Текст книги "Корабль в пустоте"

– Кто же это у вас такой… сообразительный?

Капитан нахмурился и снова отвел глаза.

– У товарища Лосева коричневый, даже красноватый пиджак, вот агент и посчитал, что устройство в виде божьей коровки будет на нем не слишком заметно.

– Ну да, до первой наблюдательной девочки. Впрочем, это ваше дело. А теперь, – обратился ко мне Румянов, – мне хотелось бы послушать вашу версию событий, начиная с прилета в Южноморск.

Я рассказал ему то, что поведал вчера Ротову. Выслушав, следователь поинтересовался.

– Вы кому-нибудь еще сообщали, что делегаты якобы регистрировались в гостинице?

– Да, Здолбуновичу, – ответил я с заминкой. Отца Константина мне подводить не хотелось. Слишком много народу здесь исчезает. А то и умирает.

– У товарища Рождественского из министерства культуры, с которым мы прилетели из Москвы, – Румянов указал на доселе молчавшего, но внимательно слушавшего меня щекастого мужчину, похожего на бобра, – есть просьба к вам.

– Вы, безусловно, имеете право на свое видение случившегося, – откашлявшись, начал Рождественский. – Но только вы говорите, что этрускологи прибыли в отель, больше никто. Скоро, очевидно, здесь появятся московские и иностранные журналисты. Мы были бы вам очень признательны, если бы вы не пересказывали им версию, что ученые исчезли здесь, в «Аквариуме». Тем более, как я понимаю, вы не знаете, где именно они исчезли, вы просто последний раз видели их здесь.

– Нет, – категорически отказался я. – Это страусиная политика. Вы просто боитесь признать серьезность проблемы. На день-два вы облегчите себе жизнь, а дальше? Зачем уводить людей с настоящего следа? Ведь сюда не только журналисты, но и родственники пропавших могут приехать. Вы об этом подумали? Кстати, – я повернулся к «силовикам», – а догадался ли кто-нибудь позвонить родственникам: может быть, они выходили с этрусколгами на связь?

– Вы как-то пренебрежительно о нас судите, – пробормотал Земский. – Сразу видно – москвич. Конечно, звонили под разными предлогами, не имеющими отношения к произошедшему. Везде был ответ, что они улетели на конференцию, но на телефонные звонки не отвечают и сами не звонят. Никто пока по этому поводу особо не волнуется: думают, неполадки со связью.

– А вы и рады? Когда же вы собираетесь сказать родственникам правду? Впрочем, делайте, что хотите, а меня не втягивайте в эту сомнительную авантюру. Пусть органы, если не могут найти делегатов, ищут портье и Хачериди, а не занимаются ерундой.

– Что вы называете ерундой? – обиделся Румянов.

– Ну, ваше это расследование относительно меня, просьбы эти молчать о прибытии этрускологов в «Аквариум». Вас его хозяин из Минэкономразвития, что ли, надоумил?

– Мне неизвестно, кто хозяин отеля. А вам откуда известно?

– Мир слухом полнится. Хачериди о чем-то таком говорил по дороге из аэропорта.

– Всё же, Борис Сергеевич, в интересах следствия мы просим вас не разглашать информацию, которая, по вашим утверждениям, у вас имеется.

– Не дождетесь. Я понимаю, что местным властям, – я кивнул на Земского, – удобней считать, что ученые вообще не появлялись в городе. Но я не знаю, зачем это нужно вам, если на вас действительно не оказывает давление высокопоставленный хозяин отеля.

– Просто мы не можем брать за основу ваш «настоящий след», потому что в гостиничных документах зарегистрированы только вы. Что же, по-вашему, мы должны сказать общественности, что ученые растворились в холле «Аквариума»?

– А, очевидно, вам легче сказать, что они растворились где-то на просторах Руси между Москвой и Южноморском! Знаете что: я предлагаю удобный для всех выход. Говорите общественности, что хотите, а мне выдайте новый билет на самолет, и я сегодня же улечу. Таким образом вы уберете от журналистов и родственников источник нежелательной для вас информации. Допрашивать же меня можно и в Москве.

