Текст книги "Слепой. Обратной дороги нет"

Глава 17

Грузовик приблизился к воротам в ограждении из проволочной сетки и остановился, устало пыхнув пневматическими тормозами. Ворота были заперты на здоровенный амбарный замок, болтавшийся на ржавой цепи. Теперь, когда грузовик подъехал совсем близко, стало видно, что это вовсе не «мерседес» «Спецтранса», а какая-то другая машина – «КамАЗ» с тентованным полуприцепом, который, судя по издаваемому им на ходу грохоту и лязгу, был пуст.

«Прибыл под погрузку, – сообразил Глеб. – Ошалели они, что ли? Ночь на дворе, склад заперт и опечатан, таможенники разошлись… Откуда его черти принесли в такое время? В дороге, что ли, задержался?»

Он посмотрел на номерной знак. Номер оказался одесский, а поскольку до Одессы отсюда было буквально рукой подать, от силы километров двадцать, ночевать в порту, дожидаясь начала рабочего дня, запоздалому «КамАЗу» не было ни нужды, ни смысла.

Соседи за бочкой опять зашевелились и принялись обмениваться непонятными, но явно недоуменными репликами. «Тоже ни черта не понимают», – догадался Сиверов. Его так и подмывало высунуть голову из-за бочки и обратиться к албанцам с сочувственно-возмущенной речью: дескать, я не понимаю, что происходит, а вы? Ждали один грузовик, а пришел другой… С чего бы это вдруг? Ну ни черта не понимаю!..

То-то бы они обрадовались! Может, кто-нибудь один, у кого нервы послабее, помер бы на месте от разрыва сердца, сэкономил бы Глебу патрон… Впрочем, от таких дождешься, держи карман шире!

Еще более непонятным показалось Глебу поведение охранника. Мордатый страж сокровищ таможенного склада появился в поле его зрения практически одновременно с грузовиком, но вот повел он себя как-то странно: вместо того чтобы, гордо выпятив пузо, приблизиться к машине и потребовать пропуск, накладную или что там еще ему полагалось потребовать, он воровато огляделся по сторонам, присел на корточки за штабелем ящиков и, прильнув лицом к какой-то щели, стал наблюдать за фурой. У него был пистолет и рация, но ни к тому, ни к другому охранник не прибег, ограничившись ролью пассивного, хотя и явно заинтересованного зрителя.

Грузовик немного постоял просто так, словно водитель тоже ожидал появления охранника, сгорая от желания поскорее предъявить документы. Это длилось совсем недолго; буквально через полминуты дверь кабины со стороны пассажира открылась, и оттуда на корявый асфальт проезда выпрыгнул какой-то дочерна загорелый молодой человек в сильно потертых, растянутых на коленях джинсах и белой нательной майке, выгодно оттенявшей его загар.

Этот юноша тоже огляделся – не воровато, как притаившийся за ящиками охранник, а деловито, как человек, находящийся при исполнении сложных и ответственных обязанностей, – а потом подошел к воротам, подергал висящий на цепи замок, присел и, вынув что-то из заднего кармана джинсов, принялся копаться в замке этой штуковиной. Это, по крайней мере, было Глебу понятно: он и сам знал толк в обращении с замками, к которым у него по той или иной причине не оказывалось ключей.

Он не ошибся. Не прошло и минуты, как замок открылся. Разомкнутая цепь, лязгнув, повисла вдоль проволочной створки; умелец в белой майке проворно открыл ворота и проследовал на территорию таможенного склада, словно указывая дорогу грузовику. «КамАЗ» зарычал, выпустил в ночное небо целую тучу копоти и медленно пополз к погрузочной рампе. Пока он ревел, хрипел, лязгал и громыхал, ворочаясь на узком пятачке, пытаясь развернуться и стать к рампе задним бортом, прятавшийся за ящиками охранник тихо слинял, только мелькнула в отдалении широкая, обтянутая пропотевшей насквозь форменной рубахой жирная спина.

