Текст книги "Спецназовец. Шальная пуля"

– У тебя отличный вкус, дорогой, – похвалил Расулов.

Небритый Марат молча заложил выбранную Юрием страницу картонной карточкой размером с визитку, на которой черкнул что-то торопливой арабской вязью, и убрал каталоги в сумку. Якушев отдал ему запасной комплект ключей от квартиры, на какой-то миг ощутив себя бездомным бродягой, и строители начали прощаться.

Юрий терпеливо переждал этот ритуал, показавшийся ему бесконечным. Потом строители все-таки ушли, оставив в качестве напоминания о себе терпкий, устойчивый запах крепкого мужского пота. Расулов остался, и Юрий, закурив, жестом предложил ему присесть. Уважаемый Магомед с солидной неторопливостью разместился в удобном кожаном кресле и, положив ногу на ногу, спросил:

– Ты доволен, дорогой? Может быть, тебе не понравились мои люди?

– Люди как люди, – честно ответил Якушев. – Мне с ними детей не крестить, а как они работают, покажет время. А что до личных симпатий и антипатий, так это в данном случае к делу не относится.

– А, – с горьким удовлетворением воскликнул Расулов, – значит, мне не показалось!

– Грешен, – признался Юрий и, взяв с подоконника бутылку, одним глотком прикончил ее выдохшееся содержимое. Он раскатисто рыгнул, постаравшись сделать это как можно громче, и с усмешкой подмигнул, заметив, как закаменело при этом неприличном звуке усатое лицо хозяина. – Знаешь, есть такая старая шутка: больше всего на свете ненавижу две вещи – расизм и негров. Нынче в моде политкорректность, да только американцы, которые ее придумали, поздно спохватились. Политкорректными надо было становиться лет, эдак, четыреста назад, а теперь, как говорится, поздно пить боржоми. Нет на свете более ярых расистов, чем так называемые афро-американцы, и в том, как здесь, в Москве, относятся к людям твоей национальности, никто, кроме вас самих, не виноват. Давно, еще до армии, у меня был закадычный дружок из Дагестана, Марат. Мы с ним вместе занимались фехтованием, выступали за университетскую сборную и даже были влюблены в одну девушку…

– Понимаю, – кивнул седеющей головой Расулов. – Эта песенка стара, как мир: что вы, я ничего не имею против евреев, у меня даже есть друзья – евреи. Но зачем они распяли Христа? Это беспредметный разговор, Юра.

– Не я его затеял, уважаемый, – напомнил Якушев. – Это ты усмотрел какую-то обиду в том, что я не кинулся танцевать лезгинку с твоими земляками. Прости, но танцор из меня никакой.

– Что ты думаешь предпринять? – спросил Расулов.

– Выпить, – сообщил Юрий. В подтверждение своих слов он открыл холодильник и энергично, как гранату из стеллажа, выдернул оттуда бутылку водки. Бутылка громко звякнула, задев одну из своих товарок. Якушев нашел стакан, с треском свернул бутылке голову и налил себе граммов сто. Горлышко звякнуло о край стакана, водка забулькала, послышался характерный плеск, который ни с чем не перепутаешь. – Компанию не составишь, Магомед? Понимаю, понимаю, перед земляками неудобно. Ну, как знаешь! А я выпью. И, пожалуй, прогуляюсь до города. Скучно здесь у тебя, уважаемый! Выпить не с кем, в уголке прижать некого… Не дом, а мечеть какая-то!

Он подошел к окну и, стоя на его фоне, залпом вылил в себя содержимое стакана. Снаружи послышалось ворчание автомобильного двигателя, и, отдернув занавеску, Юрий увидел выезжающую со двора баклажанную «ГАЗель», на которой, по всей видимости, прибыли рабочие.

– Надо вызвать такси, – объявил он, доставая из шкафа светлую куртку. Подумав секунду, он добавил к ней тонкие кожаные перчатки. – Посодействуешь, уважаемый?

– Это не очень разумно, – сдержанно, поскольку явно не понимал, в каких пропорциях смешаны в поведении гостя притворство и настоящее опьянение, заметил Расулов.

