Текст книги "Голос бездны"
Автор книги: Андрей Ветер
Жанр: Приключения: прочее, Приключения
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)
– Чего ты хочешь?
– Откажись от Дениса.
– И ты не скажешь ничего Рите?
– Не скажу. А с Денисом я поговорю отдельно.
– Это всё? Ты отдашь мне негативы?
– Отдам. Но не сейчас. Я должен быть уверен.
После этой встречи прошла неделя. Лариса вздрагивала от каждого телефонного звонка и всё ждала чего-то, ждала.
В воскресенье Володя приехал вновь и долго разглагольствовал о чём-то постороннем. Лишь изредка он вспоминал о Денисе и хвалил Ларису за выдержку.
– Я знал, что тебе не составит особого труда не видеть моего сына. Ты просто развлекалась. Но у него, как я вижу, всё очень серьёзно, и я за него совсем не уверен. Ведь он может сорваться и примчаться к тебе в любую минуту.
– Я-то здесь при чём? Я даже не звоню ему! Где эти проклятые негативы? Отдай их мне!
Но Володя лишь оскалился в ответ. В его лице появилось что-то мрачное и устрашающее. Глядя на него, Лариса ясно поняла, что отныне этот человек будет преследовать её.
– Чего ты хочешь?
Он пожал плечами. Он сам не знал, чего он добивался. Он не хотел ничего конкретного, ему нравилось быть в положении властелина, нравилось видеть неуверенность в глазах стоявшей перед ним женщины, которая раньше смотрела на него свысока, выказывала презрение.
– Чего ты хочешь? Ты же должен чего-то хотеть, иначе бы не терзал меня.
– Я не знаю, милая. Я подумаю ещё.
Минула неделя. Он приехал в воскресенье и опять просидел за столом весь вечер. Бессмысленный разговор повторился и вновь закончился ничем.
– Володя, – Лариса остановила его, когда он поднялся, чтобы уйти. – Я прошу тебя, скажи прямо, чего ты хочешь.
– Ларочка, ты всегда нравилась мне, но у меня была боязнь по отношению к тебе.
– Я знаю. Ты трусил. Ты хотел меня, но боялся, что узнает Рита.
– Почему же ты не помогла мне, Лара? – его лицо сделалось необычайно серьёзным. – Зачем ты довела наши отношения до враждебных?
– Я ничего такого не сделала, – она устало закрыла глаза.
– В таком случае, Ларочка, – он оскалился, – не могла бы ты в знак мира и согласия отсосать у меня? Ты знаешь, я буквально кончаю, когда пересматриваю те фотографии. Я завидую Денису. В это невозможно поверить, но я завидую собственному сыну. Как же ему всё-таки повезло, что его половая жизнь началась с такой женщины…
Она молча приблизилась к нему, опустилась на колени, расстегнула его брюки и посмотрела наверх.
– После этого ты меня оставишь в покое?
Володя кивнул. Сверху он видел, как из его трусов выскочил налитой мускул и как женщина заглотила его кончик ртом. На её лице было написано полное равнодушие. Она двигала губами и пальцами, как заведённый механизм, до тех пор, пока его липкое семя не обрызгало ей подбородок и щёку. Нет, не этого хотелось Володе, не рабского подчинения Ларисы, а её страсти. Но, видно, в его власти было получить только это.
– Я не могу оставить тебя в покое, потому что…
Он злобно взял её за шею, нагнулся и после нескольких секунд колебания впился ртом в её губы. Женщина не ответила ему ни единым движением. Оторвавшись от неё, он вытер своё лицо ладонью и натянул брюки.
– Я не могу оставить тебя…
Лариса встала на ноги и глухо произнесла:
– Уходи.
– Конечно, конечно, ухожу… Но я загляну к тебе снова. Я буду приходить, и ты будешь делать со мной одно и то же, покуда в твоих глазах я не увижу огонь желания… Хотя бы малюсенький огонёк…
Он зло засмеялся, но его глаза остались неподвижны и тусклы. Глядя на женщину, он смотрел в действительности куда-то дальше, в бездну, в мрак.
Хлопнув дверью за Володей, Лариса рухнула на кровать. Ей хотелось кричать.
***
Через час раздался дверной звонок. Она посмотрела в дверной глазок и увидела Володю. Сердце её бешено заколотилось. Она отпрянула от двери, сжав руки в кулаки и прошептала:
– Я должна избавиться от него. Он сведёт меня с ума.
