Текст книги "Слепой. Обратной дороги нет"

– Можешь попользоваться, пока теплая, – сказал капитан Полещук Запятой и, не интересуясь его реакцией, пошел к своей машине.

Он открыл багажник, выкинул на землю лопату и мешок с известью, а потом, все еще избегая смотреть на Запятую, сел за руль. Патрульная «девятка» резко стартовала с места, подняв облако густой пыли, и вскоре выехала на шоссе, оставив позади жидкий придорожный лесок, где стоял четверть часа назад остановленный для проверки документов серебристый «пассат» с черниговскими номерами.

* * *

До открытия пляжного сезона оставалось еще без малого месяц, хотя аборигены – в основном безбашенные пацаны и жилистые приверженцы здорового образа жизни – уже вовсю ныряли с волнолома, распугивая наглых, разжиревших на городских отбросах чаек, которые деловито ковыляли по корявому бетону или качались на волнах, как целлулоидные утки.

Отдыхающих тоже пока было негусто. Половина летних кафе на Дерибасовской еще не открылась, да и те, что были открыты, не могли похвастаться большим наплывом посетителей. Костя Шекель медленно шел по тротуару, чувствуя, что зря теряет время. На руках у него чешуйчатым бревном лежал до полного обалдения накачанный транквилизаторами молодой кайман с замотанной пластырем пастью, а на плече сидела облезлая мартышка в засаленной красной юбочке, под которой скрывался памперс. Крокодилий хвост безжизненно свешивался у Кости из-под локтя, при каждом шаге похлопывая его по бедру, а мартышка моргала по сторонам слезящимися карими глазенками и время от времени, будто спохватившись, принималась суетливо рыться у Кости в волосах, что-то такое оттуда выбирая и немедленно отправляя в рот. Глядя на нее, можно было подумать, что у Кости в прическе полным-полно паразитов; кстати, бывало, что некоторые именно так и думали, о чем свидетельствовали задаваемые Косте ехидные вопросы: дескать, а что это ваша обезьянка ест? Вы туда нарочно что-нибудь вкусненькое кладете или оно там само, гм… заводится?

Костя Шекель на такие вопросы не обижался, потому что вопрос, если он не риторический, во-первых, означает, что тебя заметили и тобой заинтересовались, а во-вторых, как правило, требует ответа. А вопрос и ответ – это уже общение, в ходе которого человека не так уж трудно расподожить к себе, охмурить, окучить и в конечном итоге выставить на энную сумму. Поэтому Костя Шекель подробно, обстоятельно объяснял, что такое поведение свойственно всем обезьянам и означает у них знак наивысшего доверия. Кроме того, продолжал он, перебирая друг другу шерсть, обезьяны находят и едят вовсе не паразитов, как считают некоторые далекие от зоологии товарищи, а кристаллики соли, которые для них являются лакомством. Вот у вас, девушка, извините за нескромный вопрос, паразитов нет, правда же? Не бойтесь, она не кусается! Сейчас, привыкнет чуть-чуть… Смотри, Маруся, какая красивая тетя! Вот видите? У вас тоже ищет. Значит, вы ей понравились. И не ей одной, чтоб вы знали… Обними тетю, Маруся. Ай, молодец! Теперь поцелуй… Умница! Мне бы на твое место, я б ничего больше в жизни не хотел… Снимай, Гена. С вас двадцать гривен, фотография будет готова завтра, в это же время. Хотя, если хотите, можем договориться как-нибудь по-другому… Да, вы совершенно правы, бартером! Маруся, иди к папочке, тетя шуток не понимает…

Вдоль улицы со стороны моря тянуло ровным свежим ветерком, каштаны готовы были вот-вот зацвести. Костя шел, кивая знакомым, которых у него здесь было великое множество: официанткам в уличных кафе, продавцам, что выглядывали из магазинов, уличным торговкам, инвалиду дяде Саше с его говорящими весами, которые на всю улицу предлагали прохожим измерить рост и вес, освобождая тем самым дяди Сашин речевой аппарат для более приятных дел – для курения, сплевывания под ноги и потягивания пивка из пластмассового стакана. Гена Шнобель плелся рядом, шаркая растоптанными босоножками сорок шестого размера – высоченный, тощий, нескладный, сгорбленный под тяжестью архаичного «Зенита», что свисал с его длинной угловатой шеи на засаленном ремешке. На перекрестке этот поц, забыв, наверное, на кого похож, вдруг вздумал клеиться к молоденькой милиционерше, которая стояла там, улыбаясь весеннему солнышку, и делала вид, что следит за соблюдением водителями и пешеходами правил дорожного движения.