– А кто тебе сказал, что я умен? – заплетающимся языком поинтересовался Якушев и пьяно хихикнул. – Знаешь ведь, что я – человек необразованный, грубый, да к тому же еще и неверный. Умный человек с тобой бы не связался – сидел бы себе дома, смотрел телевизор… А я вместо этого торчу здесь, как корень, а дома у меня твои абреки уже, наверное, анашу курят.

– Они еще не доехали, – возразил Расулов.

– Значит, курят по дороге, – парировал Юрий. – А как доедут, вообще задымят, как три паровоза… Ту-ту-у-у!..

Кое-как напялив куртку, он с грохотом распахнул дверь и почти вывалился в коридор. Хозяину ничего не оставалось, как последовать за ним.

– Эх, раз, да еще раз, войско уходило! – нетвердой размашистой походкой маршируя по коридору в сторону лестницы, горланил Юрий. – На погибельный Капказ, воевать Шамиля! Соловей, соловей, пташечка!.. Канареечка!.. Жалобно поет!!!

Одна из выходящих в коридор дверей тихонько приоткрылась на палец, а потом так же тихонько закрылась.

– Тише, дорогой, – увещевал раздухарившегося гостя Расулов. – Нехорошо, в доме женщины…

– Женщины? – принял охотничью стойку Якушев. – Что ж ты молчал, уважаемый?! Ах, да, – спохватившись, опечалился он, – у вас же это не принято… А вот у некоторых северных народностей, – снова воодушевляясь, принялся он громко делиться с хозяином полученными в университете знаниями, – до сих пор сохранился обычай предлагать гостям собственных жен. По-ученому это называется гостеприимный гетеризм. Хороший обычай!

– Это как посмотреть, – дипломатично заметил Расулов.

– Вообще-то, да… – Якушев хмыкнул. – Подсунут какую-нибудь красотку лет сорока с хвостиком, которая сроду не мылась, только тюленьим жиром мазалась, и думай, чего с ней такой делать. Отказаться-то нельзя, хозяин обидится!

– Да, обычаи бывают разные, – сказал Расулов. – У нас, например, принято с уважением относиться к тому укладу, который заведен хозяевами дома…

– Это у всех так, – перебил Якушев. – Ну, извини, я сам понимаю, что досаждаю вам всем своим присутствием. Перебрал, прости, больше не повторится. Вообще, не понимаю, на кой ляд ты поселил меня тут, в доме? У тебя же есть отдельный флигель для приезжих. Я бы там никому не мешал, да и сам бы никого не стеснялся…

– Я хотел, чтобы ты был рядом и не чувствовал себя одиноким, – сообщил хозяин. – Но ты, наверное, прав, придется тебя переселить…

– Правильно!

Они вышли на лестничную площадку и начали спускаться. Заметив стоящего в трех шагах от входной двери, явно только что вернувшегося откуда-то кавказца с полиэтиленовым пакетом в руке, Юрий снова громогласно потребовал вызвать такси. Расулов возражал, Юрий настаивал; кавказец в холле наблюдал за этой сценой с выражением лица, свойственным человеку, из последних сил сдерживающему желание кого-нибудь ударить или даже убить. Надо было заканчивать.

Совершив попытку опуститься перед хозяином на колени, стоя боком на лестнице, Юрий сделал вид, что потерял равновесие. Расулов, который еще не утратил природной быстроты реакции, подхватил его и помог подняться.

– Хватит уже, – цепляясь за его одежду, едва слышной скороговоркой процедил сквозь зубы Юрий. – Делай, что тебе говорят, старый упрямец!

Уважаемый Магомед удивленно моргнул, но тут же вновь придал лицу озабоченное, участливое выражение – он понял и, вероятно, испытал немалое облегчение. Еще немного поломавшись и выслушав абсолютно правдивую, хотя и решительно неуместную в этом доме, историю об освобожденном из чеченского плена православном батюшке, который сильно удивил спасших его разведчиков своими способностями по части поглощения спиртного, он распорядился насчет такси и передал Юрия с рук на руки охране.

