Текст книги "Му-му. Бездна Кавказа"

Кикнадзе упал, как подкошенный, пачкая кровью сырой цементный пол. Подойдя к нему вплотную, прапорщик наклонился и пощупал пульс, хотя и так видел, что контрольный выстрел не нужен – пуля вошла точно в середину затылка. Убитый лежал на животе со свернутой набок головой, и прапорщику были видны его испачканная кровью щека и широко открытый глаз.

– Собаке собачья смерть, – негромко произнес прапорщик, убирая в кобуру пистолет.

Прапорщик Козлов был ярым противником отмены смертной казни, а введение моратория считал чудовищной ошибкой, допущенной руководством страны в подобострастном стремлении угодить Западу. Поэтому в том, что он только что совершил, прапорщик не видел ничего предосудительного – напротив, он считал, что правильнее поступить было нельзя. Другое дело, что лежащий на полу насильник и убийца был расстрелян не по приговору народного суда, а по просьбе одного хорошего человека, которому прапорщик не мог отказать. Это могло обернуться массой неприятных проблем, и, чтобы их избежать, следовало принять кое-какие меры.

Прапорщик вынул из кармана острую заточку, старательно стер с нее отпечатки пальцев и, обернув рукоятку носовым платком, полоснул себя по левой руке. Камуфляжная ткань разошлась без единого звука, из неглубокого пореза хлынула кровь. Козлов вложил заточку в руку убитого кавказца и, зажимая рану носовым платком, торопливо зашагал к лестнице.

Глава 6

– Это похоже на банальное сведение счетов, – выслушав Михаила, сказал Дорогин.

Он придвинул к себе только что принесенную официанткой тарелку с горячим и стал аккуратно резать мясо. Михаил тоже отрезал кусочек, пожевал и кивнул:

– Есть можно. Ты знаешь, до сегодняшнего вечера я тоже так думал. И все голову ломал: кому же это я мог так насолить? А сегодня прихожу домой, а из квартиры все ценное какие-то сволочи вынесли. Дверь, само собой, взломана, а на столе в кухне – вот это.

Расстегнув рубашку, он швырнул на стол слегка помявшийся желтый конверт. Пока он приводил в порядок одежду, Дорогин успел открыть конверт. В конверте лежало десятка полтора фотографий – цветных, очень качественных. Знавший толк в скрытом фотографировании Дорогин сразу сообразил, что снимки делали с приличного расстояния и с большим увеличением, что, с учетом современного уровня развития техники, сегодня мог сделать любой дурак, у которого хватило денег на приличную цифровую камеру.

На всех фотографиях были изображены миловидная молодая женщина и симпатичная девчушка лет десяти-одиннадцати. Снимки были сделаны в разных местах – на улице, на детской площадке, в парке, во дворе со снеговиком, а один даже в кафе, где девочка, несмотря на зимнее время, с удовольствием уплетала мороженое, а женщина тянула через соломинку нечто, похожее на молочный коктейль.

– Твои? – поинтересовался Дорогин, один за другим переворачивая снимки, чтобы посмотреть, нет ли надписей на обороте. Надписей не было, если не считать таковыми оттиснутое на бумаге название фирмы – производителя фотографических принадлежностей.

– Мои, – кивнул Шахов.

– У тебя хороший вкус, – похвалил Дорогин. – А дочка – просто красавица. Будет очень обидно, если с ней произойдет что-нибудь плохое.

– Обидно? – переспросил Михаил таким тоном, словно впервые слышал это слово и даже не догадывался об его значении. Занятый собственными переживаниями, он не заметил, какое лицо сделалось у Дорогина при виде фотографий. Впрочем, выражение внезапно прорвавшейся наружу боли исчезло, едва успев появиться, и лицо Дорогина снова приобрело обычный вид. – Обидно… Да если их хотя бы пальцем тронут, я этих сволочей из-под земли достану и обратно в землю вобью! По самые, мать их, ноздри!

– Не кричи, люди оглядываются, – сказал Дорогин. – И поверь моему опыту: никакая месть не может воскресить мертвых. Поэтому лучше беречь живых. С твоего позволения, я оставлю снимки себе.

