Текст книги "Слепой. Обратной дороги нет"

Пистолет был не новый и явно не наш – тусклый, черный, с тонким стволом и плавно изогнутой толстой удобной рукояткой. У него была крупная мушка и круглая, колечком, скоба, защищающая спусковой крючок. Степан Денисович не был экспертом по оружию, но даже он узнал в этом пистолете немецкий «вальтер» времен Второй мировой – оружие знаменитое и, по слухам, очень дельное. Один из его подчиненных, бывший мент, прямо так и заявлял: наш «макарыч», дескать, ихнему «вальтеру» в подметки не годится.

Здесь же, в полотенце, вместе с пистолетом лежал какой-то металлический цилиндр, и не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что это такое. Глушитель, вот что! Ай да Борисыч! Не оставил, значит, в беде, помог решить проблему, а заодно и намекнул, каким образом, по его мнению, эту проблему следует решать. Ну, это-то Степан Тарасюк и без него сообразил, как-нибудь не первый год замужем.

Тарасюк подошел к двери, выглянул наружу, а потом плотно ее закрыл и запер на крючок. Затем пробрался к окну и, встав коленями на верстак, занавесил его куском грязной, промасленной ветоши. В гараже стало темно, как в пещере, и совсем душно, прямо как в духовке. Степан Денисович неуклюже слез с верстака и включил настольную лампу на гибкой ноге, прикрытую захватанным грязными пальцами жестяным абажуром.

Пистолет оказался полностью заряженным – восемь патронов в обойме, девятый в стволе. Калибр у него был, как у «Макарова», – девять миллиметров; боек и прочие части механизма с виду пребывали в рабочем состоянии, что, учитывая возраст данной игрушки, было достойно удивления. Пистолет был чистенький, без единого пятнышка ржавчины, и весь лоснился от смазки. Как человек опытный и бывалый, Степан Денисович заглянул в ствол. Канал был, как зеркало; чувствовалось, что пистолет не валялся все эти годы под стрехой или, наоборот, в подполе, а постоянно был у кого-то под рукой. В связи с этим Степану Денисовичу подумалось, сколько пуль, выпущенных из этого вот ствола и извлеченных потом из обнаруженных в бурьяне трупов, лежит сейчас в милицейском хранилище вещественных доказательств. От этой мысли ему сделалось не по себе; торопливо, но аккуратно собрав пистолет, Тарасюк загнал на место обойму, поставил оружие на предохранитель и завернул его в полотенце.

Глава 8

Рабочие осторожно поместили в кузов последний прямоугольный сверток, для надежности поверх мешковины обернутый еще и полиэтиленом, и закрыли двери полуприцепа. Глеб вдвоем с напарником задвинул засовы; это было проделано синхронно и четко, как будто они совершали некое ритуальное действо, требующее почти театральной зрелищности и военной слаженности. Напарник, который велел, чтобы Глеб называл его не иначе как Всеволодом Витальевичем, продел в проушины дужку здоровенного, примитивного, как кремневое ружье, амбарного замка, дважды повернул ключ, а потом набросил цепочку, к которой тот был прикреплен, себе на шею и аккуратно заправил ключ под рубашку. Да, в отличие от Глеба, под комбинезоном Всеволод Витальевич носил не какую-нибудь майку, а самую настоящую рубашку, да еще и с галстуком, что придавало ему торжественный и официальный вид. Увидев этот галстук, Глеб сразу понял, что получит нагоняй, и взгляд, которым Всеволод Витальевич окинул его голую шею и виднеющийся в вырезе комбинезона треугольник темно-серой майки, только укрепил его в этом мнении.

Директор галереи, или, как ее тут называли, главный хранитель, немолодая полноватая женщина с приятным, располагающим лицом, собственноручно опечатала двери полуприцепа. Представитель таможенной службы внимательно осмотрел печать, зачем-то подергал замок, кивнул и расписался в какой-то бумаге, которую сейчас же отдал Всеволоду Витальевичу. Последний не стал совать бумагу в карман, где ей, по мнению Глеба, было самое место, а отнес в кабину, где аккуратно поместил в специальную папку, лежавшую на панели под ветровым стеклом.

