Текст книги "Слепой. Обратной дороги нет"

– Приветствую вас, господа, – сказал он в мгновенно наступившей при его появлении тишине. – Все собрались? Да, вижу, что все. В таком случае перейдем непосредственно к делу.

Отведя руку в сторону, он щелкнул пальцами, и кто-то почти невидимый в полумраке подал ему широкий круглый бокал, на дне которого темным янтарем поблескивал и переливался коньяк. Лещ, у которого вдруг окончательно испортилось настроение, подумал, что коньяк в бокале у Льва Борисовича наверняка хороший, дорогой, а не то свиное пойло, которым он всегда угощает своих помощников.

– Есть работенка, – продолжал Лев Борисович, пригубив коньяк и поставив бокал на зеленое сукно бильярдного стола. – Причем такая, какой мы до сих пор еще ни разу не имели.

Этого он мог бы и не говорить, поскольку сам факт одновременного присутствия всех этих людей на данном совещании являлся беспрецедентным. Кое-кто из них до сегодняшней встречи даже не подозревал, что все они работают на одного человека и являются частью одной команды. Значит, намечалось что-то воистину небывалое.

– Хочу сказать вам сразу, друзья мои, – говорил между тем Лев Борисович, – что дело это сулит очень солидную прибыль. И, как всякое прибыльное дело, связано с риском. Поверьте, я не шучу. Там может быть горячо. Очень горячо. – Он снова приложился к бокалу и обвел присутствующих внимательным взглядом из-под припухших, словно от хронического недосыпания, век. – Поэтому, пока я не сказал ничего конкретного, любой из вас имеет право отказаться от доли и покинуть помещение.

Лещ откинулся на спинку стула, окончательно уйдя в тень, и, на всякий случай опустив голову, криво улыбнулся. Неизвестно, кто как, а капитан Полещук слышал подобные предложения не впервые и знавал людей, которые имели глупость на них клюнуть. Бывали такие – осторожные, считавшие, что синица в руках лучше, чем шконка в камере. И где они теперь? Могилы их сорной травой поросли… Это у тех, кто их вообще имеет, могилы. А некоторым и того не досталось, потому что море – вот оно, под боком…

Желающих покинуть помещение не нашлось, из чего следовало, что старик Дарвин был-таки прав, когда трепался про естественный отбор: дураки в окружении Льва Борисовича уже перевелись, вымерли.

– Ну, раз тут все свои, – с едва заметной змеиной улыбочкой продолжал Лев Борисович, – можно поговорить начистоту. Дело, мальчики, такое, что после него любой из нас сможет с чистой совестью уйти на покой. Скоро, буквально на днях, в Ильичевский порт прибудет сухогруз, на борту которого находится крупная партия сырья для производства кое-каких веселых лекарств – ну, наподобие тех, за которыми так охотятся эти несчастные люди, наркоманы.

– А, колеса, – блеснул сообразительностью кто-то из присутствующих.

– Я сказал, сырье, а не таблетки, – поправил Лев Борисович. – Понимаете: сырье!

– Сырье, – тупо повторил все тот же сообразительный гражданин. – Какое сырье?

Лещ немного подался вперед, вытянул шею и повернул голову, чтобы разглядеть этого барана. Бараном оказался Репа – бригадир гопников, по наводке из порта тормозивших на трассе фуры с ценными грузами. Одно время Лещ работал с Репой и очень его не любил – это была тупая кровожадная скотина, по сравнению с которой даже отморозок Запятая выглядел ангелом с тремя высшими образованиями.

– Сырье – это то, из чего делают таблетки, – терпеливо пояснил Лев Борисович.

– Ну?

– Ну, а из чего, по-твоему, делают таблетки, от которых наркоманы ловят кайф?

– А я знаю? Из наркоты, что ли?

– Умница, Репа. Совершенно верно. То есть через три-четыре дня прямо здесь, у нас под боком, окажется несколько тонн чистейшего наркотика. Партия закуплена правительством для медицинской промышленности.

– Вот не знал, что у нашего правительства есть такие бабки, – проворчал кто-то.