Внизу, откуда ни возьмись, собралась целая куча народу – в основном молодые, горластые ребята, которые никого не стеснялись, ничего не боялись и громко общались между собой на смеси украинского и русского языков с вкраплениями неподражаемого одесского диалекта и слегка модернизированной блатной фени. Эти бойкие ребятишки в два счета взломали замок и распахнули настежь ворота склада. Сигнализация при этом не сработала, но на сотрудников украинской таможни суетившиеся внизу люди все равно не были похожи.

До Глеба стало понемногу доходить, что он невольно сделался свидетелем дерзкого ограбления. Неизвестно, за какой именно добычей явились сюда эти шустрые сыновья Одессы-мамы, но, судя по масштабам происходящего, игра стоила свеч. Внизу с громоподобным треском завелся двигатель автопогрузчика, а спустя полминуты затарахтел второй. Суета внизу сделалась деловой, рабочей; свет внутри склада не зажегся, но по темным зенитным окнам надстройки то и дело пробегали отблески включенных фар и мощных ручных фонарей. Это был классический одесский налет в стиле Леньки Пантелеева, и Глеб ни капельки не удивился, разглядев в руке у коренастого крепыша, который, стоя посреди освещенного пространства, руководил маневрами грузовика, обшарпанный наган.

Он поневоле пожалел албанцев, деливших с ним эту крышу: они-то, в отличие от него, наверное, вообще ничего не понимали в происходящем. Албанцы возбужденно переговаривались и, кажется, даже звонили кому-то по мобильному телефону. Видимо, им велели не дергаться и продолжать наблюдение, и, еще немного повозившись и побренчав железом, они затихли. Эти парни ужасно мешали Глебу: из-за них он даже не мог высунуться из-за парапета и поглядеть, что делается внизу, на рампе.

Будто подслушав его мысли, албанцы опять завозились, залязгали автоматами. Глеб услышал удаляющиеся шаги и понял, что соседи решили сменить позицию. Осторожно высунувшись из-за бочки, он увидел, как двое крепких, спортивного вида парней, пригнувшись, уходили от него вдоль края крыши. Они залегли за парапетом примерно посередине фасада, прямо над воротами, возле которых стоял грузовик, и замерли, почти неразличимо слившись с фоном.

Почувствовав себя чуточку свободнее, Глеб привстал на колени и поглядел вниз через парапет.

На грузовой рампе кипела работа. Погрузчики выкатывались из распахнутых ворот, нагруженные какими-то белыми мешками, въезжали прямо в кузов автомобиля и вскоре, пятясь, выбирались оттуда – уже налегке. По всей видимости, мешки на них грузили вручную; в кузове их тоже снимали и складывали вручную. Налетчики, не занятые в этом процессе, сновали взад-вперед, как муравьи, таская мешки и ловко уворачиваясь от погрузчиков. Один из них, только что избавившийся от своей ноши и торопившийся за новой, посторонился, уступая дорогу волочащему сразу два мешка коллеге, и весело крикнул:

– Почем опиум для народа?

Эта реплика заставила Сиверова снова задуматься над вопросом: что же все-таки воруют у него на глазах? Опиум для народа… Это могла быть только шутка, но… Что вообще перевозят в мешках? Ну, сахар, цемент, крахмал какой-нибудь… да любое сыпучее вещество! В том числе и опиум, и любые его производные в чистом виде. И что характерно, никому даже в голову не придет назвать сахар или цемент опиумом для народа. И уж тем более никому не придет в голову похищать их таким дерзким и рискованным способом, как налет на таможенный склад. Если поделить выручку от продажи фуры сахара, не говоря уж о цементе, на всех, кто участвует в налете, доля каждого составит сущие гроши, ради которых большинство этих ловких молодых ребят скорее всего даже зад от стула поленились бы оторвать.

Так, может, в мешках действительно опиум или что-то в этом роде?