Пока он священнодействовал с видом человека, отправляющегося спасать мир или, в крайнем случае, большую его часть, оставшийся без дела Глеб закурил, стараясь не смотреть на крыльцо, где среди прочих провожающих очень некстати стояла Ирина Андронова. В последний раз, когда Глеб случайно на нее посмотрел, у Ирины Константиновны подозрительно дрожали губы: то ли заплакать она собиралась, то ли засмеяться, а может, просто боролась с желанием обратиться к старому знакомому с напутственной речью. Честно говоря, Глеб с удовольствием послушал бы, что она ему скажет, но что подумали бы все остальные, обнаружив, что искусствовед Ирина Андронова запросто, по-приятельски беседует с водителем грузовика? В общем-то, ничего такого особенного или недостойного в таком разговоре не было, но, зная людей, Глеб мог предположить возникновение самых невероятных слухов и сплетен. Ему-то на это было плевать с высокого дерева, но зачем компрометировать Ирину Константиновну?

Водитель вернулся, на ходу поправляя узел галстука, неодобрительно покосился на Глеба и обратился к хранительнице музея:

– Ну, мы готовы. Можно ехать?

– С богом, ребятки, – ответила та. – Счастливого вам пути.

Хранительница отошла, подавив, как показалось Глебу, желание перекрестить их на прощание.

– Давай за руль, – неприветливо сказал Сиверову напарник. – Посмотрим, на что ты годишься.

– Не вопрос, – ответил Глеб и, затоптав окурок, полез в кабину.

– На первый раз прощаю, – заявил, захлопнув за собой дверь, Всеволод Витальевич, – а в следующий раз, когда увижу, что куришь возле прицепа, заставлю сжевать сигарету. Понял? Не навоз везешь – картины!

– Понял, – кротко сказал Глеб.

– Ну, раз понял, заводи. Чего ждешь?

– Постой, – спохватился Сиверов, – мы же главное забыли!

– Это что же?

– Колеса продезинфицировать и в целлофан упаковать. А вдруг на дороге какая-нибудь зараза?

– Так, – после многозначительной паузы тяжело обронил Всеволод Витальевич. – Шутка юмора, да? Ладно, юморист, заводи.

Глеб повернул ключ, и мощный дизельный двигатель ожил, заставив кабину грузового «мерседеса» содрогнуться и мелко, едва ощутимо завибрировать. Всеволод Витальевич махнул рукой лейтенанту, который, выставив голову в окошко милицейского «форда», смотрел в их сторону. Голова спряталась, «форд» выплюнул из выхлопной трубы облачко дыма, включил проблесковый маячок и тронулся. Сиверов плавно отпустил сцепление, и серый асфальт, до которого было непривычно далеко, мягко тронулся с места и поплыл навстречу.

Напоследок Глеб бросил взгляд в боковое зеркало, рассчитывая увидеть Ирину Андронову, но не увидел: ее закрывал прицеп.

– Так вот, Федя, насчет твоих шуточек, – заговорил Всеволод Витальевич, когда Глеб без приключений выбрался из путаницы центральных улочек и проездов на оперативный простор. – Пошутить я тоже люблю, но не на работе. Работа у нас с тобой, брат, серьезная. Не хочешь этого понимать – ступай на мусоровоз. А нам достояние России доверено, понял? И едем мы, между прочим, не к теще на блины и не на дачу картошку сажать, а в заграничную командировку. Мог бы и одеться поприличнее, а то явился как вахлак…

Он наконец стащил с шеи галстук, сунул его в бардачок и расстегнул верхнюю пуговку на рубашке, так что на бледной незагорелой шее стала видна цепочка, на которой висел ключ от прицепа. Годами Всеволод Витальевич был чуть старше Глеба, а может, и не старше – люди стареют по-разному, а работа водителя-дальнобойщика не сахар. Такая в два счета состарит кого угодно, так что лет ему, вполне возможно, было даже меньше, чем Глебу. Зато держался он как столетний патриарх со скверным характером, все время сбиваясь на поучающий, строго-снисходительный тон. Вертя непривычно большой, но при этом чувствительный, как у легковой иномарки, руль, Глеб еще раз прикинул, сколько времени займет это путешествие. Если все пойдет нормально, к ночи, самое позднее к утру они доберутся до Одессы – точнее, до Ильичевска. Необходимые формальности займут от нескольких часов до суток, а там машину погрузят на корабль, где Глеб наконец-то будет избавлен от необходимости выслушивать ворчание своего напарника.