Вопреки ожиданиям Кости, Гену не послали подальше после первых же двух сказанных им слов. То ли милиционерша пребывала в распрекрасном настроении, то ли вкус на мужиков у нее был не совсем обычный, но беседа у них завязалась очень даже оживленная, можно даже сказать, бойкая. Поскольку торопиться все равно было некуда, Костя Шекель отошел в сторонку, сунул Гениного тезку под мышку, как батон вареной колбасы, и, порывшись в карманах, закурил сигаретку. Кайману, хоть и был он под кайфом, такое обращение не понравилось – он начал вяло извиваться, вертеть заклеенной мордой, перебирать лапами в воздухе и дергать хвостом. Весила эта сволочь немало, держать ее, извивающуюся, под мышкой было неудобно, и Костя опустил крокодила на асфальт, для верности обмотав вокруг кулака конец цепочки, пристегнутой к ошейнику на бронированной крокодильей шее. Кайман пополз куда-то, но цепочка была коротка, и он, напоследок пару раз дернув хвостом и мотнув башкой, улегся у Костиных ног и моментально заснул. А может, затаился, исподтишка высматривая на тротуаре чьи-нибудь пятки повкуснее, – кто его, ящера, разберет?

Маруся, которой не понравился табачный дым, негромко взвизгнула, довольно чувствительно хлопнула Костю по макушке, а потом, видя, что это не помогает, перебралась ему на спину и повисла, обхватив его руками за шею. Костя Шекель привычно подавил внезапно вспыхнувшее, чисто инстинктивное желание взять поганую тварь за хвост, раскрутить над головой и с нечеловеческой силой зашвырнуть в мировое пространство: мартышка все-таки была в некотором роде его деловым партнером, да и денег стоила немалых. «Вот парадокс, – подумал Костя Шекель, дымя сигаретой и краем глаза наблюдая, как фотограф Гена охмуряет симпатичную гаишницу, – чем больший геморрой ты собираешься приобрести, тем больше бабок тебе придется за него выложить».

У Гены Шнобеля между тем дело явно шло на лад. Он уже начал осуществлять плавный переход от вербального контакта к мануальному – то есть, согнувшись без малого пополам, деликатно ковырял пальчиком пестрые значки и пуговки на груди у милиционерши – интересовался, стало быть, боевые это награды или просто для красоты повешено. Милиционерша хихикала, как восьмиклассница, и игриво отмахивалась от Гены ладошкой с наманикюренными ноготками, напрочь позабыв о дорожном движении, которое, к слову, отлично без нее обходилось.

«Орел», – со снисходительным одобрением подумал Костя, хотя со стороны Гена Шнобель больше смахивал не на орла, а на сексуально озабоченного аиста. И тут в нагрудном кармане Костиной рубашки зазвонил мобильник.

Раньше, чем Костя успел его оттуда достать, Маруся сиганула ему на плечо, запустила в карман маленькую коричневую ладошку и завладела любимой игрушкой, которая по вполне понятным причинам попадала ей в руки нечасто. Черт ее знает, случайно она нажала на клавишу соединения или осознанно, но телефон перестал звонить. Маруся уже визжала в микрофон, оскалив длиннющие, как у вампира, желтые клыки и подпрыгивая от возбуждения у Кости на плече. Чтобы не свалиться с этого ненадежного насеста, свободной рукой она цеплялась за Костины волосы. Свирепея, Шекель кое-как отобрал у нее телефон. К счастью, на этот раз обошлось без укуса; Маруся одним резким прыжком снова переместилась ему на спину, напоследок мазнув по губам облезлым хвостом.

