Текст книги "Тараканы"

Трэш

Я вижу их лица.

(Мне никак не понять,

кто же я среди них)

(Жесткач)

Хардкор начался под утро! Находиться в общаге стало совсем невыносимо, и я набрал сотовый телефон бати.

– Пап, приезжай, забери меня! – попросил я дрожащим голосом.

Батя не на шутку испугался.

– Мне на работу завтра с утра, – сбивчиво сказал он.

– Забери меня, а то мне конец! – канючил я в трубку.

Батя сказал, что приедет…

Мне тяжело писать об этом. Я помню всё с точностью до минут даже сейчас.

Было утро. Я одел осеннюю лёгонькую курточку… хотя на улице был приличный минус, положил в карман нож и подошёл к дверям. Услышал щелчок замка соседнего блока, в голове пронеслась мысль: вот он момент. Рванул дверь и вышел из блока. Из соседней двери вышел Миша Квартников. Я побрёл с ним по коридору. Голоса не прекращались.

Я сказал: «Конец мне. Ножи по мне точат…»

– Кто? – спросил Миша.

– Соседи… – ответил я. – Из 401-й…

– Да перестань, – сказал Миша, – я с ними поговорю!

Квартников пнул входную дверь, и мы вышли из общаги. Я решил – дойду до главного здания, там меня не тронут. Отсижусь и дождусь батю.

Миша пошёл на маршрутку до центра. А я рванул к главному зданию. Зашёл и сел в вестибюле…

Меня окружали лица людей, готовых напасть, готовых трахнуть и убить меня… я слышал каждое их слово… или мне это только казалось. Напряжение нарастало. Хотелось бежать, но я знал, что дождусь отца. И я дождался. Бросился к нему, мы поймали маршрутку, на ней – до вокзала. Оттуда я покинул город, в котором учился, покинул на долгих два года. Мне было холодно, и я хотел есть, но больше всего хотел спать. Я лёг на лавку в электроне и уснул нервным, неспокойным сном. Мне снился мой враг, самый главный внутренний враг. Внешних врагов победить можно, нельзя победить своего Тори. Сразу оговорюсь, что этот внутренний страх не имеет ничего общего с персонажем из книги Ильи Чёрта, хотя слово я, не претендуя на оригинальность, позаимствовал именно оттуда. Нельзя победить самого себя… Приехав домой, я спал несколько дней. А голоса стали слышаться из-за стен соседних квартир… из подъезда. Все эти дни у соседей играли попеременно только две темы «Мы не носим цепи, мы простые пацаны» и «Дайда» (припев из клипа «Эминема»)… изо дня в день, каждый день, на протяжении нескольких недель только эти две песни… Находиться в квартире было всё сложнее, голоса усиливались. Последний каплей стал стук в дверь ночью.

Батя подошёл к двери и спросил: «Кто?»

– Милиция, – ответили из-за двери.

– Утром приходите, – сказал отец.

Это не была милиция. Я знал… Они пришли ко мне.

Я отвернулся лицом к стене. На следующий день мы перебрались к бабушке.

Мои родители пытались выяснить, была ли агрессия в мой адрес и что произошло на самом деле. Вскоре они пришли к выводу, что я двинулся рассудком… Я начал уходить один из дома. Потерял телефон и сим-карту. Точнее, голос приказал выкинуть сотовый. И я на ходу разобрал его, вынул сим-карту, выбросил её и следом отправил в сугроб по частям сам сотовый. За этим последовала любопытная цепь событий, о которой я не рассказывал ни одному живому человеку… Голос указывал, куда мне идти и что делать. Я приведу только несколько примеров. Хотя изобретательности его не было границ.

Я пошёл на телевышку, залез на высоту третьего этажа и спрыгнул вниз. Внизу был сугроб, в который я попал. Залез снова и снова спрыгнул. И так трижды. Я на самом деле страшно боюсь высоты и в нормальном состоянии никогда бы такого не сделал. Сторожевая шавка кусала меня за ноги, когда полз обратно к забору. Слабо и без особого азарта я отпинывался от твари. Когда лез через забор, разорвал штаны. Голос сказал, куда мне идти. Он вёл меня в дом, где я не был ни разу в жизни. Вошёл в подъезд и постучал в деревянную дверь. Мне не сразу, но открыла женщина.

– Что надо?

– Нитки и иголку, – попросил я.

Она с презрением посмотрела на меня и сказала: «Знаешь, я не могу тебе этого дать!»