– Бабки есть у любого правительства, – сказал Лев Борисович, – и притом немалые. Другое дело, что правительство не всегда в этом признается. Это как с нищими: когда у тебя есть настроение, ты им подаешь, а когда не в духе, говоришь: «Отвали, денег нет». А в данном случае правительство раскошеливается недаром, оно рассчитывает на очень солидную прибыль. Ведь если упростить ситуацию до предела, что такое производство наркосодержащих препаратов, как не розничная торговля наркотой? Только уличные толкачи разводят свое зелье в других пропорциях, кладут туда чуть меньше наполнителя. А что такое таблетки? Смешай щепотку наркотика с тремя килограммами мела и штампуй дорогое снотворное, упаковка которого стоит, как грамм чистого кокаина…

– Серьезное дело, – откашлявшись, солидно пробасил кто-то. – А это не фуфель? Откуда информация, Борисыч?

Лещ в своем углу покачал головой: вот так вопрос! Он-то знал, откуда, но не признался бы в этом ни за какие деньги. Борисыч очень дорожил своим информатором в порту и берег его как зеницу ока, так что знать о Тарасюке было попросту небезопасно.

Лев Борисович тоже оценил прозвучавшую реплику по достоинству.

– Руки у тебя золотые, Лысый, – сказал он с отеческой улыбкой. – Вот ими и работай. А насчет информации не беспокойся, информация надежная. К тому же я ее перепроверил. Действительно, покупка сделана и оплачена Минздравом. Сразу же после разгрузки и растаможки сырье будет отправлено на центральную базу хранения, откуда потом по мере необходимости будет распределяться между фармацевтическими заводами. Принимая во внимание характер груза, можно ожидать, что процесс растаможки не займет много времени. Думаю, товар пролежит на таможенном складе не больше суток. Поэтому действовать нам придется быстро, мальчики. Очень быстро и очень, очень решительно… Ты что-то хочешь сказать, Репа?

– Не понимаю, зачем весь этот базар, Борисыч, – откашлявшись, прогудел из своего угла Репа. – Впервой нам, что ли, портовые грузы перехватывать? Куда там его повезут – в Киев, что ли? Подождем на трассе, тормознем, водилу – в бурьян, фуру – налево… Двое пацанов справятся. Ну, от силы трое…

«Идиот, – подумал Лещ, выковыривая из пачки сигарету. – Справится он…»

– Спасибо, Репа, – вежливо поблагодарил Лев Борисович. – Мнение одного эксперта, специализирующегося на дорожных работах, мы выслушали. Я думаю, не помешает послушать и другого, чтобы нас никто не обвинил в предвзятости. Итак, Репа предлагает выслать наперехват фуре машину с его мальчиками, убрать водителя и, как обычно, увести фуру с товаром на хутор. Василий Григорьевич, как вам нравится это предложение?

Лещ не сразу понял, что хозяин обращается к нему. Сообразив это, он осторожно вынул изо рта так и не зажженную сигарету, опустил руку с зажигалкой и сказал:

– Это хрень собачья, а не предложение. Фура с наркотиками… Я о таком как-то даже и не слыхал. Но можно предположить, что охранять ее будут – о-го-го! И в правительстве, и в порту, и в нашем главном управлении сидят все-таки не бараны и не дети малые. Понимают, наверное, какой лакомый кусок на дорогу бросают. Такой кусок только ленивый не подберет. Поэтому у водителей будет оружие. Будет милицейский эскорт. Я бы не удивился, если б впереди этой фуры пустили машину с солдатами или даже БТР. Или даже два. И что ты станешь делать, – добавил он, обращаясь уже непосредственно к Репе, – когда увидишь впереди грузовика эту дурищу? Прижмешь ее к обочине своей «маздой»? Колесо ей прострелишь? Так у нее колес много, а она тебе в ответ так стрельнет, что твои бараньи мозги по всей трассе, до самого Киева, полетят!

