Текст книги "Слепой. Смерть в подземке"

– Ай какой язык! – саркастически восхитился Дугоев. – Отсюда до Махачкалы достанет, клянусь, честное слово!

Глеб разулся, снял пиджак и – с особенным удовольствием – галстук. Он не стал сопротивляться, когда на него надели боксерский шлем и сунули в рот силиконовую каппу: эти аксессуары придавали ему еще более нелепый вид, чем прежде, а значит, работали на старательно создаваемый образ.

Здоровяк на ринге тоже взял в рот каппу – явно не потому, что опасался за свои зубы, а просто в силу присущей ему основательности во всем и приверженности установленным правилам и порядку.

– Готовы? – с печальным вздохом спросил взявший на себя роль рефери Ник-Ник. – Ну, тогда начинайте, что ли… Бокс!

– Сильно не бей! – крикнул своему спарринг-партнеру Дугоев.

Белобрысый Вася лениво выбросил вперед длинную, как корабельная мачта, руку, прощупывая оборону соперника. Глеб уклонился; здоровяк атаковал левой и вдруг упал на ринг, скорчившись в позе зародыша и хватая воздух широко открытым ртом.

– Поскользнулся, э? – растерянно спросил Дугоев у парня в красных трусах, который, оставив в покое грушу, с любопытством наблюдал за развитием событий.

Тот лишь с озадаченным видом пожал плечами: он тоже не понял, что произошло.

Не дожидаясь сигнала рефери, Сиверов бросил на ринг шлем и перчатки, выплюнул каппу и нырнул под канаты. Белобрысый Вася с трудом принял сидячее положение, выплюнул каппу, которая, к удивлению зрителей, оказалась окровавленной, и, баюкая солнечное сплетение, простонал:

– М-мать!..

– Что это было, а? – изумленно спросил Дугоев. – Чем это он его? Стой, куда пошел? Теперь со мной!

– Успокойся, – сказал ему Ник-Ник, который, единственный из всех, не был удивлен.

– Что «успокойся»? Зачем «успокойся»? – бушевал кавказец. – Как он это сделал, э?! Пусть покажет! Вернись на ринг, слышишь?! Со мной твой фокус не пройдет!

Держа на весу пиджак, Глеб вопросительно посмотрел на Безродного. Ник-Ник опять пожал плечами, на сей раз воздержавшись от комментариев вслух. Сиверов вернул пиджак на спинку стула и без видимого энтузиазма полез под канаты. Тренер сделал странное незаконченное движение рукой, не то пытаясь его остановить, не то собравшись прикрыть глаза рукой, чтобы не видеть дальнейшего, и Глеб, на мгновение приподняв очки, весело ему подмигнул. Ник-Ник вздохнул, всухую сплюнул под ноги и демонстративно развел руками: ну что ты будешь делать?

– Зачем тебе эти очки, э? – спросил Дугоев, принимая боевую стойку.

– Чтобы лучше тебя видеть, – сообщил Глеб.

– Лучше сними, слушай!

– Лучше дерись, – ответил Сиверов. – Много болтаешь, чемпион. Прямо как баба.

На него обрушился град наносимых с пулеметной скоростью ударов. Глеб парировал их, не сдвинувшись с места ни на сантиметр, даже не оторвав подошвы от пола. Насколько он знал, Марат Дугоев был настоящий спортсмен, всегда дрался честно и умело и работал не на публику, а на результат. Но избранный им вид спорта уже наложил отпечаток на манеру ведения боя; в ней было что-то от сложного танца, участвовать в котором Глеб Сиверов не испытывал ни желания, ни необходимости.

Черный Барс пару раз сменил тактику, но соперник по-прежнему был непоколебим, отмахиваясь от его ударов, как от назойливых мух, и ни разу не попытавшись атаковать. Он держал глухую, непроницаемую оборону, небрежно парируя удары и демонстрируя полнейшее нежелание бить в ответ. Осознав наконец это нежелание, Дугоев отпрыгнул от него на полметра.

– Что делаешь, э?! Дерись! – возмущенно воскликнул он. – Куда смотришь?! – закричал он, перехватив взгляд, брошенный Глебом на тренера. – На меня смотри! Ты не с ним дерешься – со мной! Бей, тебе говорят!

