Текст книги "Слепой. Антикварное золото"

Ирина позвонила генералу ФСБ Потапчуку, который к тому времени уже вернулся в Москву, и Глеб Сиверов не успел, что называется, лба перекрестить, как очутился в этом подземелье – в красном резиновом комбинезоне со светоотражающими нашивками, в пластмассовой каске и с фонарем, который ему не столько помогал, сколько мешал.

У пролома в кирпичной стене они ненадолго задержались: господа сыщики разглядывали и фотографировали брошенную здесь кем-то кувалду – почти новую, если не считать нескольких пятнышек ржавчины, уже появившихся на увесистой чугунной головке. Рыжий Егоров тянул своего конвоира вперед, как рвущаяся с поводка охотничья собака, – видимо, ему хотелось поскорее привести всю компанию на место, доказать правдивость своих показаний и покончить с этой неприятной историей. Глеб шел за ним, гадая, хватит ли у подполковника Ромашова совести не пытаться повесить на этого клоуна еще и убийство. Он присмотрелся к Егорову. Тот выглядел взволнованным и явно с трудом держал себя в руках, но его, похоже, еще не били. Значит, Ромашов на самом деле верит, что рыжий диггер не совершал ничего противозаконного – кроме, естественно, прогулок под землей, на которые московская милиция с некоторых пор смотрит довольно-таки косо…

Сводчатый коридор, в котором они очутились, по одному протиснувшись в пролом, был сверху донизу выложен кирпичом. Кирпич был красный, узкий, гладкий, отлично обожженный и превосходно сохранившийся – сразу видно, что старинный. Об этом же говорило и безупречное качество кладки.

– Умели же строить в старину! – завистливо протянул конвоир Егорова, обирая с оттопыренных ушей клочья пыльной паутины и разглядывая исчерченный затейливыми узорами копоти свод. В ботинках у него хлюпало и чавкало – по дороге им пришлось переходить подземный ручей.

– Да уж, раствор в карманах со стройки не уносили, – согласился молодой опер, на шее у которого висел цифровой фотоаппарат в водонепроницаемом чехле.

Он остановился и сфотографировал оттиснутое на кирпиче четкое клеймо с фамилией фабриканта и датой: «1843».

– Не отвлекаться, – буркнул Ромашов и, поддернув рукав резиновой куртки от армейского комплекта химзащиты Л-1, посмотрел на часы.

Они шли подземными коридорами уже без малого два часа, продвигаясь не столько вперед, сколько вниз, – спускались в какие-то вертикальные шахты, протискивались в узкие колодцы, на животе сползали в неровные проломы, промоины, провалы, оставляя над собой многие метры изрытой тоннелями и коридорами почвы. Метро они перестали слышать уже давно; первое время один из оперативников Ромашова поминутно сверялся с какой-то картой – по всей видимости, схемой подземных коммуникаций Центра, – а потом бросил это бесполезное занятие, то ли окончательно запутавшись, то ли осознав наконец, что они углубились в области, не обозначенные ни на одной из существующих схем.

Глеб не нуждался в карте и компасе – он и без них хорошо представлял, где находится. Дорога получилась длинной и запутанной, но далеко они не ушли – прямо над ними шумел Центр, звенели куранты Спасской башни и светило яркое весеннее солнце. Если бы существовала возможность прямо отсюда пробуравить вверх вертикальную скважину, она вышла бы на поверхность где-то совсем недалеко от ограды Александровского сада. Они пробирались под старой частью города, исследуя лабиринт, о котором и полторы сотни лет назад знали очень немногие.

Желание выкурить сигарету сделалось труднопреодолимым, и, сосредоточившись на причине этой внезапно пробудившейся тяги к никотину, Глеб очень быстро ее установил. В коридоре скверно пахло. В общем-то, в старых подземельях, половина которых в то или иное время использовалась в качестве канализации, всегда стоит неприятный запашок, но вонь, заполнявшая этот коридор, была иного сорта. Глеб хорошо знал этот запах, неизменно сопутствовавший смерти, и понял, что цель их путешествия близка. Это случилось раньше, чем рыжий Егоров произнес:

– Вон за тем поворотом.