Наступила тишина. Даже Репа молчал, оставив без внимания «бараньи мозги» и все прочее – похоже, представил себе все в деталях. Он, баран, привык, что на дороге ему бояться некого. Считал себя королем трассы и не понимал дурьей своей башкой, что так будет не всегда. А тут вдруг дошло до него, что на дороге можно столкнуться не только с небритым дальнобойщиком, у которого из оружия одна монтировка да еще, может, перочинный ножик, а с кем-нибудь посерьезнее, вот язык-то и отнялся…

Лев Борисович тоже молчал, давая присутствующим возможность спокойно осмыслить услышанное. В этой мертвой тишине, нарушаемой только ровным гудением вентиляции, Лещ хлопнул рюмку коньяка и все-таки зажег сигарету. Ему самому вдруг сделалось не по себе от собственного выступления. Дело и впрямь обещало быть горячим, а тот факт, что его позвали на это совещание, красноречиво свидетельствовал, что Лев Борисович считает участие Леща необходимым. А то, что считает необходимым Борисыч, все остальные смело могут считать неизбежным…

– Вот так, – мягко и вкрадчиво прозвучал в тишине голос главаря. – Думаю, с этим мнением согласны все, даже уважаемый Репа. Кто мы такие, чтобы спорить с экспертом, да еще официальным представителем власти? Да я и сам думаю, что перехватывать фуру на дороге – дело мертвое. Пойдет она, конечно, днем и пойдет с сопровождением, так что… Словом, отбить мы ее, может, и отобьем, но времени на то, чтобы ее хорошенько спрятать, у нас уже не останется. Тут вам не Россия и не Белоруссия, до ближайшего нормального лесочка несколько часов езды по голому месту. Перекроют дороги, поднимут парочку вертолетов, и будем мы как на блюдечке! А от дела отказываться жаль, потому что это десятки миллионов. А может, если хорошенько посчитать, и сотни. Если, к примеру, заняться розничной торговлей самим, тогда точно сотни миллионов. Да не гривен, а долларов. Или евро, если кому-то эти фантики больше нравятся.

Бригадиры молчали. Каждый из них, если б захотел, мог себе позволить прикуривать сигареты от стодолларовых бумажек. Тысяча баксов для них была мелочью на карманные расходы, десять тысяч – суммой, едва достойной упоминания в компании себе подобных, но вести счет на миллионы они все-таки не привыкли.

Бригадиры молчали, и Лев Борисович тоже молчал, давая заманчивой мысли о суммах со многими нулями просочиться в их мозги. И эта мысль, как концентрированная кислота, разъедала последние защитные барьеры – скепсис, осторожность, страх перед наказанием, благоразумие. Каждый уже подсчитывал в уме свою долю и потихонечку начинал прикидывать, как бы ему получить побольше. Лещу, например, путь к увеличению собственной доли виделся только один: сделать так, чтобы в живых осталось как можно меньше участников предстоящего налета. При этом капитан Полещук отлично понимал: Борисыч один умнее их всех, вместе взятых. К тому же главный наверняка уже все обдумал и все решил, распределил роли и предначертал судьбы: кому бабки, а кому – безымянная могила в степи. Правда, Лещ надеялся, что ему, офицеру милиции, нужному и даже необходимому человеку, в планах Борисыча отведена какая-нибудь значимая миссия. Но понимал он и другое: каждый из присутствующих надеется на то же самое, и, что хуже всего, надеется не без некоторых, порой очень веских оснований.

И еще Лещ, как и все присутствующие, понимал: на дело идти придется, несмотря ни на что. И не потому, что отказа Борисыч не простит, а потому, что, даже избежав каким-то чудом его мести, никогда не простишь себя сам. А что, если дело, от участия в котором ты сдуру отказался, выгорит? Что, если все его участники вернутся по домам живыми и здоровыми и получат хренову тучу бабок, а ты, дурак, останешься с голой ж… на морозе? Тут никакого Борисыча не понадобится – сам застрелишься, и на могиле твоей пьяные могильщики поставят камень с надписью «Мудак».

– Короче говоря, – нарушил молчание Лев Борисович, – я тут подумал немного, покумекал и решил, что выход у нас с вами, ребятки, один: надо брать таможенный склад.