– Да на, – сказал Глеб. – Не волнуйся, – добавил он, обращаясь к схватившемуся руками за голову Ник-Нику, – цел твой чемпион. Полежит минутку и будет в полном порядке… Да вон, уже и глаза открыл! Ничего не скажешь, крепкая у парня голова!

Дугоев медленно, с трудом встал на четвереньки, пьяно помотал головой и жалобно спросил:

– В чем сила, брат? В очках, что ли? Может, подаришь?

– Да легко, – пообещал Глеб, протягивая поверженному чемпиону руку. – Давай поднимайся, а то Ник-Ник волнуется.

Полутора часами позже в раздевалке мокрый и распаренный после душа Дугоев пристал к Глебу с расспросами: в каком виде выступал, где и с кем дрался, какие имеет титулы и звания и почему, пребывая в такой форме, оставил ринг? Как всякий истинный спортсмен, он был в меру простодушен, и расчет Сиверова оказался верным: будучи походя отправленным в аут человеком, от которого меньше всего мог этого ожидать, чемпион проникся к нему глубоким уважением и искренней симпатией. Иначе и быть не могло: он был кавказец и настоящий боец и привык уважать в окружающих силу и бойцовские качества.

– Да нигде я не выступал, – сказал ему Глеб. – Я вообще, если хочешь знать, впервые очутился на ринге. А морды бить, извини, умеют не только профессиональные спортсмены.

– Не понимаю, – упрямо возразил Черный Барс, натягивая джинсы. – Не обижайся, дорогой, но кто ты сейчас, сам подумай! А с таким талантом давно стал бы абсолютным чемпионом мира, ездил бы на лимузине, с золота кушал, на золоте спал!

– На золоте спать неудобно, – заметил Слепой, – жестко. Каждый сам выбирает, что в его жизни главное, на какой из своих талантов делать ставку. Не понимаешь? Как бы тебе объяснить… Ну вот, к примеру, кто «Робинзона Крузо» написал, знаешь?

– Читал, – с гордостью объявил кавказец, – хорошая книга, знаменитая. Даниэль Дефо написал – правильно?

– Правильно, – кивнул Глеб. – А кто он был, знаешь?

– Странный вопрос, слушай, – пожал широкими плечами Марат. – Писатель, конечно, кто же еще!

– Шеф британской разведки, – поднес ему сюрприз Сиверов.

– Как так? – опешил Дугоев.

– Да вот так. Вот ты у нас с Кавказа – значит, наверняка неплохо поешь и еще лучше танцуешь… Коран наизусть знаешь?

– Не весь, – признался Дугоев. – Немножко совсем.

– Насколько мне известно, немножко знать наизусть Коран – это уже неплохое начало духовной карьеры, – сказал Глеб. – Так почему ты здесь, а не в исламском университете? Почему не танцуешь в каком-нибудь ансамбле, не поешь на эстраде?

Дугоев озадаченно поскреб пятерней в затылке, пожал плечами и выдал вполне предсказуемый ответ:

– Не знаю, слушай. Так получилось!

– Вот и у меня как-то так получилось, – подвел итог Сиверов. Краем глаза он видел Ник-Ника, который, стоя поодаль, прислушивался к их разговору. Обнаружив, что его заметили, тренер тихо ретировался. – Теперь два слова по делу. – Он открыл принесенную с собой спортивную сумку и, вынув оттуда, протянул Дугоеву легкий кевларовый бронежилет. – Вот, примерь-ка. И будь добр, без него на улицу не выходи.

– Думай, что говоришь, э! – возмутился гордый сын кавказских гор. – Что я, на войне?

– Поступай как знаешь, – сказал Глеб. – А я посмотрю, как ты будешь драться за чемпионский пояс с дыркой в легких. Твое счастье, если убьют наповал. А если просто покалечат? Как жить дальше станешь? Что скажешь Ник-Нику? Он ведь в тебя всего себя вложил, без остатка, а ты со своим гонором норовишь все его труды псу под хвост отправить!

– Умеешь уговаривать, уважаемый, – проворчал вторично за этот вечер уложенный на лопатки чемпион. – С женщинами у тебя наверняка никаких проблем… Давай покажи, как это надевают!