Команда дознания переглянулась, а потом все уставились на Румянова. Не исключено, что кому-то мое предложение показалось заманчивым. Несколько секунд они молчали. Наивно, конечно, было рассчитывать, что, продвинувшись в пространстве по своему зеркальному коридору до Москвы, я смогу покинуть его пределы во времени, но очень уж тяготило меня пребывание в Южноморске.

– Видите ли, – наконец сказал Румянов, – вы не только свидетель, вы единственный из имеющихся в наличии участников конференции. Каким-то образом тайна их исчезновения связана с тем, что лично вы не исчезли. Каким, мы еще не знаем, но вряд ли было бы разумно лишаться на этой стадии расследования еще и вас.

– Понятно – я нужен вам для ловли на живца. С жучком и маячком. Однако я ни на что подобное не подписывался, и сразу по истечении срока моей командировки уеду. Чтобы помешать мне, вам придется меня арестовать. А чтобы арестовать, вам придется предъявить обвинение. Надеюсь, ни один в мир судья не согласится, что я как-то причастен к пропаже такого количества людей. А если и согласится, то не думаю, что в местном СИЗО я окажусь вам нужнее, чем в Москве.

– И всё же сейчас вы нужны здесь. Будем надеяться, что это продлится недолго. Подпишите, пожалуйста, протокол: «С моих слов записано верно», на каждой странице.

Я подписал, лишь бегло просмотрев листки: какая разница, что написано в одном из пятидесяти таких протоколов? Где-то там, в зазеркалье, и Киров подобный подписывает или уже подписал.

– Что ж, Борис Сергеевич, до новых встреч, – сказал следователь, поднимаясь. – Но, прежде чем покинуть вас, снова попрошу, чтобы вы прислушались к словам товарища Рождественского. Ведь вы действительно не видели, что делегаты исчезли здесь, – вы, придя утром на завтрак, их здесь не застали. И вы ни на капельку не погрешите против истины, если не будете настаивать на том, что ученые зарегистрировались в «Аквариуме».

– Но они регистрировались.

– Однако всё же не сделали этого, если записей нет, не правда ли?

– Не знаю. Ищите портье, чтобы узнать причину отсутствия записей.

– Ищем. Но, пока не нашли, воздержитесь, пожалуйста, от распространения сведений, способных вызвать панику и нездоровый ажиотаж.

Я ничего не ответил. Плевать мне на ваш ажиотаж – что он значит в этом городе переселения душ? Румянов некоторое время смотрел мне в глаза, но я не отвел свои. Явно недовольный мной, он повернулся и пошел к выходу, остальные молча последовали за ним.

Я же направился к стойке с прессой напротив ресепшена, чтобы просмотреть газеты, которые мне показывал следователь. В сами статьи я вчитываться особенно не стал, чтобы лишний раз не раздражаться тем, как избирательным цитированием и варварскими сокращениями перевирают твои слова. Всё это делается авторами и редакторами одинаково – что в Москве, что в провинции. Меня интересовало, что написано об исчезновении этрускологов. Но, как и следовало ожидать – почти ничего. В основном, на разный лад муссировались слова «открытие конференции задерживается» из газеты, показанной Румяновым. «По причине организационных накладок первое заседание не состоялось…»; «Первый день вышел комом из-за того, что большинство участников не смогли прибыть к началу работы…»; «К организаторам конференции есть вопросы: они не сумели обеспечить своевременное присутствие всех делегатов…» и т. п. И ни полслова о том, где же, собственно, могут быть делегаты, если им куплены билеты до Южноморска на определенный день и час. Особенно мне понравилось это «большинство», тогда как «меньшинство», то есть я, составляло ровно 0,5 процентов! Вот поэтому-то я терпеть не могу газет – ни бумажных, ни электронных. В ирреальном мире они оказались столь же неискренними и двусмысленными, как и в реальном.

Я поймал себя на мысли, что, определив свой нынешний мир как «ирреальный», я, однако, не вполне ощущаю соприкосновение его границ с реальным, который должен же находиться где-то. Допустим, он за пределами Южноморска. Но встретился ведь здесь мне и нормально реагирующий человек – отец Константин. Он – часть реальности в моем «коридоре», или же тот границы церкви огибает, не в силах пройти по освященному месту?