Она сказала это так, будто объясняла кому-то, невидимо стоявшему перед ней.
– Я должна избавиться от него, иначе он сведёт меня с ума. Ему нравится его положение, он наслаждается им, он уже ничуть не беспокоится о Дэне, ему просто нужна я. Не нужно ничего говорить, не нужно переубеждать меня, ничего не нужно… Я знаю, что должна избавиться от него. Но как? Я ничего такого не умею.
Она снова приблизилась к «глазку». Володя нервно расхаживал по лестничной площадке.
– Лариса, слышь, свояченица, ты дома или ушла? – Он нажал на звонок всей ладонью и долго не отпускал его, буравя квартиру пронзительным дребезжащим звуком. – Открой, дура, я всего на минуту!
Лариса плотно закрыла уши руками и побежала в дальнюю комнату.
– Я убью его! – зашептала она. – Я убью его!
В следующую секунду она успокоилась. Произнесённые слова внезапно показались ей настолько естественными и настолько разумными, что она отняла руки от ушей и приняла свободную позу.
– Я убью его, – спокойно произнесла она.
Глаза опустились к рукам, нежным женским рукам, ни разу в жизни не державшим ни пистолета, ни топора.
– Чем бы мне убить его?
Звонок в дверь оборвался, и в комнате наступила тишина. Это произошло столь внезапно, что в голове у Ларисы даже возник вопрос, а не умер ли вдруг Володя сам ни с того ни с сего, уж слишком внезапной и спокойной была тишина.
Мягко запиликал телефон. Лариса медленно повернула в нему голову, но пошла не к нему, а к входной двери. Прижавшись к «глазку», она увидела Володю с трубкой мобильного телефона в руках. Весь вид его говорил о том, что он сильно нервничал.
– Звони, звони, голубчик, – едва слышно произнесла она и стала медленно одеваться. – Что это тебя вдруг разобрало так? Неужто совсем невтерпёж стало? Ну, родственничек, придётся потерпеть. Сегодня мне уже не до гостеприимности.
Володя потоптался на лестнице ещё минут пять и решил всё-таки, что Лариса ушла из дома.
– Ладно, утром заеду и возьму, не выбросит же она его…
Услышав, как он пошёл по лестнице вниз, Лариса бесшумно отворила дверь и последовала за ним. Она не знала, как намеревалась поступить, в её голове не было никакого плана, в ней лишь клокотала холодная ненависть.
Сев в машину, она поехала за ничего не подозревавшим зятем. Он вывернул на Садовое кольцо и, проехав метров триста, припарковался.
– Что это он?
Володя вышел из автомобиля и направился к стеклянному павильону.
– Курить захотел, сигареты кончились, – решила Лариса, и в эту секунду в окно её «вольво» кто-то постучал.
– Хозяйка, подбрось рублик, – к окну прижималось лохматое мужское лицо, расплющивая рыхлую щетинистую кожу щеки о стекло. – Не жидись, хозяйка.
Какая-то острая, но ещё не осознанная до конца мысль мелькнула в голове Ларисы, и она открыла дверцу машины.
– Садись рядом, – властно сказала она, – денег дам.
– Ого, – бомж неуверенно опустился на сиденье и заполнил салон густым запахом грязи и перегара, – никогда в такой мягкой не катался. Так угостишь рублишком, хозяйка?
– Угощу, даже больше дам тебе, если человека одного испугаешь как следует.
– Испугать надо? – задумался бродяга и почесал рваной рукавицей шершавый подбородок. – Испугать можно. Но ты уж червонец тогда выложи, душка. За червонец я сильно испугать могу, почти до смерти.
– До смерти? А до смерти испугать сумеешь? Совсем до смерти? – Лариса то и дело поглядывала на улицу, чтобы не упустить Володю.
– Могу и до смерти. Но ты за это мне тридцатник дай и бутылку поставь. Только тогда, может, и пугать не надо? Просто по черепу шкваркну и всё. Или тебе, хозяйка, надобно, чтобы со страхом? Ты скажи.
– Мне надо, чтобы очень быстро, – ответила Лариса, слегка улыбнувшись. – Вон тот человек. Видишь машину перед нами? Я поеду следом. Когда он остановится возле своего гаража, ты можешь сделать с ним всё, на что способно твоё воображение.