Сказано это было так, что сразу становилось ясно: сам Егоров туда, за поворот, идти не намерен. Впрочем, его мнением никто не интересовался; сержант в испачканной униформе дернул наручник и, хлюпая ботинками, потащил слабо упирающегося диггера вперед – точь-в-точь как спешащий завершить утреннюю прогулку хозяин оттаскивает своего пуделя от столба, который тот вознамерился неторопливо, вдумчиво обнюхать.

Освещая коридор фонарями, остальные двинулись следом. Глеб подумал, что в этих местах уже очень давно люди не ходили такими толпами. Он заметил, что некоторые члены группы – в основном те, что помоложе, – морщат носы, а один из оперативников, похоже, из последних сил боролся с подступающей тошнотой. Запах разложения усиливался, и Глебу опять подумалось, какое же это нелепое создание – человек. И при жизни от подавляющего большинства так называемых сапиенсов не видно особого толку, и после смерти от них остается одна вонь…

Как и обещал рыжий Егоров, источник зловония обнаружился сразу же, как только они повернули за угол коридора. Поза, в которой лежал покойник, ясно указывала на то, что смерть его не была легкой. У самого поворота, метрах в десяти от тела, на полу поблескивала тусклой медью россыпь стреляных гильз – шесть штук. Пока менты очерчивали каждую мелом и фотографировали с различных ракурсов, Глеб на глаз прикинул, что стреляли по крайней мере из двух пистолетов. Даже издалека было видно, что гильзы различаются по размеру: три были, скорее всего, от старенькой «тэтэшки» и еще три – от куда более тяжелого и мощного оружия калибром никак не меньше одиннадцати миллиметров.

Совершая хладнокровное убийство, так не стреляют; даже люди, которыми владеет ярость, обычно подходят к своей жертве поближе, потому что пистолет – не винтовка и не автомат, скорострельность, точность и дальность боя у него невелики. А здесь палили с десяти метров, нажимая на спусковой крючок до тех пор, пока жертва не упала на земляной пол и не затихла, мучительно скорчившись и подтянув колени к разорванному пулями животу.

Глеб получил подтверждение своей догадки, разглядев в руке убитого пистолет – современный девятимиллиметровый «вальтер». Теперь все стало ясно: увидев, что противник вооружен, убийцы испугались и открыли огонь на опережение, возмещая недостаток меткости избыточной плотностью огня. Впрочем, вполне возможно, что убийца был один и стрелял с двух рук…

Один из оперативников, старательно сдерживая дыхание, присел над уже сфотографированным трупом и осторожно за ствол поднял слегка тронутый ржавчиной пистолет.

– Ба! – воскликнул он. – Да это ж пневматика!

Глеб поднял брови. Хорошенькое оружие против двух нарезных стволов! Из такого хорошо по воробьям стрелять. А в подземелье – по крысам…

– Ну, – обращаясь к Егорову, недовольно произнес подполковник Ромашов, – и где она лежала, эта твоя сережка?

– Да прямо у него в ладони, – ответил рыжий диггер, – в левой.

– Покажи, – потребовал Ромашов, решивший, по всей видимости, до конца соблюсти правила проведения следственного эксперимента.

– Что показать? – слабо заупрямился Рыжий.

– Как подошел, как заметил, как взял… Давай действуй!

Задержанный Егоров протяжно вздохнул и принялся показывать.

– Ну, вот так я подошел, – говорил он, буксируя за собой продолжающего хлюпать промокшими ботинками сержанта, – вот тут остановился. Испугался, хотел уйти… Потом увидел – что-то блестит. Гляжу – сережка. Золотая, крупная… А мне на запчасти для мотоцикла не хватает, «хонду» свою я хотел подновить… Ну, наклонился… А нагибаться обязательно? Запах… Тогда так не воняло.

– Давай, давай, – опередив Ромашова, сказал ему сержант. – «Запах»… Будешь знать, как мародерствовать!

Егоров нехотя наклонился и вдруг, издав сдавленный горловой звук, резко отвернулся от трупа. Его завтрак с плеском вырвался на свободу, и в царившем вблизи разлагающегося тела зловонии появился новый компонент.