Это если все пойдет нормально. А если… Словом, если что, Всеволоду Витальевичу придется заткнуться, хотя ему это вряд ли понравится.

Милицейская машина катилась впереди, сверкая огнями, как летающее блюдце. Считалось, что следующие в попутном направлении автомобили должны уступать ей дорогу, но они не слишком торопились прижаться к обочине. Да это у них не вышло бы, даже если бы они хотели посторониться: был утренний час пик, и народ валом валил на работу, запруживая улицы. Глеб вел грузовик, понемногу привыкая к тому, что улица расположена не вокруг, как при езде на легковом автомобиле, а где-то далеко внизу, и хвалил себя за то, что не поленился взять пару уроков вождения для освежения памяти. Хорош бы он был, если бы в самом начале пути въехал на этом дорогущем спецавтомобиле в какой-нибудь троллейбус или только что упомянутый Всеволодом Витальевичем мусоровоз!

Они без приключений пересекли Кольцевую и выехали на автомагистраль Ε105, которая должна была привести их к украинской границе, минуя Подольск, Тулу и Орел. Вырвавшись на трассу, милицейский «форд» увеличил скорость. Глеб осторожно утопил большую, как детская лыжа, педаль акселератора, пробуя движок, и остался доволен: тяга у этой машины была, как у паровоза, хоть ты в гонках на ней участвуй. Стрелка спидометра перевалила за сотню и поползла дальше; Всеволод Витальевич оставил это без комментариев. Он сидел в расслабленной позе, поглядывая то по сторонам, то на электронное табло, которое показывало температуру и влажность воздуха в герметично закупоренном трейлере с искусственным микроклиматом. Был полный порядок, дорогое немецкое оборудование работало нормально, и вскоре Всеволод Витальевич окончательно расслабился, закурил и принялся развлекать Сиверова, пересказывая ему наиболее яркие моменты своей трудовой биографии.

Судя по этим рассказам, жизнь у Всеволода Витальевича сложилась нелегкая и чем-то напоминала участь небезызвестного Джеймса Бонда, агента 007. Яркая биография практически целиком состояла из погонь, схваток с бандитами, победоносных романов со сногсшибательными красотками и не менее победоносных стычек с гаишниками, таможенниками и прочими бездельниками, которые пытались помешать Всеволоду Витальевичу благополучно доставить вверенный ему груз из точки А в точку Б. Монолог водителя был прямо-таки нашпигован простреленными покрышками, сброшенными в кювет бандитскими тачками, молодецкими ударами монтировкой и даже домкратом; Глеб, вынужденный выслушивать шоферские байки, комментировал каждый очередной эпизод одним-единственным словом: «Круто!»

К тому времени, как они миновали поворот на Серпухов, Всеволод Витальевич уже начал подозрительно коситься на Сиверова всякий раз, как тот подавал свою реплику. Еще через какое-то время, когда они подъехали к развилке, откуда одна дорога вела направо, в Калугу, а другая налево, в Тулу, Всеволод Витальевич заметно притомился, окончательно заврался, начал повторяться и, наконец, умолк. «Круто», – тупо, как попугай, безо всякого выражения произнес в наступившей тишине Глеб и почти физически ощутил, как жжет правую щеку недовольный взгляд напарника.

* * *

Степан Денисович остановил машину там, где грунтовая дорога проходила в какой-нибудь паре десятков метров от обрыва, и заглушил двигатель. Вокруг в наступающих сумерках свежо зеленела, шевелилась под ветром и благоухала пьянящими ароматами степных трав чуть всхолмленная равнина. Вдали, у самого горизонта, темнели кроны деревьев, обозначавшие какой-то хутор, под обрывом шумело море, которое никак не могло успокоиться после последнего шторма. Ни в море, ни на суше не было никого, кроме Степана Денисовича и пары чаек, которые с жалобными криками парили на распростертых крыльях, высматривая в волнах блеск рыбьей чешуи.