Заключая его волосатый торс в гибкую кевларовую броню, Глеб повернул голову и снова увидел Ник-Ника. Поймав на себе его взгляд, тренер поднял над головой сцепленные в замок ладони, приветствуя победителя. Он выглядел очень довольным, и Сиверов с удовлетворением констатировал, что начало положено, и притом недурное.

Глава 8

Сильный северо-западный ветер гнал по синему небу рваные клочья облаков, с шорохом катил по цементным плитам дорожек сухие листья, громко шелестел в поредевших кронах деревьев, пригоршнями срывая с них золотые и медно-красные визитки вступающей в законные права осени. Деревья кланялись ветру, ходили из стороны в сторону, как дворницкие метлы, которыми неутомимый и многорукий ветер пытался начистить небо до немыслимого блеска перед прибытием высокого начальства. Лишь темные купы можжевельника хранили приличествующую этому месту солидную мрачность, едва шевеля колючими ветвями под резкими порывами сулящего скорое наступление холодов норд-веста.

Один желтый листок ухитрился забиться под правый «дворник» «майбаха» и теперь трепетал там, выбивая по ветровому стеклу мелкую барабанную дробь, не в силах ни успокоиться, ни вырваться из нежданного плена и улететь вслед за ветром. Он напоминал бьющуюся об оконное стекло бабочку, и хотелось выйти из машины и отпустить его на волю. Андрей Викторович Вышегородцев без особых усилий подавил этот неразумный порыв. В детстве он, случалось, отрывал крылья бабочкам и с размаху шлепал гусениц об асфальт, чтобы посмотреть, как далеко вылетят из лопнувшей мохнатой шкурки изумрудно-зеленые внутренности. Сейчас вспоминать об этом было неловко, даже стыдно, но все-таки не настолько, чтобы на глазах у охраны выбегать из машины и отпускать на волю мертвый кленовый лист.

С автомобильной стоянки выстроенное в нарочито мрачной футуристической манере здание крематория было видно как на ладони. Дымовая труба, воплощающая в себе его главную, окончательную суть, была кокетливо замаскирована сходящимися кверху острым клином кирпичными крыльями. Со времен рейхсфюрера Гиммлера технологии таки шагнули вперед, и ничего похожего на пресловутый жирный черный дым в ярко-голубом небе над нею не усматривалось. Те, кто строил этот жизненно необходимый для гигантского города объект, надо полагать, не поскупились на системы дожига, фильтрации и очистки выбросов. Андрею Викторовичу вдруг вспомнились жуткие байки о том, что сжигаемые в печи крематория тела будто бы на мгновение оживают, пытаясь выбраться из всепожирающего пламени; поговаривали, что это христианские души протестуют против варварского, языческого, обрекающего их на вечные муки ада способа погребения. Это пугало (а кто его, в самом-то деле, знает?), но в данном конкретном случае господин Вышегородцев не имел ничего против уготованных погребаемому адских мук. Так ему, старому козлу, и надо, и этого еще мало; будь его воля, Андрей Викторович с огромным удовольствием высыпал бы прах усопшего в первый попавшийся нужник – желательно общественный и бесплатный, загаженный мало не до самого потолка.

На светлом фоне дорожек, медленно дрейфуя в противоположных направлениях – одни к крематорию, другие от него, – поодиночке и группами темнели фигуры скорбящих родственников, близких, друзей и просто халявщиков, увязавшихся за траурной процессией, чтобы вволю наесться и напиться на поминках. Вышегородцев закурил и посмотрел на часы. Интересующая его похоронная команда скрылась в недрах черно-красной кирпичной пирамиды крематория уже добрых полчаса назад – срок, вполне достаточный для того, чтобы выстлать траурный зал цветами казенного красноречия по колено, если не по пояс. «Непримиримый борец с…», «принципиальный и неподкупный боец за…», «верный друг», «надежный боевой товарищ», «настоящий чекист – чистые руки, горячее сердце, холодная голова»… «Память о нем навеки останется в наших сердцах»… Вашу мать! Вам что, никогда не говорили, что память находится в голове – выражаясь предельно точно, в головном мозге, – а не в мышце, единственным назначением которой является перекачивание крови?!