По залу пронесся легкий шепоток, похожий на дуновение ветерка в жаркий штилевой полдень. Предложение было неожиданное, хотя, если подумать, вполне резонное. И еще чудилось в нем что-то ностальгическое, насквозь проникнутое блатной романтикой начала прошлого века, милой сердцу каждого уважающего себя одессита. Вооруженный налет на портовый таможенный склад – это в духе Сони Золотой Ручки и незабвенного Леньки Пантелеева.

– «Раз пошли на дело, выпить захотелось», – вторя мыслям Леща, едва слышно пробормотал себе под нос сидевший недалеко от него Костя Шекель.

Костя приобрел некоторую известность, а вместе с нею и свою теперешнюю кличку, в возрасте пятнадцати лет, когда провернул уникальную по нахальству и рентабельности валютную операцию. Папа Кости Шекеля имел несчастье выучиться на инженера, а после того оказался еще и настолько недалек, что всю жизнь честно работал по специальности. Инженером он был, надо полагать, неплохим, раз еще в начале восьмидесятых, когда его сыночка Кости даже в проекте не намечалось, руководство отправило его в далекую Монголию возводить что-то большое и железное, совершенно тамошним скотоводам ненужное. Из этой командировки Костин папа привез автомобиль «Жигули» престижной шестой модели, три тюка разного барахла и в качестве памятного сувенира сигаретную картонку, туго набитую монгольскими тугриками.

Папа отдал богу душу, когда сыну исполнилось двенадцать. Папа помер, а тугрики остались. Костя наткнулся на них, когда в мамино отсутствие рылся в комоде в поисках денег на портвейн, и очень обрадовался, думая, что нашел сигареты, – пачка-то была из-под «Данхилла»! Обнаружив в пачке вместо сигарет странные бумажки, подозрительно смахивающие на деньги, молодой человек довольно быстро придумал, что с ними делать. Для начала он, конечно, выяснил, что это такое, и убедился, что найденное им сокровище вообще ни черта не стоит. А убедившись, не долго думая впарил все это добро старому дурню Фиме Файбисовичу, который на склоне лет собрался-таки на историческую родину вместе с женой и двумя толстыми усатыми дочерьми, за всю свою долгую жизнь так и не удосужившись выучить иврит, – впарил под видом, сами понимаете, израильских шекелей. История эта получила широкую огласку, когда Фима прислал кому-то из своих старых знакомых письмецо с исторической родины. Среди всего прочего он просил передать пламенный привет тому юному поцу, который так красиво обул его в лапти. Чтоб он так жил, как Фиме пригодились его шекели…

– Работать будем ночью, по холодку, – снова заговорил Лев Борисович. – Порт охраняется слабо, но людей нам понадобится много – все, кого сумеем собрать. Товара несколько тонн, а погрузить его надо очень быстро. Видите, как все просто? Берем склад, подгоняем машину, грузим товар и линяем.

– В порту и ночью полно лишних глаз, – заметил кто-то.

– Ну и что? – сказал Лев Борисович. – Эти глаза давно привыкли видеть, как у пандуса таможенного склада загружаются машины. Мы не собираемся показывать этим глазам ничего нового, правда? А если эти глаза случайно заметят что-то, чего им видеть не стоило, нам никто не помешает их закрыть.

В этот исторический момент висевшая у Леща на портупее рация ожила, огласив зал громким хрюканьем и невнятным бормотаньем. Лещ поспешно прикрыл эту заразу ладонью и вопросительно взглянул на Льва Борисовича.

– Конечно, – сказал тот, – ступайте, Василий Григорьевич. Мы же понимаем – служба! Ваш участок работы мы с вами обсудим позже, с глазу на глаз.

– До свидания, – пробираясь к выходу, пробормотал капитан Полещук.

– Всего хорошего, – скаля в улыбке вставные челюсти, ласково напутствовал его Лев Борисович.

Глава 6

– Бьют барабаны, гремят барабаны, зовут барабаны в поход! – дурачась, пропел Глеб Сиверов.