Глеб Сиверов мгновенно связал воедино все: и плоские белые мешки, и стоящий у причальной стенки китайский сухогруз, и казавшуюся самоубийственной дерзость налетчиков, и развитую фармацевтическую промышленность Украины, и то, что опий до сих пор остается непревзойденным сырьем для производства многих лекарственных препаратов – в основном обезболивающих и транквилизаторов.

Картинка получилась, мягко говоря, фантастическая. Если догадка Глеба была верна, Украине в ближайшее время предстояло буквально захлебнуться в дешевых наркотиках; поразмыслив, следовало признать, что сопредельным государствам в этом плане тоже кое-что перепадет.

Тут Сиверов вспомнил про албанцев, и опиум вместе со всеми своими производными мигом вылетел у него из головы. Осталась только досада на местную братву: неужто нельзя было выбрать для налета какую-нибудь другую ночь?!

Он отвлекся от суеты на рампе и еще раз пристально осмотрел окрестности. С крыши таможенного склада лабиринт грузов просматривался очень хорошо, и скоро Глеб заметил, что налетчики здесь не одни: тут и там среди тюков и ящиков залегли какие-то типы, вооруженные укороченными милицейскими «калашами», стволы которых были направлены на грузовую рампу склада. Автоматчики были одеты в гражданское, но напоминали не компанию вольноопределяющихся цивильных лопухов, а воинское подразделение, находящееся на боевом задании. Поначалу Глеб решил, что это ментовская засада, но потом изменил мнение. Черта с два менты явились бы на такое дело без бронежилетов и трикотажных масок, скрывающих от благодарной общественности их честные физиономии! Нет, это были не менты. Это были албанцы, и было их много – гораздо больше, чем требовалось Глебу для душевного спокойствия. Вместе с теми, что залегли рядышком, на крыше, он насчитал два десятка стрелков; намечался очень скверный переплет, из которого Сиверов уже и не знал, как выпутаться.

Он покопался в памяти, ища какую-нибудь молитву, которая прозвучала бы в его устах достаточно убедительно, чтобы небесная канцелярия сочла возможным принять ее во внимание. Ему и требовалось-то всего ничего: организовать какую-нибудь поломку, чтобы грузовик Всеволода Витальевича застрял в пути еще хотя бы на час-другой и явился сюда, когда все уже так или иначе кончится. Молитву он так и не вспомнил, и, наверное, к лучшему: ему вдруг пришло в голову, что албанцы наверняка молят Аллаха о том же и что, оставшись с ними наедине, он вряд ли окажется в состоянии выполнить свою миссию.

Стоило ему об этом подумать, как вдали снова вспыхнули фары, и через минуту у ворот в проволочном ограждении остановился белый грузовик, за рулем которого, как и в начале пути, гордо восседал незабвенный Всеволод Витальевич Паречин, водитель первого класса, болтун и стукач.

* * *

– Я провожу, – сказал Степан Денисович, возвращая белобрысому старлею сопроводиловку, которую только что подписал. – А то у нас там сплошное переустройство параллельно с обычной работой, так что, не зная, что к чему, можно целые сутки туда-сюда кататься.

– Не возражаю, – сказал явно довольный таким поворотом событий мент и непроизвольно зевнул, прикрыв рот сопроводиловкой. – Нам и так, считай, до утра по трассе пилить, не хватало еще по вашим крысиным лабиринтам мыкаться…

Толстый сержант в бронежилете, ехавший в кабине грузовика, бренча автоматом и цепляясь за слишком узкий для него проем всем подряд, от жирной задницы до висящей на локте каски, забрался на заднее сиденье, и милицейская «десятка» укатила, выключив проблесковый маячок. Стоявший на железном балкончике у дверей караулки Гена Шнобель дурашливо отдал ей честь. Ввиду того что за спиной у Гены, в караулке, в лужах собственной крови лежали два жмура, его улыбка выглядела довольно вымученной, но черниговские менты, к счастью, вообще не обратили на Гену внимания.

