Текст книги "Слепой. Смерть в подземке"

К стоящему в гаражном боксе грузовику подошли и остановились двое. Один из них был начальник службы безопасности Петр Кузьмич Стрельцов. Одетый по-домашнему, то есть без пиджака и галстука, в расстегнутой до середины груди белой рубашке, перекрещенной ремнями наплечной кобуры, он жевал бутерброд с семгой, прихваченный со стола, от которого его оторвало прибытие долгожданного груза. Его спутник, он же старинный друг и нынешний работодатель, звался Андреем Викторовичем Вышегородцевым. У него было крупное, уже начавшее заплывать тугим жирком тело и одутловатое холеное лицо с высокомерно оттопыренной нижней губой. Он был одет в демократичные джинсы, кожаные мокасины и белую рубашку, поверх которой была наброшена вязаная домашняя курточка.

Кроме этих двоих, в гараже находились парни из серебристого «мерседеса» – пользующиеся особым доверием шефа личные телохранители, которых Вышегородцев иногда называл своей личной гвардией. Убедившись, что осмотр запыленного клеенчатого тента не может обогатить его какой-либо ценной информацией, и не имея ни малейшего желания пачкать руки, Андрей Викторович обернулся к охранникам и изрек:

– Вперед, моя верная гвардия!

Его хорошее настроение и игривый тон объяснялись не только прибытием груза, но и пузатым бокалом, который он грел в правой ладони. Стрельцов, жуя, подтвердил его приказ коротким кивком, и «гвардейцы» приступили к работе. Один из них вооружился молотком и стамеской, в руках у второго откуда-то возник увесистый гвоздодер. Откинув полог тента и забравшись в кузов, они пустили инструменты в ход. Гараж наполнился громким стуком, треском и пронзительным скрежетом, с которым длинные гвозди неохотно покидали тугие объятия сосновой древесины. Плотники из «гвардейцев» были аховые, и дело продвигалось заметно медленнее, чем могло бы, умей ребята работать руками. В результате их героических усилий ящик был не столько вскрыт, сколько разрушен, без малого разнесен в щепки; отдуваясь, охранники наконец отставили в сторону искромсанную, разваливающуюся в руках переднюю стенку, явив взорам начальства заключенный внутри предмет. Он был обшит выкрашенной в светло-серый цвет жестью и имел сложную, изобилующую выступами и впадинами, трудно поддающуюся описанию форму. В его правой части наблюдалась пестрящая разноцветными кнопками цифровая панель, а расположенная по центру рабочая зона была накрыта жестяным кожухом с прозрачным плексигласовым окошком. Все это хозяйство было обернуто шелестящей полиэтиленовой пленкой, которую один из охранников немедленно содрал.

– Так вот ты какой, северный олень! – приветствовал свое приобретение господин Вышегородцев. – Представляешь, – добавил он, адресуясь к Стрельцову, – впервые в жизни вижу станок с ЧПУ! Чего он хоть делает-то?

– Токарно-фрезерный, – сказал Стрельцов, проглотив остаток бутерброда. – Стало быть, вытачивает всякие там тела вращения – к примеру, те же болты, – нарезает резьбу и фрезерует разные фигурные штуковины – выступы, выемки, зубья разные… Вот как-то так. Программируешь его, вставляешь в патрон заготовку и куришь, пока он выполняет программу. Выкурил сигаретку, достал готовую деталь – удобно!

– Правда удобно, – с уважением покивал головой Андрей Викторович. – Хорошая вещь, слушай! Может, оставим? Вдруг пригодится?

– Хозяин – барин, – пожал плечами Стрельцов. – Кто-то коллекционирует пробки от пивных бутылок, кто-то – гоночные ретромобили, а ты будешь первый, кто собрал коллекцию станков с числовым программным управлением. Я, кстати, знаю местечко, где можно по сходной цене достать кузнечный пресс. Не интересуешься?

