опять чехарда какая-то, – медленно проговорил он, не спуская глаз со стеклянной двери, замазанной белой краской.

Гоша побледнел и потянул одеяло, закрыв себя до середины лица. Так обычно прячутся дети от великой опасности. Одеяло самая надёжная защита, под ним никто никогда не обнаружит, под ним становишься невидимым, потому что его окружает сказочный ореол спасительных детских иллюзий. Однако в данном случае дело обстояло прозаичнее. Из-за двери прозвучал голос:

– Эй, в палате, не дурите. Мы тут всех тихарей повязали. Кладите стволы на пол и не рыпайтесь.

Телохранитель, покрывшись крупными каплями пота, выжидающе перевёл глаза на Гошу. Лисицын впервые видел охранников в такой передряге. Вопрос стоял о жизни и смерти. Ситуация сложилась явно не в пользу больничной палаты, и телохранитель мог бы со спокойной совестью положить оружие. Но он ждал. Он был на работе. Он был на войне. Он был честным исполнителем обязательств. Он был готов умереть заданное им слово. Сергей невольно вспомнил Когтева. «Договор – вот единственный закон». У этого взмокшего от напряжения жлоба с пистолетом в руке был заключён договор, и расторгнуть этот договор мог только Гоша.

– Вы слышите нас? Мы входим! Нас много!

– Опусти… опусти, – выдавил из себя музыкант, – оружие опусти… пусть войдут… иначе…

Телохранитель переложил «Макаров» в левую руку и поднял её вверх, правой открывая дверь. В палату вошли, зыркая по сторонам, пять человек. Одеты кто как (майки, рубашки, куртки), зато все при оружии.

– Быстро собрались и свалили отсюда, – сказал первый, словно объявив о чём-то сделанном.

– Куда?

– К Корейцу, Гоша, к Корейцу. Он сгорает от нетерпения, чтобы ты сбацал ему на гитаре и поцеловал в задницу.

Саприкова схватили под руки с двух сторон и поволокли к двери.

– А ты что стоишь? – длинноволосый парень в затемнённых очках ткнул Сергея стволом пистолета в спину. – Приглашаются все, кто тут находится.

– Я-то при чём тут?

– Там разберутся. Будешь лишний, так тебя пинком под зад выпроводят.

Сергей устало вздохнул, но перечить не стал. Похоже, охотничий нюх опять подвёл его. Снова ловушка, снова не на него, и снова он попадает в неё, как самый последний дурак. В коридоре молча толпились крепкие ребята. На первый взгляд могло показаться, что они просто чего-то ждали, но, рассматривая их внимательнее, можно было заметить, что некоторые из них явно держались более уверенно, другие – менее, одни подпирали других пистолетами и короткими автоматами. Когда Гошу вытащили из палаты, все шевельнулись.

– Спокойно, спокойно. Все на своих местах. Мы уходим, вы остаётесь здесь, – скомандовал кто-то.

Возле Лисицына лёгкой походкой прошёл парень с большой сумкой на плече, укладывая в неё оружие и трубки мобильных телефонов, отобранные у телохранителей Саприкова.

– Всё, братва, теперь мы отваливаем, а вы заходите в палату. Руки держите за спиной. Лёня, свяжи их. Передавайте привет Чемодану!

Налётчики покинули больницу, не поднимая шума. Один из них остался в конце коридора последить, не выберется ли кто из палаты Саприкова немедленно, и через пятнадцать минут тоже ушёл, скрипя кроссовками. При выходе из больницы никто не обратил на молчаливую группу людей никакого внимания. Они распределились по трём «жигулёнкам» и быстро уехали.

Гоша не решился издать не звука, ощущая болезненное прикосновение ствола к своим рёбрам. И каким же нелепым показался ему мир в ту минуту! Недосягаемой роскошью были обшарпанные лавочки вдоль чугунной ограды, шум высоких берёз и тополей, тявканье бездомной собаки, чей-то беззаботный смех. Всё, что недавно выглядело жалким и презренным, вдруг наполнилось величайшим смыслом и ценностью. Потрескавшийся на дорожке асфальт, брошенный огрызок яблока, гудящая муха над собачьими экскрементами, люди в простенькой одёжке. Все вокруг могли дышать, просто дышать, просто смотреть под ноги или в небо. И никто не содрогался от ужаса. А он, Гоша Саприков, певец и композитор, которому поклонялись тысячные толпы, не мог даже остановиться теперь по собственному желанию, не мог шевельнуть пальцем без чужого на то дозволения. Его желания кончились, как кончилась, вероятнее всего, вся его хмельная жизнь, наполненная миллионами теперь ненужных вещей. Да, каким нелепым казался ему в ту минуту весь мир!