– Да! – раздраженно бросил Костя в трубку, но, поняв, с кем говорит, тут же сбавил тон: – Да, я. Нет, кричал не я. Это Маруся, извините.

Трубка сердито забормотала ему в ухо. Костя поморщился – не то из-за услышанного, не то из-за Маруси, которая в данный момент пыталась открутить его левое ухо.

– Да, – сказал он, дослушав до конца, – сейчас буду.

Он заблокировал клавиатуру мобильника и сунул трубку в карман брюк, где Марусе было до нее не добраться. Потом он посмотрел на Шнобеля. Гена уже чуть ли не обвился вокруг гаишницы, как некий человекообразный удав; ломать ему кайф было жаль, но мужская солидарность могла дорого обойтись Косте Шекелю: хозяин очень не любил, когда его заставляли ждать.

– Гена, – позвал Костя.

Вместо ответа Шнобель только раздраженно махнул ладонью возле свой костлявой задницы: дескать, отвянь, не до тебя сейчас. Костя тяжело вздохнул, подобрал с тротуара окончательно разомлевшего на солнышке каймана и, подойдя к Гене, без предисловий сунул крокодила прямо ему в руки.

Сунуть крокодила в руки Гене Шнобелю в данный момент было все равно что вручить его гаишнице – расстояние между ними сократилось до минимума, и каймана пришлось буквально втискивать в узкую щель между милицейским кителем и Гениной рубашкой. Милиционерша, к этому времени уже разомлевшая не хуже каймана и совершенно переставшая замечать, что творится вокруг, от неожиданности взвизгнула на всю Дерибасов скую и отпрыгнула назад с проворством кошки, на которую выплеснули ведро воды.

– Что за шутки?! – возмущенно вопросила она с безопасного расстояния.

– Это не шутки, – грустно ответил Костя Шекель, пересаживая на плечи напарнику сопротивляющуюся обезьяну, – это Генин тезка. Можно сказать, родственник. Гена, позаботься о братишке, а мне надо отскочить на часок. Надумаешь пойти домой, возьми такси. В автобус не лезь, а то будет, как прошлый раз…

Пока Гена приходил в себя и силился подобрать наиболее подходящие к случаю слова, Костя ободряюще похлопал его по плечу, повернулся к нему спиной и поспешил туда, где час назад оставил свою машину.

* * *

Закончив разговор, Лысый рассеянно сунул мобильник в карман промасленного рабочего комбинезона и оглянулся. Валек уже выключил сварочный полуавтомат и сматывал кабель на фанерную бобину, а Горлач с Дэном возились и кряхтели, пристраивая на место капот. Сложный процесс перебивки серийных номеров на угнанном позавчера «мерседесе» был, можно сказать, завершен, оставалось только установить на места снятые детали и окончательно отмыть кровавые пятна с обивки салона и кожаных сидений. Эта чисто механическая работа не требовала его присутствия, но была необходима: покупателю не нужна тачка, салон которой выглядит так, будто в нем зарезали свинью.

Дэн, работавший с ними совсем недавно и еще не успевший как следует освоить тонкости нового для него ремесла, прищемил палец капотом и зашипел, как рассерженный кот.

– Больно? – с деланым сочувствием спросил у него Лысый. – Есть классный рецепт: берешь молоток и со всей дури лупишь по другому пальцу. Гарантирую, что этот сразу болеть перестанет.

– Очень смешно, – одной рукой поддерживая на весу тяжелый капот и озабоченно разглядывая пострадавший палец, сердито проворчал Дэн. – Чем зубы скалить, лучше бы помог.

– Валек поможет, – сказал Лысый. – Хотя я с такой работой один справляюсь за полторы минуты. Короче, учись, мой сын; наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни…

– Это типа поэзия? – пренебрежительно поинтересовался Дэн.

Он был совсем молодой и еще не научился с ходу врубаться, где, когда и перед кем можно хорохориться, а где лучше помолчать в тряпочку.