Пока они городили чушь, давая выход своему приподнятому настроению, один из «гвардейцев» вооружился фигурной отверткой и один за другим выкрутил шесть винтов, которыми крепился к каркасу жестяной лист передней обшивки. Лист с негромким лязгом лег на пол кузова, открыв прямоугольное отверстие, в котором виднелись могучие выступы чугунной станины и пестрела разноцветная путаница каких-то проводов, трубок и шлангов.

– Есть такая профессия – наладчик станков с ЧПУ, – созерцая это великолепие, раздумчиво сообщил Стрельцов.

– С ума сойти! – наполовину искренне ужаснулся Вышегородцев. – Ты хочешь сказать, на свете есть люди, которые во всем этом разбираются?

– Я тебе даже больше скажу. На свете есть люди, которые все это придумывают, проектируют и строят. Токарно-фрезерные станки сами на свет не родятся и в поле на манер картошки не растут.

– Да ладно, – не поверил Вышегородцев. – Гонишь! Ну, признайся, Кузьмич, гонишь ведь!

– Что стали? – вместо ответа обратился к своим подчиненным Стрельцов. – Престо, престо, синьоре!

Один из «синьоров» присел на корточки и, по плечо запустив в недра станка правую руку, принялся там шарить. Его свернутая набок круглая физиономия налилась кровью от прилагаемых усилий; став на одно колено, охранник попытался залезть глубже, но это не удалось: там, где с грехом пополам прошла рука, все остальное не проходило. Тогда охранник принялся расчищать себе дорогу. Первым делом он с треском оборвал и вытащил наружу спутанный пук разноцветных проводов; послышался громкий сухой хруст, и за проводами последовала варварски выломанная печатная плата какой-то микросхемы.

– Варвар, – сказал, наблюдая за процессом разрушения, Вышегородцев, – луддит! А вещь была хорошая, – добавил он, отхлебнув из бокала. – Эх, пропала коллекция!

Стрельцов промолчал: он не любил, когда кто-то долго мусолил одну и ту же, да вдобавок не свою, шутку. К тому же затянувшиеся изыскания в таинственных глубинах импортного токарно-фрезерного станка отнюдь не способствовали улучшению настроения. Откровенно говоря, они мало-помалу начинали его беспокоить. К описываемому моменту из упомянутых глубин наружу выступала только задняя часть туловища проводящего раскопки охранника; она была туго обтянута черными брюками и азартно шевелилась, наводя на мысль о терьере, раскапывающем барсучью нору. Поймав себя на неразумном, хотя и вполне естественном желании забраться в кузов и дать этому «терьеру» хорошего пинка в услужливо подставленную корму, Петр Кузьмич достал сигареты, но тут же спрятал пачку обратно в карман: он упорно пытался побороть пагубное пристрастие, медленно, но верно сокращая количество выкуриваемых за день сигарет. Нет ничего естественнее и привычнее, чем закурить, когда нервничаешь; как раз поэтому Стрельцов сдерживал себя именно в такие моменты – во время стресса, после еды, за выпивкой и по завершении секса.

Обтянутое лоснящейся тканью седалище охранника зашевелилось активнее, и он, пятясь, на четвереньках выбрался на волю. Физиономия у него была багровая, узел галстука ослаблен, ворот рубашки расстегнут, а подол выбился из брюк, свисая вниз неопрятным треугольным языком. В руках «гвардеец» держал вожделенный трофей – плоскую продолговатую сумку из плотного брезента, вроде тех, в каких сантехники носят свои инструменты. Сумка была обернута полиэтиленовой пленкой, поверх которой кто-то не поленился намотать неимоверное количество прозрачного широкого скотча.

– Есть, – констатировал он очевидный для всех присутствующих факт.

– На ж… шерсть, – стравил пар Петр Кузьмич. – Давай сюда. Зовите водилу, пусть увозит это барахло.

Он кивнул подбородком на развороченный станок, давая понять, какое именно барахло имеет в виду.

– Так куда ж его теперь? – изумился охранник, заталкивая за пояс подол рубахи.

– На свалку, – предложил Стрельцов, – в речку, в болото… В общем, куда хотите.

Забрав у охранника сумку, он рука об руку с Вышегородцевым двинулся к двери, что вела из гаража во внутренние помещения особняка.