Машины неслись по Садовому кольцу. Ярко светило солнце. Сергей с профессиональным интересом разглядывал лица сидевших по обе стороны своих сопровождающих и затылки двух передних. Они казались на диво толстокожими, эти парни, хотя наверняка кожа была самой обыкновенной и легкоранимой. Но она лежала на шеях такими плотными складками, и прорастающая щетина сбритых волос настолько усиливала их сходство со свиной шкурой, что никак нельзя было избавиться от впечатления, что эти жлобы – толстокожие.

Первая машина остановилась перед центральным входом в кафе «Титан», две другие, что везли Гошу и Лисицына, вкатили во двор, поочерёдно подпрыгнув на асфальтовой кочке и всплеснув коричневую лужу. Они остановились возле железной двери чёрного входа.

– Вылазь! – сидевший справа от Гоши бесцеремонно рванул музыканта за рукав.

– Больно мне!

– Вылазь, не то больнее станет, – скомандовали из машины и пнули Гошу в зад.

Лисицын вышел, не дожидаясь специального приглашения.

Дворик выглядел грязно, вдоль стен возвышались нагромождения старых ящиков, стоял металлический контейнер, забрызганный серой краской, валялись проржавевшие до дыр вёдра. Коридор, куда втолкнули пленников, освещался двумя лампами – одной в начале, другой в конце. Лестница с обкрошенными уголками ступенек вела вверх. Она осталась сбоку, скорее всего, поднявшись по ней, можно было попасть в зал «Титана». Естественно, что Гошу и Сергея туда не пригласили. Они прошли за двумя громилами вдоль по коридору, причём Саприков несколько раз умудрился споткнуться из-за охватившей его слабости и стукнуться плечом о стену, с грохотом обвалив какие-то криво прислонённые доски.

– Ты, пидор, ходить, что ли, разучился? – обернулся к нему шагавший впереди жлоб и замахнулся, готовый садануть насмерть перепуганного музыканта по лбу, но сдержался.

Над головой проплыла вторая лампа, мутная, облепленная паутиной, почти не дающая свет. Лязгнула гулкими петлями тяжёлая дверь с блестящими заклёпками по периметру. За ней в двух шагах стояла вторая. Их втолкнули в тесный подвал с низким потолком, вдоль которого тянулись покрытые ржавчиной трубы. С одной трубы свисали здоровенные крюки, штук пять или шесть. В углу стоял грязный стол и два стула. На столе виднелся небольшой телевизор и видеопротяжка под ним. На том же столе стояла на длинной тонкой ноге яркая галогеновая лампа. Пленникам велели остановиться под трубой с крюками и подняли им руки вверх, предварительно крепко связав руки в запястьях.

– Вот так-то оно самый клевяк, – прокомментировал один из жлобов.

– Телята, – хохотнул другой.

Сопровождавшие вышли, закрыв за собой тяжёлую дверь. С пленниками остался лишь один человек. Он подвинул стул к столу, лениво щёлкнул пультом и включил видеомагнитофон. На экране замельтешили свинцового цвета грузовики, из их кабин выглядывали толстомордые люди и поливали друг друга из автоматов жёлтыми струями огня.

– Зачем вы нас сюда приволокли? – спросил Сергей, обращаясь куда-то в потолок.

– Раз приволокли, значит, надо, – отрезал охранник, не отводя глаз от телевизора.

В подобные переделки Сергей Лисицын не попадал никогда, и сейчас он мысленно проклинал судьбу за то, что Ксения Литвинова-Когтева приехала к нему, а не к своей подруге. И никакие оправдания, мол, она была в шоке из-за всего перенесённого, не имели теперь для Сергея никакого значения. Всё завертелось из-за Ксении!

И тут он оборвал ход своих мыслей. Нет, не из-за Ксении. Лис сам открыл дверь, сам впустил её в свой дом, сам отвёз на дачу, а не передал на руки Романову, сам вернулся в больницу к Саприкову. Он всё сделал сам, всё от начала и до конца. Никто ни разу не заставил его силой совершить тот или иной шаг.