Морщась от этих немузыкальных звуков, Федор Филиппович уже не в первый раз удивился, что такой завзятый меломан уродился настолько безголосым. Впрочем, генерал Потапчук был полностью согласен с мнением, вычитанным когда-то в книге без начала и конца, которую нашел на полке плацкартного вагона в поезде Москва-Барнаул: у каждого человека должен быть хотя бы один недостаток, что-то вроде дырки в способностях, чтобы окружающие могли считать его хорошим парнем и не испытывали по отношению к нему чувства собственной неполноценности. Недостатком Глеба Сиверова было неумение извлекать из своего организма мелодичные звуки, зато его многочисленные достоинства с лихвой искупали этот мелкий недочет.

– Эх, горною кручей на бой неминучий красный отряд идет! – не унимался Слепой.

Петь он не умел, зато с памятью у него был полный порядок. Не без труда генерал Потапчук вспомнил, откуда эта песня. Из фильма «Судьба барабанщика», который Федя Потапчук бегал смотреть в кинотеатр в возрасте, дай бог памяти… в общем, в довольно нежном возрасте.

Сиверов стоял посреди комнаты и, спустив до талии верхнюю часть комбинезона, прилаживал поверх майки ремни наплечной кобуры. Затянув последний ремешок, Глеб взял со стола и, подбросив на ладони, опустил в кобуру пистолет, который мог сойти за «Макаров» лишь издали и исключительно в глазах полного дилетанта. Федор Филиппович дилетантом не был и хорошо видел, что в руке у Слепого не «Макаров», а родственная ему восемнадцатизарядная «гюрза»; оставалось только гадать, где Глеб ухитрился раздобыть эту не слишком широко распространенную смерто-убойную пушку. Приходилось признать, что Глеб делится с начальством далеко не всеми своими секретами; это был не первый раз, когда Слепой покупал приглянувшийся ему ствол на черном рынке, и Федор Филиппович не мог вспомнить случая, чтобы он, хотя бы невольно, сдал своих явно криминальных поставщиков.

Застегнув кобуру, Глеб натянул на плечи верхнюю часть комбинезона и задернул молнию. Такое же, как и комбинезон, серое кепи с длинным козырьком дополнило картинку. На головном уборе, как и на груди комбинезона, было вышито схематическое изображение разлинованного параллелями и меридианами земного шара, по экватору опоясанного широкой лентой с четкой надписью «Спецтранс».

– Красавец, – сказал Федор Филиппович.

Глеб повернулся к зеркалу, придирчиво оглядел свое отражение и пренебрежительно поморщился.

– Терпеть не могу спецодежду, – сказал он. – Чувствуешь себя невольным участником процесса всеобщего оболванивания. Люди не должны быть одинаковыми даже на работе.

– Так считают далеко не все, – заметил генерал.

– Ну и зря, – сказал Сиверов. – Если человек не умеет работать, ему никакая спецодежда не поможет. А если умеет, это и без спецодежды видно. Одно хорошо в этом комбинезоне: сидит он на мне мешком. Во-первых, для морали полезно, потому что на такое чучело ни одна нормальная женщина два раза не посмотрит. А во-вторых, пистолета под ним не видно… Глупые, кстати, у нас законы. Вот ведет человек машину с ценным грузом, а защититься ему в случае чего нечем, кроме монтировки. Закон запрещает ему оружие носить. Бандитам тоже запрещает, но они носят, и хоть бы что.

Федор Филиппович промолчал, не желая принимать участие в этой безответственной болтовне. Далее, по идее, Слепой должен был произнести свою любимую цитату насчет того, что неважно, дескать, хорошие в стране законы или плохие, а важно лишь, выполняются ли они. И все это, между прочим, без всякого смысла – боже сохрани! Просто он обожает на досуге дразнить начальство…

– Приезжая в чужую страну, – торжественно провозгласил Глеб, – я не спрашиваю, хорошие или плохие в ней законы; я спрашиваю только, выполняются ли они.

– Ну, и как? – не удержался Федор Филиппович.

– Что «как»? – переспросил Глеб.

– Ну, отвечают тебе на этот вопрос?

– Молчат, сволочи, – с огорчением признался Сиверов. – Запираются! Но и так видно, что везде одно и то же. Один закон для стада, другой – для овчарок, тритий – для пастухов… А для волков вообще никакие законы не писаны.