– Типа да, – сказал ему Лысый. – Проза – это то, как ты порешься с этим капотом.

Валек откатил тяжелый полуавтомат в дальний угол гаража и, закуривая на ходу, подошел к Лысому.

– Звонил кто? – спросил он, глядя на напарника поверх сложенных лодочкой, черных от въевшейся смазки ладоней.

– Конь в пальто, – проинформировал его Лысый. – Заканчивайте без меня, а мне надо по-быстрому мотнуться в одно местечко.

Валек выпустил изо рта облако дыма и сквозь него вопросительно посмотрел на Лысого. Тот утвердительно прикрыл глаза.

– Да, – сказал он, – чуть не забыл. Если Лещ или его пацаны пригонят «пассат», который этот хмырь из Ялты заказывал, сразу ставьте его в бокс. Номера снимите, салон проверьте, багажник – ну, короче, стандартная процедура. Да не забудьте на сиденье что-нибудь постелить, самим же потом чистить придется!

– А ты с концами, что ли? – вполголоса поинтересовался Валек, поверх плеча Лысого глядя прищуренными глазами куда-то в пространство.

– Не думаю, – ответил Лысый. – Хотя это такое дело, что наперед не скажешь. Ну, ты ж в курсе.

– Угу, – сказал Валек.

– Валек! – позвал Горлач. – Ну, ты идешь или нет? Перекуривать мы и сами умеем!

– Да, уж это-то вы умеете, – едва слышно пробормотал Валек и, обернувшись через плечо, крикнул: – Иду!

Он сделал последнюю глубокую затяжку, растоптал длинный окурок и, шаркая тяжелыми кирзовыми башмаками по грязному бетону, удалился в глубь гаража. Лысый задумчиво поглядел ему вслед, а потом, спохватившись, что время уходит, начал стаскивать с себя тяжелый от пропитавшего ткань машинного масла комбинезон.

Примерно в это же время похожие телефонные звонки получили еще несколько человек, и все они, побросав свои дела, спешили на зов. Хозяин собирал бригадиров на производственное совещание, а это означало, что у него на примете есть очередное выгодное дельце.

Глава 5

Щедрое солнце, пробиваясь сквозь переплетение виноградных лоз, светлыми пятнами ложилось на каменные плиты, которыми был вымощен двор, и на выскобленные добела доски длинного, вкопанного в землю стола. Его лучи отражались от расставленной по столу немудреной посуды, и солнечные зайчики весело дрожали на оштукатуренной стене дома и на сложенном из неотесанного местного камня заборе. В свежем воздухе вкусно пахло жарящимся на углях мясом, дымком и недавно вскопанной жирной, плодородной почвой. Большая, оплетенная лозой бутыль с домашним вином, описав круг, вернулась во главу стола; солнце, пройдя сквозь полные стаканы, зажгло в их глубине рубиновый огонь.

Сидевшие вдоль стола мужчины, числом пять, хоть и не являлись родственниками, были похожи, как братья – если не как родные, то, по крайней мере, как двоюродные. Высокие и коренастые, густоволосые и щеголяющие загорелыми лысинами, бритые и бородатые, все они были смуглы, черноволосы и темноглазы. Двое носили полные комплекты полевого армейского камуфляжа, вплоть до высоких ботинок натовского образца, а остальные трое ограничились какой-нибудь одной деталью туалета, размалеванной черно-коричнево-зелеными камуфляжными разводами. На бедре у каждого висела потертая кожаная кобура, откуда выглядывала рукоятка пистолета, а один из участников этого застолья и вовсе явился в гости с автоматом, который в данный момент скромно стоял в сторонке, прислоненный к стволу персикового дерева. Хотя имена этих людей не числились в списках личного состава ни одной из существующих ныне армий, оружие они носили, не скрываясь. Натовские миротворцы теперь редко заглядывали в здешние края, а когда заглядывали, старались не высовывать носа из-за брони – это было небезопасно, а они больше всего на свете дорожили своими драгоценными, высокооплачиваемыми шкурами.