Настоящий чекист… Настоящий козел! Был бы нормальным человеком, спокойно принял бы солидный откат и жил бы себе припеваючи до глубокой старости. Нынче все так живут, а этот вздумал корчить из себя динозавра. Тоже мне, Верещагин: «Я мзду не беру, мне за державу обидно!» Ну и обижайся теперь в фаянсовом горшке, Хоттабыч ты наш, пальцем деланный… Потому что динозавры поголовно вымерли миллион лет назад – это, уважаемый, закон природы, против него не попрешь, будь ты хоть трижды генерал и четырежды генералиссимус!

Он понял, что искусственно накручивает себя, неумело исполняя ирландскую джигу на могиле поверженного противника, и мысленно отработал назад. Вообще-то, старик был мировой, теперь таких уже не делают – вот именно настоящий чекист, без дураков, – и с Андреем Викторовичем схлестнулся не ради личной выгоды и карьерного роста, а из чисто принципиальных соображений. Понимал ведь, наверное, что воюет с ветряными мельницами, – как ни крути, а среднестатистическому россиянину этих алмазов не видать как своих ушей, все равно они достанутся тому, кто больше наворовал, – но оружия все равно не сложил. И надо отдать ему должное, воевать он умел: если бы не киллер, собранные им материалы сделали бы с Андреем Вышегородцевым то же самое, что пресловутый айсберг сделал с не менее пресловутым «Титаником».

Замаскированная выступом краснокирпичной стены дверь распахнулась, выпустив на свежий воздух компанию мужчин в солидных черных костюмах. Некоторые, несмотря на еще сравнительно теплую погоду, щеголяли в расстегнутых пальто. Их было немного, всего человек семь или восемь; женщин не было ни одной, и Вышегородцев почти искренне посочувствовал покойному: ну что это за жизнь, в конце которой тебя не явится проводить ни одна баба!

Если приглядеться, можно было заметить, что на самом деле провожающих еще меньше, чем казалось на первый взгляд, всего-то трое или четверо – все, как один, пенсионного возраста потрепанные жизнью типы с надменно-обрюзгшими, холеными генеральскими физиономиями. Это они в середине сентября нацепили черные пальто, грея под дорогим кашемиром старые кости. Остальные, рослые, спортивного вида мужики с профессионально непроницаемыми лицами, наверняка представляли собой охрану: после приключившейся с их коллегой неприятности господа генералы теперь вряд ли рисковали выйти без телохранителя даже по малой нужде.

Вышегородцев криво усмехнулся: откровенно говоря, давая согласие на ликвидацию генерала Потапчука, на такой побочный эффект он не рассчитывал. Его вдруг обдало знобким холодком надвигающейся опасности. Напуганные генералы ФСБ, сбившись в стаю перед лицом общей угрозы, могут стать опаснее стаи оголодавших зимних волков. Не зная, из-за чего погиб их коллега, они не почувствуют себя в безопасности, пока не найдут тех, кто его убил. Что-что, а искать они умеют, и уповать Андрею Викторовичу теперь остается только на Стрельцова – на то, что он не лгал и не выдавал желаемое за действительное, утверждая, что провернул все без сучка и задоринки.

Получалось, таким образом, что теперь Андрей Викторович целиком, со всеми потрохами, зависит от своего начальника охраны. От осознания этого простого факта ему сделалось совсем кисло, и никакие контраргументы тут не помогали. Да, они накрепко повязаны криминальным бизнесом, а теперь еще и кровью; да, Стрельцов не может утопить его, не утопив заодно и себя; и, в конце-то концов, зачем Петюне Стрельцову топить своего лучшего друга, надежного делового партнера и щедрого работодателя? Не враг же он самому себе! Все это было верно, но чувствовать себя зависимым даже от верного друга и надежного, проверенного партнера все равно было чертовски неприятно.