– Отведи его в сторонку, – скомандовал сержанту Ромашов, – а то он нам все улики заблюет. Все ясно, – добавил он, ни к кому не обращаясь. – Готовый «висяк»!

Глеб снова подумал, что рыжему диггеру крупно не повезло. Наспех сшить белыми нитками уголовное дело, повесить труп на этого беднягу Егорова куда легче и спокойнее, чем тратить время и силы на бесплодные попытки отыскать настоящего преступника, которого давно и след простыл.

Пока Сиверов предавался этим грустным размышлениям, труп обыскали. Помимо часов и перстня, таких откровенно дешевых, что на них не польстился даже мечтающий о новеньком мотоцикле рыжий диггер, на теле обнаружился бумажник – без денег, если не считать какой-то мелочи, но зато с водительским удостоверением и документами на машину – десятилетний «рено».

– Крестовский Дмитрий Петрович, – прочел Ромашов, держа удостоверение на отлете, словно боялся испачкаться, и светя на него фонариком.

– Ну вот, – сказал ему Глеб, – а ты говоришь: «висяк». Личность убитого установлена, а это уже полдела.

– Ага, – саркастически согласился подполковник. – Знать бы еще, где взять вторую половину!

* * *

Когда в кабинет Александра Антоновича Гронского вошел человек, которому в скором времени предстояло стать покойником, хозяин неторопливо попивал кофе из прозрачной, очень изящной фарфоровой чашечки с золотым ободком. Он сидел боком к письменному столу, забросив ногу на ногу и держа чашку на весу, и сквозь матерчатые ленты вертикальных жалюзи любовался открывающимся из окна видом на Москву-реку. В реке отражалось хмурое весеннее небо, вода цветом напоминала окислившийся свинец; по испятнанной островками нерастаявшего грязного снега набережной сновали замызганные автомобили, выстраиваясь в длинные, даже издалека наводящие тоску очереди у светофоров.

Александру Антоновичу было сорок пять лет. Он был высок – без малого два метра – и отличался подтянутым, спортивным телосложением. Темно-серый деловой костюм сидел на нем как на манекене, приятное, умное лицо и крепкую жилистую шею покрывал ровный искусственный загар, который контрастировал с безупречной белизной рубашки. Несмотря на свое высокое общественное положение, – он был президентом крупного столичного банка – среди своих знакомых, друзей и даже подчиненных Гронский пользовался уважением, почти любовью. Происходило это в основном благодаря его манере широко, открыто и радостно улыбаться каждому, с кем ему доводилось встречаться; даже мимолетный кивок в ответ на чье-нибудь приветствие всегда сопровождался у него этой белозубой, в высшей степени дружелюбной и располагающей улыбкой. Разумеется, одной улыбки было мало; еще одним китом, что подпирал спиной популярность Александра Антоновича, было мастерское умение незаметно, без скандалов, судебных процессов и прочего ненужного шума удалять от себя людей, которых его улыбка и дружеская манера общения по тем или иным причинам уже не могли обмануть. Вообще, в арсенале Гронского числилась уйма способов, с помощью которых он мог заставить окружающих плясать под свою дудку и, самое главное, быть очень этим довольными.

Просторный кабинет с громадным, во всю стену, окном из поляризованного стекла был обставлен со сдержанной роскошью, соответствовавшей характеру и положению хозяина. Позади письменного стола, над креслом, – словом, там, где в чиновничьих кабинетах обыкновенно висит портрет президента, а в офисах успешных бизнесменов красуется какая-нибудь купленная за бешеные деньги абстрактная мазня, – висели электрические часы. Они были нарочито простыми, а главное – очень крупными, так что разглядеть циферблат и стрелки во всех подробностях мог даже человек с очень слабым зрением. А по громким, отчетливым щелчкам, с которыми черная секундная стрелка перескакивала от деления к делению, всякий должен был понять, что попал в место, где привыкли дорожить каждым мгновением. Часы были напоминанием о том, сколько стоит время Александра Антоновича. «Время – деньги» – таков девиз любого банкира, и Гронский не был исключением из общего правила. Его радушная улыбка в сочетании с недвусмысленным щелканьем отсчитывающих секунды часов, как правило, помогала посетителям собраться с мыслями, настроиться на спокойный, деловой, конструктивный лад и коротко, сжато и исчерпывающе изложить свое дело, не отвлекаясь на пустопорожнюю болтовню.