Женщина в черном бесформенном платье, до самых глаз укутанная темным платком, бесшумно ступая, не поднимая глаз, приблизилась к столу и водрузила посередине большое деревянное блюдо с дымящейся, сочащейся прозрачным жиром бараниной.

– Ступай, – сказал ей один из сидевших за столом мужчин, одетый по-домашнему – в камуфляжные бриджи, линялую клетчатую рубашку на голое тело и опорки резиновых сапог, в сочетании с которыми пистолетная кобура смотрелась довольно-таки странно. – Нам надо поговорить.

Женщина удалилась так же бесшумно, как и пришла, но ее муж, новый хозяин этого покинутого сербскими беженцами дома, не спешил начинать разговор, поскольку первую скрипку здесь играл вовсе не он.

Мужчины молча выпили вина и принялись за мясо, изредка выжидательно поглядывая на своего вожака – гладко выбритого человека лет сорока, в котором даже опытный физиономист ни за что не признал бы того самого ловкача, который под видом Слободана Драговича расстрелял в гостинице «Россия» итальянского чиновника Манчини. Длинных волос, бороды, усов и шрама на левой щеке как не бывало; исчезла даже характерная горбинка, некогда придававшая его носу неотличимое сходство с носом покойного Драговича. Он ел быстро, но аккуратно, запивая мясо вином и за отсутствием такой роскоши, как салфетки, вытирая жирные пальцы носовым платком. Его земляки и коллеги были людьми попроще и потому использовали для той же цели собственную одежду, благо на пестром камуфляжном фоне жирные пятна почти не выделялись.

Из дальнего угла двора за едоками наблюдала лохматая дворняга. Она лежала на земле под розовым кустом, то и дело нетерпеливо перебирая лапами, нервно зевая и поскуливая. Со свисавшего наружу из открытой пасти розового языка на землю прозрачной струйкой стекала слюна: собаку сводил с ума запах жареного мяса, но подойти к столу она боялась, поскольку хорошо видела оружие и прекрасно знала, что это такое. Она была одной из немногих своих сородичей, кому удалось пережить боевые действия в этой местности, а такой опыт способен сделать мудрым даже самого глупого пса.

Утолив голод, мужчины закурили. Пока что за столом не прозвучало ничего, кроме неопределенных междометий и ни к чему не обязывающих высказываний о погоде, но все знали, что собрали их здесь не просто так, а по делу. Это радовало; в прошлом все они владели разными профессиями, занимались разными делами, но, когда аллах вложил в их руки оружие, поняли: вот это и есть то, ради чего они родились. Активных боевых действий пока что не предвиделось – мешали миротворцы, – и прирожденные убийцы, собравшиеся за этим столом, успели основательно соскучиться по любимому делу.

– Есть новая информация из Москвы, – негромко произнес вожак, затянувшись длинной коричневой сигаретой.

– Твой друг в Москве стоит тех денег, которые ты ему платишь, – заметил кто-то из сидевших за столом, и все остальные негромко, пренебрежительно рассмеялись. Так смеются над своими лакеями не слишком умные, сами совсем недавно выбившиеся из лакеев хозяева; так смеются урки в лагерном бараке, наблюдая за тщетными попытками новичка сойти за своего и одновременно угодить всем и каждому, от пахана до последнего шныря, между которыми бедняга пока не видит существенной разницы.

– Это верно, – сказал вожак. – На самом деле он стоит больше, но сам об этом не догадывается.

Участники застолья снова рассмеялись. Услышав смех, свидетельствовавший о хорошем расположении духа, собака под розовым кустом нервно зевнула, потянулась, далеко выбросив передние лапы, и переместилась на несколько сантиметров ближе к людям. Потом нерешительно приподнялась, нюхая напоенный сытным мясным ароматом воздух, потопталась на месте и, поджав хвост, вернулась в углубление под кустом – страх перед оружием оказался сильнее голода, да и не так уж она была голодна, чтобы рисковать жизнью ради пары обглоданных бараньих ребрышек.