Я поднялся с дивана и подошел к портье.

– Телефон в моем номере не работает.

– Понял, пошлю к вам к вам нашего специалиста по связи.

– А могу я пока воспользоваться вашим телефоном?

– Да, конечно, вот он, на столике – специально для таких случаев.

Хороший сервис – учитывая, что я и по мобильному не могу никому дозвониться! Хотя не факт, что дозвонюсь и по этому. Однако после набора номера пошли длинные гудки, и голос отца Константина ответил:

– Слушаю!

– Батюшка, это Борис Лосев, который вчера подошел к вам у церкви. Знаете, рассказанный вами сюжет из Белого получил совершенно неожиданное продолжение. Я бы хотел показать вам кое-что, если, конечно, у вас есть время.

– Я сейчас свободен, пожалуйста.

– А где мы можем встретиться?

– Да хоть в храме, я здесь, подходите.

– Тогда через полчаса.

Положив трубку, я некоторое время смотрел на нее. Если отец Константин существует в обычной реальности и отвечает мне по телефону, то, стало быть, и телефон реален? А почему тогда мой отключен? Нет, для меня всё это слишком сложно. Я вспомнил фильм аргентинских студентов «Мёбиус» о том, как в метро Буэнос-Айреса, после запуска кольцевой линии, исчез целый поезд в месте, где начинался один кольцевой маршрут и кончался другой. Топология пространства и времени искривилась при увеличении скорости состава в точке «нулевого» поворота – примерно так же, как изменяется поверхность перекрученной ленты Мёбиуса при соединении ее концов. Реальность в такой непрерывной конфигурации не противоречит ирреальности – они переходят друг в друга на витке. С этой точки зрения Румянов и Рождественский, скажем, действительно могли прибыть из реальности Москвы в мою псевдореальность – просто они на одном витке, а я на другом. А всем этрусколагам, включая меня, выпало оказаться в нулевой точке пространства-времени города переселения душ. Только эта лента, в отличие от ленты Мёбиуса, перекручена не один раз, а пятьдесят, и на каждом ее витке – по этрускологу. Научная фантастика, словом! Я любил ее читать в детстве, но ни тогда, ни позже не мечтал сам оказаться в ней.

* * *

Поздоровавшись с отцом Константином, я не стал ходить вокруг да около:

– Батюшка, моя просьба покажется вам странной, но я хотел бы, чтобы мы вместе поехали на второе городское кладбище. Поверьте, проще показать вам то, что я вчера увидел, чем рассказывать.

Священник был явно озадачен, но виду не подал, только поинтересовался:

– Вы вчера были на кладбище?

– Да, после встречи с вами.

– Что же, простите, привело вас туда?

– Не что, а кто. Встретил напротив университета секретаршу ректора, и она сказала, что хочет кое-что показать мне там – вроде, как я сейчас вам. Вы, кстати, с ней знакомы?

– Не имел удовольствия.

– Тем загадочней выглядит ситуация. Она как будто слышала наш с вами разговор.

– Даже так? Ну, а главное: ученые-то нашлись?

– По-прежнему нет.

– М-да… А то, что вы хотите мне показать, как-то связано с этим?

– Полагаю, да.

– Ну, тогда поехали, поглядим.

– Я поймаю такси.

– Не надо, я на машине.

Мы обошли храм, и отец Константин указал на стоящую во внутреннем дворе «ладу-весту»:

– Сюда.

В салоне пахло ладаном и восковыми свечами, а над лобовым стеклом разместился рядком иконостас в миниатюре – Спас в Силах, Божия Матерь, Николай Угодник, святые равноапостольные Константин и Елена. Только мы выехали за ворота, как за нами двинулась «реношка» с набыченным парнем из «Аквариума» за рулем и другим мужчиной, мне неизвестным. Они «приклеились» ко мне сразу после того, как я сел в такси возле отеля. Статус наблюдения за мной был явно повышен: тут тебе и второй агент, и «тачка» нашлась. Я не стал говорить батюшке о «хвосте», чтобы он не нервничал.