В своё время он сам вызвался поехать в Ченгрем и потому не вправе винить кого-либо за то, что был ранен и попал в плен. Он сам выбрал дорогу журналиста, предпочтя её всем другим профессиям. Он сам выбрал журнал «Плюфь» и создал в его недрах собственную рубрику «Твёрдый знак». Всю жизнь он, Сергей Лисицын по прозвищу «Рыжий Лис», поступал согласно собственным убеждениям, следовал своим личным порывам и мотивам. Так что никого он винить не мог. Даже теперь, когда болтался на крюке с задранными над головой связанными руками.

– Привезли? – В коридоре послышались шаги.

– Да, двоих.

– А второй-то кто? Откуда второй?

– Хрен его поймёт. Хмырь какой-то. В палате у Саприка торчал.

В подвал вошёл человек в тёмных очках и остановился напротив двух подвешенных фигур.

Сергей сразу понял, что перед ним стоял Кореец, хотя ни корейцем, ни китайцем, ни японцем он не был. Впрочем, надо признаться, что прилизанные чёрные волосы и жёсткие короткие усики на круглом лице придавали ему необъяснимое сходство с гангстерскими персонажами гонконговских фильмов. Рядом с Корейцем стояли двое: белобрысый парень, сидевший в машине с Лисицыным по дороге сюда, и какой-то коротышка с громадной плешивой головой и выкатившимися водянистыми глазами.

– Думаю, что могу не извиняться за такую форму гостеприимства, – заговорил Кореец и снял тёмные очки. – Просто я был уверен, что Саприк не принял бы приглашения в другой форме. Не так ли, Гоша?

Взгляд Корейца можно было бы назвать мягким и даже ласковым, если бы не обстоятельства, исключавшие всякое добродушие. Подойдя к Саприкову Кореец легонько постучал болтающегося музыканта кулаком.

– Да, дружок, – его обманчивые глаза ощупали пленника с ног до головы, и взгляд затвердел. – В далёкие времена люди пили кровь только что погибших гладиаторов. Говорят, что тёплая кровь очень полезна для здоровья, поэтому нужно пить её прямо из отверстия раны, там чувствуется самое дыхание жизни.

Кореец завернул просторную рубашку Гоши и медленными движениями, наслаждаясь собственной неторопливостью, стал снимать бинты с тела Гоши. Когда осталась последняя полоска, прилипшая к пропитанному кровью тампону, Кореец остановился.

– Сейчас будет немножко больно, – предупредил он и потянул марлю разок, другой, третий.

Гоша заскулил.

– Так вот о свежей крови, – продолжил Кореец, – я решил проверить, действительно ли она так питательна, как о том говорили древние римляне… этот, как его… Цицерон, что ли…

– Насколько мне известно, – сказал Сергей, болезненно сглотнув, – это проповедовал Скрибоний Ларг.

– Вполне возможно, – улыбнулся Кореец, он был ровесником Сергея. – Я не столь начитан, как вы, господин Лисицын. Вы же Сергей Лисицын? Я правильно узнал вас? Тот самый Сергей Лисицын из того самого «Плюфя»? Мне очень лестно познакомиться с вами. Жаль, что в такой обстановке. Признаюсь, я большой ваш поклонник. Мне страсть как нравятся ваши статьи. Если мне удастся быстро уладить возникшие проблемы с господином Саприковым Младшим, то мы обязательно посидим в уютном кабинете наверху. Обещаю вам это. Честное слово, я чертовски рад встрече с Сергеем Лисицыным.

– Я бы дал вам автограф, – вяло пошутил Лисицын, – но у меня руки дрожат после прошедшей ночи.

– Пить надо меньше. Впрочем, это ваше дело, – Кореец поднял обе руки, показывая, что он и не думал вмешиваться в чью-то личную жизнь. – А вот заниматься разбойными нападениями, увозить чужой товар и убивать чужих солдат – это чьё дело? Это ведь твоих рук дело, Саприк? И давно ли ты ступил на эту дорогу?

– Это ошибка, – зашептал Гоша, – это ужасная ошибка.

– Неужели? Про какую ошибку ты говоришь? – Кореец приблизился к музыканту вплотную и поднял лицо. Пленники висели таким образом, что их головы располагались значительно выше уровня головы Корейца.

– Я ни в чём не виноват перед тобой, Кореец.

– Разве? Ты так вот прямо говоришь мне это? И ты не краснеешь от стыда? – Кореец повернулся к стоявшим за его спиной двум спутникам. – Почему его мама не умерла при родах?