– Так что поведал тебе твой московский друг, уважаемый Золтан? – спросил хозяин дома, густо дымя сигаретой и сквозь дым с пытливым прищуром глядя на вожака.

– Он подтвердил прежнюю информацию, – сказал Золтан. – Наш замысел не дал ожидаемого эффекта. Русским удалось замять скандал. Думаю, у них бы ничего не вышло, если бы этого не хотели сами итальянцы.

– Клянусь аллахом, я не понимаю неверных, – задумчиво произнес коренастый бородач с обширной лысиной на макушке. – Этот Берлускони – разве он не такой же человек, как все? Конечно, положение не позволяет ему поехать в Москву и застрелить Путина, но продолжать вести с ним дела, как будто ничего не случилось… Нет, этого я не понимаю!

– Поэтому ты сидишь здесь, и твои штаны прохудились сзади, а Берлускони возглавляет кабинет министров, – ответил ему Золтан. – Большая политика глуха к голосу крови, запомни это на будущее. Мы допустили ошибку, но ее еще не поздно исправить.

– Ты опять об этой выставке? – пренебрежительно уточнил бородач, положение которого позволяло ему говорить с Золтаном почти на равных.

– Да, – терпеливо подтвердил Золтан, – именно о ней. Пойми, уничтожив того итальянца, мы нанесли обиду Берлускони, который обязан хотя бы делать вид, что ставит интересы страны выше своих личных. Это могло сработать, но не сработало. А если мы сумеем уничтожить эту груду испачканного краской полотна, кровная обида будет нанесена всей России…

– Ты уже говорил об этом, – перебил Золтана разговорчивый бородач. Остальные молчали, прислушиваясь к спору, и по их лицам было невозможно понять, к какому из двух мнений они склоняются. – И я с тобой не спорил. Не спорю я с тобой и сейчас. Но скажи, во имя аллаха, зачем снова обсуждать то, что уже решено? Перехватить в горах один несчастный грузовик, облить его бензином и поджечь – да с такой работой любой из наших людей способен справиться в одиночку!

– Я не совсем с тобой согласен, – ответил Золтан. – Зато русские, похоже, думают точно так же, как ты.

– Они отменили выставку? Тем лучше! Сэкономим десяток патронов.

– Выставку не отменили, и сэкономить патроны нам вряд ли удастся. Дело в том, что картины решено отправить морем.

Бородач озадаченно поскреб лысину.

– Морем?

– Здесь что, эхо? – спросил Золтан. – Да, вот именно, морем! Из России через Украину до Одессы, а оттуда морем до самого Пьомбино. Никаких таможен. Никаких гор. Никаких перевалов. Никаких засад. Очень удобно и почти совершенно безопасно. Средиземное море полностью контролируется военными кораблями НАТО. Теоретически мы можем проскочить мимо них на рыбацких лодках или быстроходных катерах и попытаться захватить русское судно, но этот вариант может рассматриваться только в качестве запасного.

– По-моему, это вообще не вариант, – задумчиво пробормотал бородач.

– А что ты предлагаешь?

– Отказаться от этой затеи.

– Отказаться?! Хорошо, давай откажемся. В самом деле, в Риме и так навалом картин. Что изменится, если их станет немного больше? Только учти, что вслед за картинами, как правило, едут дипломаты, за дипломатами – промышленники и торговцы, а позади них незримо, но неотлучно присутствуют военные. Ты и оглянуться не успеешь, как прямо здесь, – Золтан с силой постучал указательным пальцем по крышке стола, – на этом самом месте, всем будут распоряжаться русские миротворцы. Ты знаешь, на чьей стороне их симпатии, и можешь не сомневаться: когда хозяин дома, в котором ты сейчас живешь, вернется и захочет перерезать тебе глотку, они отвернутся и подождут, пока он закончит.

Бородач с силой провел ладонью по лысине, как будто пытаясь пригладить несуществующие волосы.

– Все это мне известно, – с горечью сказал он, – но я не вижу, что тут можно сделать. Поверь, я не трушу. Я готов выйти в море и попытаться перехватить или даже утопить русский корабль, но что получится из этой затеи, известно одному аллаху.