– Как же мы его выгружать-то станем? – пробормотал у него за спиной охранник. – Он же тяжелый, сука!

– Тонна, не меньше, – авторитетно подтвердил второй.

Петр Кузьмич не обернулся: проблемы индейцев вождя не волнуют.

В просторной, дорого и со вкусом обставленной гостиной с видом на позлащенную осенью березовую рощу их дожидался покинутый стол с легким полуденным перекусоном: коньяк, фрукты, бутерброды с семгой и ломтиками лимона и обожаемый Вышегородцевым горький шоколад.

– Ну, давай, не томи! – падая в глубокое кресло с полосатой шелковой обивкой, взмолился хозяин.

Стрельцов тоже уселся, положив перед собой на стол обмотанную скотчем сумку, вынул из кармана пружинный нож и нажатием кнопки выбросил острое двенадцатисантиметровое лезвие.

– Ого, – сказал Андрей Викторович, – да ты, оказывается, опасный человек!

– Мы парни-ежики, в голенищах ножики, – отшутился Петр Кузьмич, надрезая острым как бритва лезвием упаковку. – Не вилкой же ее ковырять!

Он небрежно отложил в сторону снятый полиэтилен, расстегнул пряжку ременной застежки, откинул брезентовый клапан и, не глядя зачерпнув из туго набитой сумки, картинным жестом высыпал на стол перед Вышегородцевым полную пригоршню ограненных алмазов.

– А ты говоришь, станок, – сказал он, складывая и убирая в карман нож.

Глава 7

– В честь какого это радостного события мы так старательно чистим перышки? – с легкой подначкой поинтересовалась Ирина Быстрицкая, когда, вернувшись с работы, застала мужа стоящим перед большим зеркалом в спальне в трусах и белой рубашке и пытающимся завязать галстук. – Галстук… – Она посмотрела направо и, как и ожидала, увидела висящий на спинке стула темный выходной костюм. – Галстук, – повторила она, – костюм… Это что, сюрприз? Признавайся, в каком кармане билеты в театр?

Супруг заметно смутился, а может быть, просто изобразил смущение, которого на самом деле не испытывал. Судить об этом наверняка было трудно, если вообще возможно. Ирина давно привыкла не вдаваться в излишние тонкости во всем, что касалось мужа, предпочитая просто принимать на веру все, что он считал нужным сообщить или продемонстрировать, будь то слова любви, известие о немедленном отъезде в срочную командировку или, как сейчас, отобразившееся на лице смущение.

Наверняка о нем, да и о себе тоже, она знала только одно: они по-прежнему любят друг друга, и это с лихвой окупает все неудобства и тревоги, с которыми постоянно сопряжена их семейная жизнь. Доказательством его любви служил сам факт их совместного проживания – для простых обывателей вещь обыденная, обусловленная привычкой, нежеланием что-либо менять и невозможностью разъехаться без катастрофического ухудшения финансовых и жилищных условий. Среднестатистическому обывателю, независимо от пола и социального статуса, факт многолетнего сожительства ничего не доказывает, и это справедливо, но Глеб Сиверов не являлся среднестатистическим обывателем, хотя и любил, чего греха таить, поваляться на диване, глядя одним глазом в газету, а другим – на экран бормочущего в углу телевизора.

Много лет назад по крайне несчастливому стечению обстоятельств тайна, которую Глеб годами бережно хранил от жены, открылась: Ирина узнала, с кем ее угораздило связать свою судьбу. После этого чисто женские страхи и сомнения типа «любит – не любит» оставили ее навсегда. На смену им пришли другие страхи, куда более мрачные и обоснованные, но в любви мужа она больше не сомневалась. Для человека его профессии семья – не просто обуза, а ахиллесова пята, источник постоянной угрозы. Судьба тайного полевого агента с широкими полномочиями – это судьба волка-одиночки; чтобы идти ей наперекор, нужны очень веские причины. И, возвращаясь домой с очередного задания, встречая Ирину с букетом цветов около проектного бюро, в котором она работала, даже выезжая с ней за покупками в супермаркет, Глеб всякий раз доказывал этим свою любовь.