– Может, всё-таки расскажете, зачем мы едем на кладбище? – спросил отец Константин, следя за дорогой. – А то невольно какие-то мысли о покойниках в голову лезут.

– Да ведь раз уж поехали, недолго ждать осталось. Потерпите уж, пожалуйста.

– Что ж, потерплю, Господь терпел и нам велел. А я читал в газетах о вас и об этрусках. Интересно. Вот вы там говорили, что этруски были родственны венетам и ретам. Но этруски, я слышал, верили в древнегреческих богов?

– Да, только называли их по-другому.

– А в кого верили венеты и реты?

– Ну, у них были свои боги – Великий Отец и Великая Мать. Называли их тоже по-разному: Велинь, Белин, Матрея, Рейтия. Всё зависело от племени. Реты и адриатические венеты предпочитали Рейтию. В сохранившихся надписях она упоминается чаще Белина. Кстати, слово Рейтия, или Реция, вполне может означать то же самое, что и Россия.

– Как это?

– Вам, наверное, известно, что европейцы в средневековье называли нас рутенами, а Русь – Ruthenia. Не исключено, что и римское Raetia, на самом деле, калька с венетско-этрусского Routia или Rousia, поскольку римлянам было свойственно превращать звук «с» в иностранных словах в «ц» или «т».

– Я примерно представляю, где жили этруски. А где жили венеты?

– На адриатическом побережье Балкан и северной Италии, а также в Норике, на территории современной Австрии.

– Ага. А Венеция, конечно, это от венетов?

– Конечно. И Вена тоже.

– Я вот более-менее понял из ваших интервью, чем язык ранних этрусков схож с русским. А что представлял собой венетский язык?

– Он был еще более схож. Возьмем стихотворную надпись на атестинской погребальной урне, нацарапанную латиницей: “V ougon taj o stinaj, V ougon taj tot i onaj”. Думаю, вы, зная церковнославянский, без труда переведете это.

– Ну, наверное, так: «В огне тай, о, стенай, В огне тай тот и оный».

– Почти так. «Тай» или «та» по-венетски будет «этот». «Стинай» же пишется через «и», а не через «е», как «стенай», и означает «истлей». Получается: «В огне этом, о, истлей, В огне этом тот и оный». То есть, речь идет о кремации покойников, которые, естественно, в огне не стенают. Но основный смысл вы сходу перевели верно. Нет, по-моему, никаких сомнений, что перед нами – праславянский язык, а не один из древнеиталийских, как утверждают итальянцы, не умея при этом перевести ни этрусских, ни венетских надписей.

– Ладно, допустим, эти этруски, венеты и реты – наши давние предки. Но почему у нас, в «Рутении», языческие боги назывались по-другому? Даже «России» не было!

– Думаю, именно потому, что реты, скажем, верили в Рейтию, а норики – в Норейю, то есть олицетворяли богинь со своей землей или страной. А нет страны, то нет, получается, и божеств. Но, вообще-то, в языке следы доперуновых богов можно обнаружить – даже там, где не ждешь. Откуда, по-вашему, слово «блин»? Оно с большой вероятностью восходит именно к богу Белину и означает ритуальное угощение, испеченное в форме солнца. Вообще, имя венетского бога «Белин», «Белен» – исконно славянское, потому что происходит от древнейшего корня «белъ» в значении «блестящий», «светлый». Старая праславянская форма этого имени – Белбог, Белобог. Распространенное мнение о том, что имена Белобог, Белин, Велинь почти не встречаются у восточных славян, неправильное, поскольку опирается на анализ только фольклорных источников, а не топонимов. Почему, скажем, Белая Русь – «белая», а не «зеленая», что больше бы соответствовало цветовой гамме этого края? Или возьмем древнее, еще дохристианское название волынской столицы – Велинь. Скорее всего, оно имело прямое отношение к богу Белину-Велиню. Многие лингвисты, кстати, выводят известного нам Велеса именно из Велиня. Не будем забывать и о том, что имена одних и тех же богов у язычников всё время менялись. Этрусского Зевса звали Тин или Дин, что означает «день», а День – это уже близко к Белобогу. Восточные славяне чаще называли Белобога древнейшим синонимом Доля, – и, соответственно, Чернобога – Недоля, Лихо.