– Зачем? – устало спросил Шахов.

– Для работы. Стало быть, мы имеем дело с шантажом. Чего от тебя требуют?

– Пока ничего. Это похоже не столько на шантаж, сколько на предупреждение: готовься, парень, неприятности вот-вот начнутся.

– Странный способ шантажировать человека, давая ему время на подготовку контрмер…

– Да в том-то и дело, – с горечью воскликнул Михаил, – что никаких контрмер я подготовить не могу! И зря я тебе позвонил, и ты зря согласился со мной встретиться. Только неприятности наживешь, и ничего больше.

– Платок тебе дать? – спросил Дорогин, отрезая очередной кусочек отбивной.

– Зачем?

– Сопли вытереть.

– Ничего-то ты не понимаешь, – вздохнул Михаил.

– Конечно, не понимаю, – спокойно согласился Дорогин. – Откуда взяться пониманию, если ты только заламываешь руки и ничего толком не объясняешь? Насколько я смог уяснить, денег они у тебя не требовали…

– Все, что можно было у меня потребовать, они уже преспокойно украли, – напомнил Шахов. – Кстати, я как-то не подумал, чем стану с тобой расплачиваться. Денег-то у меня в обрез, от получки до получки, а твоих детективов, поди, кормить надо.

Дорогин небрежно отмахнулся вилкой.

– Одно из двух, – сказал он. – Или мы прижмем этих затейников к стенке и, помимо всего прочего, вернем твои деньги, или нам обломают рога, и деньги перестанут нас волновать. Не знаю, как тебе, а мне первый вариант нравится больше.

– Странно, – нашел в себе силы съязвить Михаил.

Наблюдая за тем, как Дорогин спокойно уплетает мясо и между делом говорит о поимке неизвестных шантажистов и возврате украденных денег (о чем сам Михаил, по правде говоря, даже и не думал), Шахов почувствовал, что к нему понемногу начинает возвращаться если не спокойствие, то хотя бы надежда на то, что его проблема разрешима. Правда, Дорогин знал еще далеко не все. «Поглядим, что ты запоешь, когда поймешь, с чем придется столкнуться», – с горечью подумал Михаил.

– Значит, они хотят не денег, – констатировал Сергей, глотнув минеральной воды. – Что же их может интересовать? Кстати, если бы ты сказал, чем занимаешься в рабочее время, мне было бы легче строить предположения.

– Тут-то собака и зарыта, – признался Михаил. – Мне даже думать не хочется о том, что это может быть как-то связано с моей работой. А других вариантов я, признаться, не вижу. Понимаешь, какая история…

Он опасливо огляделся по сторонам, а потом, вынув из внутреннего кармана пиджака, положил на стол и, накрыв ладонью, подвинул к Дорогину маленькую книжечку в красном коленкоровом переплете. С переплета на Сергея, грозно расправив крылья, глядел тисненый золотом двуглавый орел. Дорогин прочел то, что было написано ниже герба, неопределенно дернул щекой и, развернув корочки, заглянул внутрь.

– Майор, – прочел он вслух. – Да-а, брат, удружил так удружил! Эк тебя угораздило! Действительно, и обратиться не к кому. Какие уж тут контрмеры! А я голову ломаю: и чего, думаю, он темнит, чего крутится, как намыленный? Небось, о краже даже в милицию не заявил?

– Не заявил, – кивнул Шахов, пряча в карман удостоверение майора Федеральной службы охраны. – Начальство, может, само милицейские сводки происшествий не читает, но где-нибудь обязательно сидит этакий очкастый червячок в капитанских, а может, и в майорских погонах, который получает зарплату именно за то, что внимательно их изучает и докладывает наверх, если в них обнаруживается что-то любопытное. Начальство глянет в его докладную записочку, а там – ба! – личный телохранитель…

– Чей же это? – поинтересовался Дорогин.

Вместо ответа Михаил просто поднял кверху указательный палец, а потом скроил постную мину: дескать, вот такие невеселые дела.