Такси прибыло через каких-нибудь десять минут. С учетом удаленности поселка от столицы Юрий счел это довольно подозрительным и, плюхнувшись на заднее сиденье, заплетающимся языком назвал адрес ночного клуба, расположенного в получасе ходьбы от его дома. При этом он пообещал водителю два счетчика за скорость. Воодушевленный его щедростью таксист тронул машину с места и включил музыку. Юрий немедленно захрапел – во-первых, чтобы ввести в заблуждение таксиста, который мог оказаться не тем, за кого себя выдавал, а во-вторых, чтобы хоть отчасти заглушить льющийся из динамиков разухабистый блатной шансон. Таксист пренебрежительно хмыкнул и убавил громкость магнитолы.

Юрий так старательно изображал спящего, что и в самом деле задремал. Сон его немного освежил, и, будучи разбуженным напротив ярко освещенного входа в ночной клуб, Юрий ощутил себя трезвым, бодрым и готовым к действию.

Он сомневался, что за ним следят, но на всякий случай повел себя так, словно слежка была. Проводив взглядом красные габаритные огни таксомотора, он без проблем проник в клуб, где, пробившись к стойке, выпил две чашки крепкого черного кофе. После этого он заказал коктейль, прошел, пританцовывая, через набитый веселящейся молодежью, грохочущий, дымный, исполосованный лучами лазеров, часто мигающий в такт вспышкам стробоскопов зал, сунул нетронутый бокал с коктейлем на какой-то столик и боком протиснулся в коридор, ведущий к туалетам.

Здесь было светло, сильно накурено, но относительно тихо. В углу у зеркала обжималась какая-то обкуренная в хлам, а может быть, просто пьяная парочка. Юрий покосился на них с подозрением, но оба были чересчур молоды, чтобы служить в известном ведомстве или где бы то ни было еще. Сбросив их со счетов, он сунулся в дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен!» и почти столкнулся с официантом, который, откинувшись всем корпусом назад, бережно нес перед собой ящик виски. Пропустив его, Якушев уперся в очередное препятствие в виде охранника, который неласково на него посмотрел, но, получив хрустящий гостинец тысячерублевого достоинства, заметно подобрел и показал, как пройти к запасному выходу.

На улице было темно, туманно и сыро. Подсвеченный фонарями туман неподвижно висел в воздухе, оседая на лице и одежде мириадами микроскопических капелек. Спугнув аппетитно чавкающую отбросами бродячую кошку, Юрий перебежал пустой задний двор, перемахнул через кирпичную стену и очутился в другом дворе, еще более темном и пустынном, чем тот, который только что покинул. Это был квартал старой застройки, давно уже нежилой, заселенный офисами и конторами, которые пустели в конце рабочего дня. Кое-как выбравшись из разгороженного высокими заборами лабиринта глухих задних двориков и разодрав рукав о колючую проволоку, которую какой-то одержимый собственническими инстинктами болван протянул поверх трехметровой кирпичной стены, Юрий очутился в темном кривом переулке, вид которого пробуждал ностальгические воспоминания о Москве, какой она была когда-то. Свет редких фонарей с трудом пробивался сквозь густую путаницу мокрых блестящих ветвей, с которых бесшумно падали в темноту капли холодного конденсата, припаркованные вдоль проезжей части автомобили перемигивались синими и красными огоньками сигнализаций. Провожаемый этими вспышками, и более никем, Юрий кратчайшим путем двинулся к платной стоянке, на которой ночевала его машина.

Вышедший ему навстречу в сопровождении дружелюбного лохматого барбоса сонный пузатый охранник в камуфляжном костюме долго и с явным неудовольствием вчитывался в пропуск, после чего, зевая и что-то бормоча себе под нос, поднял перегораживающий въезд полосатый шлагбаум. Якушев отыскал свой автомобиль, прогрел двигатель и, включив вентилятор, чтобы не потели окна, выехал со стоянки.