– Ну да, не буди Лиха, пока оно тихо.

На этих его словах вдали зловеще замаячили ворота кладбища № 2.

– А вы знаете, как моя фамилия? – повернулся ко мне батюшка. – Недолин.

Я захохотал – по свойственной мне нервной смешливости, но тут же осекся:

– Извините.

– Ничего, – улыбнулся отец Константин. – Не я же верил в Недолю, а какой-то мой дальний предок.

– Да ведь вера в Долю подразумевала и веру в Недолю. Жертвы, небось, приносились и тому, и другому.

– Ну, это уж как водится у язычников. Знаете, я всегда с недоверием относился к активным поискам наших корней в далекой древности, а вот почитал, послушал вас и вижу – не так всё просто.

– Самое пикантное, что вовсе не мы начали поиски этих корней! Такова была европейская историография вплоть до появления «норманистов»! Помню, на одном «круглом столе» по истории немецкий профессор, злобный такой дяденька, говорит: «Вы фальсифицировали свою историю еще в семнадцатом веке, когда архимандрит Иннокентий Гизель написал о могильщике Римской империи Одоакре: «князь некий славеноросский Одонацер»! Славеноросский! В пятом веке! Как вам это нравится?» «Позвольте, – возразил ему я, – Иннокентий Гизель всего лишь перевел то, что написали вы!» «Как это?» «А кто выбил на плите: “Odoacer rex rhutenorum”, «Одоакр, царь рутенов», в древней пещерной церкви в Зальцбурге, на том месте, где Одоакр сбросил со скалы полсотни священников и монахов? Архимандрит Иннокентий? И разве мы писали, начиная с десятого века, что русы – потомки библейского народа росс? А теперь нам об этом и вспоминать нельзя?». Сразу заткнулся, побагровел, сидит, моргает.

– А кто это написал – о народе росс?

– Византийский хронист Лев Диакон в своей «Истории».

– Вы думаете, это правда?

– Не знаю, – но более поздние историки, например, немец Моземан-Фаброниус и курляндец Рейтенфельс, утверждали, что правда.

Батюшка припарковался у кладбищенских ворот, покачал головой.

– Наша история – это бездна. Лучше не заглядывать, а то голова закружится. Знаете, некоторые начитанные прихожане спрашивают у меня: батюшка, если, по Нестору-летописцу, прародителем славян является сын Ноя Иафет, то мы, получается, произошли от евреев? И смех, и грех. Я отвечаю: считайте, как хотите: в любом случае все произошли от Адама.

– Да, но ведь, согласно Библии, еще не было ни евреев, ни других народов, когда родились Сим, Хам и Иафет, а был «на всей земле… один народ, и один у всех язык».

– Книга Бытие, глава одиннадцать, стих первый – шестой.

– Совершенно верно. Завидую такой памяти! Я еще могу вспомнить цитату, а уж номер главы и стиха – дудки. Родоначальником евреев всегда считался праправнук Сима Евер. «Сыны Еверовы» – сказано о евреях в той же Книге Бытие…

– Глава десятая, стих двадцать первый…

– … а Евер появился на свет через несколько поколений после Иафета. Стало быть, евреи – отдельная ветвь потомков Ноя.

Мы вышли из машины. «Рено» остановился в метрах двадцати от нас. Я был рад, что отец Константин затеял этот разговор об этруссках и венетах, а не стал, например, спрашивать, что случилось со мной вчера, после нашего разговора. Лучше показать ему сначала могилу Минцловой, а потом поведать о Лилу и Кирове в зеркале.

Кладбище не казалось таким мрачным, как вчера в сумерках. В свежей, не запыленной еще листве наперебой цвирикали птицы. На могильных цветниках сияли, как пасхальные яйца, красные, белые, желтые головки тюльпанов. Золотой купол часовни весело блистал в омытой солнцем синеве. Над ротондочкой здания слева от ворот столь же весело, белыми буквами по синему, входящих приветствовала вывеска «Колумбарий», которую вчера я не заметил впотьмах.