Тарасюк, кряхтя, взобрался в высокую кабину и тяжело плюхнулся на сиденье. В кабине остро воняло потом и чесноком, и Степан Денисович был готов спорить на что угодно, что эту вонь оставил после себя ехавший здесь от самого Чернигова брюхатый мусор. Жарко небось было в бронежилете, вот и потел, как свинья…

Московский водитель, по всему видать, здорово вымотался в дороге и пребывал в состоянии какого-то злобного возбуждения. Обложив семиэтажным матом только что уехавших ментов, дорогу, жару, Третьяковскую галерею и своего напарника, который, как понял Тарасюк, отстал от машины где-то в районе Нежина, он поинтересовался, где тут ближайшая гостиница – такая, чтоб с приличными номерами и брали чтоб недорого…

– Не понял, – думая о своем, сказал ему Степан Денисович, – тебе какая гостиница нужна: ближайшая, приличная или недорогая?

– А это у вас, выходит, разные вещи? – спросил этот москаль с таким видом, словно у них, в Москве, на каждом шагу понатыкано бесплатных пятизвездочных отелей и он, бедняга, понять не может, как это в других местах может быть иначе. – Да мне, честно говоря, начхать, – тут же, без перехода, признался он. – Мне лишь бы до утра по-человечески покемарить, а то устал как собака. Видишь, без напарника, один еду! Сбежал, сучонок гнойный! Понаберут всякого сброда, возись с ними потом… Так где тут у вас переночевать можно?

– Да где угодно, – рассеянно ответил Тарасюк, очень сомневавшийся, что москалю суждено дожить до рассвета. – В любом доме. Вот хотя бы и у меня.

– Ты серьезно? – не поверил москаль.

– А что? Направо давай, вон в тот проезд… У нас все сдают, город-то курортный.

– А, ну да, – сказал водитель с неприятной интонацией. – Чтоб вы, хохлы, да упустили возможность нажиться!

– На вас, москалях, наживешься, – проворчал Тарасюк, которому водитель сразу не понравился и с каждым мгновением не нравился все больше. – Мало того, что голодранцы, так еще и жмоты, каких поискать.

Водитель посмотрел на него волком, но промолчал, вспомнив, по всей видимости, что он тут в гостях, а ночевать негде.

– Так сколько возьмешь за ночь? – спросил он после паузы.

– Да нисколько, – отмахнулся Степан Денисович. – Какая тут ночь, часа через три уже светать начнет…

– Мне подачек не надо, – с достоинством заявил москаль. – Я б в машине переночевал, да на улице ее оставлять никак нельзя, уж больно груз, понимаешь, ценный. Ты, кстати, за него распишись – так, мол, и так, принял в целости и сохранности от такого-то, того-то числа, во столько-то времени…

– Распишусь, распишусь, – рассеянно пообещал Тарасюк.

Он мог с чистой совестью пообещать москалю что угодно, поскольку точно знал, что выполнять обещание не придется: жить водителю фуры осталось считаные минуты. Хорошо еще, что самому пачкаться не придется… Впрочем, теперь, имея в деле убийства некоторый опыт, Степан Денисович шлепнул бы этого урода не задумываясь, без колебаний и угрызений совести. Таких сам бог велел убивать, чтоб не воняли… Вот кто ему, спрашивается, виноват, что он приперся не часом раньше или позже, а именно сейчас? Да еще и недоволен всем на свете…

– Здесь налево, – скомандовал он, хотя в этом не было никакой нужды: в узком проезде повернуть было некуда, кроме как к таможенному складу.

Водитель повернул руль. Впереди показались открытые настежь ворота в заборе из проволочной сетки и «КамАЗ», стоявший под погрузкой у рампы. По рампе катались автопогрузчики и сновали люди с плоскими белыми мешками в обнимку.

– Ишь ты, не спится им, – буркнул водитель «мерседеса». – Ночь на дворе, а они шуршат, как тараканы.