Не удержавшись от соблазна, он сделал небольшой крюк и проехал мимо своего дома. В окнах было темно: гастарбайтеры с солнечного Кавказа то ли решили отложить знакомство с новым объектом до завтра, то ли уже улеглись спать. В отличие от них, Юрию было не до сна. Навязанная уважаемым Магомедом роль пассивного наблюдателя его не устраивала: он слишком хорошо знал, что, предоставив событиям идти своим чередом, рискует утратить над ними контроль. Точно так же он когда-то утратил контроль над собственной судьбой, и теперь она бежала куда глаза глядят, рыская из стороны в сторону, как сорвавшийся с привязи цепной пес.

Глядя на темные окна своей квартиры, Юрий вспомнил о забытых на подоконнике учебниках и невесело улыбнулся: очередная попытка вернуть жизнь в нормальное человеческое русло с треском провалилась.

Он немного попетлял по пустеющим ночным улицам, проверяя, нет ли за ним хвоста, а потом выехал на шоссе и погнал машину обратно в поселок, где обитал Расулов со своими абреками: настало время свести знакомство с противником и попытаться узнать, кто он, этот супостат, и чем дышит.

На окраине он сделал остановку и, выйдя из машины, достал из багажника старую кожаную куртку, в которой, бывало, ходил на рыбалку. От куртки знакомо и приятно пахнуло кожей, табаком и бензином. Надев ее, Юрий натянул на голову старое черное кепи, вернулся за руль и, больше нигде не останавливаясь, въехал в поселок.

Он затормозил в двух кварталах от дома Расулова, вышел из машины и задами, в обход двинулся дальше, на ходу вынув и натянув на руки тонкие кожаные перчатки.

Глава 6

В полутьме освещенного только контрольными лампочками приборов, уже основательно остывшего салона зашуршал полиэтилен. Негромко звякнул металл, с плеском и журчанием полилась жидкость, и запахло кофе. Старшего лейтенанта Крайнова несильно похлопали по плечу и, протянув руку назад, он бережно принял от напарника курящуюся ароматным паром пластмассовую чашку. Он по одной зубами стянул с рук теплые перчатки, немного погрел об чашку ладони и, заранее жмурясь от наслаждения, сделал первый, самый желанный и вкусный, глоток.

– Что-то стало холодать, – сказал у него за спиной лейтенант Харченко. – Завел бы ты движок, что ли! Задубеем ведь до утра!

– Терпи, казак, – сказал, прихлебывая кофе, Крайнов. – Этот трактор всю округу на уши поставит. А народ тут живет небедный, при бабках, с нервами. Ты ж знаешь: чем больше денег в банке, тем нежнее у человека душевная организация. Чуть что не по его, верещит, как недорезанный. А нам засвечиваться нельзя, начальство с нас головы снимет. Так что, если замерз, лучше поприседай. Я, к примеру, статической гимнастикой спасаюсь. Попробуй, хорошо помогает.

– Водки бы сейчас, – вздохнул Харченко, явно не желавший греться статической гимнастикой. – Этот чудак, которого хозяин у себя поселил, небось, уже совсем лыка не вяжет.

– Водки тебе, – проворчал Крайнов и потянулся, скрипнув спинкой водительского сиденья. – Что там слышно?

Харченко завозился, пристраивая на место снятые наушники, ненадолго затих, а потом сказал:

– Да ничего не слышно. У охранников телевизор работает, на первом этаже кто-то храпит, как танковый движок на холостом ходу… Ночь! А странный парень, верно?

– Это который? Алкаш этот, что ли? – Крайнов хмыкнул. – Да уж, ничего не скажешь, странный… Это не он странный, а Расулов. Другой на его месте давно бы этого придурка за ворота выкинул, да не просто так, а в разобранном виде. А этот – ничего, терпит. Блюдет законы гостеприимства. У них ведь гостя обидеть – харам, табу, грех смертный. Покуда ты у правоверного в доме, тебя пальцем никто не тронет, а вышел со двора – молись, чтоб те, кто тебя только что чаем угощал, в спину не пальнули… Пожрать ничего не осталось? – спросил он, меняя тему.

Вместо ответа Харченко снова зашуршал пакетом и сунул в его протянутую руку обсыпанный свалявшейся сахарной пудрой пончик с малиновым джемом.

– Надо было пирожков с мясом купить, – недовольно заметил Крайнов. – Или, на худой конец, чебуреков.