Это было главное – по крайней мере, для нее; детали не имели значения, тем более что почти все они надежно скрывались под грифом «Совершенно секретно». Совать нос в эти секреты было просто-напросто опасно; применительно к этому случаю заезженный оборот «умереть от любопытства» принимал совсем иное, буквальное значение. Короче говоря, на месте Ирины Быстрицкой какая-нибудь любительница контролировать каждый шаг мужа давно сошла бы с ума, а вернее всего, просто ушла бы от не поддающегося дрессировке супруга к другому, более послушному и менее засекреченному.

Смущение на лице Глеба означало, что никаких билетов в театр у него нет. Ирина на это и не рассчитывала – она просто пыталась пошутить, поднять себе настроение, которое не могло не упасть при виде мужа, на ночь глядя опять намылившегося куда-то из дома, да еще и при полном параде. Отобразившееся на его физиономии и услужливо отраженное зеркалом смущение означало также, что общество жены его планами на этот вечер не предусматривалось и ослепительная белизна рубашки в сочетании со строгими линиями темного выходного костюма предназначалась, увы, не для нее.

– Извини… – начал он, сражаясь с узлом галстука. – А, пропади ты пропадом! Никогда не умел справляться с этой удавкой. Ты не поможешь?

– Повернись, неумеха, – с улыбкой потребовала Ирина. Вопрос о театре был довольно ловко обойден, и поднимать его вторично вряд ли стоило: в запасе у этого хитреца имелась сотня способов уклониться от обсуждения не устраивающей его темы. – Вот так, – сказала она, тремя точными движениями завязав галстук, – учись, пока я жива. Теперь, чтобы стать похожим на приличного человека, достаточно просто надеть штаны.

– Ох! – с шутовским испугом хлопнул себя по лбу Сиверов. – Вот спасибо, а то так бы и ушел – в трусах и галстуке…

Ирина вышла из комнаты, чтобы распаковать купленные по дороге продукты и дать мужу возможность привести в порядок гардероб. Ей было немного грустно. Впереди ждал долгий одинокий вечер – один из бесконечной вереницы одиноких, пустых вечеров, проведенных с глазу на глаз с телевизором. А хуже всего было то, что, запирая за Глебом дверь, она никогда не знала, увидит ли его снова. Пытаясь ее успокоить, он говорил, что этого не знает никто: даже школьный библиотекарь или славящийся тишайшим нравом пенсионер, выходя из дома, всякий раз рискует не вернуться. Это было слабое утешение: в отличие от школьного библиотекаря, Глеб Сиверов шел по самому краю, даже когда направлялся в расположенную за углом булочную.

Когда она вышла из кухни, Глеб уже стоял в прихожей, распихивая по карманам пиджака все, без чего не может обойтись современный горожанин, – ключи от квартиры и машины, бумажник, документы, мобильный телефон, пачку сигарет, зажигалку…

– Не грусти, – сказал он, не прерывая своего занятия. – Поверь, поводов для грусти нынче гораздо меньше, чем когда бы то ни было. Чтобы тебе стало веселее, открою маленький секрет: я иду устраиваться на новую работу.

Веселее Ирине не стало. Она была знакома с Федором Филипповичем, знала, что он – единственный, с кем ее муж может быть до конца откровенным, и вскользь промелькнувшее в средствах массовой информации сообщение о его смерти ударило ее куда больнее, чем она могла ожидать. У нее имелись все причины его ненавидеть, но это было просто невозможно – в нем, генерале ФСБ, как это ни парадоксально, с первого взгляда угадывался хороший человек.

Ирина давно догадывалась, что так называемая работа Глеба – это исключительно Федор Филиппович, и никто, кроме него. То, что после смерти генерала мужу, оказывается, пришлось искать новое место, полностью подтверждало эту догадку. Ирине уже не впервые подумалось, что для человека, только что потерявшего не просто начальника, а единственного друга, за годы почти ставшего ему отцом, Глеб ведет себя чересчур спокойно – разговаривает как ни в чем не бывало, шутит, даже смеется… Впрочем, он всегда отлично умел держать себя в руках, и о том, что на самом деле скрывает его улыбка, оставалось только гадать.