– Эк, удивил, – сказал Потапчук, отметив про себя, что Слепому удалось-таки втянуть его в пустопорожний спор. – Так всегда было. И еще, наверное, долго будет.

– Вот я и говорю: волкам закон не писан, а овцам даже брыкаться запрещают.

Федор Филиппович сердито крякнул, поморщился и посмотрел на часы.

– У нас еще четыре минуты, – сказал Глеб, который все еще разглядывал себя в зеркало. Честно говоря, выглядел он в своем сером комбинезоне действительно не ахти – ни дать ни взять, американский или там французский мусорщик при исполнении. – А потом, увы, придется ехать, если не хотим опоздать.

– Без тебя машина не уедет, не беспокойся, – проворчал генерал.

– Не хотелось бы злить напарника в первый же день, – сказал Глеб. – Он и так не очень-то мне рад. Суровый мужчина! Форменный допрос мне устроил: сколько лет за рулем, да какой класс, да бывал ли за границей… Я сказал, что не бывал, и теперь он мне, как бы это сказать… ну, покровительствует, что ли. В общем, опекает неопытного юнца, учит уму-разуму, на путь истинный наставляет. Опоздаю – он мне такую головомойку устроит!

– Дай бог, чтоб это была самая большая твоя неприятность за весь рейс, – от души пожелал Федор Филиппович. – Что ты сказал Ирине?

– Которой? – спросил Глеб.

Он опять дурачился.

– Ирина Константиновна и так знает, куда ты едешь, – терпеливо произнес Федор Филиппович. – Мне интересно, что ты сказал жене.

– Раньше это вас не интересовало, – заметил Сиверов.

– А теперь интересует, – не вдаваясь в подробности, отрезал Потапчук.

Слепой невесело усмехнулся. Причина генеральского любопытства была ему, конечно же, ясна, хотя сам Федор Филиппович ни за что не признался бы даже себе, что просто-напросто боится. Боится, как бы прощальный разговор Глеба с Ириной Быстрицкой не стал последним…

– Ничего я ей не сказал, – признался Сиверов. – Как всегда. Да она и не спрашивала: надо – значит, надо, и никаких разговоров. Как в армии.

Федор Филиппович снова огорченно крякнул и посмотрел на часы.

– Да, – сказал Глеб, – пора.

Он взял стоявшую в кресле спортивную сумку и забросил на плечо широкий матерчатый ремень. Сумка выглядела легкой, хотя обычно, отправляясь в дальний путь, Глеб брал с собой целую кучу стреляющего железа. Впрочем, в последнее время он как-то научился обходиться без этого – повзрослел, что ли? Или жизнь как-то незаметно переменилась таким образом, что у Федора Филипповича почти отпала нужда в опытном ликвидаторе, зато возникла острая потребность в человеке, которому можно доверять? «То есть получается, что я его берегу, – с горькой иронией подумал генерал. – Да-а, это мощно завернуто! Если б меня кто-то так берег и опекал, я б такому опекуну давно уже башку отвинтил».

Сиверов уже стоял в дверях и с ожиданием смотрел на него: дескать, ну, чего стал? Федор Филиппович поймал себя на том, что ждет от Глеба каких-то особенных, прощальных слов, и мысленно одернул себя: ишь чего выдумал! Я тебе покажу прощаться! Все будет нормально, держите нервишки в узде, товарищ генерал…

Тяжелая стальная дверь закрылась за ними с глухим, каким-то похоронным стуком. Глеб четырежды повернул ключ, вгоняя в гнезда толстые ригели крабового замка, и небрежно, как ни в чем не бывало, бросил ключ в карман комбинезона. Федор Филиппович подумал: в случае чего в квартиру без автогена не попадешь – и тут же суеверно отогнал эту мысль.

Уже внизу, перед тем как сесть в машину, Глеб, угадав, о чем думает генерал, сказал:

– Да не волнуйтесь вы так, Федор Филиппович! Все будет нормально, я вам обещаю! Кто вам сказал, что все эти ужасы, которых мы с вами тут понавыдумывали, существуют на самом деле? Прогуляюсь до Рима и вернусь. Это ж не задание, а турпоездка!