– Не было с мясом, – обиженно ответил Харченко. – А чебуреки с собачатиной в следующий раз сам у чурок покупай, мне их даже в руки брать противно.

– Спасибо, хоть кофе черный, а не какой-нибудь там капуччино, – продолжал гнуть свое Крайнов. – А то были бы мы с тобой точь-в-точь, как парочка копов из американского боевика. Они там, если пасут кого-нибудь, непременно перекусывают этим самым капуччино, и обязательно с пончиками… Ты чего? – спросил он, услышав донесшееся из заставленного аппаратурой кузова хихиканье.

– Про ментов вспомнил, – признался Харченко. – Их скоро тоже в копов переименуют и заставят пончики с капуччино жрать! Не понимаю, на кой хрен они затеяли это переименование. Их хоть героями Эллады назови, все равно, как были они ментами погаными, так ими и останутся. Горбатого могила исправит!

– Да ты и впрямь ни черта не понимаешь, – заметил Крайнов перед тем, как запустить зубы в пончик. – И правильно, что не понимаешь! – добавил он невнятно, жуя и слизывая текущий по пальцам джем. – Это умные люди придумали, не тебе чета! Все кругом давно поделено и разворовано, а украсть еще что-нибудь хочется. Теперь гляди: переименование – это такие бюджетные деньжищи, что тебе и не снилось. Новая форма, новые удостоверения, новые таблички на дверях, закупка новых или хотя бы перекраска старых спецавтомобилей… да черт знает, что еще! Экзамены при зачислении в полицию тоже ведь не бесплатное удовольствие. Потому-то из этой затеи ничего путного и не выйдет, что бабки, как всегда, разворуют. Менты друг у друга экзамены примут, наденут новую форму, из какого-нибудь дерьма за три копейки сшитую, усядутся в старые драндулеты, на которых слово «милиция» от руки в «полицию» переправлено, и разъедутся по своим рабочим местам – лохов опускать, начальству взятки собирать, чтоб не уволило. И опять будут ныть и жаловаться на отсутствие денег и уважения, а чтоб плюнуть на все и устроиться на нормальную работу, так дудки – ищи дураков в другом месте!

– Цицерон, – фыркнул из глубины кузова Харченко.

– Лучше плесни еще кофе, – ворчливо потребовал Крайнов.

Лейтенант завозился, булькая содержимым большого термоса.

– Тихо! – неожиданно перейдя на свистящий напряженный шепот, прикрикнул на него Крайнов. – Идет кто-то!

Харченко осторожно опустил термос на пол, беззвучно завинтил крышку и, поскольку напарник потерял всяческий интерес к кофе, целиком уйдя в созерцание левого бокового зеркала, стал потихонечку отхлебывать из чашки. Ему не было видно, что происходит снаружи, но Крайнов до сих пор не вынул оружие и ничего не сказал – он просто наблюдал, а это означало, что ничего угрожающего там, снаружи, нет. Бородатые горцы в камуфляже не подкрадывались к их фургону с автоматами наперевес, чтобы взять их в заложники, потребовать выкуп, а потом, когда станет ясно, что выкупа не будет, перерезать им глотки перед объективом видеокамеры; никто под покровом ночной темноты не тащил к дому Магомеда Расулова тяжелые мешки с героином и ящики с оружием и взрывчаткой, и было понятно, что обнаруженное Крайновым движение не имеет ни малейшего отношения к цели их пребывания здесь.

К слову, лейтенант был бы не прочь, наконец, узнать, какова она, эта цель, но начальство отчего-то не сочло нужным его об этом проинформировать. Об объекте наблюдения, Магомеде Расулове, было известно, что он человек уважаемый и законопослушный – законопослушный настолько, что у него из-за этого даже начались какие-то неприятные трения с земляками. Оставалось предположить, что его законопослушание было просто маской, под прикрытием которой уважаемый Магомед проворачивал темные делишки, коими гордые сыновья кавказских гор издревле зарабатывают себе на хлеб с маслом. Да нет, в самом деле: откуда у человека столько денег, если он такой законопослушный?! На чем он так поднялся, что запросто, как батон колбасы, купил особняк в ближнем Подмосковье? На овечьей шерсти и курдючном сале? Я вас умоляю!..