Тарасюк вышел из машины и по колено в сочной, еще не успевшей выгореть и сделаться жесткой, как проволока, траве подошел к самому обрыву. В этом месте он был невысокий, метров пять, но зато совершенно отвесный. Внизу, в рыжей от глины, мутной воде и хлопьях грязной пены, виднелся недавно отвалившийся от берега кусок. Берег под ногами ощутимо вздрагивал от ударов волн, в лицо дул соленый морской ветер. Степан Денисович постоял немного, вдыхая йодистый запах моря, а потом плюнул с обрыва и вернулся к машине.

Здесь он ненадолго задумался, решая, с чего начать, а потом открыл багажник и достал оттуда жестяное детское ведерко, валявшееся среди прочего хлама под задним крыльцом. Затем Степан Денисович приподнял коврик и извлек из-под него завернутый в полотенце пистолет. Рассовав пистолет и глушитель по карманам, он пошел с ведерком к обрыву. Здесь в полуметре от края он собрал в пучок несколько жестких стеблей прошлогоднего мертвого бурьяна, обломал верхушки, насадил на них ведерко, осторожно отпустил и отступил на шаг.

Стебли качались, но держали. Убедившись, что ведерко не упадет, Тарасюк пошел к дороге, на ходу навинчивая на ствол «вальтера» глушитель и считая шаги. Досчитав до десяти, он остановился и обернулся. Подумав, отошел еще на пять шагов и остановился снова.

С такого расстояния насаженное на стебли бурьяна перевернутое ведерко выглядело совсем небольшим. Степан Денисович хотел отойти еще немного, к самой машине, но передумал: все-таки в руках у него был пистолет, а не винтовка и даже не охотничье ружье. Да и там, в порту, когда дойдет до дела, особая меткость ему не потребуется…

Он недоверчиво оглядел пистолет со всех сторон, сдвинул флажок предохранителя и осторожно взвел курок. Еще раз огляделся, никого не заметил и медленно поднял руку с пистолетом, ловя на мушку раскачивающуюся на ветру крошечную мишень. «Ни за что не попаду», – подумал он и спустил курок.

Пистолет негромко хлопнул и зло подпрыгнул, норовя рассечь кожу между большим и указательным пальцами. Отдача у него – мама, не горюй, но Степан Денисович много тренировался с «Макаровым» и был к этому готов.

Ведерко дернулось и исчезло из вида, упав на землю, а может, и вовсе свалившись с обрыва. Тарасюк поспешил к своей мишени, почти уверенный, что ее сбросило ветром. Попасть в такую мизерную цель, да еще подвижную, из того же «Макарова» нечего было и мечтать – по крайней мере, Степану Денисовичу это было явно не по плечу.

Ведерко лежало на самом краешке обрыва, зацепившись за кочку, и было прострелено почти точно посередине. Пуля прошла навылет, оставив в жести две круглые дырки. Тарасюк засунул в дырку палец, потом посмотрел на просвет, присвистнул и бросил ведерко вниз, в море. Оно шлепнулось на воду, закачалось, будто раздумывая, не пуститься ли в плаванье к турецкому берегу, но набежавшая волна перевернула его, закрутила и уволокла за собой. В мутной воде и пене в последний раз мелькнуло круглое жестяное донце, и ведерко окончательно ушло под воду. «Теперь в него будут креветки гадить, – подумал Степан Денисович. – Или бычки. Но каков пистолет, а?! Одно слово, немецкий товар, нашему не чета…»

Он вернулся к машине, снял глушитель и спрятал оружие на место, под коврик в багажнике, а затем выволок оттуда брезентовый узел. Там, в брезенте, помимо целой гантели и отпиленного чугунного шарика, лежала и изготовленная Степаном Денисовичем удобная колотушка, ставшая теперь ненужной. Держать ее в доме было незачем, да и опасно: драгоценная Оксана Даниловна имела скверную привычку шарить по всем углам, постоянно что-то вынюхивая, и изготовленная из восьмикилограммовой гантели колотушка, несомненно, зародила бы в ее душе самые мрачные подозрения.