Я попрощался и вышел из подъезда на улицу. Зашёл в другой дом и попросил то же самое. Мне дали иголку и нитки. Я сел на ступеньки и зашил штаны…

Другой раз я, сняв ботинки и носки, босой бежал по снегу, это было в районе ж/д. Пробежал приличное расстояние и даже не заболел; чокнутые вообще меньше болеют, если что…

Я стал искать своего Тори. Мне стало всё равно, что он сделает со мной, лишь бы перестал мучить. Бродил один по городу, но, куда бы я ни приходил, меня ждали лишь пустота, пустые улицы, гаражи, леса… А однажды он сказал: «Возьми деньги, все, что у тебя есть, иди в магазин». Зашёл и купил самый дорогой торт. Голос приказал купить и шоколадку. У меня не хватало пары рублей, и я стал попрошайничать. Ходил по магазину и просил два рубля. Люди с удивлением смотрели, как здоровенный детина просит подаяния. Кто-то подал. Я купил шоколадку, развёл все деньги под ноль. Потом голос приказал идти в тот же деревянный дом, где просил ниток первый раз и мне отказали. Я пришёл. Постучал в дверь… открыла та же женщина. Посмотрела и впустила меня. Зашёл внутрь. Прошёл в комнату. На столе стояла водка. На диване рядом со стеной сидел человек. Он спросил, кто я, откуда. Предложил выпить. Я отказался. Предложил травы… на что хозяйка дома обругала его и сказала, что он охренел.

– Зачем ты пришёл? – спросила она – я думала, ты пришёл на день рождения моего сына! У моего сына сегодня день рождения!

– Я убил вашего сына, – ответил ей ни с того ни с сего и сам ошалел от такого поворота событий.

Она как будто даже не удивилась, не поверила мне.

Зашёл парень, которого я никогда раньше не видел. Задал мне какие-то вопросы. Знаю ли какого-то Александра. Я сказал, что не знаю.

Посидел. Одел обувь. Попрощался и вышел, дико извиняясь перед хозяйкой, что наследил. Задерживать меня никто не стал…

* * *

Переехал из своей квартиры на квартиру бабушки. Трэш продолжился там. Когда слышать то, что у меня внутри, становилось совсем невыносимо, я выходил на улицу, отпрашивался у родителей. Голос внутри меня вёл по моему городу, который я знал, кажется, на все сто, но никогда не знал его таким… Однажды я шёл через гаражи, и вдруг голос сказал: «Хуле, снимай ботинки». Я снял и пошёл босиком. Был снег, зима и холодно. Ноги мёрзли. Потом голос сказал: «Хуле, по дороге, иди, мразь, по сугробу». И я, зарываясь в снег по пояс, полз по сугробам босиком. Там, под снегом, пролегала сточная канава, и я иногда проваливался в неё голыми ногами. Хотелось схлестнуться с тем гадом, что сидел внутри меня, но это было невозможно, а жаль, ведь я искренне желал вырвать зубами его гнилое сердце.

Однажды ночью бился в бреду. Тори сказал: «Иди в туалет». Я пошёл. Потом он приказал мне сесть на толчок и опорожниться. А потом приказал мне жрать из унитаза, и я сделал это. Вкус дерьма во рту, на языке, в глотке, везде. Потом вернулся в комнату и пытался блевать. Блевал, а он приказал мне съесть это, Господи, и я сделал это. Глотал свою блевотину вместе со своими слезами и соплями…

Это был мой путь, которого не пожелаешь и врагу. Я шёл по нему, шел и не верил, что это не сон, что всё происходит со мной в реальности.

Я пытался молиться, но голос говорил, что Бога нет, что бог – это он, и я в его власти… А я хотел одного: выжить и остаться собой, и вот это ощущение, что я – это я, как бы ни было плохо, я – это я, маленькая наивная мыслишка – она одна радовала… Остаться собой? Много ли я хотел, трудно сейчас судить. Ещё меня интересовал вопрос: заслужил ли это, и в конце концов я пришёл к выводу, что да, заслужил, а раз заслужил – значит должен терпеть. Тогда подумывал о самоубийстве, но я всегда боялся смерти. Страшнее смерти нет ничего – как говаривал Михаил Юрьевич, хотя это не дословно. Тори повторял в таком случае всегда одно и то же: подумай об этом, подумай.

Перевезли в деревню, на родину моего отца. Я постоянно пытался убежать из дома, жрал спиртовые ватки от уколов и постоянно ревел…

Дурка

«Нас недавно поместили в сумасшедший дом».

(«Сектор Газа»).

Меня сдали в дурку моего города. Врачи не знали, что со мной. Лекарства не помогали.

Другие чокнутые там смотрели на меня как-то недобро, как будто они всё знали обо мне.