– Вот те на, – расстроился Сергей. – Значит, насчет национальной безопасности ты не шутил… Как же тебя, семейного, взяли на такую работу?

– По личному распоряжению самого, – невесело усмехнулся Шахов. – В сентябре, в самом начале – считай, сразу после пятидневной войны… Я тогда во внешней охране работал – ну, обычная караульная служба, только на посту кемарить нельзя. Ну, и вот… В летней резиденции было дело…

– Это в Бочаровой Ручье?

– Тише ты! – Шахов нервно оглянулся, но на них никто не смотрел, да и разговаривал Дорогин совсем тихо, так что услышать его слова со стороны можно было только при помощи специальной техники, мысль о наличии которой здесь, в кафе, выглядела как проявление паранойи. – Да, там. В общем, за день до приезда самого при осмотре территории я обнаружил замаскированный лаз под периметром. Случайно обнаружил – просто наступил на ровное место и чуть не провалился, еле успел отскочить. Ну, доложил, начали искать… А нашел опять я. Протиснулся в этот лаз, огляделся по сторонам – где, думаю, самая удобная позиция? Приметил подходящее местечко, проверил – так и есть. На высотке стрелковая ячейка, а внутри – винтовка с оптикой. Дальнобойная, с глушителем.

– Так просто? – усомнился Дорогин.

– А что? Можно подумать, президенты из другого теста вылеплены, и их обычная пуля не берет. Конечно, просто. По-моему, в таких делах, чем проще, тем лучше. Вон, Кеннеди подстрелили с чердака, из винтовки двадцать второго калибра, из мелкашки фактически, а весь мир до сих пор головы ломает, спорит, чьих рук это дело… Все гениальное просто!

– Ладно, допустим. Дальше валяй.

– Ну, а что дальше? Доложили самому, он заинтересовался: кто ж это, стало быть, у него в охране такой шустрый, что, пока остальные бока чесали, ухитрился в одиночку покушение предотвратить? Глянул личное дело, а там и Чечня, и мастер спорта, и поощрения всякие… Ну, и все. Был капитан, стал майор. И место службы поменял. Только обживаться на новом месте начал, как на тебе – дача полыхнула… Ну, дальше я тебе уже рассказывал.

– Рассказывал, рассказывал… А того, кто ячейку рыл, нашли?

Шахов рассеянно отправил в рот кусок мяса и отрицательно покачал головой.

– Насиделись в засаде за здорово живешь, всю округу вверх дном перевернули, да где там! Засек, наверное, суету на объекте и рванул, куда глаза глядят…

– М-да, – неопределенно обронил Дорогин.

Рассказанная Шаховым история выглядела довольно-таки странной, а хуже всего то, что Сергей Дорогин заведомо не мог ее проверить. Частное сыскное агентство – совсем не та структура, которой позволят совать нос в такие государственные секреты, как организация охраны президента. Расспрашивать об этом Шахова бесполезно: он и без того уже наговорил столько, что это граничит с нарушением служебного долга. Больше он на эту тему разговаривать не захочет, а если захочет, выглядеть это будет весьма подозрительно.

Его вдруг окатило волной ледяного холода, как будто потянуло сквознячком из приоткрытого могильного склепа. Дорогин вдруг осознал, что собирается ввязаться – да нет, уже фактически ввязался – в дело, находящееся далеко за пределами его компетенции. Уже сам факт его встречи с Шаховым мог послужить кое для кого достаточно веским основанием для принятия решения о ликвидации – просто так, на всякий случай, во избежание нежелательной утечки информации. Да, системы слежки и контроля где-то, несомненно, кончаются, но кто его видел, этот конец? И потом, что значит – несомненно? Почему, собственно, несомненно? Земля – она ведь круглая, а в наше время еще и довольно маленькая, и опутать ее всю целиком сетями тотального наблюдения не так уж трудно…

– Да, – сказал он вслух, рассеянно играя зубочисткой, – тебе не позавидуешь. Такой карьерный взлет, и вдруг со всего маху… Действительно, если начальство проведает, что на тебя давят, разбираться не станут – отстранят от работы, уволят, а то и под следствие отдадут: а вдруг ты уже сломался и давным-давно работаешь на албанскую разведку?