Один из господ генералов нес перед собой на руках, как грудного ребенка, цилиндрическую белую урну с прахом усопшего. Это было все, что осталось от генерала Потапчука, и вид заключенных в фаянсовый горшок бренных останков вернул Вышегородцеву доброе расположение духа. Старый негодяй, почти год висевший над ним, как дамоклов меч, наконец-то дал дуба, убрался с дороги, перестал путаться под ногами. Со временем на его месте непременно объявится кто-то другой, но произойдет это, во-первых, не скоро, а во-вторых, этот другой почти наверняка окажется намного благоразумнее и сговорчивее своего предшественника. Потому что, как было сказано выше, нынче таких, как Потапчук, уже не производят…

– Поехали, – сказал он водителю, и роскошный «майбах», задним ходом покинув парковку, направился в сторону Центра.

Прибыв в свой офис, Андрей Викторович первым делом поинтересовался у дежурившего на входе охранника, где Стрельцов. Друга Петюню было проще вызвать в кабинет через секретаршу, но Вышегородцев прибегал к этому способу лишь по официальным, служебным поводам, не рискуя злоупотреблять своим начальственным статусом. В партнерстве, как и в старой, еще школьной дружбе, они были равны; такая степень взаимного доверия дорогого стоила, и сохранение существующего положения вещей требовало определенных жертв со стороны Андрея Викторовича – к счастью, мелких, незначительных, почти незаметных.

Стрельцов был у себя в кабинете. Когда Андрей Викторович вошел, он сидел за столом и, как показалось Вышегородцеву, боролся с последствиями бурно проведенной ночи – на это, во всяком случае, намекала стоящая перед ним на журнальном столике вскрытая бутылка минеральной воды без газа.

– Легок на помине, – бросив на своего работодателя быстрый рассеянный взгляд, сказал Петр Кузьмич и снова переключил свое внимание на бутылку. – Где тебя носит?

– Большой босс – существо свободное, самостоятельное и труднопредсказуемое, – просветил его Андрей Викторович. – А был я, друг мой Петруччо, на похоронах одного нашего общего знакомого. Ты сам-то почему не приехал?

Продолжая разглядывать пластиковую бутылку с водой как некий замысловатый артобъект, Стрельцов пошевелил в воздухе растопыренными пальцами, словно ловя ускользающую формулировку, которая самым полным и исчерпывающим образом описывала его мнение по затронутому вопросу.

– Видишь ли, – сказал он наконец, – меня целиком и полностью устраивает сам факт его безвременной кончины. Дополнительные опции вроде присутствия на похоронах уже ничего не могут добавить к испытываемому мной в связи с этим фактом чувству глубокого удовлетворения. А вот ты потащился туда совершенно напрасно. Твое присутствие на скорбной церемонии могло навести умных людей на некоторые конструктивные мысли. «А что это за новое лицо в наших стальных рядах? – сказали бы они. – Уж не тот ли это господин, делом которого в последнее время занимался наш дорогой покойник? И зачем же это он сюда явился – уж не позлорадствовать ли? Не приглядеться ли нам повнимательнее к этому господину: а вдруг смерть нашего верного соратника и друга – дело его грязных лап?»

– Да хватит уже, – пряча за резким тоном смущение, прервал его язвительную тираду Андрей Викторович. – Ты меня еще носовым платком пользоваться научи! Что я, больной – соваться туда, где меня могли заметить? Я был в сторонке, меня никто не видел…

– Угу, – рассеянно кивнул Стрельцов. – Когда-нибудь, дружище, я покажу тебе, на что способен хороший профессиональный фотоаппарат с длиннофокусным телескопическим объективом. Тогда ты поймешь, что человеческий глаз – не самый совершенный из оптических приборов, и с извинениями возьмешь обратно свои глупые, самонадеянные слова… Впрочем, ты прав: наверное, уже действительно хватит. Как говорят ирландцы, что сделано, то сделано и не может быть переделано. Сядем усе! – неожиданно прокаркал он хриплым басом Лелика из «Бриллиантовой руки» и тут же добавил нормальным голосом: – Или не сядем, это уж как повезет…

Тон у него был рассеянный, философски-отстраненный, а взгляд не отрывался от пластиковой бутылки с минералкой. Осознав наконец эту странность в поведении собеседника, Вышегородцев спросил:

– Что это с тобой нынче? Сидишь тут взаперти, медитируешь на бутылку, да с чем – с водичкой! Добро бы с коньяком…

– Медитирую, да, – рассеянно покивал Стрельцов.