Мысленно упрекая Льва Борисовича, который чуток запоздал со своим подарком и заставил испортить хорошую, нужную в хозяйстве вещь, Тарасюк подошел к обрыву, стал к нему боком, поплотнее уперся ногой и, раскачав пудовый узел, бросил его вниз. В воздух поднялся фонтан мутных брызг; всплеска Степан Денисович не расслышал за шумом волны, а в следующее мгновение неспокойная поверхность моря выглядела так, словно ничего не произошло.

Глава 9

Милицейский «ВАЗ-21099» пересек городскую черту Чернигова и взял курс на Полтаву. Не доезжая Нежина «девяносто девятой» предстояло свернуть на трассу Е381, чтобы достичь пункта пограничного контроля на украинско-российской границе. Там экипажу патрульного автомобиля надлежало встретить, принять под охрану и сопроводить до Ильичевска трейлер с особо ценным грузом – насколько понял старший лейтенант Черняк, с картинами аж из самой Третьяковской галереи, которые неугомонные москали волокли к черту на рога, в Италию.

Старший лейтенант был мрачен, как грозовая туча. Перспектива за здорово живешь прокатиться взад-вперед через всю Украину, сопровождая каких-то москалей, радовала его не больше, чем необходимость визита, скажем, к проктологу. В другое время Андрей Черняк нипочем не взялся бы за такую пыльную работенку. Но на позапрошлой неделе старшему лейтенанту не повезло: он попался на получении так называемой взятки от водителя и до сих пор ходил под шахом – или, как говорили в части, где он когда-то проходил срочную службу, «в зарубе».

Конечно, фуры с ценными грузами Черняку случалось сопровождать и раньше, но сегодняшнее задание его просто бесило. Такое могли придумать только москали, больше никто. Вот же бестолковый народ! Таскают эти свои картины туда-сюда, людей от дела отвлекают, как будто эта мазня действительно кому-то нужна! Как будто ее, мазню эту, кто-то еще не видел. Ну, невтерпеж вам похвастаться, так пошлите, мать вашу, альбом с репродукциями! Дешево и сердито. А главное, безопасно. И милицейское сопровождение такой посылке не требуется.

А то придумали, понимаешь, игру – из дерьма коников лепить. Груз у них, видишь ли, ценный, требует особых условий хранения, особого, понимаешь, микроклимата. И при этом они, бараны, отправляют свой ценный груз не по воздуху и даже не сушей, а морем! Чтобы, значит, поменьше в очередях на таможнях торчать. Очень мило! Ну а если шторм, тогда как? Да и без шторма морской воздух для их драгоценных картин, считай, верная погибель.

Собственно, судьба каких-то там картин Андрея Черняка волновала в самую последнюю очередь. В конце концов, это их, москалей, картины, так пускай у них голова и болит. Могут свои картины хоть с кашей съесть, если подопрет такая охота. Вопрос в другом: при чем тут Андрей Черняк? Почему он должен за чужую дурость расплачиваться? И это вместо того, чтобы сидеть в машине на уютном перекрестке и ждать, пока Зубко, напарник, со своим радаром приведет на суд и расправу очередного лихача. Погода – загляденье, ни холодно, ни жарко, дорожные условия идеальные, птички поют, травка зеленеет, и каждому нормальному водителю не терпится вдавить газ до пола и поглядеть, на что способна его телега… Это ж не работа, а сплошное удовольствие! А тут пили до самой, пропади она пропадом, Одессы, жги бензин, трать впустую свое драгоценное время…

А тут еще жена. Ей, дуре, что ни говори, как ни объясняй, она, знай, гнет свое: как же, мол, командировка! Знаем мы эти командировки. По бабам твоя командировка, вот и весь сказ.