Его голос выражал такое огромное удивление, такое откровенное потрясение от услышанных только что слов, что коротышка не удержался и захохотал.

– Ну, Корюха, я обоссусь щас, – коротышка ткнулся плешью в Корейца, содрогаясь всем телом. – Ты, бляха, в театре должен выступать.

– Тебе тоже смешно, Костик? – обратился Кореец к белобрысому, который расплылся в улыбке, глядя на трясущегося коротышку.

– А чё? Малыш и вправду обоссытся. Он пива выдул бутылок пять.

– А я не обоссусь, – Кореец повернулся к Гоше и с размаху ткнул его локтем в бок, где болтались мелкие клочки ваты на застывшей коричневой болячке.

– Ох! – Саприков качнулся, закрутился вокруг своей оси и провис, хотя провиснуть ниже было невозможно.

Рана тотчас открылась от нанесённого удара.

– Болит? – участливо спросил коротышка и, сцепив руки в «замок», без всякой нежности хлопнул Гошу по кровоточащему отверстию.

– Я ведь не случайно заговорил про кровь, – сказал Кореец, останавливая вращение Гоши. – Я буду пить твою кровь сам и угощать ею тебя, Гоша, чтобы ты оздоравливался по ходу нашего разговора.

Он вновь ударил пленника. Саприков дрыгнулся. Свет лампы врезался ему в глаз, пламенно разлился кругами. Комната завертелась, охваченная широким круговым движением, тысячи теней вплелись в хоровод поплывших пятен и предметов. Затем наступила кромешная тьма…

Лисицын, похолодев всем телом, беспомощно взирал на обмякшее тело музыканта.

– Похоже, наша беседа в уютном кабинете откладывается, господин Лисицын, – разочарованно развёл руками Кореец. – Может быть, вы слышали что-нибудь от Саприка по поводу украденного у меня товара?

– Нет.

– Это точно?

– Это точно.

– Ладно. Подожду, пока этот фрукт созреет, – Кореец шагнул к Гоше и обеими руками надавил на его рёбра, между которыми раскрылась чёрная плоть. Струйка крови брызнула налицо и грудь бандита. – Вот, срань, заляпался…

Кореец испытывал наслаждение. Он жадно глядел на свою жертву, и глаза его загорелись огнём, когда Саприков взвыл. Боль, лишившая Гошу сознания, теперь возвратила его в чувство. Глаза его стали выпуклыми и покраснели подступающими истерическими слезами. Нижняя челюсть отпала, обнажив белый ряд зубов и трясущийся язык. И в следующую секунду он закричал. Его вопль оглушил не только Лисицына. Все мастера заплечных дел бросились на Саприкова одновременно, колотя его со всех сторон и затыкая рот. Они не на шутку испугались, что крик такой дикой силы мог прорваться наружу через все стены.

– Сука сраная! Заткнись!

Гоша снова потерял сознание. Когда же он очнулся, Кореец мирно спросил:

– Может, скажешь, куда порошок мой дел?

– Отдал, – еле слышно вдохнул Гоша.

– Кому? – спокойно поинтересовался бандит, надевая тёмные очки.

– Сни…

– Что?

– Сни… ми…

– Не понимаю, – Кореец подошёл к нему.

– Сними… меня…

– Костик, сбрось его, – Кореец щёлкнул пальцами и указал на крюк.

Белобрысый обнял Гошу за ноги, приподнял немного, и верёвки соскочили с крюка.

– Может, вы и меня снимете по такому случаю? – устало спросил Сергей.

Кореец вперился в него чёрными стёклами и отрицательно покачал головой.

– Сперва этот член выложит мне всё до конца, а там посмотрим, – бандит склонился над Гошей.

И тут что-то случилось. Где-то громыхнуло, посыпалось, зашумело.

Позже Сергей многократно возвращался к тяжёлому грохоту, припоминая впечатление от него. Это был особенный грохот, не сравнимый ни с чем. Оглушительный, рассыпчатый и с металлическим каким-то оттенком.

Мгновение… И всё замерло. Кореец удивлённо повёл головой.

– Что ещё такое?

– Бомба? Кто бы мог? – перепуганно спросил коротышка.

Все находившиеся в комнатушке переглянулись, охваченные молчаливым непониманием и внезапным напряжением. Вскоре послышались голоса, неровный топот ног. И тут же гулкое стрекотание автомата прервало затянувшееся томительное ожидание. Свинцовая струя пробежала по стене, выдавив несколько человеческих вскриков, и забарабанила в дверную обшивку. Кореец метнулся к стене, затаившись там, куда должна была распахнуться дверь. Белобрысый Костик взглянул на коротышку и на парня, продолжавшего сидеть возле видеомагнитофона.