– Это я уже где-то слышал, – вяло напомнил Потапчук. – Помнится, то же самое ты говорил зимой, перед отъездом в Австрию.

– Так то была Австрия, – легкомысленно откликнулся Глеб.

Он пожал Федору Филипповичу руку, бросил сумку на заднее сиденье такси, уселся сам и захлопнул дверцу. Машина зафырчала, выплюнула из выхлопной трубы облако сизого дыма и покатилась по тенистому, заросшему высокими старыми липами двору.

* * *

По телевизору показывали повтор юмористического шоу. Раньше эта программа Степану Денисовичу нравилась чуть ли не больше футбола, но сегодня ужимки телевизионных клоунов его только раздражали: были они какие-то совсем не смешные и предельно глупые. А ведь именно над этой серией он, помнится, хохотал до упаду – так, что выплеснул себе на грудь полстакана водки. Выходит, дело было не в шоу, а в настроении.

А оно у Степана Денисовича с некоторых пор было такое, что даже его Оксана Даниловна, которую, бывало, не удавалось заставить замолчать никакими средствами, предпочитала помалкивать и вообще держалась от супруга подальше. Он то молчал, никак не реагируя на ее скрипучие монологи, как будто не с мужем она разговаривала, а с печной заслонкой, то вдруг взрывался, как целая бочка пороху, и вполне мог запустить в голову чем-нибудь тяжелым. Третьего дня так и вышло; правда, Оксана Даниловна успела увернуться, и новенький электрический утюг фирмы «Ровента», вместо того чтобы пробить ей череп, высадил стекло в двери гостиной. Осколки жена подмела и выкинула, а остатки стекла так и торчали на прежнем месте, кривые и острые, как клыки. Третий день торчали, а Степану Денисовичу и дела не было…

Смотреть «Маски-шоу» стало уже совсем невмоготу. Тарасюк взял пульт дистанционного управления и, точно зная, что это не поможет, принялся переключать каналы. Каналов было уйма, но шла по ним какая-то сплошная чепуха. Первым делом он наскочил на программу про то, как в Виннице разоблачили и повязали группу милиционеров-оборотней. Про это Тарасюку смотреть, понятное дело, не хотелось, и он сердито ткнул пальцем в следующую кнопку.

Тут целовались, и не только. А главное, кто этим занимался-то? Китайцы, вот кто!

– А, чтоб тебя, – сквозь зубы произнес Степан Денисович и переключился на следующий канал.

Здесь показывали морской торговый порт – не Ильичевский, а какой-то заграничный, но разница была невелика. Какие-то люди бегали между горами тюков и штабелями ящиков и палили друг в друга из автоматического оружия. Потом камера показала стеклянную будку у въезда на территорию портовых складов. Стекла в будке были выбиты все до единого, а на полу среди залитых кровью осколков лежал убитый охранник в форменной одежде, с револьвером и дубинкой на боку.

– Да вы сговорились, чи шо?! – прорычал Степан Денисович и переключился обратно на «Маски-шоу».

Оказалось, что тут уже идет реклама: налоговые полицейские уговаривали Степана Денисовича заплатить налоги и спать спокойно.

Поняв, что проклятый ящик сегодня явно задался целью довести его до белого каления, Степан Денисович выключил его, встал и, шаркая домашними тапочками, отправился на кухню. Здесь он нацедил себе стаканчик домашнего вина из пластиковой бутылки, залпом его осушил, прислушался к своим ощущениям и понял, что не вино ему нужно, а водка, да и та вряд ли поможет.