Шахов вздрогнул, как от пощечины. Это непроизвольное движение не укрылось от взгляда Дорогина, который внимательно наблюдал за ним из-под полуопущенных век. Реакция правильная, спора нет. Вот только кто поручится, что она не была старательно разыграна? Потому что семнадцатилетний Мишка Шахов и вот этот загнанный в угол майор ФСО – это, как говорят в Одессе, две большие разницы…

– Я знал, что ты не захочешь с этим связываться, – сказал Шахов. Он произнес это спокойно, но Дорогин догадывался, чего ему это стоило. – То есть я, конечно, не знал, что это окажешься именно ты, но… Ну, словом, в данном случае наше знакомство мало что меняет.

Сергей сдержал невеселую улыбку, которая так и норовила искривить губы. В этом переменчивом мире все-таки встречаются вещи, которые не меняются с годами. Вот и Мишель, несмотря на возраст, ответственную должность и свалившиеся на его голову неприятности, похоже, так и не избавился от привычки быстро сравнивать счет. Ты ему: что, мол, страшновато с работы вылететь? А он в ответ: понимаю, это дельце тебе не потянуть, да и вообще, своя рубашка ближе к телу… Так-то, господин частный сыщик!

– Давай начистоту, – предложил он. – Чего, собственно, ты от меня хочешь? Чтобы я по старой дружбе и из уважения к памяти твоего отца присвоил себе полномочия ФСО, ФСБ и бог знает чьи еще и полез раскрывать террористический заговор? Да от меня со всем моим агентством места мокрого не останется, как только я сделаю первый шаг в этом направлении!

– Понимаю, понимаю, – вяло покивал Шахов. – Конверт верни.

– Не спеши, – сказал Дорогин. – Я же просил: давай начистоту. Пойми, чтобы решить, в деле я или нет, мне нужно очень четко представлять, чего ты хочешь. Если твоя цель – сохранить работу, получить повышение и звезду Героя России за спасение жизни известного нам лица, я вряд ли смогу тебе помочь. И даже не потому, что не захочу рисковать, а просто потому, что эта задачка действительно мне не по зубам. А если…

– Плевал я на работу, – перебил его Шахов. – Речь идет о конверте, и ни о чем больше.

– Это меняет дело, – сказал Сергей. – Если ты хочешь сделать так, словно этого конверта никогда не было, – что ж, можно рискнуть и попробовать кое-что предпринять. Только имей в виду, я не чудотворец и ничего не могу твердо обещать. Твоя контора, мягко говоря, сильный противник, да и структуру, которая рискнула себя ей противопоставить, слабой не назовешь. О ком бы на деле ни шла речь, это не одиночка, а организация, причем очень серьезная. Нас могут запросто стереть в порошок, причем раньше, чем мы хотя бы успеем понять, откуда ветер дует.

– Я должен попытаться, – сказал Шахов. – Обязан. И я попытаюсь, с тобой или без тебя.

«Господи, что я делаю?» – мысленно ужаснулся Дорогин. Он представил, что сказала бы Тамара, узнав об этой истории, и содрогнулся. Э, да что Тамара! Что сказал бы его заместитель, а вместе с ним и весь коллектив, узнав, во что собирается их втравить любимый шеф? А втравить их придется, потому что это как раз тот случай, когда один в поле не воин…

– Со мной, со мной, – сказал он таким тоном, словно речь шла о предложении махнуть в выходной на рыбалку. – Теперь так. Жена с дочкой где?

– В Вязьме, у тещи. Еще с недельку пробудут.

– Надеюсь, этого хватит. Адрес диктуй. Для начала возьмем их под охрану и поглядим, что из этого получится.

– Под охрану?! Да она с ума сойдет!

– Негласно. Не волнуйся, мозолить ей глаза никто не станет, и, если все пройдет гладко, она даже не узнает, что кто-то целую неделю ходил за ней по пятам. Ну?