– Так ведь это порт, – откликнулся Тарасюк.

– Порт, черт… Куда машину ставить?

– Это ты меня спрашиваешь? Почем я-то знаю? Поставь где-нибудь в сторонке, чтоб не мешала…

Говоря это, Степан Денисович вертел головой во все стороны, стараясь понять, куда суетившиеся на рампе гаврики подевали труп охранника. Наверно, его прибрали с глаз долой. В том, что охранник убит, Тарасюк не сомневался: в противном случае тот уже давно поднял бы тревогу.

С появлением «мерседеса» работа на рампе приостановилась. Ворона, руководивший погрузкой, поспешно прикрыл ладонью торчавшую из кармана рукоятку нагана; все, выпучив глаза, пялились на грузовик с московскими номерами, и Степан Денисович поспешно высунулся в окно и окликнул Ворону, чтобы кто-нибудь особо нервный, заметив человека в форме охраны, сдуру не открыл пальбу по кабине.

Увидев знакомое лицо, Ворона махнул рукой, и погрузка возобновилась, хотя люди, пробегая по рампе, то и дело оглядывались через плечо, не понимая, что происходит.

Тарасюк и сам не вполне понимал, зачем Лещ по телефону велел ему гнать это корыто к складу. Хотя, с другой стороны, здесь оно свободно простоит до утра, не мозоля никому глаза. Утром его, конечно, обнаружат, но это уже неважно: утром вообще много чего обнаружат. Одним покойником больше, одним меньше – дела это уже не меняет…

Водитель остановил машину, выключил зажигание и затянул ручной тормоз.

– Чего это они у вас без света вкалывают? – поинтересовался он, кивая на открытые ворота.

За воротами стеной стоял непроглядный мрак, в котором мелькали лучи фар и карманных фонарей. В этом мельтешащем свете слоями плавали выхлопные газы, клубилась поднятая ногами и колесами пыль, быстрыми тенями мелькали человеческие фигуры.

– Электричество экономят, – брякнул Тарасюк, совершенно не задумываясь о том, как это будет воспринято.

Москаль фыркнул, не то отдавая должное шутке, не то выражая свое презрение к собеседнику, и полез из кабины. Степан Денисович тоже вышел из машины и сразу же столкнулся с Вороной – одним из немногих, кто знал о его связи со Львом Борисовичем.

– Ну, – сказал Ворона, – и что это за хрень с московскими номерами?

– Да тише ты, баран, – сквозь зубы процедил Тарасюк и уже совсем другим, деловым, начальственным голосом добавил: – Картины из Третьяковки в Италию везут. Такой груз без присмотра на улице не бросишь, понял?

– Да ты что? – весело изумился Ворона. – Неужто из самой Третьяковки?

Этот вопрос был обращен уже не к Тарасюку, а к водителю, который, обойдя кабину, приблизился к ним и теперь стоял, засунув руки в карманы, с хмурой выжидательной миной.

– Из Третьяковки, из Третьяковки, – угрюмо подтвердил водитель. – Ну, кому это добро под охрану сдать? Спать охота до смерти…

– Да погоди, земляк, – сказал Ворона с хорошо разыгранным дружелюбием. Точно так же он обычно начинал разговор с водителями остановленных на шоссе автомобилей. – Успеешь ты выспаться! Ты войди в мое положение! Не каждый же день такой случай выпадает… Из самой Третьяковки, надо же… Слушай, а ты давно картины возишь?

– Порядочно, – неохотно буркнул водитель. Ворона был одет в штатское и выглядел в высшей степени неофициально, так что говорить с ним москалю действительно было не о чем, – по крайней мере, так считал он сам.

– Мне давно интересно, – продолжал Ворона, который придерживался на этот счет иного мнения, – вот у вас, когда вы картины туда-сюда таскаете, какая-нибудь усушка-утруска предусмотрена?