Он протянул руку, и Андрей Викторович только теперь заметил стоящую на столе хрустальную вазочку для печенья, доверху наполненную на днях доставленными из Якутска алмазами. У него на глазах Петр Кузьмич взял из вазочки один камешек и аккуратно опустил в бутылку. В бутылке тихо булькнуло, и камень исчез мгновенно и без следа, словно его и не было.

– Занятно, правда? – сказал Стрельцов. Он зачерпнул целую горсть алмазов и по одному переправил их в бутылку. Уровень воды в бутылке слегка повысился, но это было единственное, что косвенно намекало на присутствие внутри посторонних предметов – камни будто растворились. – Гляди-ка, их и впрямь не видно! А я-то думал, это сказки…

– Нашел игру, – с упреком сказал Вышегородцев. – Вон на стене выключатель, с ним ты еще не играл. Как старик Хоттабыч: светло – темно, светло – темно…

– Кстати, о Хоттабыче, – встряхивая бутылку и придирчиво разглядывая ее на просвет, сказал Петр Кузьмич. – Ты читал продолжение этой книги? Там у Хоттабыча объявился братец – такой, знаешь ли, ядовитый, завистливый старикашка, тоже, разумеется, джинн. Увидел у кого-то полный рот золотых зубов, позавидовал, решил переплюнуть и наколдовал себе бриллиантовые. А они не видны – прозрачные же, елки-палки! Вроде они есть а вроде, и нет их… Конфуз, одним словом.

– Ты это к чему? – подозрительно осведомился Вышегородцев.

– Это к тому, Андрюша, что я не в игры играю, как ты изволил выразиться, а продумываю способ транспортировки.

– Вот это?..

– А что? Нет ничего привычнее и тривиальнее, чем бутылка минеральной воды. В любом фитнес-центре, в любом приличном спортзале они стоят целыми упаковками, и никто на них не обращает внимания…

– Ну и дурак, – сказал Вышегородцев.

– Не понял, – строго произнес Стрельцов.

– Говорила баба деду: я в Америку поеду. Ах ты, старая… гм… звезда! Туда ж не ходят поезда! – с удовольствием продекламировал Андрей Викторович.

– Ах ты черт! – Стрельцов с треском, похожим на выстрел из мелкокалиберной винтовки, хлопнул себя ладонью по лбу. – Самолет! Таможня!

– Новые правила, – продолжил смысловой ряд Вышегородцев, весьма довольный возможностью сравнять счет. – Да и не такие уж, к слову, и новые. Сколько жидкости нынче разрешают брать с собой на борт – двести миллилитров? Сто пятьдесят? Точно не помню, но грузить в багажный отсек минералку целыми упаковками тебе точно никто не позволит – а вдруг это жидкая взрывчатка? Страдаешь перманентной жаждой – доберись до места назначения и скупи там хоть все запасы воды в первом попавшемся супермаркете. А на борту тебе засохнуть не дадут – сервис!

– Не представляю, как я мог забыть, – растерянно пробормотал Стрельцов, ероша пятерней волосы. – Это же элементарно! Совсем закрутился, черт…

– Так что это не способ транспортировки, – добивая приятеля, подытожил Андрей Викторович, – а вот именно игра, никчемная забава. Если бы все было так просто, наши партнеры обошлись бы без нас, а мы – без… сам знаешь без кого. Вот где у меня это спонсорство! – в сердцах добавил он, чиркнув большим пальцем по кадыку.

– Да, легкий путь закрыт, – вздохнул Стрельцов. – Придется хорошенько подумать.

– Придется, – согласился Андрей Викторович. – Хотя в определенном смысле твоя забава не такая уж и никчемная. В конце концов, хранить это добро, – он кивнул на частично опустошенную вазочку, – тоже где-то надо. Не станешь же ты держать его на столе! Случайный обыск, попытка рейдерского захвата – и все, плакали наши камешки!

– Да, – с уважением произнес Стрельцов, – котелок у тебя варит. Не зря ты выбился в олигархи!