Голос сказал мне: «Пойди к мужикам, и пусть они тебя трахнут». Я подошёл в туалете к компании мужиков и сказал им прямым текстом: «Я лох, выебите меня, пожалуйста». Тогда один из мужиков встал и приложил меня лбом об дверной косяк… из носа пошла кровь. Второй сказал: «А тебе приятно было бы, если б я тебя натянул?..» Я ответил: «Нет». Он сказал: «Живи пока… Ты ребят подставил и, если это повторится, тебе кранты…»

Врачам они наплели, что я буйный, бьюсь головой об стену. И меня бросили на вязки в этот же вечер. На вязках было куёво. Я боялся за свою жизнь и девственность своей задницы, боялся – это мягко сказано, я готов был обосраться от страха, но тут случилось то, чего никто не мог представить, никто. Меня отвязали после двух дней пребывания на вязках и повели к главврачу. Он посмотрел на меня и сказал: «Знаешь, тебе сейчас не так уж тяжело, я был в Афганистане, – вот там было страшно, там ребятам действительно было тяжело. Я был там врачом и ничем не мог им помочь». Потом посмотрел на меня и добавил: «Хочешь лечиться в области?..» Я поднял мутные глаза. Мне хватило пары секунд, чтоб понять, что это шанс, шанс вырваться не только из этой больницы, этого города, но и из этой жизни. Я кивнул и улыбнулся.

Голос внутри злобно сказал: «Пипец тебе теперь»…

Я не спал этой ночью, лежал на казённой постели и думал – о прошлом, о настоящем, о будущем. Это мой Брусиловский прорыв, мать его, и пусть сосут все те, кто хотел моего сумасшествия и моей смерти. Тогда я определил для себя: я вырвусь.

На следующее утро меня подняли с постели и повели по отделению к выходу. Больные вышли из палат и смотрели на меня… кто-то зло… кто-то никак. Мне уже было всё равно.

Ехали на белой легковой машине, с батей и мамой, а за окном кружился снег, провожал меня в никуда. Я не знал, что будет дальше, я знал только, что поставил крест на прошлом. Снежинки сотнями умирали за окном, а я оставался жить назло всему, даже обстоятельствам, оставался жить и бороться за свою жизнь и, что важнее, за то, чтобы остаться самим собой.

Мы выехали по темнечку, а приехали на место, когда было уже светло. Зашли в приёмный покой, оформили документы. Родителям сказали, что посторонним вход воспрещён. Я обернулся и посмотрел в их испуганные лица. Потом прошёл по светлому коридору и сел на кушетку. Две белых двери закрылись одновременно, защёлкнулся замок, и я умер!

* * *

Верил ли я в себя тогда, сложно сказать, а верю ли сейчас и что изменилось в моей жизни?.. Иногда мне кажется, что всё это затаилось внутри меня, и у меня есть основания так думать! Возможно, это не я дурак, а мир вокруг такой злой и сумасшедший? И что вообще это? Глядя на людей, я иногда думаю, а свободны ли они, счастливы? Хорошо ли им на этом свете? И в чём различие между нами? Может, единственно свободные люди – это мы?..

Парадокс, но странным образом мы более свободны, чем те, кого не держат стены и решётки, кого не колют никотинкой, глюкозой, инсулином, флюанксолом, не кидают на вязки. И это не моя мысль, ведь не я первый об этом говорю. Почитайте «Дельфины и психи» Высоцкого.

* * *

Двери закрылись, и ко мне подошёл пацанчик лет восьми. На животе у него был шрам, парень маленького роста и лысый. Он гонял в стандартном для всех здесь прикиде – синяя штука, похожая на робу, штаны и пиджак. Особо жёсткие гоняли в кальсонах, но это я разузнал со временем.

Парень подошёл ко мне и спросил:

– Сладкое есть? Вафли есть?

У меня в руках был пакет с едой, который мне оставили родители.

Я заглянул в пакет и сказал:

– Вафлей нет. Печенье будешь?

Он кивнул.

Я протянул ему пачку печенья. Он раскрыл её и позвал жестом других. Со всех сторон потянулись люди, они были одинаково одеты… Пачку съели. И спросили, что есть ещё. Я отдал пакет с продуктами. И его мигом разбомбили. Ко мне подошёл санитар и провёл в комнату типа душевой… там стояла ванна, в которой мыли тех, кто до общей душевой, а она находилась в другом здании, дойти самостоятельно не мог… Одежду мою забрали, выдали мне кальсоны и голубую футболку с длинным рукавом…

Потом я занял койку в коридоре. Палата для вновь поступивших была переполнена. «Хорошо лежать в коридоре», – думал я тогда… так как 6-я палата – это ужас, место для неизлечимых и вновь пришедших… Предстояло пройти долгий путь от лёжки в 6-й палате до первой… меня как-то кинули в 5-ю за то, что я ел банановую кожуру; вот тогда я реально наделал в штаны… но всё по порядку, об этом расскажу позже… Хотя находились талантливые люди, умудрившиеся выписаться из палаты № 6. Вы читали Антон Палыча Чехова «Палата № 6»? Так вот знайте, что автор ни капли не врал… резал правду-матку так сказать.