А хотя бы и по бабам. Ты на себя в зеркало посмотри, корова, а потом мужа упрекай, что он налево ходит! Девятнадцать лет, ни разу не рожала, а задница – что твоя двуспальная кровать, да и морда от нее недалеко ушла. Сала на боках столько, что племенная свиноматка позавидует, шеи, считай, и не осталось, физиономия прямо в пузо переходит, а туда же – ревновать! Сцены устраивать, истерики закатывать…

Черняк поглядел на часы, а потом на дорогу. Дорогу эту он знал как свои пять пальцев. До выезда на трассу Е381 оставалось еще километров тридцать. А если на развязке не свернуть налево, к границе, а пересечь трассу под прямым углом, то еще километров через десяток будет Нежин. Хорошее местечко Нежин. Огурцы там выращивают знаменитые, водку делают неплохую, и вообще…

Воспоминание о жене и ее вечных обвинениях в его адрес придало мыслям Черняка новое направление. Там, в Нежине, в беленой хатке на бывшей городской окраине, жила Марина – веселая и сговорчивая вдовушка двадцати пяти лет, черноглазая, стройная и такая ловкая в постели, что при воспоминании о ней по телу аж мурашки бегали. Они и сейчас пробежали от макушки вниз, до самых пяток, а потом вернулись обратно и на полпути сладко толкнулись в пах, в самое чувствительное местечко – в южную, так сказать, оконечность лейтенантского организма. Оконечность от этого толчка немедленно пробудилась и напомнила о себе: мол, служба службой, но и о личной жизни забывать не следует.

Черняк покосился на своего напарника, Николая Зубко. Старшина вел машину, заполняя своим крупным телом все пространство между спинкой сиденья и рулевой колонкой. Рулевое колесо почти целиком скрывалось в его огромных, мясистых, покрытых рыжим пухом, веснушчатых лапах. Марина – хозяйка радушная, и в погребе у нее полным-полно белого, душистого, мастерски засоленного с чесноком и перчиком сала. Так что Коле Зубко тоже найдется, чем занять свой молодой организм, пока его напарник и командир будет удовлетворять некоторые потребности своего.

Черняк снова покосился на часы. Главное – успеть, не то москали поднимут вонь до небес: договорные обязательства, международные соглашения, тары-бары… Но, с другой стороны, соглашения соглашениями, а таможня таможней. Мало ли на что они там рассчитывают, а только доблестные украинские таможенники вряд ли пропустят через границу целую фуру без очереди, да еще и без досмотра. А если что, так москали могут и подождать часок-другой, ничего с их драгоценными картинами не сделается. Может у милицейской машины колесо спустить или двигатель заглохнуть? Еще как может! И кому это знать, как не москалям? Ведь «девяносто девятая», жестянка эта, гроб на колесиках, – их рук дело!

Приняв решение, Черняк немного повеселел. Все-таки умный человек потому и называется умным, что может обернуть к своей пользе любые, даже самые неприятные обстоятельства. «Так-то вот, товарищ майор, – мысленно обратился он к начальнику отдела майору Василенко. – Думаешь, ты меня наказал? Знал бы ты, что это за наказание, – от зависти удавился бы».

Вообще-то, отношения с начальником у Черняка были хорошие, почти что приятельские – с поправкой на разницу в возрасте, звании и должности, конечно. Майор относился к нему по-отечески, и, если б водитель, у которого старший лейтенант принял штраф без квитанции, оказался просто водителем, а не подсадной уткой из отдела собственной безопасности, все обошлось бы в лучшем виде. Майор так ему и сказал: «Извини, Андрей, ничего не могу поделать. Приказ такой: отстранить от несения патрульной службы, лишить премии и временно понизить в должности. Так что был ты старший инспектор, а теперь просто инспектор, и скажи спасибо, что не младший. А поскольку с личным составом у нас и так проблемы, придется тебе, дружок, прокатиться в сопровождении. И не спорь – поздно. Фамилии твоя и Зубко, а заодно и номер вашей машины уже переданы в Киев, в министерство, а оттуда – в Москву, в тамошнее министерство. Так что вышел ты, браток, на международную арену. И нечего хмуриться, сам виноват. Внимательнее надо быть, Андрюша, дружочек ты мой сердечный. Так ведь и до увольнения недалеко. Времена сейчас сам знаешь, какие, власть в нашу сторону смотрит очень даже косо…»

– Как настроение, Микола? – поинтересовался Черняк, выковыривая из мятой пачки «Прилук» очередную сигарету.