– У кого пушка с собой?

Все пожали плечами.

– Вы что? – прошипел Кореец. – На отдых сюда спустились, что ли? Почему стволы оставили?

– На кой хрен они здесь нужны? – виновато прошептал белобрысый.

– На этот вот самый, – главарь указал на дверь, за которой хлопнул очередной выстрел.

И вновь тишина. Затем голос:

– Кореец! Не глупи! Бросьте все стволы, и мы не станем мочить вас!

– Кто говорит? – Кореец втискивался в стену, будто желая раствориться в бетонной поверхности.

– Чемодан!

– Вот отсос! – крякнул белобрысый, стоявший за спиной обмякшего Гоши. – Теперь он нам яйца оторвёт.

– Как пить дать… – Кореец медленно обвёл помещение чёрными стёклами очков. – Эй, журналюга, тебе будет о чём написать, если…

– Батя-а-а! – закричал во всё горло Гоша, и его тело затряслось в луже крови.

За дверью хлопнуло два пистолетных выстрела. Кто-то протяжно матернулся в глубине коридора.

– Чемодан! Скажи, чтобы твои не стреляли! У нас нет оружия! – закричал Кореец.

– Тогда отпирай, и поживее!

К двери медленно подошёл белобрысый Костик и отодвинул засов. Железо оглушительно лязгнуло, и дверь открылась. В ту же секунду раздался выстрел, и Костик рухнул на грязный пол. Саприков Старший перешагнул через труп, за ним в помещение вбежали ещё человек пять.

– Ну? – Он не сразу определил, кто висел на крюке, а кто лежал в кровавой луже на полу.

Боевики Чемодана, беспощадно молотя прикладами, согнали Корейца, коротышку и оставшегося парня, которого Лисицын так и не успел разглядеть, в угол.

– Всё, – сказал им Саприков.

– Чемодан, – упавшим голосом заговорил Кореец, – мы же никого не замочили…

– А это что? – Саприков мрачно указал рукой на лужу крови, в которой лежал Гоша.

– Он жив, он жив, я клянусь! – закричал коротышка.

– Бывайте!! – Чемодан поднял автомат и дал длинную очередь по трём скорчившимся фигурам в тёмном углу.

От стен с визгом посыпалась крошка, поднялась душная пыль, брызнуло на раскуроченную штукатурку тёмно-красным. Зрелище было страшным. Точно так расстреляли на глазах Сергея Лисицына весь штаб Амерджан-хана в Ченгреме. Зрелище было страшное. Там шла война. А здесь… Здесь тоже, оказалось, шла война. Война шла повсюду. Война шла беспрестанно.

– Снимите его, – Чемодан указал на Лисицына и только теперь склонился над сыном. – Досталось тебе?

– Досталось, – улыбнулся Гоша окровавленным ртом.

– Теперь сматываемся. Мы и без того задержались.

Они побежали в коридор. Двое несли на руках бессильного Гошу. Нырнули туда, где недавно стояла вторая дверь, закрывавшая путь в подвальный коридор. Вместо неё был огромный провал, откуда клубился дым. Груда холодного кирпича…

– Бегом, бегом!

Понеслись в глубину коридора мимо дыма и железной дверной рвани. Кто-то трясся на полу, лежа на спине, и орал. Через пару шагов корчился другой. И было жутким мелькание тех умирающих людей под бегущими ногами.

– Скорее! – торопил Чемодан. – Сейчас на улице толпа набухнет!

И правда – перед входом стояли уже ротозеи, пытаясь высмотреть что-нибудь интересненькое в разлетевшихся окнах. На ступеньках лежало головой вниз тело женщины – случайная жертва стремительного нападения на «Титан», – лёгкая юбка закинулась до живота и открыла на обозрение нижнее бельё, курчавая причёска рассыпалась, изо рта высунулся окровавленный язык. На пороге появились юркие фигуры с автоматами в руках, и любопытные немедленно отпрянули от двери. Но мало кто бросился наутёк, большинство лишь отскочило на несколько шагов, продолжая с интересом наблюдать за бесплатным кровавым представлением. Стоявшие вдоль тротуара четыре «жигулёнка» с готовностью распахнули дверцы и, заглотнув вооружённых людей, сорвались с места.