– Воображением я не богат, хозяйка.
– Тогда как попроще, – Лариса нажала на педаль. – Мне всё едино. Главное, чтобы наверняка.
– Чем же насолил он тебе, хозяйка?
– Обидел сильно.
– Такую красивую? Знать, дерьмовая у него душонка, – с чувством произнёс бомж.
Лариса приоткрыла окно, чтобы впустить свежего воздуха.
– И часто ты такие услуги оказываешь? – посмотрела она на пассажира.
– Как придётся. Чаще бывает, что воровать надо. Убиваю редко. Однажды в пьяном деле пришлось кирпичом махнуть, а два раза меня просили об этом, как вот ты сейчас. Зато после этого я сыт несколько дней. Сам-то я по молодости отсидел за убийство. Отца я зарезал. Ножом в сердце, кухонным ножом.
– Повздорили?
– Он мать избивал сильно, вот я и не удержался. Я в юности вспыльчив был до невозможности, это потом жизнь пообкатала, пообрезала норов-то. А тогда я не умел сдерживаться. Схватил нож и саданул им. Я бы в тот момент чем угодно проткнул его, вилкой ли, палкой ли обыкновенной, а то и просто пальцем горло продырявил бы.
– Не жалко было потом?
– Нет.
– А других не жалко?
– Нет. Посторонние люди, чужие, ни имени, ни лица их не знал, – бомж пошамкал гнилым ртом.
– Но что-нибудь ты чувствовал при этом?
– Один раз, когда по пьяни кирпичом ударил, чувствовал, что мне палец едва не откусили, гноился потом очень долго. А если про чувство на сердце, то ничего. Обидно немного.
– За что обидно?
– Не знаю.
– Денег мало?
– На время хватает. А так, чтобы на всю жизнь, столько всё равно не заплатят.
Володя не стал заводить машину в гараж, остановился у подъезда.
– Сейчас он уйдёт, – сказала, заволновавшись, Лариса.
– Ну, я пойду к нему, – спокойно произнёс бродяга и вышел из «вольво».
Лариса слышала, как у неё внутри возникло огромное напряжение. С каждым шагом бомжа в ней нарастало волнение, руки и ноги затряслись. Ей казалось, что Володя всё знал, что он приготовился дать отпор, что он специально остановился прикурить, дабы осмотреться, прикрывая лицо сложенными ладонями. А бомж неторопливо приближался, двигаясь косолапо и бочком. Его фигура выглядела почти бесформенной, лохматой, состоящей из сплошных складок грязной одежды. За одной ногой волочился длинный распущенный шнурок. Володя сделал две быстрые затяжки, бросил недокуренную сигарету на мокрый асфальт и шагнул к подъезду.
– Не успеет, – выдохнула Лариса, следя за неторопливым бомжом. Зубы её громко застучали.
Бродяга окликнул Володю, но тот сперва не обратил внимания на него. Затем что-то всё же заинтересовало его, и он остановился. Правая рука его вопросительно коснулась груди, будто он спрашивал: «Вы меня зовёте? Вы не ошиблись… гм, уважаемый… грязнуля?» Он явно недоумевал, однако бомж вёл себя уверенно. Он показал рукой через плечо, и Лариса съёжилась, с ужасом поняв, что бродяга говорил о ней. Володя замялся, сделал шаг вперёд, чуть наклонил голову, всматриваясь в темноту, где мутно виднелась «вольво», уточнил что-то у бомжа и пошёл рядом с ним в направлении указанной машины.
Лариса вжалась в кресло. Помимо нервической дрожи, её охватила паника. Она судорожно завела машину и включила фары. Вспыхнувший свет вылепил две фигуры в нескольких шагах от переднего бампера. Володя от неожиданности заслонился ладонью. Бомж прижался к нему и что-то сделал рукой, чего Лариса не разглядела. Она увидела лишь, как Володя дёрнулся, выгнулся животом вперёд, как бы пытаясь отстраниться от чего-то или кого-то кусающего его в спину, затем взмахнул руками, повернулся к бомжу, снова дёрнулся от невидимого Ларисе укуса, вцепился обеими руками в живот, тяжело упал на колени, дрогнув плечами.