Он щелкнул кнопкой шариковой ручки и выжидательно уставился на Михаила. Крякнув, Шахов продиктовал адрес тещи; Дорогин записал его на клапане желтого конверта и спрятал конверт в портфель, который все это время, оказывается, стоял под столом.

– Дальше, – продолжал он. – О наших делах по телефону ни слова. Захочешь позвонить мне, воспользуйся, как сегодня, таксофоном.

– Ясно даже и ежу, – криво усмехнулся Шахов.

– Позаботься о том, чтобы всегда иметь при себе хороший диктофон. С тобой вот-вот свяжутся, и мне хотелось бы знать каждое слово этого исторического разговора. Если хочешь, я дам тебе свой, у меня есть лишний. Да, и еще. Постарайся впредь воздерживаться от пальбы. За тобой станут присматривать мои люди, и мне бы не хотелось, чтобы ты ненароком понаделал в них дырок.

– А вот это своевременное предупреждение, – заметил Михаил.

– Ну, еще бы! Когда речь идет о человеке с твоими навыками и рефлексами, поневоле задумаешься о страховке. Так, что еще? Вот тебе номер моего мобильного. – Он быстро записал номер на салфетке и отдал ее Михаилу. Шахов несколько секунд смотрел на салфетку, а потом скомкал ее, положил в пепельницу и поджег. Дорогин одобрительно кивнул и издалека сделал успокаивающий жест в сторону насторожившейся при виде заплясавших посередине столика языков пламени официантки. – Встретимся завтра вечером – здесь же, в это же время. Думаю, к тому моменту у нас обоих будет уже достаточно новостей, чтобы вечерок получился веселый и познавательный.

Он плеснул в дымящуюся пепельницу минеральной воды из бокала и старательно перемешал черную кашицу черенком вилки.

– Кстати, – сказал он, спохватившись, – я знаю одну неплохую мастерскую. Хозяин передо мной в долгу, я его однажды выручил. За пару дней заштопают твою машину так, что будет, как новенькая. Позвонить им? Отгонишь ее прямо сейчас, а то, если я тебя правильно понял, это теперь не машина, а прямая улика.

– Ну, ты даешь, – сказал Шахов. – У меня голова кругом, а он про машину…

– Помирать собирайся, а хлеб сей, – изрек Дорогин таким утрированно назидательным тоном, что Михаил невольно фыркнул, и, вынув из кармана пиджака телефон, стал звонить в мастерскую.

* * *

Ближе к полудню следующего дня возле небольшой фотомастерской «Кодак», ютившейся в тесном помещении на первом этаже жилого дома в Измайлово, остановилась бежевая «Лада», забрызганная грязью так основательно, будто только что вернулась с загородного ралли по бездорожью. Под утро на Москву неслышно опустилось сырое одеяло оттепельного тумана, и город с неприятным удивлением обнаружил, что под ногами хлюпает, в обуви чавкает, с неба то сеется липкий мокрый снег, то льет настоящий дождь, а грязная вода из-под колес так и летит коричневыми фонтанами, окатывая осевшие ноздреватые сугробы на газонах и периодически долетая до тротуара к неудовольствию многочисленных прохожих. Посему бежевая «девяносто девятая», в данный момент больше напоминавшая вылепленное из грязи скульптурное изображение автомобиля, чем собранное на конвейере Волжского автозавода изделие, мало чем выделялась из заполонивших московские улицы моторизованных орд – сегодня все машины в городе были на одно лицо.

Из машины выбрался молодой человек лет тридцати в теплой куртке спортивного покроя, вид которой свидетельствовал о том, что ее владелец следит за модой, не переходя, впрочем, той зыбкой границы, что отделяет обычного мужчину от так называемого метросексуала. Молодой человек был среднего роста, недурен собой, и в каждом его движении сквозила разбитная бойкость завсегдатая веселых вечеринок и молодежных дискотек. В руке у него была черная дерматиновая папка, с которой он обращался, как школяр со своим ранцем – перебрасывал из руки в руку, похлопывал себя ею по бедру, использовал вместо зонтика и вообще проявлял полное пренебрежение к этому традиционному вместилищу важных документов.