Дверь открылась, и Гронский без сожаления прервал созерцание гранитной набережной, вместе с креслом развернулся к столу, поставил чашку на блюдце, а блюдце на стол и поднялся навстречу вошедшему, привычно включив свою неотразимую голливудскую улыбку.

Строго говоря, посетитель вовсе не стоил того, чтобы такой человек, как Александр Антонович Гронский, при виде его отрывал от кресла свой зад. Прозвучавшая во время телефонного разговора ссылка на их давнее знакомство показалась Гронскому сомнительной: имя звонившего ровным счетом ничего ему не сказало. Теперь, однако, он вспомнил этого молодого прощелыгу без определенных занятий, с дорогостоящими привычками и замашками выскочки. Человечишка он был никчемный, не представляющий ни малейшего интереса с деловой точки зрения, и Александр Антонович, продолжая улыбаться, приготовился вежливо и быстро выставить его за дверь.

Пожав Крестовскому руку и указав на кресло для посетителей, Гронский уселся сам.

– Как поживаете? Все еще играете в преферанс у Бородича? – с улыбкой осведомился он, давая посетителю понять, что прекрасно его помнит.

Крестовский выдавил из себя подобие ответной улыбки. Он старался держаться молодцом, но опытный глаз банкира безошибочно улавливал в каждом его движении признаки сильного внутреннего волнения. Несомненно, Крестовский явился сюда не просто так, поболтать (да и с чего бы это вдруг?), а по какому-то важному, с его точки зрения, делу. Волнуется, мнется – значит, пришел с просьбой. А что, кроме денег, можно просить у банкира?..

– Иногда, – ответил Крестовский на вопрос о преферансе.

– Понимаю, понимаю, – сказал Гронский. – То некогда, то недосуг… У меня вот тоже, представьте, ни минуты свободного времени!

При этих словах Крестовский машинально посмотрел на висящие за спиной у хозяина кабинета часы, из чего следовало, что намек им понят.

– У меня к вам просьба, – ободренный лучезарной улыбкой Александра Антоновича, напрямик заявил он.

– Кто бы мог подумать, – с шутливым оттенком изумился Гронский, ощупывая цепким, внимательным взглядом тощую папку, которую мял в руках посетитель.

– Мне срочно нужны деньги, – сообщил Крестовский.

Ничего особенно свежего и оригинального это сообщение не содержало, но оно заставило Гронского на секунду задуматься. Перед ним сидел заядлый картежник, игрок, а значит, человек, не заслуживающий финансового доверия. Таким, когда войдут в азарт, плевать на любые обязательства – эти типы вечно уверены, что вот-вот сорвут громадный банк. И уверенность эта кончается у них только вместе с деньгами…

– Проигрались?

Вопрос прозвучал небрежно и даже шутливо, но никакими шутками тут и не пахло: Гронский проверял собеседника, намереваясь выставить его из кабинета, как только тот попытается солгать.

Но Крестовский лишь виновато кивнул в ответ – ни дать ни взять первоклассник, в дневнике которого родители обнаружили первую в его жизни единицу.

– Хотите отыграться? – спросил он.

На этот раз улыбка Крестовского, хотя и по-прежнему бледная, казалась искренней.

– Можно подумать, если я скажу «да», вы дадите мне денег, – грустно произнес он.

– Совершенно верно, не дам. Знаете, как говорят: не за то отец бил, что играл, а за то, что отыгрывался… И много проиграли?

Крестовский помедлил с ответом – похоже, собирался с духом перед тем, как назвать сумму.

– Сто двадцать четыре тысячи, – сказал он наконец.

– Долларов?! – ужаснулся Гронский.

– Ну, не рублей же, – последовал ответ.

Этот болван еще и иронизировал.