Вскоре Харченко услышал приближающиеся неторопливые шаги. Шел один человек – судя по походке, мужчина. Шаги остановились около задней стенки фургона. Что-то зашуршало, вжикнула «молния», и лейтенант не поверил своим ушам, услышав плеск струи, падавшей, судя по всему, на заднее колесо их машины.

– Вот скотобаза! – почти вслух возмутился Крайнов, который не только слышал, но и видел, чем занимается около фургона ночной прохожий. – Прямо на борт!

– Да ладно, от нас не убудет, – вполголоса успокоил его Харченко и хихикнул в кулак. – Не кислотой же он его поливает, в самом-то деле! Авось, насквозь не проест.

Плеск и журчание снаружи прекратились. Снова вжикнула «молния», зашуршала одежда, и вдруг микроавтобус несильно, но ощутимо качнуло.

– Надо же, какой урод! – с тихим восторгом прошептал Крайнов, сползая на сиденье так, чтобы его не было видно снаружи. – Это он дверь пробует!

Харченко неуверенно ухмыльнулся, не зная, радоваться предстоящей забаве или грустить по поводу внезапно оказавшегося под угрозой провала задания. Впрочем, какой там еще провал! Из дома Расулова видна только крыша микроавтобуса, в этом они убедились специально. Значит, того, что произойдет в этом темном переулке, кавказцы не увидят, и служебные интересы никоим образом не пострадают. Зато небольшой урок, преподанный предприимчивому аборигену, решившему проверить, нельзя ли чем-то поживиться в кузове оставленного без присмотра микроавтобуса, поможет им с напарником скоротать время, а заодно и немножечко согреться.

Снаружи уже слышалось осторожное царапанье металлом о металл. Настойчивость взломщика была понятна: красующаяся на борту фургона реклама с названием известной фирмы – поставщика компьютерной техники, должно быть, заставила его предположить, что внутри завалялось кое-что из этой самой техники. Кое-что ценное тут и впрямь было, но пожива взломщику сегодня не светила – светило нечто иное, не столь приятное, зато куда более полезное. Потому что легкие деньги, как известно, развращают и рано или поздно доводят человека до тюрьмы, а то и до могилы. А своевременно перенесенные побои не только обогащают жизненным опытом, но и, случается, заставляют пересмотреть свои взгляды и, сойдя со стези порока, вернуться к честному труду на благо общества. Наставить заблудшую овцу на путь истинный, вернуть социуму полезного члена – это ли не благое дело!

Крайнов, мысли которого, похоже, текли по тому же руслу, осторожно протиснулся между передними сиденьями и на четвереньках перебрался из кабины в кузов. Здесь он выпрямился во весь свой немалый рост, осторожно, двумя пальцами потянул кверху стопор замка, а потом резко, одним мощным рывком откатил в сторону боковую дверь. Затем он выпрыгнул наружу.

По правде говоря, Харченко толком не понял, что именно произошло, но решил, что Крайнов выпрыгнул, потому что – ну, а что еще он мог сделать, куда подеваться? Не ангелы же его живым на небо взяли, в самом-то деле…

Со стороны это выглядело примерно следующим образом: Крайнов откатил дверь, высунулся из кузова и исчез так стремительно и резко, как будто его выдернул из автобуса притаившийся снаружи голодный звероящер величиной с дом. Послышался короткий глухой шум, и наступила тишина, нарушаемая лишь звуками, доносившимися из наушников, да едва слышным гудением запитанной от аккумуляторов аппаратуры. Не было ни возни, ни ударов, ни поучительных высказываний проводящего воспитательную беседу Крайнова, ни оханья и слезливых оправданий воспитуемого – словом, вообще ничего из того, чем обычно сопровождаются подобные разговоры.