– «В огне этом, о, истлей, В огне этом тот и оный», – саркастически процитировал священник, отвернулся от колумбария и положил поклон на часовенный крест. – Христос пришел в мир более двух тысяч лет назад, а язычников, похоже, меньше не стало. Куда дальше? Имейте ввиду, что мне здесь находиться долго нежелательно, а то батюшка, что служит панихиды в этой часовне, подумает, что я пришел у него хлеб отбивать.

– Как-то у вас всё непросто.

– Зато у вас всё просто: чтобы здесь похоронить кого-то, нужно выложить целое состояние. Помереть выходит дороже, чем жить. Вот люди и жгут своих близких.

– Собственно, мы пришли, вот нужная нам могила. Почитайте, что написано на плите, – я указал подрагивающим перстом на надгробье Минцловой.

Отец Константин подошел и прочитал:

– «Минская Анна Родионовна». А кто это? Да упокоится с миром, если крещена.

– Какая Минская? Минцлова Анна Рудольфовна! – Я подошел ближе и прочитал на плите вслед за батюшкой: «Минская Анна Родионовна. 1865–1942». – Позвольте, как же это?.. – Я был совершенно ошеломлен.

– Минцлова? Это та, о которой я вчера рассказывал? С чего вы взяли, что она здесь похоронена?

– Я прочитал вчера на плите, – упавшим голосом сказал я. – Правда, было уже темновато…

– А кто вам сказал, что это ее могила? Та женщина, с которой вы приехали?

– Нет, она хотела показать мне нечто, связанное, как я понял, с загадкой исчезновения этрускологов. Но не сообщила, что. А когда я вышел из ее машины, она вдруг развернулась и уехала. Я пошел сюда и…

Я чувствовал, что объясняюсь на манер булгаковского Бездомного в психбольнице и понимал, что отец Константин имеет все основания считать точно так же. Но он, к моему удивлению, сделал другой вывод:

– Очень похоже на бесовское наваждение. Это они так с нами играются. Я-то уж знаю, наслышался подобных вещей на исповеди. – Он задумался. – Тут важно понять, что лукавому нужно от всех вас. Он ведь не просто так цепляется, а за какое-то ваше слабое место.

Тем временем в воротах замаячили Набыченный и его напарник – высокий худой мужчина в солнцезащитных очках. Бросив на нас быстрые взгляды, они с таким деланным вниманием стали изучать прейскурант колумбария, будто подумывали стать его клиентами.

– Батюшка, давайте поговорим в машине, – шепнул я. – Вон те двое – посмотрите, пожалуйста, не оборачиваясь, – из ФСБ, следят за мной от самой гостиницы. Думаю, не нужно им слышать, о чем мы говорим.

– Вот как? Да они, небось, давно прицепили вам «жучка», – тоже шепотом, покосившись на агентов, предположил отец Константин.

– Прицепили, конечно, да я отцепил.

– О, я вижу, вас голыми руками не возьмешь.

Мы вернулись к «ладе». В воротах я оглянулся на «хвост»: Худой снимал на смартфон надгробную плиту г-жи Минской, а Набыченный что-то высматривал внизу – наверное, на предмет тайника. Прежде чем сесть в машину, я обошел ее кругом, внимательно исследовав окна: именно на них, я слышал, крепят «жучки» в расчете на голосовую вибрацию внутри салона. И точно – в уголке лобового стекла скромно пристроился зеленый древесный клоп. Я снял его, на что он, обычно легкий на подъем, совершенно не отреагировал, зато в пузе замигало оранжевым. Я осмотрелся и посадил железного клопа на пятнистый ствол платана у ворот.

– Неужели снова «жучок»? – нахмурился батюшка, когда я сел к нему.

– Да, теперь в виде древесного клопа. Прошлый раз была божья коровка. Видимо, у них на вооружении сейчас энтомологическая серия.

Агенты, между тем, боясь нас потерять, быстрым шагом вышли из ворот и поспешили мимо к своей «реношке».