Как и Глеба Сиверова, Степана Денисовича звали в поход гремящие барабаны. Только Тарасюк не хотел отправляться ни в какие походы. Да, он собирался бросить жену; это, конечно, тоже своего рода поход, но нельзя же сравнивать! Оставить с носом глупую бабу – это же совсем другое дело! Тоже, конечно, не очень-то красиво, но об этом пускай говорит тот, кто с ней не жил. Вот если бы убить требовалось ее, тогда было бы о чем подумать. Свои «против», конечно, и тут имеются, но ведь есть же и «за»! И чем дольше с этой грымзой живешь, тем больше этих «за» становится…

Но в том-то и беда, что убивать Оксану Даниловну не требовалось. Ни к чему это было, поскольку смерть ее, говоря научным языком, не принесла бы никакого экономического эффекта. Да еще пришлось бы тратиться на похороны, а это уже не положительный экономический эффект, а, наоборот, отрицательный. Но зато ее, язву, Степан Денисович взял бы к ногтю не без удовольствия. Да и она, видать, это чуяла, потому как дома теперь старалась бывать как можно реже. Вон и сейчас нету – к куме, видишь ли, пошла, телевизор смотреть. Как будто это невидаль какая-то – телевизор. Как будто своего нет…

Ну, ушла, и леший с ней. Без нее спокойней. А как насчет дела-то?

Кряхтя, Степан Денисович налил себе второй стакан вина и выцедил его весь до капельки. Легче все равно не стало. Идти в магазин за водкой не хотелось, а в доме беленькой не водилось, потому что Оксана Даниловна считала лишним тратиться на водку, когда в подвале полным-полно своего виноградного вина. Если бы водка, скажем, требовалась ей, она бы нашла сто причин, по которым в хозяйстве без водки – полный зарез. Буфет бы сверху донизу бутылками заставила и считала бы, что так и надо. А то, чего хочется мужику, хозяину, – это, понятное дело, баловство и полный, окончательный алкоголизм…

Сука.

Закурив сигарету, Степан Денисович предпринял ревизию кухонного хозяйства, хотя и без ревизии знал, что того, что ему требуется, здесь нет. Нет, искал он вовсе не водку, а что-нибудь такое… ну, словом, оружие какое-нибудь.

Ясно, оружие у него имелось – табельный пистолет системы Макарова, как у всех нормальных людей. Но это же надо совсем сойти с ума, чтобы… ну, того… в общем, из табельного. Нельзя, что ты! И думать не смей. Во-первых, баллистическая экспертиза, а во-вторых – шум, без которого велено обойтись.

Тут бы сгодилось что-нибудь вроде кинжала или обыкновенного охотничьего ножа. Но в охотниках Степан Денисович сроду не числился, потому что – на кого тут охотиться? На чаек? Свиней он тоже никогда не держал, колоть их ему не приходилось, так что ничего подходящего у него в хозяйстве, кажись, не было.

Были кухонные ножи, большие и маленькие, но разве ж это оружие? Степан Денисович взял самый большой, сжал в ладони и на пробу пырнул им воздух. Это оказалось неудобно, да и лезвие было слишком тонкое, гибкое. Вот наткнется ненароком на кость или там на пуговицу – что тогда? Заорет ведь, всю округу на ноги поднимет…

Топор? М-да…

Степан Денисович представил, как он, заместитель начальника службы безопасности Ильичевского порта, входит в караульное помещение с топором. Неважно, со своим старым колуном или с новеньким, только что из магазина, аккуратным плотницким топориком на светлом березовом топорище. Все равно это будет настоящий фурор. А главное, с него потом глаз никто не спустит – не из опасений каких-нибудь, а от простого человеческого любопытства: чего, дескать, этот больной выдумал?

Попыхивая сигаретой, Степан Денисович вышел на заднее крыльцо и задумчиво огляделся. Под крыльцом, в узкой щели между ступеньками и стеной кухни, которая углом выдавалась во двор, как водится, годами копился разный хлам, который и выбросить жалко, и к делу уже никак не приспособишь. Были тут гнилые, осклизлые, черные с прозеленью доски, дырявые тазы, щербатые, сточенные под самый обух ржавые топоры без топорищ, какие-то металлические прутья, облезлая железная спинка от кровати и еще много всякого барахла. Того, что искал Степан Денисович, тут точно не могло быть, разве что жена от большого ума выбросила.

Понимая, что это вряд ли и что он только даром тратит время, Степан Денисович все-таки пошевелил гнилой хлам под крыльцом – разумеется, безрезультатно. Осененный новой идеей, он пошел к гаражу, открыл давно нуждавшуюся в покраске хлипкую деревянную дверь и вошел внутрь.