– Повторяю, нападение на корабль может рассматриваться только в качестве запасного варианта, – жестко произнес Золтан. – И дело даже не в натовских кораблях, которым давно уже стало тесно в Адриатике. Дело в том, что гибель картин в море спишут либо на несчастный случай, либо на нападение пиратов – скорее всего албанских. Картины нужно уничтожить на итальянской территории.

Бородатый с сомнением покачал головой. Хозяин дома никак не выразил своего отношения к этому безумному плану: он задумчиво смотрел в свой пустой стакан, любуясь игрой солнечных лучей в стеклянных гранях. Строить планы и прогнозировать развитие ситуации он не привык; он хорошо умел стрелять, отменно управлялся с ножом и мог толково, хладнокровно командовать небольшой группой даже в самых сложных боевых условиях. Поэтому в данный момент он просто ждал, к какому решению придут умные головы. Ему было безразлично, что жечь: грузовики с картинами, пустующие дома или автобусы с живыми людьми, лишь бы это было одобрено командирами, шло на пользу будущей великой Албании и способствовало росту его личного благосостояния. Красивыми словами он никогда не прикрывался, поскольку просто не умел их произносить и не понимал, зачем это нужно: кровь всегда кровь, деньги всегда деньги, как их ни назови, а правых и виноватых рассудит на том свете всемогущий Аллах.

– Действовать на итальянской территории нам еще не приходилось, – выражая общее мнение, осторожно заговорил бородач. – Если русские отправляют выставку морем, значит, они что-то заподозрили. Думаю, они поделятся своими опасениями с итальянцами, и те прямо в порту возьмут грузовик под усиленную охрану, мимо которой муха не пролетит. Нет, уважаемый Золтан, твоя затея кажется мне безнадежной. Мы только зря потеряем людей и погибнем сами, а потом нас посмертно обвинят в терроризме, и тогда миротворцы – неважно, натовские или российские, – войдут в каждый дом, отсюда и до самой границы с Грецией. Разве это будет хорошо для нашего народа? Нас не просто выбросят из Косово и Метохии; чужие танки будут стоять на улицах Тираны, и чужие солдаты будут бесстыдно заглядывать нашим женам под платки. Ты этого хочешь, уважаемый Золтан?

– Ты не можешь знать, чего я хочу, – надменно ответил Золтан, – зато я отлично вижу, чего хочешь ты. Ты хочешь сидеть под лозой, запивать баранину молодым вином и, похлопывая себя по животу, рассказывать женщинам, какой ты герой. Чаша поражения горька, но бывают люди, чей желудок просто не в состоянии переварить победу.

Коричневые кулаки бородача сжались так, что побелели костяшки.

– Уважение, которое я испытываю к тебе, – прожигая Золтана свирепым взглядом из-под насупленных бровей, сквозь зубы процедил он, – не дает тебе права меня оскорблять.

– А это было оскорбление? – преувеличенно изумился Золтан. Его правая рука уже давно лежала не на столе, а на бедре, поближе к расстегнутой кобуре. – Мне казалось, что я всего лишь излагаю твою собственную точку зрения. Кто хочет сделать дело, ищет для этого способы; кто не хочет – ищет причины, чтобы ничего не делать. Но если я ошибся, прошу меня извинить. Мы пришли сюда не для того, чтобы ссориться, и я последний, кто хотел бы тебя обидеть.

– Ты знаешь, что я хоть сейчас готов идти в бой, – понемногу остывая, проворчал бородач. – Я не боюсь умереть, но должна же быть от моей смерти хоть какая-то польза! Ты держишься так уверенно, как будто видишь яркий свет там, где остальные беспомощно блуждают в кромешном мраке.

– Имеющий глаза да увидит, – сказал Золтан. – Ведь на самом деле все очень просто! Я не предлагаю объявить войну Италии и взять штурмом Пьомбино. Наши люди должны въехать в Италию в кабине грузовика с картинами, только и всего.