– Конечно, не рублей. Просто некоторые теперь считают в евро, – не остался в долгу Александр Антонович. – Да, сумма солидная. С вашими талантами вам столько не отыграть… А срок?

– Три дня. Считая со вчерашнего вечера.

Гронский покачал головой.

– И на что, собственно, вы рассчитываете? Неужели только на наше знакомство? Вы должны понимать…

– Я понимаю, – быстро перебил его Крестовский. – Если бы вы давали каждому своему знакомому по сто тысяч долларов под честное слово, то давно пошли бы по миру.

– Совершенно верно, – с оттенком заинтересованности согласился Александр Антонович. – И?..

– Вы же принимаете в качестве обеспечения недвижимость, правда? Вот документы на мою квартиру.

– Ага, – сказал Гронский и принял из рук Дмитрия извлеченные им из папки документы.

– Есть еще машина, – сказал Крестовский, протягивая техпаспорт.

Александр Антонович мельком взглянул на прямоугольничек запаянного в прозрачный пластик картона и вернулся к изучению документов на квартиру.

– Десятилетняя «француженка» даже процентов не покроет, – заметил он, не поднимая головы.

Крестовский в ответ только вздохнул – это, судя по всему, он знал и сам. Гронский изучал документы, и чем дольше он этим занимался, тем интереснее ему становилось.

– Недурно, – сказал он наконец. – Весьма недурно! Три комнаты в центре, солидная площадь, удобная планировка… Какой, вы говорите, этаж?

– Третий, – грустно сказал Крестовский.

– Весьма недурно! – с воодушевлением повторил Александр Антонович. – Недвижимость в центре дорожает день ото дня, так что подобное обеспечение, несомненно, заслуживает доверия… А вам не жалко?..

Крестовский передернул плечами и криво улыбнулся.

– А вы как думаете? Только это ничего не меняет. Таких денег у меня нет.

Гронский незаметно покосился на часы – не на те, что висели у него за спиной, а на настольные, вмонтированные в сложный, громоздкий и многофункциональный телефонный аппарат. Время у него еще было, а разговор становился все интереснее. Вернее, интересен был не сам разговор, а внезапно проснувшееся в нем охотничье чутье, которое подсказывало, что из этого дела можно извлечь очень солидную прибыль.

– Да, не повезло вам, – участливо сказал он. – А что за люди?.. Рассказывайте, не стесняйтесь! Банкир – тот же врач. Оба не имеют права на ошибку, потому что ошибка обоих может привести к летальному исходу. Итак?..

Крестовский немного поколебался, а потом, крякнув, рассказал все как было, без утайки. Выслушав его, Александр Антонович укоризненно покачал головой.

– Что же вы так неосторожно? Да-а… Впрочем, я и сам мог бы догадаться. Три дня на выплату такой суммы – это о многом говорит. Я так понимаю, что им нужна ваша квартира.

– Я тоже так понимаю, – уныло признался Крестовский. – По мне так лучше уж ее сжечь, чем отдавать этим… кидалам.

– Жечь не надо, – сказал Гронский, – а в остальном я с вами согласен. Такие вещи нельзя поощрять, всегда нужно искать способ хотя бы частично поквитаться… А вам не приходило в голову, что им это может не понравиться?

Крестовский в ответ только развел руками.

– Понимаю, – сказал Александр Антонович. – Ну что же… В финансовых делах я скидок не делаю – бизнес есть бизнес, сами понимаете. Но в остальном… В общем, я вам немного помогу по знакомству. Пошлю с вами своих ребят, пускай, так сказать, проконтролируют процесс, чтобы обошлось без ненужных эксцессов.

– Спасибо, – с чувством произнес Крестовский.

– Благодарить будете, когда все закончится более или менее благополучно, – слегка осадил его Александр Антонович. – Что ж, давайте перейдем к делу. Вам ведь, насколько я понимаю, нужны наличные? Тут есть одна небольшая загвоздка. В последние дни мы выдали сразу несколько очень крупных кредитов, так что с наличными у нас, что называется, напряженка. Честно говоря, в хранилище хоть шаром покати, представляете? И за пару дней я вам такую сумму не соберу при всем моем горячем желании… Да не пугайтесь вы так! – воскликнул он, заметив, как вытянулось у Крестовского лицо. – Я же вам не отказываю, а просто объясняю, что в данный момент банк не располагает такой суммой наличности…

– Честно говоря, не понимаю разницы, – заметил Крестовский.