– А у вас что – есть опыт обнаружения этих устройств? – с подозрением посмотрел на меня священник.

– Никакого, я даже раньше никогда их не видел. Просто первый «жучок» они прицепили неудачно, и я стал бдительней.

– Когда же они его сюда присобачили?

– Как когда? Когда мы вышли из машины и пошли на кладбище.

– Думаете, не раньше?

– Теоретически могли и раньше: я же звонил вам, договаривался о встрече. Только откуда им знать, что мы поедем на вашей машине? А потом, даже если и раньше, что они слышали? Ученый разговор об этрусках и венетах? На здоровье.

– Да, но всё же неприятно… Следующий раз засунут в такое место, что нипочем не догадаешься.

– Увы, нельзя исключить такого. Простите великодушно, что я втянул вас во всё это…

– Бог простит, и я прощаю. Куда мы теперь?

– Поехали, не торопясь, обратно, поговорим по пути. Вы меня очень укрепили тем, что не посчитали сумасшедшим после истории с мнимой Минцловой, поэтому я без боязни расскажу вам, что со мной случилось вчера, начиная со встречи в городе с этой странной женщиной – секретаршей ректора.

И я всё рассказал, упомянув и свои научно-фантастические соображения о пятидесяти витках пространства-времени по Мёбиусу. Напрасно, наверное.

Выслушав, отец Константин некоторое время молчал, сосредоточившись на дороге.

– Вы считаете, всё это мои галлюцинации? – осторожно спросил я.

– Галлюцинации тоже не бывают ни с того ни с сего. Как и в случае с Минцловой. Ведь до этого мы о ней говорили. А скажите, не увлекались ли вы в детстве или отрочестве гаданием в зеркалах?

– Со свечкой, что ли? Пару раз было, как и у всех, наверное. «Раз в Крещенский вечерок…» и так далее. Но чтобы увлекаться – нет. Это ведь девчоночья забава. Девчонки меня на нее и подбивали.

– А что подразумевал этот ваш Киров, когда говорил о культе зеркал у этрусков?

– О, они были непревзойденные мастера изготовления зеркал из бронзы, наверное, первые в античном мире. Но использовали ли они их в гаданиях, я не знаю. Сцены ворожбы на зеркалах имеются, с обратной стороны. А вообще, этруски гадали по полету птиц, по печени животных, по ударам молний. Увлекались они этим делом сильно. В переведенной Гриневичем этрусской надписи на камне из города Перуджа есть такие слова: «Ворожат, яростно воя, до изнурения. Дивно: имея природное богатство, возле бездны толкутся в сущей рже ее и погибают напрасно».

– Неплохо сказано.

– Переводы Гриневича много критикуют, но этот верен по сути: даже древние греки с их культом прорицаний ворожили меньше, чем этруски.

– Я вас не случайно расспрашивал об их вере. Какая-то есть связь между ней, гаданиями этими и тем, что произошло. Вот ваш коллега из зеркала интересно сказал: «Мы заразились от них». Что бы это значило? Вы просто подцепили некий нездоровый этрусский дух? Тогда все должны хворать, кто изучает язычников древности. Но вы говорите, что среди ведунов этруски были самые отъявленные ведуны. А что такое ведовство? Это, как правило, не только попытка узнать будущее, но и повлиять на него с помощью потусторонних сил.

– Вы хотите сказать, что нам аукнулись этрусские гадания?

– Очень может быть.

– А почему – нам, мы же не этруски?

Батюшка засмеялся:

– Разве? Если верить вашему интервью, не исключено, что мы их потомки. Мы, когда докапываемся до разных древних корней, забываем о том, что они языческие.

– Да ведь те, кто гадал, давно уже померли!

– Они-то померли, а как быть с их ворожбой? Это ведь духовное действие, а не физическое. Исчезают ли в духовном мире заговоры, заклинания, проклятья? Или кружат черными тенями где-то в безвоздушном эфире над преисподней, пока кто-то ненароком не вызовет их на себя, заговорив об этрусских гаданиях? Вот вы приводили разные надписи – а я, дурак, их повторял, – а вы уверены, что это не заклинания? «Огонь» этот или «Подземный ад», прости, Господи?