Лейтенант Харченко колебался не дольше секунды. Он был решительный малый и притом далеко не трус, и испытанное в этот момент ощущение какой-то мистической жути не понравилось ему даже больше, чем странное исчезновение напарника и наступившая вслед за ним еще более странная тишина. Положив на консоль наушники, он на всякий случай вынул из наплечной кобуры пистолет и выпрыгнул из фургона в сырую, едва разжиженную светом далекого фонаря темноту ненастной ноябрьской ночи.

Он сразу споткнулся обо что-то мягкое, тяжело подавшееся под ногой, и успел сообразить, что это лежащее на земле тело. Но чье именно тело подвернулось ему под ноги, лейтенант выяснить уже не успел: получив слепящий удар в лицо, он гулко грохнулся затылком о жестяной борт фургона и, собирая с холодного мокрого железа грязь своей дорогой, купленной всего три дня назад курткой, съехал по нему на землю.

Взломщик, так круто обошедшийся с находящимися при исполнении должностных обязанностей офицерами федеральной службы безопасности, через плечо покосился на соседний коттедж, из-под крыши которого прямо на него таращился любопытный стеклянный глаз видеокамеры. Оставалось только гадать, включена камера или нет, и следит ли кто-нибудь за монитором. Гадать он не любил и, надеясь на лучшее, всегда готовился к худшему. Тряся ушибленной кистью в тонкой кожаной перчатке, он заглянул в фургон и окинул быстрым взглядом смонтированную на консоли аппаратуру. Затем опустился на корточки перед полусидящим со свесившейся на плечо головой лейтенантом Харченко и бегло обследовал его карманы. Нащупав твердый прямоугольник служебного удостоверения, взломщик на мгновение включил маленький светодиодный фонарик, раскрыл обтянутые красным коленкором корочки и прочел название грозного ведомства, выдавшего данный документ.

Это название его, судя по всему, сильно напугало. Торопливо затолкав удостоверение за пазуху лежащему без сознания лейтенанту, предприимчивый злодей вскочил и опрометью, со всех ног кинулся бежать, куда глаза глядят.

Глядели они у него, как выяснилось, строго в заданном направлении. Уже через минуту нисколько не запыхавшийся злоумышленник уселся за руль поджидавшей его в паре кварталов от места событий машины, запустил двигатель, вывел ее из проулка на шоссе и развернул в сторону Москвы. Рука в перчатке протянулась к панели магнитолы, обтянутый черной лайкой палец коснулся клавиши. «Вей, вей, проруха-судьба», – зазвучал в разжиженной мягкой подсветкой приборной панели темноте салона голос Гарика Сукачева.

– То, что доктор прописал, – с удовлетворением произнес водитель и утопил педаль акселератора.

Примерно на полпути он сделал короткую остановку, чтобы снять и убрать в багажник старую кожаную куртку и линялое черное кепи с длинным козырьком. Под размеренные щелчки реле и вспышки оранжевых ламп аварийной сигнализации он с удовольствием выкурил на свежем воздухе сигарету и вернулся за руль. Порывшись в бардачке, отыскал старый блокнот и шариковую ручку, включил потолочный плафон и при его слабом желтушном свете, пристроив блокнот на ступице рулевого колеса, быстро написал коротенькую записку. Записка отправилась во внутренний карман светлой, легкой не по погоде куртки, блокнот и ручка легли обратно в бардачок. Выключив аварийную сигнализацию и погасив свет в салоне, Юрий Якушев вывел машину на дорогу.

Через час, загнав ее на стоянку и выслушав ворчливый комментарий сторожа по поводу тех, кому не спится в ночь глухую, он поймал бомбилу, который за немалую мзду согласился доставить его к воротам загородного дома господина Расулова. Предусмотрительно прихваченная оттуда початая бутылка водки была выпита досуха в салоне дребезжащей, дышащей на ладан «девятки» под неторопливый, сугубо мужской разговор о футболе, беспределе гаишников и засилье выходцев из некогда братских республик, из-за которых в Москве стало буквально ни вздохнуть, ни охнуть. К концу разговора язык у Юрия уже основательно заплетался, а когда в пятом часу утра машина прибыла на место, водителю пришлось звать на помощь дежурного охранника, чтобы выгрузить из салона впавшего в жизнерадостное буйство и временно утратившего координацию движений, неспособного передвигаться без посторонней помощи пассажира.