– А то, – самодовольно подтвердил Андрей Викторович. – Думать надо, Пьер Кузьмич! Вот и займись, а я пошел руководить.

– Как же это я так оплошал? – оставшись в одиночестве, пробормотал Стрельцов. – И на старуху бывает проруха…

Прихватив со стола бутылку, он направился в пристроенный к кабинету совмещенный санузел: надо было процедить минералку, пока ее вместе с камнями не вылила в канализацию уборщица.

* * *

Убедившись, что вокруг все чисто, Глеб махнул рукой стоящему в подъезде Дугоеву и, продолжая озираться, усадил его в машину. В машине играла музыка: выходя встречать клиента, Сиверов забыл выключить магнитолу.

– Что слушаешь, дорогой? – устраиваясь на заднем сиденье, где от нескромных взглядов его скрывали тонированные стекла, осведомился Черный Барс. – Знакомое что-то, а что, не пойму…

– Чайковский, – слегка убавив звук, чтобы не приходилось орать, напомнил Глеб и запустил двигатель.

– Э! – с неимоверным изумлением воскликнул дагестанец. – Зачем его слушаешь? Он же голубой!

Тронув машину с места, Сиверов озадаченно покрутил головой.

– Ну ты даешь, чемпион, – сказал он. – В самую первую очередь Петр Ильич – великий композитор, классик мировой музыки. А какого он был при жизни цвета, никого не касается, это вопрос даже не второй, а вообще самой последней очереди. Музыка хорошая?

– Хорошая, – признал Дугоев, – даже очень хорошая. Кто я такой, чтобы критиковать классика?

– То-то же, – сказал Глеб.

– Но все равно – бр-р-р! – стоял на своем упрямый кавказец. – Как так можно, не понимаю!

– И хорошо, что не понимаешь, – одобрил его приверженность традициям Сиверов. – Не понимаешь – значит, здоров. Вообще, чтоб ты знал, великие люди, особенно великие художники, в обыденной жизни были те еще фрукты. Достоевский – шизофреник, Хемингуэй – беспробудный пьяница, Чайковский – вот, пожалуйста… Среди них попадались и воры, и висельники, и обыкновенные дураки, но кто сейчас об этом помнит, кому это интересно? Вот взять для примера хотя бы тебя. Тебе что, совсем нечего стыдиться?

– Допустим, – самонадеянно объявил Дугоев.

– То есть ты у нас праведник.

– Допустим, – с вызовом повторил кавказец.

– Ох, сомневаюсь… Ты что, никогда пальцем в носу не ковырял?

– Какая разница? – возмутился Марат. – При чем тут мой нос?!

– Правильно, – кивнул Сиверов, выводя машину со двора на дорогу. – Привычка ковыряться в носу не мешает человеку быть праведником, это даже не грех, ни в одном Писании про это не говорится – не ковыряй-де пальцем своим в своей же ноздре, ибо ждет тебя перелом пальца твоего, повреждение мозга головного и вечная мука в геенне огненной… Многие занимаются этим всю жизнь, да при этом еще и козявок втихаря едят. Тоже не грех, но упоминать об этом на людях, согласись, никто не станет – стыдно, а главное, никому не нужно. Кому какое дело до твоих дурных привычек? Главное – то, что ты делаешь на ринге, а дома, наедине с собой, хоть в женское платье наряжайся, это никого не касается. Вы же чтите Иисуса как пророка. Это он сказал: «Пусть бросит камень, кто без греха». И никто, заметь, не бросил.

– Отстань, – сдался Марат. – Ты хуже Ник-Ника, клянусь! Как заведешь свою шарманку – уши вянут, честное слово! Ты телохранитель или гувернантка? Расскажи лучше, где с Ник-Ником познакомился.

Справедливо рассудив, что информацию, которую утаит он, Дугоев может без труда получить у тренера, Глеб честно, хотя и без лишних подробностей, рассказал, когда, где и при каких обстоятельствах состоялась историческая встреча. Не столько по необходимости, сколько по привычке он воздержался от упоминания небезызвестной аббревиатуры, но его пассажир отличался не только развитой мускулатурой и повышенной волосатостью, но и недурной соображаловкой.