– То есть, вы полагаете, что исчезли те, кто оказался в зоне действия этрусской магии? Иными словами, активировали ее из пассивного состояния?

– Не полагаю, а предполагаю. Что я, простой смертный, могу полагать о потустороннем мире? Но я всё думаю о том, за какое именно слабое место зацепил вас и ваших коллег диавол. Не отдельно каждого, а вообще. Слабость у всех вас одна: желание узнать о тайнах этрусков больше, чем известно сегодня.

– Допустим. И что же делать?

– Лично вам – причаститься Святых Таин. Другой духовной защиты, помимо молитвы, не знаю. Поедем сейчас в храм, я вас исповедую и причащу запасными Дарами.

– Да ведь я позавтракал! Не говоря уже о том, что не готовился…

– Боюсь, готовиться у вас времени здесь не будет. Ну, а завтрак… Возьму на себя смелость отпустить вам этот грех. Вы, почитай, как на войне. Духовная брань – та же война. Вы крест-то на себе имеете?

– Имею.

– Ну, и хорошо.

* * *

В пустом гулком храме, у аналоя в боковом приделе, я исповедался отцу Константину, а потом он причастил меня.

– Вот вам молитва против бесов «Да воскреснет Бог…», – сказал он мне, протягивая листок. – Читайте ее всякий раз, как почувствуете искушение или опасность. А я буду молиться за вас. Если потребуется помощь, приходите, звоните. Сделаю всё, что смогу.

– Спасибо, батюшка.

Причастие и впрямь придало мне душевных сил. Я шел по улице, не испытывая вчерашней подавленности, а, напротив, ощущая стремление что-то изменить, исправить, хотя по-прежнему не понимал, что. Давешний «хвост» всё тянулся за мной, на что я уже не обращал внимания.

Но в проклятом «Аквариуме» мой подъем стал улетучиваться. Начать с того, что теперь двое полицейских проверяли документы у входа в отель, а прямо за дверями была установлена рамка металлоискателя. Характерные типы в штатском торчали у стойки, лифтов и пожарной лестницы. Пройдя через все эти фильтры, до лифта я добрался лишь минут через пять, а в лифте обнаружился еще один мордоворот. Как всё это могло способствовать поиску этрускологов, я не понимал. Да и никто, наверное, не понимал: просто власть по привычке изображала кипучую деятельность там, где ее уже не требовалось.

В номере меня ждала новая неприятность. В мое отсутствие его хорошенечко обшмонали: все вещи были не на тех местах, куда я их накануне положил, а кровать заправляла явно не горничная. С отвращением я заглянул в перерытый чужими лапами чемодан. Господи, зачем это? Что они могли найти здесь полезного для себя? План подземелья, в которое я отвел делегатов, как Гамельнский крысолов? Или что? Я прошелся по номеру. Теперь-то наверняка меня не только слушают, но и снимают, а камеры и «жучки» на этот раз хорошо замаскированы. Находиться мне здесь было противно. Пойду в библиотеку, где мне, собственно, и положено быть как делегату, решил я, почитаю там что-нибудь, потом пообедаю, а потом как Бог даст. В номер вернусь только ночевать.

Однако, когда я направлялся к лифту, меня остановил Набыченный, сидевший, как и давеча, в лобби на диванчике.

– Гражданин Лосев, в интересах следственных мероприятий вы не должны покидать отель, – зло сообщил он. Вероятно, переживал потерю второго уже микрофончика. Они ведь, небось, расписываются в ведомости, получая на руки этот реквизит. И я уже, что характерно, «гражданин»! Ну, естественно, никого кроме меня у них в этом деле до сих пор нет, так что будут прессовать по полной. Скоро и в камеру с уголовниками посадят.

– А у вас что – есть постановление о моем домашнем аресте? – вежливо осведомился я.

– А вы не под арестом. Но, если вы не хотите под него попасть, то должны сотрудничать со следствием в качестве свидетеля. Мы не можем гоняться за вами по всему городу, когда вы нам срочно понадобитесь.