К моей кушетке подошёл другой пацанчик. Я поздоровался. Он был младше меня, но было в его глазах что-то такое, что есть в глазах старика, прожившего в жизни не один хардкорный эпизод. Его поместили в дурку на исправительные, точнее дали выбор: либо тюрьма, либо дурдом – за ограбление магазина с друзьями. Тех посадили сразу, а этот был слишком мал. В дурке для детей он долго не пробыл, поскольку дрался со взрослыми, не боялся никого и мог схлестнуться с кем угодно.

Прикольный был парень. Я понял, что мы подружимся. Я рад бы был узнать, где он сейчас: сидит или начал свободную жизнь.

– Расскажи мне про свои татуировки, – попросил я.

Он показал правую руку. Между большим и указательным пальцем было написано «Не…» Он сказал, это значит «Не подам руки менту». Потом показал другую руку: «А это – один в четырёх стенах». Тот малец провёл в психушке в общей сложности 12 месяцев и ему было покуй, ведь за стенами его не ждало ничего хорошего…

* * *

В первый день моего поступления многие пациенты сами подходили и знакомились со мной, может, вид у меня располагал, а может, ещё что-то. Одним из таких шапочных знакомцев был странный чел лет тридцати пяти, он запомнился мне лучше остальных. Маленького роста, жилистый, заметно, что качал железо до больнички. Загорелое лицо, чёрные усы, борода клочками, причёска странная, волосы прилизаны, словно у Гитлера. Много болтал по поводу и без повода, в основном на тему спорта и здорового образа жизни. Как-то раз с утра пристал ко мне в туалете с разговорами, – поговорить было больше не с кем, другие психи ещё спали. Увидел меня со щёткой и зубной пастой в руках, – ну, и привязался. Узнал, что я чищу зубы два раза в день: утром и вечером. Долго хвалил за это. Потом от вопросов гигиены перешёл к здоровому питанию. Рассказал, что на завтрак обычно ест только грецкие орехи с мёдом. «Чистый протеин», – говорил парень и весело смеялся.

За харчем этот чел всегда был в первых рядах. Приходил с железной миской раньше всех, занимал место у окошка раздачи и потом уж держал оборону, примерно как держали её в Брестской крепости в июне 41-го, никого не пропускал вперёд, время от времени заглядывая в щель между закрытыми створками того самого окошка.

– Как ты попал в больницу? – спросил я у него однажды.

– Сестра довела, она и ментов вызвала, и медиков, сказала, мол, я её избил якобы! – качок многозначительно поднял указательный палец вверх. – Оклеветала меня!

Выдержал паузу и добавил: «Ну, ударил раз…» Во время лечения никто из родственников его не навещал. А когда наступил день выписки, качок отпросился у зав. отделения, – она дала добро и, хотя это было против правил дурки, отправился на вокзал один, уехал в свой маленький областной городок, где его, наверно, заждались родственники и уютный маленький полуподвальный спортзал, о котором он не раз упоминал в больнице.

* * *

Я провалялся в коридоре до обеда, а потом пришёл санитар и сказал, чтобы все шли есть. Окошко с харчем было ещё плотно закрыто, но вокруг него выстроилась нехилая очередь на половину отделения. Я взял железную миску, ложку и встал в очередь. Тут ко мне подошёл паренёк чуть постарше возрастом и встал в очередь демонстративно прямо передо мной. Я спросил: «Здесь ведь очередь?..» Он посмотрел на меня мутными глазами, потёр двумя руками нос и сказал:

– Ты где находишься?..

– Здесь, – ответил я.

– Ты находишься в психбольнице, психоневрологическом отделении, – добавил парень.

Потом он спросил, как меня зовут. Я назвал своё имя, он сказал своё, и мы познакомились. Впоследствии мы тусили вместе довольно продолжительное время. Я, к сожалению, не помню даже его имени. Мы ходили по отделению или стояли в самом конце коридора перед иконой, которая там висела. Чувак говорил: это церковь. Когда один молится, – это просто он молится, а когда двое – это уже церковь. Мне показалось логичным то, что он говорил. Потом я узнал, что он попал в дурку после армии, где служил в каких-то войсках, связанных с воздухом, и даже прыгал с парашютом. Дедовские замашки у него были явные, но я мало обращал на них внимания. Вообще, он мало о себе рассказывал, скрытный был.