В свете фар Лариса хорошо видела лицо бомжа. Она было серым, под правым глазом темнело большое синячное пятно, грязно-седые волосы падали на узкие прозрачные глаза. В руке бомжа мелькнул металлический стержень.
– Вот и всё, хозяйка, – постучал он в окно, – открывай.
Лариса продолжала дрожать.
– Ты бы свет выключила, слишком уж осветила ты нас, прямо театр какой-то, – бомж плюхнулся на сиденье.
– Он умер?
– Умер. Я ему почки продырявил, кишки и сердце. Он умер. С тебя, хозяйка, бутылка и тридцатник.
– Я помню.
Лариса надавила на педаль, но, проехав один квартал, остановилась.
– Он точно мёртв?
– Обижаешь, хозяйка. А то я не отличаю сено от соломы!
– Хорошо, – Лариса достала деньги, – вот возьми, здесь и на бутылку, и на всё остальное хватит.
– Щедро, – бомж с удовольствием ощупал деньги, – тут больше, чем мы договаривались, но я не откажусь. Не каждый день подваливает счастье. Благодарствую. От всей души спасибо говорю.
Некоторое время они ехали молча.
– Куда тебя довезти?
– А где подхватила, там и выбрось, коли по пути.
– Ладно. Это мне по дороге.
Она снова замолчала, затем спросила:
– А можешь ты убивать по-другому?
– Как это? Могу палкой, могу верёвкой.
– Я не это имею в виду… Ты его так быстро ударил, так неожиданно… Я растерялась, ничего не разглядела…
– А чего там разглядывать-то? Ткнул, и кончено. А тебе, хозяйка, чего надо? Может, тебе посмотреть охота? Так ты мне только скажи, я ещё кого придавлю.
– Посмотреть? – переспросила Лариса. – Посмотреть… Специально устроить… А где ты живёшь?
– Нонче холодно стало, на стройке уж не перекантуешься. А я недалеко от Зубовской в одном подвале устроился, уютно, компанейско. Сейчас вернусь, порадую мужиков выпивкой. Праздновать будем.
– Праздновать… И что же? Все вы такие?
– Какие, хозяйка?
– Все можете людей убивать?
– Кто может, кто не может. Я могу. Евграфыч может. Маринка вряд ли, хотя кто её знает, стерву? Когда жрать охота, на всё пойдёшь. Когда в семнадцатом году дворян повыпирали из России, так пришлось ведь графиням всяким на панель идти. А уж какие цацки были, чистюли и брезгули. И всё ж таки растопырились. Потому как жрать хотелось очень сильно. Это они! Это чистоплотные! А нам, бомжам, что? Мы хоть и не бессовестные, но на совесть научились не оглядываться, чтобы не тяготиться. Жизнь научила. Нужда заставила. Это ведь покуда ты, хозяйка, деньги имеешь, чтобы на таких колёсах кататься, ты не думаешь, как через год или два всё сложится.
А как прижмёт тебя однажды судьбинушка, как пристроишься рядом со мной в подвале на досочках спать, так и выбросишь многое нынешнее из головы и думать станешь иначе, совсем иначе…
Он говорил до тех пор, пока Лариса не остановила машину на Зубовской площади.
– Как тебя звать-то, бомж? – спросила она, когда он со вздохом вылез из «вольво».
– Зачем тебе? Или повидаться ещё хочешь? – улыбнулся бродяга.
– Как знать. Может, захочу, – серьёзно сказала она.
– Тогда зови Засолом.
– Засол?
– Фамилия у меня Засолов. Все величают просто Засолом. Спросишь, где Засола найти, бомжи приведут ко мне.
– Ладно, Засол, бывай здоров.
Искрятся чувства, клокочет сердце
В вестибюле ресторана «Епифан» Лисицын столкнулся с пышной дамой, бросившейся фамильярно целовать его:
– Серёжа, вы слышали новость про господина Брусова?
– Про которого из двоих?
– Про младшего, разумеется. Говорят, что он таки решил жениться.
– Умереть можно, – Лисицын состроил карикатурно-восторженную физиономию и захлопал в ладоши.