– А что за работа? – спросила она. – Или это снова секрет?

– На этот раз никаких секретов, – к ее удивлению, объявил Глеб. – Работенка спокойная, чистая… Телохранитель при восходящей звезде мирового спорта – как тебе такая должность?

– С ума сошел! – ахнула Ирина. – Ничего себе – спокойная работа!

– Если ты о перспективе заслонить клиента телом от пули, так это не тот случай, – заявил Сиверов, поправляя темные очки. – Кому он нужен, сама подумай! Самое страшное, что ему грозит, – это быть разорванным на сувениры толпой поклонниц. Не спорю, в смысле карьерного роста я ничего не приобрел, но это временно, просто чтобы перебиться, пока не подвернется что-нибудь стоящее.

Упоминание о карьерном росте направило мысли Ирины в новое русло. Она давно отвыкла считать деньги, и до сих пор финансовый аспект проблемы просто не приходил ей в голову. Было очевидно, что телохранитель, кого бы он ни охранял, получает намного меньше уникального специалиста, каковым, по словам покойного генерала Потапчука, являлся ее муж до недавних пор. «Ничего, – без особой уверенности сказала она себе, – проживем, перетопчемся. Я неплохо зарабатываю, да и он, наверное, будет работать не бесплатно…»

– Вернешься скоро? – спросила она, благоразумно воздержавшись от упоминания о деньгах. Глеба оно бы наверняка рассмешило, а ей было не до смеха.

– Летчики-пилоты, бомбы-пулеметы, – запел Сиверов, рассеянно хлопая себя по карманам, – вот и улетели в дальний путь… А когда вернетесь, я не знаю, скоро ли, только возвращайтесь хоть когда-нибудь…

Пел он отвратительно, а когда ему на это указывали, объявлял, что у каждого приличного человека, будь он хоть трижды гений, должны иметься пусть минимальные, но все-таки недостатки – просто затем, чтобы окружающие не чувствовали себя по сравнению с ним ущербными и не отравляли ему ауру своей черной завистью. При его фанатичной любви к классической музыке и тончайшем музыкальном слухе полнейшее отсутствие вокальных данных было как раз таким недостатком, хотя Ирине порой начинало казаться, что ее муженек притворяется.

– Это еще что такое? – спросила она, имея в виду песню. – Знакомое что-то, но вот что, откуда…

– Аркадий Петрович Гайдар, – бодро отрапортовал Сиверов. – «Тимур и его команда», если мне не изменяет память.

Сделав это важное сообщение, он чмокнул жену в щеку и был таков. Лишь заперев за ним дверь на оба замка, Ирина сообразила, что вопрос о времени его возвращения остался без ответа – впрочем, как и всегда.

* * *

Отпустив такси, Глеб неторопливо выкурил сигарету, задумчиво разглядывая до сих пор лежащую посреди стоянки груду горелого железа – все, что осталось от спортивного автомобиля. Судя по некоторым характерным элементам внешнего дизайна, при жизни это был «ниссан», сошедший с конвейера где-то на заре нового тысячелетия. Что до дизайна внутреннего, то от него не осталось ничегошеньки – машина выгорела до голого железа, и подсыхающая внутри пена из пожарного брандспойта ничего не добавляла ей в смысле красоты и привлекательности. Стоянка, как и любая стоянка в центре Москвы, была забита почти до отказа, но места справа и слева от сгоревшего автомобиля пустовали, как будто посетители спортивно-развлекательного комплекса суеверно боялись повторного воспламенения уже сгоревшего до последней молекулы органики покореженного стального остова.

– Любуешься? – услышал он за спиной знакомый голос и, обернувшись, увидел Безродного, который смотрел на него сверху вниз из окошка насекомоподобного японского пикапа.

Глебу всегда было интересно, что в теперешнее непростое время заставляет людей приобретать для передвижения по городу автомобили, которым остается всего полшага до настоящего грузовика, но он решил пока что воздержаться от прямого вопроса: Ник-Ник мог неправильно его понять. А может быть, наоборот, излишне правильно, поскольку, наверное, и сам сознавал, что в маленьком человеке за рулем большого автомобиля есть что-то отдающее патологией.