– Сейчас поймете, – пообещал банкир, замаскировав содержащуюся в этом обещании угрозу своей яркой, как вспышка магния, улыбкой. – Банк такой суммой не располагает, зато я… Догадались? Правильно, я располагаю!

Крестовский перевел дыхание. Он был уже готов – в самый раз подавать на стол.

– Таким образом, – ласково улыбаясь, продолжал Александр Антонович, – речь у нас с вами пойдет не о банковском кредите, а о самой обыкновенной даче взаймы – разумеется, под проценты и с полным юридическим оформлением. Вот тут как раз и исчезает разница, о которой вы говорили. Вам ведь совершенно безразлично, у кого брать деньги, правда? Просто, если вовремя не отдадите долг, квартира ваша отойдет не банку, а мне лично… Надеюсь, вы не возражаете?

– Я не возражаю, – сказал Крестовский. – А вам что же, жить негде?

Гронский расхохотался так весело, словно услышал бог весть какую шутку.

– Ценю ваше чувство юмора, – заявил он, утирая тыльной стороной ладони заслезившиеся от смеха глаза. – А чувство юмора, проявляемое в сложной ситуации, ценно вдвойне. Нет, крыша над головой у меня имеется, и, смею вас уверить, неплохая. Просто ваша квартира – это капитал, который растет не по дням, а по часам. Кстати, если до этого дойдет, я даже разрешу вам пожить там за умеренную плату – до тех пор, пока не подыщете другое жилье или пока я не решу превратить ее в деньги.

– Спасибо, – повторил Крестовский.

– Но я все-таки надеюсь, что до этого не дойдет, – сказал Александр Антонович. – Вы мне глубоко симпатичны; как человек, не чуждый азарта, я вам от всей души сочувствую и желаю вам добра даже в ущерб собственным финансовым интересам. Было бы просто чудесно заполучить вашу квартиру, но я действительно надеюсь, что вы соберете эти деньги и вернете долг – как положено, своевременно и с процентами…

Крестовский наконец-то обратил внимание на неоднократное упоминание о процентах и сроке.

– Каковы ваши условия? – спросил он.

– Десять процентов, – улыбаясь во весь рот, сообщил Гронский. – Вернете через месяц, считая с сегодняшнего… ну хорошо, с завтрашнего дня.

– Сколько? – задохнулся Крестовский. – Когда?!

– Десять процентов. Через месяц, – демонстрируя скрытую от посторонних взглядов сторону своей натуры, благодаря которой получил право называться «серьезным человеком», без улыбки повторил Александр Антонович. – Это будет… – Он небрежно выбил кончиками пальцев короткую дробь по кнопкам калькулятора. – Сто тридцать шесть тысяч четыреста долларов, как одна копейка.

– Это грабеж, – тихо сказал Крестовский.

– Разумеется, – не без яду согласился банкир. – Это я пришел к вам домой, приставил нож к горлу и потребовал взять у меня взаймы сто двадцать тысяч. Я вас не неволю, Дмитрий Петрович. Можете принять мои условия, а можете послать меня к черту и уйти. Честно говоря, не представляю, куда вы пойдете, но это, в сущности, не мое дело.

– Простите, – убитым голосом пробормотал Крестовский. – Я… Это просто от неожиданности.

В кабинете наступила тишина, нарушаемая только отчетливыми щелчками отмеряющих секунды стенных часов.

– Бизнес есть бизнес, – первым нарушил молчание Гронский. – Так что же, Дмитрий Петрович, будем оформлять бумаги?

– Да, – сказал Дмитрий.

Ему подумалось, что теперь-то он, как никто, знает, насколько серьезным человеком является его давнишний партнер по преферансу. Это было очередное заблуждение: Дмитрию Крестовскому еще только предстояло познать и оценить глубину «серьезности» господина Гронского.