Во дворе пьяное веселье гостя превратилось в настоящий дебош. Он подрался с охранником и успел изрядно ему накостылять до того, как к бедняге прибыло подкрепление. Окончательно распоясавшийся Якушев с энтузиазмом принял бой; решив, по всей видимости, что набежавшие со всех сторон сердитые кавказцы вознамерились взять его в плен с целью получения выкупа, он кричал, что живым не дастся, пел про крейсер «Варяг», про войско, идущее воевать Шамиля и про ползущего на берег злого чечена, успевая при этом расшвыривать дюжих охранников уважаемого Магомеда, как слепых котят. Он ухитрился завладеть чьей-то рацией и с криком: «Получи, фашист, гранату!» высадил ею окно в расположенной на первом этаже комнате охраны. В окрестных домах, не говоря уже о доме Расулова, начали одно за другим загораться окна. На третьей минуте развернувшегося во дворе сражения в дверях, наконец, появился разбуженный этим адским переполохом хозяин. Якушев бросился к нему с воплем: «Магомед, спаси, твоего гостя убивают!» – и вцепился в него, как утопающий в спасательный круг.

Как ни странно, это его волшебным образом успокоило. Охранники, пострадавшие далеко не так сильно, как можно было ожидать, отодрали его от хозяина, как пластырь, и увели в гостевой домик, не встретив дальнейшего сопротивления. Помянув шайтана и отдав необходимые распоряжения, касавшиеся, в частности, разбитого окна, Магомед Расулов вернулся в дом.

Снимая халат, он случайно коснулся кармана и почувствовал, что там что-то есть. Сунув в карман руку, уважаемый Магомед достал оттуда сложенный вдвое листок бумаги, которого, как он отчетливо помнил, раньше там не было. Удивленно приподняв густые брови, он развернул бумагу и прочел то, что было на ней написано.

Брови его сошлись к переносице. Рассеянно сунув записку обратно в карман, передумав ложиться, он подошел к окну и долго смотрел на виднеющуюся в узком проулке между двумя расположенными на противоположной стороне улицы домами крышу белого микроавтобуса. Потом запахнул халат, резким движением затянул пояс и вышел из спальни.

Спустившись по лестнице, Магомед Расулов пересек полутемный холл, распахнул дверь, вышел на улицу и, широко шагая обутыми в домашние шлепанцы ногами, поспешил к виднеющемуся в глубине двора гостевому флигелю.

Гостевой флигель, фактически, представлял собой полноценный жилой дом, площадь и уровень комфорта которого даже не снились подавляющему большинству населения российской глубинки. Внутри он был поделен на два двухкомнатных гостиничных номера, в которых имелось все необходимое для автономного существования – просторная ванная, небольшая, оборудованная по последнему слову современной техники кухонька, удобная мебель и полный набор бытовой электроники, от холодильника и стиральной машины до компьютера с неограниченным доступом к сомнительным сокровищам мировой информационной сети.

В данный момент занят был только один номер – какой именно, было бы нетрудно догадаться, даже если бы во всех его окнах не горел свет. Телевизор внутри орал так, что Магомед Расулов услышал его еще на улице; вопли периодически сменялись ожесточенной пальбой, из чего следовало, что один из каналов с круглосуточным вещанием транслирует какой-то боевик.

Входная дверь, как и следовало ожидать, была не заперта. Расулов миновал ярко освещенную прихожую и очутился в просторном, на весь первый этаж, помещении, совмещавшем функции общей гостиной, столовой, каминного зала и игровой комнаты с бильярдным столом и стендом для метания ножей. Здесь было темно, лишь из дверей прихожей да с верхней площадки ведущей на второй этаж лестницы падали полосы яркого света. Сверху, помимо света, проникал еще и звук – телевизор работал на всю катушку, наполняя дом грохотом пальбы, звоном сыплющихся гильз, нечеловеческими воплями, хриплым рычанием и отвратительным хрустом раздираемой плоти. Вздохнув, ибо к старости начал недолюбливать громкие звуки, Расулов стал подниматься по лестнице.