– Впечатляет, – признал Глеб, пожимая протянутую подошедшим тренером руку. Ладонь у Безродного была маленькая, сухая, твердая, как деревяшка, и очень цепкая. – Особенно впечатляет, – добавил он, – что ее до сих пор не убрали. Этакий памятник работе коммунальных служб…

– Ха! – с горечью воскликнул Ник-Ник. – Памятник… Нынче, чтоб ты знал, бесплатно можно только под трамвай попасть. За эвакуацию плати, за утилизацию опять плати…

– Что, денег нет? – сочувственно спросил Сиверов.

– Да при чем тут деньги! Просто этот ишак – прости господи! – ничего слышать не хочет, чуть что, сразу в крик: меня чуть не убили, и я же должен платить?! Раз так, говорит, пусть стоит, где стоит, мне она не мешает, а кто тронет – башку носом к пяткам поверну и скажу, что так и было…

– Не будь он кавказец, – заметил Глеб.

– Вот-вот, – вздохнул Ник-Ник, тряхнул головой, прогоняя невеселые мысли, и по-новому, внимательно и цепко взглянул на собеседника. – А ты, я вижу, принарядился.

– Первая встреча с потенциальным работодателем – по-моему, это повод, – осторожно произнес Слепой. – А что?

– Да нет, все в порядке. Классно выглядишь. Только, на мой взгляд, это уже перебор. Ты ж не олигарха собрался охранять, а спортсмена, и не на презентации в ночном клубе, а во время тренировочного процесса. У него сейчас самая горячая пора, ему не до светских тусовок, так что костюмчик лучше приберечь до лучших времен. Ты только не обижайся…

– Какие могут быть обиды? – перебил Глеб. – Все понято и принято к сведению. Не парься, Ник-Ник, ты кругом прав. Ля ви не па де синема, как пелось в известной песне. Жизнь не кино, и зря я вырядился, как Кевин Костнер в «Телохранителе». Просто хотелось произвести благоприятное впечатление.

– Ну, наш Маратик – не Уитни Хьюстон, его на костюмчик не купишь, – хмыкнул Безродный. – И про благоприятное впечатление забудь. Тебя нанимаю я, а не он, и с этой минуты ты уже приступил к работе… ну, конечно, если сам согласен.

– А охраняемое тело что на это скажет?

– А кто его станет спрашивать? Тело – оно тело и есть, его дело телячье.

– Что мы все обо мне да обо мне? – сказал Глеб. – Может, ты мне его, наконец, предъявишь, этого своего чечена?

– Дагестанца, – поправил Ник-Ник.

– По мне один черт, – заявил Сиверов. – Через прицел они все на одно лицо.

– А вот от этого, брат, отвыкай, – строго посоветовал Безродный. – Политкорректность – слыхал про такого зверя?

– Слыхал, – поправляя очки, подтвердил Глеб. – И есть мнение, что в один прекрасный день этот зверь отгрызет нам всем ноги – сперва американцам, которые выпустили его из клетки, потом европейцам, а следом и нам, грешным.

– Похоже на то, – вздохнул Ник-Ник. – Только что ж теперь делать – в скинхеды записаться?

– Мне без волос нельзя, у меня кожа чувствительная, – сообщил Сиверов.

– Ну вот видишь… Ладно, айда знакомиться.

Уже на дальних подступах к залу стали слышны дробные, хлесткие удары перчаток по тугим кожаным бокам боксерской груши и глухой мягкий топот босых ног. Ник-Ник шел впереди, изображая Вергилия, и на ходу через плечо давал пояснения: во сколько начинаются тренировки, какова их продолжительность, где запасный выход, где чей шкафчик… Глеб механически фиксировал эти сведения в памяти, хотя в глубине души никак не мог поверить в серьезность происходящего. Бегло осмотрев место недавнего покушения, он пришел к выводу, что стрелявший в Дугоева человек либо был пьян в лоскуты, либо впервые в жизни взял в руки пистолет, либо вообще не имел намерения попасть в жертву. При любом другом раскладе промахнуться с такого расстояния было просто невозможно. Тогда что же это было – попытка запугивания? Своеобразный пиар? Мелкая месть за какой-нибудь чепуховый грешок? Поживем – увидим, решил Глеб, вслед за Безродным переступая порог спортивного зала.