Скучавшая за стеклянной стойкой фотомастерской Лена Курасова наблюдала за молодым человеком через залепленную рекламными наклейками витрину. Лена была молоденькая, с неплохой фигуркой и смазливым кукольным личиком. Сходство с куклой Барби усиливалось копной высоко взбитых, обесцвеченных перекисью водорода волос, которые с виду, да и на ощупь тоже, казались пережженными, неживыми и жесткими, как мочало. Густо накрашенные пухлые губки были сложены сердечком, форма которого красноречиво свидетельствовала о недавно постигшем девушку разочаровании – возможно, в каком-нибудь ветреном юноше, а может быть, и в жизни вообще. Разочарование в жизни и разочарование в ветреном юноше у молоденьких девушек сплошь и рядом идут рука об руку, и первое, как правило, естественным образом вытекает из второго, приводя к столь любимому женщинами определенного сорта обобщению: «Все мужики – сволочи». Лена Курасова недавно рассталась со своим ухажером, который, уходя, прихватил на память о ней ее колечко и золотые сережки, и с тех пор вворачивала приведенную выше фразу насчет моральных качеств представителей сильного пола при каждом удобном случае. Бойкий молодой человек на бежевой «девяносто девятой» показался Лене весьма привлекательным, более того, перспективным, а поскольку в данный момент она была в торговом зале одна, обзывать симпатичного парня сволочью не имело никакого смысла.

Поэтому Лена лишь тихонько вздохнула, про себя позавидовав той счастливице, которой повезло окрутить такого ладного, веселого и явно преуспевающего мужчину. А что машина у него так себе, так это дело наживное – со временем, даст бог, заработает на хорошую. Как говорится, тише едешь – дальше будешь; пусть лучше твой парень в начале карьеры ездит на дребезжащей «Ладе», чем окажется аферистом и растворится с твоими сережками и колечком, а то и сядет за какие-нибудь махинации…

Молодой человек, судя по всему, направлялся именно сюда, в фотомастерскую. Лена привычно бросила взгляд в спрятанное под прилавком зеркало и легким движением руки поправила прическу, которая в этом вовсе не нуждалась. Ей подумалось, что через пару минут она сумеет кое-что разузнать о заинтересовавшем ее мужчине: пленки и электронные носители с фотографиями, которые посетители сдавали в распечатку, могли многое о них рассказать. То обстоятельство, что сделанные Леной Курасовой на основании разглядывания чужих фотографий выводы в большинстве случаев оказывались очень далеки от действительности, ее не волновало: проверить правильность своих предположений она не могла, да и не особенно стремилась, а значит, ничто не мешало ей воображать себя большим специалистом в области физиогномики.

Молодой человек с папкой вошел в мастерскую, сопровождаемый переливчатым звоном дверного колокольчика. Пока он старательно шаркал подошвами по лежащему у входа колючему синтетическому коврику, Лена успела убедиться, что вблизи он выглядит даже симпатичнее, чем издалека, и что на безымянном пальце его правой руки нет ничего лишнего. Впрочем, отсутствие обручального кольца еще ни о чем не говорило: в наше время кольца носят далеко не все, да и о таком общественном институте, как гражданский брак, не надо забывать…

Шаркая ногами о коврик, молодой человек окинул помещение быстрым взглядом. Мастерская была маленькая; наплыва посетителей не наблюдалось, а за стеклянным прилавком, где были разложены фотографические рамки, паспарту, кассеты с пленкой, батарейки и прочая дребедень, имеющая отношение к фотоделу в современном понимании этого слова, томилась молоденькая, смазливенькая и явно недалекая деваха с бессмысленными, как у фарфоровой куклы, густо подведенными глазенками. Вид у нее был усталый и разочарованный, как у графини-эмигрантки, вынужденной зарабатывать на хлеб проституцией, но грудь под белой, туго накрахмаленной блузкой задорно топорщилась, намекая, что вселенская тоска для ее хозяйки явление временное и вовсе не характерное.