Повсюду гудели голоса, дзинькали рюмки и бокалы, басовито пульсировала музыка. Лисицын кивнул пышногрудой собеседнице, имя которой ему не удалось вспомнить, и двинулся в гущу собравшегося люда. Сергей здоровался направо и налево, отвечая неопределёнными междометиями на сыпавшиеся отовсюду приветствия. Повсюду что-то обсуждалось. Сергею всегда нравилось наблюдать затем, как велись беседы благопристойных гостей. Сказать, о чём они толковали, никогда не получалось, но ему этого и не требовалось. Его привлекал сам дух общей речи.
– Представить себе не могу, каким образом наша страна вляпалась в эту историю…
– Рыба гниёт с головы…
– В русском человеке всегда присутствовала способность здравой критики над собой…
– Давайте не будем смешивать самолюбование с самоанализом…
– Капитализм губителен для нас, у нас иная психология, иная природа…
– Не смейтесь, пожалуйста, господа, тема весьма щекотливая…
– Терпеть не могу это идиотское выражение «господа». Какие господа? Кому господа?
Сергею нравилось вслушиваться в звуки этого какофонического хора. Это – особый воздух, особый вкус. На таких сборищах непременно создаётся ощущение, что вот-вот может начаться существенный разговор, ибо слова звучат весомые, интонации выразительные. Однако одни слова перетекают в другие, так и не сложившись в действительную мысль. Воздух колышется, гудит, будто силясь закипеть, но не закипает. Сергею нравилось вслушиваться в эти звуки, но печалило, что об этих звуках надо было что-то рассказывать. Для него эти звуки были работой. Он должен был вслушиваться во всё и анализировать это всё. Такова природа журналистики.
В глубине зала Сергей заметил Артёма Шаровика.
– Здравствуй, дружок. Ты тоже решил заглянуть на огонёк?
– Это стало моей привычкой, Сергей Владимирович, – добродушно засмеялся молодой человек. – Куда мне деться от этой мишуры?
– А где Наталья?
– Она, кажется, захворала, – Артём пожал плечами.
– Кто значит «кажется»? Ты будто потерял к ней интерес? Помнится, прямо перед моим отъездом в Штаты ты намеревался чуть ли не жениться на ней.
– Сергей Владимирович, на самом деле это, как вы и угадали, было преждевременным решением. Вы были правы, говоря, что нельзя бросаться в темницу брачных уз.
– Я такого не говорил. Я не считаю, что семья – это темница. Ты уж меня не переиначивай, для этого и без тебя хватает желающих.
– Ну, извините меня, я неточно выразился. Просто мир настолько богат, настолько чудесен, я же совсем ещё молод, неопытен в любви, – Артём сделал растерянное лицо. – А этот мир полон прекрасных женщин. У меня просто разбегаются глаза.
– Прости за нескромный вопрос, но как насчёт остального? – Сергей многозначительно посмотрел на штаны Артёма и засмеялся. – Остальное тоже разбегается? Не растеряй. Так кого же ты теперь приглядел для себя?
– Балерину.
– Нехилые у тебя замашки, дружок. В прошлый раз была кинозвезда, нынче балерина, – Лисицын щёлкнул Артёма по носу. Кто же тебя приворожил на этот раз?
– Расшуганова Татьяна.
– Ба! Как же я сразу не догадался? – Сергей присвистнул от изумления.
– Вы её знаете?
– Давние знакомцы, – Лисицын направился к бару и попросил коньяку.
– Расскажите мне о ней побольше, Сергей Владимирович. Я с ней второй месяц встречаюсь… То есть вижусь, конечно, просто вижусь, разговариваю. Никакого секса. Тут дело исключительно сердечного плана, платоническое, так сказать, дело. И я всё равно в таком восторге от неё. Но вот какая штука, Сергей Владимирович, она мне жутко нравится, однако я ничего не знаю о ней. А так хочется узнать о ней побольше, всё-всё хочется знать о ней, а спросить не могу, стесняюсь. Может, вы мне расскажете о ней?
– Во-первых, дружок, тебе пора усвоить, что настоящие джентльмены о женщинах не сплетничают, во-вторых, балет – вообще очень скользкая тема…
– Балет? – послышалось сбоку. – Балет нынче… как бы это… не тот нынче балет.
– Да, – поддержал ещё один голос, – ноги у них воспитаны прилично, а танец не чувствуют. Не тот у нас нынче балет, гимнастика сплошная, никакого танца, чёрт возьми. Балет превратился в обычную гимнастику, исчезла душа, сердце покинуло балет, остались только отшлифованные классические позы… Гимнастика сплошная, а не танец…
Лисицын подхватил Артёма под локоток и увлёк прочь, но собравшиеся в кружок гости продолжали обсуждать балетную тему.