В тренировке участвовали четверо. Один, одетый лишь в красные боксерские трусы и легкие тренировочные перчатки, третировал малую грушу, заставляя ее мелко плясать на растяжках в такт сыплющимся непрерывным градом ударам. Другой прыгал вокруг кожаного мешка с песком, обрабатывая его всеми четырьмя конечностями. Еще двое кружили по рингу, со стороны напоминая двойную звезду с общим центром вращения или, скажем, шары летящего в цель боло. Один из них был белокурый здоровяк, находящийся в том возрасте и физической форме, когда наступает время принимать решение о переходе на тренерскую работу; другой, чернявый, до самых глаз заросший густой колючей щетиной крепыш с вытатуированной на мощном бицепсе скалящейся кошкой, судя по всему, представлял собой то самое тело, которое отныне предстояло охранять Глебу Сиверову.

На непрофессиональный взгляд Глеба, поединок между спарринг-партнерами проходил как-то вяло: Черный Барс вяло нападал, белобрысый вяло оборонялся, время от времени осторожно контратакуя. Ник-Ник мигом углядел непорядок и, забыв обо всем, коршуном спикировал на ринг. Слова и выражения, которые он употреблял, объясняя своим подопечным, в чем именно они были неправы, убедили Глеба в собственной правоте: похоже, в отсутствие тренера ребята откровенно валяли дурака. Дугоев, надо понимать, был не в форме из-за последних событий, а напарник просто ему подыгрывал: в чемпионы тут прочили не его, и он не видел необходимости рвать пуп, выводя более удачливого товарища из депрессии.

Ловя на себе любопытные, недоумевающие взгляды тех двоих, кому посчастливилось не попасть под раздачу, Сиверов скромно отошел в сторонку и стал у стены, старательно изображая табуретку – вернее сказать, человека, которому очень хочется сойти за упомянутый предмет меблировки. В строгом соответствии с первоначальным замыслом его выходной костюм здесь, в пропахшем тяжелым мужским потом спортзале, придавал ему донельзя нелепый вид законченного неудачника, раз в жизни попытавшегося сойти за приличного человека и опять, что называется, не попавшего в масть. В этом спектакле не было бы никакой нужды, если бы не то, как старательно Ник-Ник подливал ему водки там, в кафе. Очевидно, Глеб устраивал его именно в качестве неудачника; возможно, это опять была паранойя, но Слепой не спешил развеивать заблуждение старого знакомого по поводу своей персоны. Если Безродному нужен настоящий бодигард, проявить себя должным образом никогда не поздно. А если он в силу каких-то известных ему одному причин нуждается в опустившемся алкаше, следует таковым прикинуться, дабы без помех разобраться, что это за причины. Делать-то все равно нечего – отпуск! Не перед телевизором же его проводить, в самом-то деле. А в театр с Ириной можно сходить в свободное время…

Его благодушные размышления были прерваны Ник-Ником, который почти силой, держа за руку, подтащил к нему Дугоева. Претендент на звание чемпиона мира выглядел хмурым и раздраженным, что, с учетом недавних событий и полученного только что нагоняя, было неудивительно.

– Ну что, что хочешь, э? – бубнил он, как капризный ребенок.

– Вот, – сказал Безродный, ставя его перед Глебом, – знакомься, это твой личный телохранитель.

– Кто?! – с неимоверным пренебрежением воскликнул Черный Барс. На Глеба он едва взглянул. – Этот фраер в костюме – телохранитель? Лучше купи мне рацию, уважаемый. Я сам надену темные очки, буду везде ходить и говорить в микрофон: Первый, как меня слышишь, я по ходу Второй, объект под наблюдением! Ты кто такой, слушай?! – внезапно переключив внимание на Глеба, агрессивно поинтересовался он и сделал попытку толкнуть его в грудь открытой ладонью.