– ФСБ, да? – уточнил он, произнеся название известного учреждения почти тем же тоном, каким пять минут назад произнес слово «голубой». – На Кавказе был?

– Был, – честно признался Сиверов. – А кто там не был?

– Тоже правильно, – вздохнул Марат. – Что тут скажешь, э! Давай лучше слушать музыку.

– Давай, – согласился Глеб, увеличивая громкость.

До спортзала они доехали без приключений, хотя замеченный Сиверовым пару дней назад белый «форд» опять увязался за ними где-то в районе Ленинградки и, то исчезая из вида, то снова появляясь в боковом зеркале, сопровождал до самого конца маршрута. Это могло оказаться простым совпадением – в конце концов, люди каждый день ездят на работу в одно и то же время, по одним и тем же улицам, – но Глеб дал себе слово на всякий случай проверить, так ли это. Причем особенно тянуть с проверкой не следовало: если это все-таки хвост, долго наблюдение не продлится. Расписание у Дугоева простое, установить его и уточнить до мельчайших подробностей можно за пару дней, от силы за неделю, а потом… Потом может случиться все что угодно, от подложенной в машину бомбы до выстрела в упор из противотанкового гранатомета – меры излишне крутой и шумной, зато гарантированно, стопроцентно эффективной.

Включив указатель поворота, Глеб свернул на стоянку. Белый «форд» проехал мимо и скрылся за углом. Проводив его долгим взглядом, Сиверов выключил зажигание и затянул ручной тормоз. Утро выдалось погожее, солнечное, и при таком освещении было особенно хорошо заметно, что кроны деревьев вокруг стоянки основательно поредели, а то, что осталось, с каждым днем становится все менее зеленым и все более желтым. Вокруг остова сгоревшего спортивного «ниссана» намело сухой листвы; вовнутрь уже набросали бумажек, пустых бутылок и прочего мусора, а на покрытом радужной окалиной металле правого заднего крыла чья-то вооруженная школьным мелком преступная рука вывела откровенно экстремистский лозунг: «Бей Кавказ, спасай Россию!»

– Трусливые шакалы, – разглядев это новшество, сквозь зубы процедил Дугоев. – Поймаю – разорву на куски!

– Это, скорее всего, просто дети, – сказал Глеб, вынимая из замка ключ зажигания.

Справа от машины тарахтел работающим на холостых оборотах двигателем поставленный на упор спортивный мотоцикл. Его владелец в кожаном комбинезоне и шлеме с поднятым пластиковым забралом, присев на корточки, что-то подкручивал, заставляя своего стального коня реветь то тише, то громче.

– Из маленьких поросят вырастают большие свиньи, а из щенков – взрослые псы, – возразил Дугоев. – Если ребенку вовремя не дать по рукам, из него может вырасти нехороший человек. Очень нехороший. Поверь, я знаю, о чем говорю.

– Чем выслеживать сопляков, лучше бы сдал это железо в металлолом, – внимательно разглядывая мотоциклиста, посоветовал Сиверов. – Это же чистой воды провокация, кто же удержится от такого искушения! Разве тебе было бы легче, если бы здесь написали просто три веселые буквы?

– И откуда ты такой правильный? – проворчал Дугоев. – Что ни скажешь – все как из школьных прописей! Ладно, уберу, самому надоело смотреть на этот хлам…

– Ай, молодец! – довольно похоже изобразив его акцент, похвалил дагестанца Сиверов. – Старших надо слушаться, они плохого не посоветуют… Ну что, выходим?

Выяснилось, что со своим предложением он чуточку опоздал. По салону пахнуло свежим воздухом из распахнувшейся двери, и в следующее мгновение Дугоев уже распрямился во весь рост около машины. «Куда, дурак!» – хотел крикнуть Глеб, но не успел: мотоциклист, так не понравившийся ему буквально с первого взгляда, тоже выпрямился и, обернувшись, дважды почти в упор выстрелил в Дугоева из странного пистолета с чересчур длинным тонким стволом и громоздкой треугольной мушкой. Оба выстрела попали в цель, Черного Барса отбросило на машину; падая, он приземлился задом на краешек сиденья, сиденье отпружинило, и Дугоев с глухим шумом свалился лицом вниз на пыльный асфальт.