– Поверьте мне, братцы, я к балету имел прямое отношение, три года в их обществе толкался, каждый день за кулисами с фотоаппаратом туда-сюда. Уж кто-кто, а я точно знаю, как они вкалывают. Не хуже лошадей.
– Разве кто-нибудь спорит? Конечно, они вкалывают. Но и лошади вкалывают, а танцевать не умеют.
– Нет, вы не о том твердите. Дело не в том, сколько они сил кладут на своих занятиях, а дело в искусстве. Они сегодня напрочь забыли об искусстве.
– А кто о нём сегодня помнит? Назовите мне хотя бы одно имя! Что же вы молчите? Не надо отмалчиваться, вы говорите, спорьте, доказывайте!
Спор делался горячее. Артём подёргал Сергея за рукав, и тот едва не расплескал коньяк.
– Простите, Сергей Владимирович, но расскажите мне всё же о Татьяне.
– О какой?
– О Расшугановой. Она мне безумно нравится.
– Опять влюбился?
– Похоже на то, – Артём виновато опустил глаза.
– Ты её на сцене видел или в компании встретил?
– В гостях.
– Оно и видно. Танцует-то она так себе, если говорить честно, а в обычной жизни обаятельна до чёртиков. Все мужики клюют на неё. Да, на редкость приятная девчонка. Однако в тихом омуте черти водятся.
– Вы что-то конкретное имеете в виду?
– Она обожает крутить мужикам голову. Это, конечно, многим женщинам свойственно. Но ты, дружок, берегись. Если она даст тебе понять, что ты мил и хорош, ты губы-то не раскатывай, ибо её слова и улыбка ничего не значат. Это тебе не Наташа Неглинская. Я даже представить не могу, какими качествами должен обладать мужик, чтобы Тото залезла к нему в постель.
– Она таких строгих правил? – Артём вздохнул с нескрываемой грустью.
– Нет, правил она очень обычных, но если она кого-то уважает, то никогда не допускает этого человека к своему телу. У неё какая-то странная психология. Она боится потерять лицо.
– В каком смысле, Сергей Владимирович?
– Она всегда следит за собой, держит себя в руках, никогда не ошибается в том, как выгоднее повернуть голову, как лучше повести глазами, как улыбнуться. Если уж она взяла тебя за руку, то за этим движением что-то сокрыто, значит, хочет тебя чуточку прикормить, притянуть к себе, приручить. Одним словом, пластическая актриса, балерина, приученная работать выразительными жестами.
– Разве это плохо?
– Я не говорю, что это плохо. Татьяна – натура страстная, и она до ужаса боится быть застигнутой врасплох. Поэтому она ни за что не подпустит к своей кровати тех, для кого столь старательно вылепливала образ благонравной и сдержанной особы. Она знает, что в кровати она становится неуправляемой, превращается в дикую похотливую кошку, что, как ты понимаешь, не сочетается с обликом, который она кропотливо создаёт для тех, с кем хочет философствовать и разговаривать о высоких материях.
– А вы? Откуда же вы знаете это, Сергей Владимирович?
– От неё самой, дружок. Спать я с ней не спал, так как меня она причисляет к людям, с которыми она занимается исключительно интеллектуальным времяпровождением. Но так как мы знакомы с ней очень давно, она позволяет себе иногда сболтнуть то, чего не скажет никому больше.
– Быть может, мне повезёт? – Артём с надеждой посмотрел наверх, словно там лежал ответ на его вопрос.
– Если имеешь в виду постель, знай, что допущен туда ты будешь лишь в том случае, если покажешься ей непригодным для участия в светских беседах. Тогда ты будешь просто кобелём.
– Вы уж слишком категоричны, Сергей Владимирович. Неужто она… Лицо-то у неё какое, глаза чудесные, улыбка… Неужто…
– Думай, что хочешь, дружок. Это твоё право. Но раз уж ты раскрутил меня на такой разговор, помни, что я тебя предупредил. Так что выбирай, кем ты предпочтёшь быть для неё. А мне, пожалуй, пора укатывать отсюда. Ты тут занимайся своими сердечными делами, а я поеду попытаю счастья в другом месте.