Сиверов едва заметно двинул плечом, и рука чемпиона России беспрепятственно прошла через пустоту.

– Станешь распускать руки – выдерну их по одной и в задницу вставлю, – пообещал Глеб и повернулся к Безродному: – Прости, Ник-Ник, но при всем моем уважении к тебе я этого мелкого хулигана охранять не собираюсь. Если он всегда такой, неудивительно, что кому-то захотелось его пришить.

– Погоди, погоди, – примирительно забубнил тренер.

– Нет, это ты погоди, – перебил Глеб. – Как можно защитить человека, который не хочет, чтобы его защищали? Хочет нарваться – нарвется обязательно, со мной или без меня. А я из-за его тупости умирать не собираюсь, уволь. Извини, конечно, но я просто в шоке. Ты что, всерьез рассчитываешь сделать чемпиона из этого куска мяса?

– Кто мясо?! – обрел наконец дар речи слегка обалдевший от такой отповеди Дугоев. – Кто тупой, э?! За базар ответишь!

– Рот закрой, – едва ли не хором сказали ему Глеб и Ник-Ник.

– Успокойся, Марат, – добавил Безродный.

– Твое дело поросячье, – хорошо зная, как мусульмане относятся к свиньям, нанес удар ниже пояса Слепой.

Он действовал вполне осознанно. Выброшенный за ненадобностью экс-профессионал, остро нуждающийся в работе, нарядившийся в свой единственный приличный костюм, чтобы произвести впечатление на работодателя, и встретивший, мягко говоря, холодный прием, должен чувствовать себя не в своей тарелке. А как действует, очутившись не в своей тарелке, профессиональный солдат? Ответ: пытается сделать тарелку своей, прогибает обстоятельства под себя и, соответственно, демонстрирует предельную наглость.

Дугоев слегка удивил его, продемонстрировав в свою очередь недурное умение владеть собой. После ссылки на поросенка Глеб приготовился парировать сокрушительный удар в лицо, но Черный Барс только скрипнул зубами и, обращаясь к тренеру, ровным голосом произнес:

– Убери его отсюда, уважаемый, очень тебя прошу. Я не хочу его убивать…

– Руки коротки, – снова встрял Глеб.

– Нет, целым он отсюда не уйдет, – с мрачным облегчением человека, осознавшего, что все его труды пошли насмарку, констатировал Дугоев. – Ты храбрый, да? – обратился он к Глебу. – Тогда выходи на ринг, покажи, что умеешь!

– Даже не подумаю, – хладнокровно возразил Слепой. – Меня попросили охранять тебя, а не калечить.

– Он еще и умный, – обращаясь к невидимой аудитории, сообщил дагестанец. – Он умеет создавать проблемы! Ничего, эту проблему мы сейчас решим. Вася, – обратился он к скучающему на опустевшем ринге здоровяку, – ты нам не поможешь? Только сильно не бей, прошу! Пусть уйдет на своих ногах, зачем нам его таскать, э?

– Не вопрос, – глубоким басом откликнулся белобрысый Вася и красноречиво хрустнул костяшками пальцев.

– Ну? – снова повернулся к Глебу Дугоев. – Даю последний шанс. У тебя седина в волосах, а у нас на Кавказе принято с уважением относиться к сединам. Извинись и ступай с миром, пока тебе не сделали больно!

Глеб с улыбкой повернулся к тренеру:

– А он у тебя ничего, задорный. Что скажешь, Ник-Ник?

Ник-Ник только пожал плечами, подтверждая лестное мнение Глеба о своей персоне, согласно которому был не только опытен и мудр, но еще и чертовски умен и проницателен.

– Смотри сам, – добавил он вслух. – Только имей в виду: удар он держит лучше всех, кого я знаю, а сам бьет, ну, прямо-таки наповал.

– Ничего, – самонадеянно объявил Сиверов, – я аккуратно. Не оставлять же твоего чемпиона без спарринг-партнера!