Мы как-то с ним сдавали анализы на сахар. Это значит буквально следующее: у тебя берут кровь из пальца, потом ты выпиваешь стакан глюкозы в чистом виде, а она, сука, очень приторно сладкая, потом колют другой палец, потом снова пьёшь мерзкую глюкозу, и колют третий палец.

Первый стакан этого сахара идёт ещё более-менее в охотку, а второй уже совсем не идёт.

Сидим и ждём результатов. «Все пальцы искололи, суки», – говорит он. Я улыбаюсь, уж больно красивая медсестра брала у меня кровь, сексуальная такая, есть же и в этом больничном аду красивые девушки, и потираю третий исколотый палец.

* * *

На прошлой жизни был поставлен крест. Что дальше? Я лежал на койке в коридоре и вспоминал свою жизнь; плюс был в том, что меня никто не слышал. За всё заплатил сполна и даже камня на душе уже не ощущалось. Тогда я лежал в коридоре и думал о многом, вспоминал о старых друзьях, о своих врагах и ещё о многих людях, с кем пересекла судьба, иногда случайных, раз за разом прокручивал в мозгу, как киноплёнку, кадры моей прошлой жизни. Я пытался понять, где я ошибся, раз наказан, а было ли это наказанием (?) или всего-навсего откровение, сама жизнь протёрла глаза, бросила лицом в грязь, озлобила и заставила задуматься.

Предстояло жить дальше. Жить – это значит ответить на несколько первостепенных вопросов. И смысл даже не в самих вопросах, а в том, что ответить на них самостоятельно я не мог, но мне помогли, помогли такие же, как я.

Таракан

Часто я залипал в стену, сидя на кушетке рядом со столом санитаров и палатой № 6. Однажды ко мне подсел дедок. Он не разговаривал так, как мы себе это понимаем, но я точно знал, что он говорит. Такой яркой мимики лица и жестов рук я больше не встречал в жизни. Он говорил много и о многом, но понимал себя только сам, наверно. Издавал звуки, и лицо его выражало одну эмоцию за другой. У него были длинные нестриженые волосы, заросшая борода и усы. Его ногти никто не стриг, и они превратились со временем в когти, высовывались из шлёпанцев. Когда дедок ходил, когти стучали по полу. Я молчал и смотрел в одну точку, а он сидел рядом, смотрел на меня и непрерывно что-то говорил, улыбаясь. Я не понимал, но знал, что он утешает меня. Его звали Таракан. Психи не знали ни его имени, ни фамилии, и даже санитары называли его просто – Таракан. Он питался отбросами или тем, что ему давали, иногда вылизывал тарелки. Неизлечимый душевнобольной. Он прожил в психушке к тому моменту четыре года, и ему предстояло, судя по всему, прожить в ней всю оставшуюся жизнь. Именно этот человек показал мне цену настоящей свободы не только в масштабах дурки, но и в масштабах самой жизни.

Свободен ли ты? Работа, дом, работа, дом, семья, жена, а если повезёт, дети – надежда старости. Бедность или богатство, извращение или целомудрие, что из этого ценно?.. Что для тебя важнее?.. Свободен ли ты?.. Или, скорее, зависим от всего этого?..

У Таракана не было семьи. К нему только раз приходила племянница, поплакала, покормила его фруктами и ушла. Я не знаю, узнал ли он её, думаю, нет. Один раз за полгода, вот и всё.

Я видел, как Таракана били по лицу в туалете огромные бугаи, тоже психи. Они били его в челюсть слева и справа, а он только улыбался, он смеялся им в лицо и даже не плакал и о чём-то постоянно говорил, о чём-то хорошем, как будто пытался донести самую суть жизни, доступную только ему одному. Когда он сидел со мной рядом на кушетке и хрустел своими костяшками, мне было как-то хорошо и спокойно на душе, я чувствовал, как будто рядом со мной сидел Иисус Христос. И что мне после этого храмы, и церкви, и купола, если я видел Христа во плоти. Я видел рай и ад. После жизни жизни нет, запомните, она одна и только здесь, на земле, поэтому любите друг друга, верьте в добро и, что важнее, верьте в себя.

Меня этому научил Таракан, точнее Александр, Саша. Его имя я прочитал на баночке с таблетками, которые в дурдоме давали три раза в день.