– К женщине убегаете?
– Нет, не к женщине, а к настоящей богине. По крайней мере, она так выглядит.
***
Лариса остановилась посреди комнаты и уставилась пустыми глазами в потолок. На сердце лежало неведомое доселе чувство. Не страх, не грусть, не радость, но волнение, похожее на замирание в груди, когда качели начинают падать вниз сразу после стремительного взлёта. Да, именно таким чувством внезапного падения было заполнено её существо.
Вернувшись после убийства зятя домой, она увидела незнакомый портфель. Он стоял на полу под вешалкой, в самом начале коридора.
– Видно, Володька оставил его случайно, а затем вернулся. Вот почему он звонил в дверь так долго и не уходил.
Лариса открыла портфель. Внутри лежали две толстые папки с какими-то документами.
– Знать бы раньше, что тебе так сильно нужны были эти бумаги, не пришлось бы тебя убивать, сволочь такую. – Она перебрала содержимое портфеля пальцами, но настроение у неё было крайне неподходящим для того, чтобы изучать документы. Да и не было у неё в том нужды. Володя исчез из её жизни навсегда. А бумаги эти она может выбросить без колебаний, ей эти документы не нужны. Впрочем, можно и повременить.
Придя к этому выводу, она плюхнулась в глубокое кресло. Ей хотелось отдохнуть, накатила усталость, тяжесть разлилась по всему телу, приковала ноги к полу и руки – к подлокотникам.
Ветер за окном внезапно разгулялся и ударил в стекло мокрым снегом.
Лариса вздрогнула от неожиданного постороннего звука.
Она ничуть не сожалела о содеянном, и это пугало её. Зять был мёртв, и она, Лариса Львовна Губанова, была тому причиной. Но в сердце её не слышалось даже отголосков того, что можно было бы назвать угрызениями совести. Единственным, что печалило Ларису, была стремительность всего случившегося. Таким же стремительным был взрыв автомобиля на улице. Зрелище было впечатляющим, но она не была готова к нему. Сейчас, откинувшись на спинку глубокого кресла, Лариса понимала, что она не воспользовалась случаем и не использовала убийство для удовлетворения своих чувств. Конечно, она обезопасила себя от шантажа Володи, конечно, конечно, конечно… Но она могла бы не спешить и получить двойную выгоду от его кончины, если бы продумала, как убрать его со своего пути, накормив при этом дремавшее в ней чудовище, столь голодное до острых впечатлений. Убийство подходило для этого самым лучшим образом. Но теперь Володя был уже мёртв, дело было сделано… Разве что…
– Я же на самом деле не настолько невменяемая, – проговорила она, глядя в потолок, – я же не настолько больная, чтобы уничтожать людей ради собственного удовольствия.
Сказав это, она снова вздрогнула. Вздрогнула от страха, от промелькнувшего внутреннего несогласия с только что сказанным.
Не больна? А если всё-таки больна? Если всё-таки больна настолько, чтобы убивать и наслаждаться чужой смертью?
Она зажмурилась. Перед глазами соткалась в пространстве фигура зятя. Отчётливо, как наяву, Лариса увидела его удивлённые глаза в ярком свете фар, сжавшиеся до размеров булавочной головки тёмные зрачки. Володя шагнул к ней, приоткрыл рот, готовый спросить что-то, между потрескавшимися губами мелькнули белые зубы, тонко натянулась слюна. Из-за его плеча выросла мохнатая голова Засола, жирно шевельнулись грязные заросли бороды и усов, кожа лица сморщилась, подчиняясь импульсу сосредоточенной руки с зажатой металлической заточкой. Володя вытаращил глаза и слегка повернул голову к Засолу…
Зачем он отвернулся? Зачем отвёл взор от Ларисы?
Она нервно заёрзала на месте. Если бы он продолжал смотреть на неё, если бы пристально, если бы не теряя связь с её глазами. Нет, этим случайным событием невозможно насладиться. Это не для того, чтобы накормить внутреннее чудовище. Это вовсе не зрелище…
Прозвучал звонок.