Люди за столом зашевелились, послышались удивленные возгласы.

– Если уже на корабле выставку будут сопровождать не российские водители, а наши люди, – продолжал Золтан, – им не составит никакого труда начинить машину взрывчаткой. Очутившись на итальянской земле, они приведут взрывное устройство в действие и постараются уйти как можно дальше, прежде чем оно сработает. Итальянцы обвинят русских в неспровоцированном теракте, а русские потребуют вернуть им в целости и сохранности выставку, стоимость которой не поддается оценке. Вернуть картины итальянцы не смогут, поскольку те давно развеются по ветру с дымом, а русские не смогут доказать, что взрыв – не их рук дело. Русский грузовик с русскими водителями, приплывший из России на русском корабле… Ведь не Аллах подложил в него взрывчатку, верно?

– Ха! – просияв, воскликнул бородач, но тут же снова впал в задумчивость. – А как наши люди попадут в кабину грузовика?

– Я думаю, проще всего это будет сделать в украинском порту, – сказал Золтан и, вынув из планшета карту, расстелил ее на столе. – В дороге они вряд ли станут останавливаться и наверняка будут вооружены. Трасса там оживленная, проходит по открытой местности, так что незаметно завладеть машиной нам не удастся. К тому же их скорее всего будет сопровождать полицейский эскорт. Зато в порту им так или иначе придется провести от нескольких часов до нескольких суток. Порт торговый, охраняется слабо. Значит, наша задача сводится к тому, чтобы тихо, не поднимая шума, проникнуть на территорию порта и убрать двоих водителей. По-моему, это совсем несложно. Взгляните, это вот здесь.

Золтан ткнул в карту кончиком ножа. Четыре головы склонились над картой, чтобы прочесть название места, избранного их предводителем для проведения дерзкой операции. Острие ножа упиралось в маленький кружок на побережье Черного моря, недалеко от Одессы, помеченный условным изображением якоря и надписью «Ильичевск».

* * *

До открытия бильярдной оставалось еще почти четыре часа, но небольшая стоянка, специально оборудованная для посетителей, была полна машин. Немного в стороне, у бровки тротуара, прямо под знаком «Остановка запрещена», стояла броская черно-белая «девятка» дорожно-патрульной службы с гербом города Одессы на капоте и передних дверцах.

Двери заведения были заперты, пластинчатые металлические шторы опущены, преграждая доступ в помещение не только дневному свету, но и нескромным взглядам прохожих. Внутри, в искусственном полумраке, разбавленном светом ярких ламп под продолговатыми, отдаленно напоминающими гробы абажурами, негромко переговаривалась, от нечего делать лениво катала по зеленому сукну разноцветные шары, курила и попивала выставленный хозяином коньяк довольно пестрая публика. Людей было не так много, человек восемь, от силы десять; общее внимание привлекал милицейский китель с блестящими пуговицами и нашивками, перекрещенный белой портупеей, легко различимый даже в полумраке. Леща здесь хорошо знали и все-таки побаивались.

Лещ сидел в углу, мрачно курил и подливал себе коньяку, хотя был мало того, что на дежурстве, так еще и за рулем. В темноте за пределами световых конусов вспыхивали огоньки сигарет, табачный дым слоями плавал под лампами, откуда-то доносился негромкий, монотонный гул вытяжной вентиляции. Кондиционер пока не включали – экономили моторесурс в ожидании летней жары, – и в помещении было душновато. Время шло; Лещ, которого в любую минуту могли вызвать по рации, начинал нервничать и поглядывал на часы.

Наконец тяжелая портьера в дальнем углу просторного помещения шевельнулась, и на ее темном фоне возник человек в светлом полотняном костюме. Внешне хозяин бильярдной немного напоминал писателя-сатирика Михаила Жванецкого, разве что был помоложе и стройнее. Звали его Львом Борисовичем; помимо этой бильярдной, он содержал еще немало всякой всячины, владел кое-какой недвижимостью, исправно платил со всего этого добра налоги и числился в уважаемых, солидных бизнесменах.