Все это существенно облегчало молодому человеку задачу, в выполнимость которой он, строго говоря, не очень-то верил. Все-таки дело происходило в Москве, а не в какой-нибудь провинциальной дыре, где на двадцать тысяч жителей насчитывается не менее чем две фотомастерские. С четверти одиннадцатого утра, когда в кабинете у шефа закончилась планерка, это была уже пятая фотомастерская, которую посетил молодой человек на бежевой «девяносто девятой». Он успел вдоволь натолкаться в очередях, наговориться с наглыми и неприветливыми продавцами, которые вели себя так, словно не фотопленку продавали, а хранили золотой запас Российской Федерации, и даже обломать рога – естественно, чисто парламентскими методами, без рукоприкладства, – парочке заведующих мастерскими, кои невесть что о себе возомнили. День еще только начинался, а он уже устал, как собака, и почти возненавидел род человеческий. Поэтому пустота в торговом зале и присутствие за прилавком девицы, которой, судя по ее виду, стоило умело показать козу из пальцев, чтобы ее развеселить, произвели на него самое благоприятное впечатление, что немедленно сказалось на выражении его лица.

– Здравствуйте! – сияя широкой улыбкой, прямо с порога обратился он к Лене Курасовой. – Девушка, у меня к вам серьезный вопрос: а как, если не секрет, вас зовут?

Лена фыркнула и наморщила носик, выражая свое пренебрежительное отношение к столь стандартному началу атаки. Впрочем, это вовсе не было предложением трубить отбой; сигнализируя об этом, наманикюренный пальчик коснулся висевшей на левой стороне груди таблички с именем и должностью: «Елена. Продавец-консультант».

– Елена! – обрадовался молодой человек, демонстрируя, тем самым, широко распространенное среди москвичей умение читать по-русски. – Воистину, Елена Прекрасная! Интересно, а как зовут вторую?

Лена Курасова машинально оглянулась, хотя и знала, что, кроме нее, в торговом зале никого нет. Техник Валера, который обслуживал аппаратуру для печати снимков, находился в подсобном помещении, и посетитель не мог его видеть. Кроме того, числительное «вторая» подразумевало особу женского пола. Сделав и сразу же отметя предположение, что у молодого человека просто двоится в глазах, Лена, наконец, сообразила, кого, а вернее что, имел в виду симпатичный молодой человек, оказавшийся, помимо всего прочего, тем еще нахалом. Она еще раздумывала, как ей отреагировать на подобный метод заигрывания, когда посетитель, у которого не было ни времени, ни особенного желания разыгрывать партию по всем правилам искусства, заговорил снова.

– Послушайте, Елена, – сказал он задушевным тоном, – я, конечно, понимаю, что такая красивая девушка просто не может быть одна сегодня вечером, и все-таки – ну, а вдруг?

Лена хмыкнула с оттенком легкого пренебрежения. Ей сейчас же подумалось, что с того момента, как молодой человек вошел в мастерскую, она не произнесла ни словечка – только хмыкала, фыркала и строила гримасы, так что этот веселый, разбитной и привлекательный парень мог, в конце концов, счесть ее либо глухонемой, либо набитой дурой. Посему, напустив на себя гордый и неприступный вид, она надменно произнесла:

– Вам-то какая разница?

– Как это – какая? Огромная! Я, к примеру, сегодня вечером совершенно свободен и был бы просто счастлив провести его с вами вдвоем – тет-а-тет, как говорят французы.

– А вы говорите по-французски? – сменив гнев на милость, спросила Лена и кокетливо улыбнулась.

– А как же? Шерше ля фам, се ля ви и так далее… Французский – язык любви!

– Вот прямо так, сразу, и любви?

– А вы себя в зеркало видели? В вас же невозможно не влюбиться!

После непродолжительного обмена игривыми репликами Лена решила, что пора слегка притормозить, пока ее не сочли чересчур доступной, а следовательно, не заслуживающей внимания, и поинтересовалась, что привело Костю – так представился ее новый кавалер, – в мастерскую.