Зубко покосился на него с некоторым удивлением, потому что тон у старшего лейтенанта был веселый, жизнерадостный – словом, совсем не такой, как в начале поездки.

– Жрать охота, – подумав, сообщил старшина.

Черняка это сообщение не удивило: иного ответа он и не ждал, поскольку жрать Коле Зубко хотелось круглосуточно – и до еды, и во время, и сразу же после.

– А как насчет сала? – спросил он.

– Сало? – мечтательно переспросил старшина.

– Эге ж, сало. С чесночком. С перчиком. С нежинскими огурчиками… А?

Старшина Зубко гулко сглотнул набежавшую слюну.

– Оно бы, конечно, не помешало, – сказал он рассудительно. – Только это ведь получится… как это… нецелевое использование закуски.

– А мы по чуть-чуть. По сотке накатим, чтоб закусь зря не пропадала, и хорош. Что нам будет со ста граммов?

– Да, это бы хорошо, – мечтательно протянул старшина. – А есть?

– Будет, – пообещал Черняк. – Давай, Микола, гони прямо до Нежина. Да газу прибавь, времени у нас с тобой кот наплакал…

* * *

Зеленая «семерка» стояла на обочине шоссе, ведущего из Чернигова в Нежин и дальше, на Полтаву и Харьков, уже без малого два часа. Выглядел автомобиль так, словно на нем десять лет подряд возили дрова, навоз и различную сельхозпродукцию, от яблок до свиных туш. Да так оно, в сущности, и было; машина давно просилась на покой, и вечный покой ждал ее в самом недалеком будущем. Оставалось только сослужить новым хозяевам последнюю службу, и она обещала быть не слишком обременительной.

«Семерка» была приобретена прошлым вечером за баснословную сумму в две с половиной тысячи долларов, которой она, разумеется, не стоила. Процедура перехода дряхлого автомобиля из рук в руки по желанию покупателя была упрощена до предела: продавец получил деньги, отдал новому владельцу ключи и техпаспорт, после чего рванул подальше от места сделки со всех ног, пока покупатель не передумал.

Тот, надо признать, тоже не стал надолго задерживаться и дал тягу из славного украинского города Днепропетровска, пока продавец не обнаружил, что полученные им доллары имеют столько же отношения к казначейству Соединенных Штатов, сколько проданный им драндулет – к семейству болидов «Формулы-1».

Впрочем, покупатель – вернее, покупатели – волновались напрасно. Вернувшись домой, счастливый продавец положил фальшивые купюры в полиэтиленовый пакет, а пакет перетянул аптечной резинкой и засунул в банку из-под майонеза. Он плотно закрыл ее крышкой и спрятал в самом дальнем углу бельевого шкафа, среди старых носков и нижнего белья. Деньги были ему нужны, чтобы организовать свадьбу дочери, намеченную на начало июля, то есть, считай, через полных два месяца. У него, конечно, мелькнула мысль подать заявление об угоне, чтобы в придачу к деньгам вернуть еще и машину, но он сохранил благоразумие: покупатели, крепкие чернявые ребята, из которых один с горем пополам изъяснялся по-русски, выглядели людьми, с которыми подобные шутки не проходят. Найдут потом – останешься и без машины, и без денег, и без своих мужских причиндалов. А может, и без головы. С них станется – рожи-то вон какие бандитские…

Зеленая «семерка» кое-как покрыла расстояние от Днепропетровска до Чернигова за двенадцать часов. Она бы доехала быстрее, да ее новые хозяева заплутали ночью в незнакомой местности, дав крюка в добрых триста километров. Большую часть дня машина простояла в жидком придорожном лесочке; дверцы были распахнуты, чтобы спавших овевал легкий сквознячок. Около пяти часов вечера оба окончательно проснулись, умылись теплой водой из алюминиевой фляжки, немного перекусили и выехали на трассу, где и заняли свой теперешний наблюдательный пост.