– Кто это может быть? – Лариса сжалась в комок. – Неужели всё происходит так быстро? Неужели это приехали за мной? Разумеется, я же ничего не предусмотрела, посадила в машину этого бомжа у всех на глазах, его видели, его знают… Мою машину запомнили… Дура я, последняя дура…
Она заметалась по комнате, подбежала к двери, несколько раз посмотрела в «глазок», но так и не поняла, кто стоял снаружи. Лицо мужчины казалось ей знакомым, но она никак не могла собрать свои мысли воедино и понять, кто пришёл к ней и как было его имя. Но она его знала. Она знала, но не в силах была сообразить.
– Надо непременно взять себя в руки. Неужели я так плоха?
На лестничной клетке стоял Сергей Лисицын.
Некоторое время он слышал, как Лариса ходила по коридору, приближалась и снова отступала, в «глазке» мелькала тень, указывая на то, что хозяйка смотрела на гостя, хоть и не отзывалась. Лисицыну очень не хотелось уезжать, так как машину он оставил дома, отправляясь в «Епифан» и понимая, что там непременно придётся выпить, и до Барыковского переулка он добрался на частнике. Стоя перед закрытой дверью, Сергей пытался понять, зачем он приехал к незнакомой женщине, с какой стати он вдруг вспомнил про Ларису, с которой виделся всего один раз и не был знаком должным образом. Да и не открывала она ему явно по той причине, что не могла признать его.
– Лариса, вы меня, должно быть, забыли, – послышался громкий голос в динамике. – Меня зовут Лисицын Сергей. Помните, я вас подвозил как-то раз, вы пригласили меня на кофе. Вот я и заявился, простите, что без предупреждения… Ехал мимо…
Дверь распахнулась.
Лариса предстала перед Лисицыным взволнованной, напряжённой до крайности.
– Похоже, я совсем некстати, – Лисицын развёл руками и неохотно повернулся, чтобы уйти.
– Нет, останьтесь, входите, пожалуйста, – Лариса протянула руку, – вы очень даже вовремя. Мне нужно чьё-нибудь общество.
– Тогда я рад, что заявился в нужную минуту. Просто вы так долго не отпирали, хотя я слышал ваше движение, что я решил уже уходить. Вы знаете, я сбежал с одной презентации и поехал к вам. И вовсе я не случайно, а вполне даже специально заехал сюда. Почему-то вспомнились вы мне, Лариса, и я набрался наглости.
– Очень хорошо, что вы зашли, раздевайтесь…
Она улыбнулась, и Лисицын увидел, что она в действительности была довольна его появлением. Может быть, она также обрадовалась бы любому другому гостю, но это было неважно. Сергея не выставили за дверь, и он был вполне удовлетворён.
– Вы чем-то расстроены? – спросил он, снимая обувь.
– Нет. Проходите и устраивайтесь, – она приблизилась к нему, неуверенно положила руку ему на грудь. – Вы очень даже вовремя, Серёжа, вы даже не представляете, как мне сейчас нужно с кем-нибудь поговорить.
– О чём?
– Ни о чём. Просто поговорить. Просто чей-нибудь голос, живой голос. Хотите выпить? У меня есть в заначке водка, джин и вроде бы даже коньяк. Давайте выпьем.
Она выставила на стол все бутылки.
– Давайте напьёмся с вами, вы не против? – она снова положила руку ему на грудь.
– Давайте, – кивнул он. – Только я-то уже изрядно принял, я же из «Епифана» еду.
– Ну и пусть. Пусть вы будете совсем пьяным. Я оставлю вас ночевать на диване.
– А где же водка?
– Вот.
– Это текила, а не водка.
– Разница не велика, – махнула рукой Лариса.
– Текилу делают из агавы, а водку – из зерна. Но вы правы, разница не велика, – Сергей устроился за столом, – все спиртные напитки имеют одно и то же лицо, а отличия их – не более чем макияж.
– То есть вы не делаете большого различия между дорогими и дешёвыми напитками?
– Суть их всех – хмель в голове, а уж дешёвый это хмель или дорогой, это вопрос другой. Автомобиль есть средство передвижения, а алкоголь есть средство опьянения… Впрочем, это всё не имеет сейчас никакого значения.
– А что имеет значение?
– То, что я сейчас нахожусь в вашем доме, Лариса. Я вижу ваши глаза, слышу ваш голос. Мне хотелось этого сегодня, потому я и приехал к вам. А то, что вы предложили мне свой диван, делает меня полностью счастливым на данный момент, так как освобождает от необходимости переться домой в такую мерзкую погоду.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.