– Ах, да, чуть не забыл! – хлопнул себя по лбу разговорчивый Костя. – Честное слово, с вами имя свое забудешь, а не то что… Дело у меня к вам, Леночка, не совсем обычное, я бы даже сказал, интимное.

– А не рановато для интима? – лукаво осведомилась Лена.

– Да я совсем не то имел в виду! – воскликнул Костя. – Я имел в виду, что дело это глубоко личное, семейное. Понимаете, у меня есть сестра. Она замужем, муж – полярник, в данный момент штурмует ледяные пики далекой Антарктиды. А пока его нет, сестру донимает какой-то подонок. Следит за ней, фотографирует исподтишка и присылает фотографии с грязными записочками…

– Ужас какой!

– Еще бы не ужас! Сестра прямо извелась, места себе не находит, по ночам спать перестала. Сами понимаете, я этого так оставить не могу. Обращался в милицию, так разве они помогут? У них на все один ответ: когда вас изнасилуют или зарежут, тогда и приходите. Ну, есть у меня на примете один тип. Но, прежде чем бить ему физиономию, я должен убедиться – а вдруг он вовсе ни при чем?

– Действительно, – сказала Лена, которой показались весьма привлекательными как решительность, с которой симпатичный Костя встал на защиту сестры, так и его рассудительность. А то ведь есть такие, в горячей воде купаные, которым только дай повод пустить в ход кулаки. А об кого именно эти кулаки чесать, им, по большому счету, безразлично. Свяжись с таким – того и гляди, самой перепадет…

– Вот я и хожу по фотомастерским, – подвел черту Костя, – показываю эти фотографии: а вдруг кто-нибудь вспомнит клиента, который их заказывал?

– Ну-у, это вряд ли, – сочувственно протянула Лена, надув накрашенные губки. – Знаете, сколько их тут за день проворачивается?

– Ну, а вдруг? Может, все-таки глянете?

– Гляну, конечно. Мне не трудно.

Молодой человек расстегнул папку и, вынув оттуда, разложил на стеклянном прилавке несколько фотографий, на которых была изображена какая-то женщина с ребенком – симпатичной, смешливой девочкой лет десяти.

– Что-то ваша сестра на вас совсем не похожа, – с оттенком ревности подозрительно заметила Лена.

– Она у нас в отца, – ничуть не смутившись, ответил разбитной Костя. – А я в маму. Ну, как, не припоминаете?

– А знаете, кажется, припоминаю, – заставив его мигом принять охотничью стойку, нерешительно протянула девушка.

– Ну, ну?..

– Да, точно, помню. Мне еще показалось странным, что у такого мерзкого типа такие симпатичные жена и ребенок.

– Мерзкого?

– Да ну его! Черный, как головешка, небритый, разит, как от козла… И еще пристает.

– Черный? Негр, что ли?

– Да какой негр! Этот… лицо кавказской национальности! Я еще почему его запомнила. Сам кавказец, а заказ сделал на фамилию Иванов!

– Так, может, он и не кавказец вовсе?

– Ну да! Что я, кавказцев не видела?

Разбитной Костя покосился в сторону окна. Там, за окном, примерно в полукилометре, невидимый отсюда, шумел, бурлил и вонял, как поставленный на огонь гигантский чан с помоями, Черкизовский рынок. Лена не лгала: девушка, вынужденная ежедневно добираться в этот район общественным транспортом, наверняка насмотрелась на кавказцев и прочих гостей столицы досыта, и тот факт, что гости вели себя здесь, как законные хозяева, вряд ли ее радовал.

В этот момент звякнул дверной колокольчик, и в мастерскую, лишний раз подтверждая правдивость слов Лены Курасовой, вошел гражданин ярко выраженной восточной наружности, одетый дорого и кричаще, как одеваются жители Кавказа и Средней Азии, преуспевшие на ниве рыночной экономики. Подойдя к прилавку, он принялся разглядывать выставленный на продажу товар. Выражение лица у него было брезгливо-надменное; от него густо тянуло дорогой туалетной водой, натуральной кожей и хорошим табаком.