Они сидели рядышком на передних сиденьях, опять распахнув дверцы. Солнце уже клонилось к западу, бросая на расстилавшуюся без конца и края украинскую степь первые отблески заката и золотя пыльное, облепленное разбившейся мошкарой ветровое стекло. Водителю и его пассажиру, молодым смуглым крепышам с хорошо развитой мускулатурой, полагалось бы сейчас находиться далеко отсюда, в гостинице одесского спорткомплекса, если бы, конечно, они были футболистами, за которых себя выдавали. Однако в футбол они не играли, да и захваченный ими в дорогу инвентарь, честно говоря, мало напоминал спортивный – два короткоствольных милицейских «калаша» в брезентовых чехлах под сиденьями и два девятимиллиметровых пистолета под пропотевшими насквозь майками. Говорили они мало и исключительно по-албански, хотя тот, что сидел за рулем, сумел овладеть русским языком как раз настолько, чтобы при беглом знакомстве сойти за уроженца Северного Кавказа или какой-нибудь глухой молдавской деревушки.

Сигареты дымились в смуглых пальцах, усиливая жажду, время еле ползло. Молодые люди не сетовали на безделье и скуку, воспринимая вынужденный отдых, как бывалые солдаты, способные в любое время дня и ночи по собственному желанию уснуть там, где удалось приклонить голову, и проснуться по первому сигналу.

Потом мобильный телефон, лежавший на пыльной «торпеде», зажужжал, как шмель, засветился и, наконец, зазвонил. Водитель, который был за старшего, передвинул сигарету в угол рта, протянул руку и ответил на вызов.

– Да, – сказал он в трубку. – Да, ждем. Еще нет. Я говорю – нет! Это невозможно. Да. Да, помню. Конечно, сообщу.

Он прервал связь и небрежным жестом вернул телефон на прежнее место.

– Золтан? – спросил пассажир, сплюнув в открытую дверь.

Водитель кивнул.

– Беспокоится, – сообщил он с легкой пренебрежительной усмешкой. – Боится, как бы мы их не пропустили.

Пассажир окинул взглядом пустынное, залитое предзакатным солнцем шоссе, по которому лишь изредка проносились машины, и пожал плечами: комментарии в данном случае явно были излишни; проглядеть здесь милицейскую машину было невозможно.

– Еще Золтан напоминает, что мы здесь в основном для наблюдения. Хотя, если представится удобный случай…

– Я буду очень рад, если он представится, – сказал пассажир. Он выбросил окурок в кювет и завозился, поджигая новую сигарету.

– Не терпится отличиться? – слегка подначил его водитель.

– Нет, – спокойно ответил пассажир, окутываясь облаком табачного дыма. – Просто эта поездка – сплошная скука. Обидно будет, потратив столько денег на оружие, ни разу не спустить курок.

– К счастью, эти деньги – не мои и не твои, – заметил водитель.

– Да. И к счастью, это вообще не деньги.

Они рассмеялись, и смех их напоминал тот, что звучал в увитом виноградом дворике в Косово, когда Золтан и его товарищи говорили о своем московском друге. Обмануть неверного – не грех; поняв, что ему всучили фальшивые доллары, московский друг Золтана будет в ярости, но кого это волнует? Отомстить обидчикам он не сможет – руки коротки; доносить не станет, потому что это означало бы донести на себя самого. Что еще он может сделать – перестать сотрудничать с Золтаном? Во имя аллаха, вот так потеря! Взамен одного неверного в любую минуту найдется хоть десяток таких же, как он, готовых за деньги мочиться на могилы своих родителей…

Водитель, изогнувшись, перекинул длинную руку через обтянутую засаленным матерчатым чехлом спинку сиденья, пошарил в нашитом сзади кармане и вынул полупустую пластиковую бутылку с остатками минеральной воды. Минералка была почти горячая, газ из нее давно вышел, но этим двоим доводилось пить даже из грязных луж. Они сделали по нескольку глотков, и водитель забросил пустую бутылку под днище «семерки».