– Обалдел, что ли? – грубо осведомился водитель. – Это ж не сахар ваш поганый пополам с мышиным дерьмом, а картины! Им же цены нет! Какая еще, на хрен, утруска;

– Жалко, – сказал нисколько не обиженный его грубостью Ворона. – Хотя, конечно, ты прав, утруски в этом деле быть не может… Жалко! А то я давно думаю, что надо бы над кроватью повесить что-нибудь этакое… Бабу какую-нибудь голую или мужика на коне… А может, как-нибудь договоримся, а, командир? Ну типа вывалилась по дороге, а ты не заметил…

– На рынке с торгашами договаривайся, – посоветовал грубый москаль. – Совсем охренели, дебилы.

– Жалко, – повторил Ворона. – Ну, хоть поглядеть дай, что ли. Хоть одним глазком, а? Когда еще я до вашей Третьяковки доберусь, а тут такой случай…

– Чего несешь-то? – разгорячился Паречин. – Поглядеть ему! Не видишь, что ли, кузов опечатан!

– А мы распечатаем, – предложил бандит. – Мало ли что в дороге с печатью случиться может. Да и не только с печатью…

Москаль, хоть и был, судя по всему, непроходимо туп, уловил прозвучавшую в словах Вороны угрозу.

– Ты кто такой? – подозрительно спросил он, на всякий случай отступая на шаг.

– Завскладом, – любезно пояснил Ворона, не предпринимая попыток снова сократить расстояние. Он вынул из кармана мобильный телефон и нажатием клавиши набрал какой-то номер. – Сейчас начальнику таможни позвоним, – пояснил он, – пускай решает, что с тобой делать. Алло, Лев Борисович? Тут такая ботва… Короче, Тарасюк целую фуру картин притаранил… А я знаю? Говорит, Лещ велел. Ага. Говорят, из самой Третьяковской галереи. В Италию. Вот теперь и спрашивается вопрос… – Он замолчал, слушая доносящееся из трубки гнусавое кваканье, в котором Степану Денисовичу, хоть он и не разбирал ни слова, все равно чудился неистребимый еврейский акцент. – Ага, понял. Да я и сам думаю, что так будет лучше. На хрена они нам сдались, эти открытки! Все нормально, – обратился он к водителю, убирая мобильник в карман, – вопрос решен. Сейчас отъедем в одно местечко, там тихо, спокойно. Машину поставим, тебя… гм… положим… спать.

– Опять ехать?! – взбеленился москаль. – Я сутки за рулем, хватит, наездился уже!

– Да ты не пузырись, – миролюбиво сказал Ворона. – Тут совсем недалеко, километров двадцать…

– Сколько?!

Ворона открыл рот, чтобы ответить, но тут в кармане у него зазвонил телефон. Сквозь тонкую ткань было видно, как светится дисплей. Бандит скривился, достал телефон, глянул на цветной экранчик, удивленно приподнял брови и ответил на вызов.

– Да, Борисыч. Слушаю. Нет, не проверяли, – сказал он после короткой паузы, на протяжении которой из трубки доносилось знакомое гнусавое кваканье. – Да как-то… Вы же сами… И Тарасюк сказал… Вот он, рядом стоит. Ну! Те самые мешки. Да здесь других и нет, перепутать невозможно… А? Ага, хорошо. Да, проверю. Борисыч велел груз проверить.

– Чего его проверять? – проворчал Тарасюк. – Я документы видел.

– Это ты Борисычу расскажи, – посоветовал Ворона, убирая в карман мобильник и вынимая оттуда китайский пружинный ножик.

Московский водитель испуганно вздрогнул, услышав щелчок, с которым узкое лезвие выпрыгнуло из рукоятки, но Ворона уже повернулся к нему спиной.

– Айда, Степан, – сказал он Тарасюку, – уважим старика.

– Постой, – запротестовал Степан Денисович, – такого уговора у нас не было.

– А какой был? – с любопытством поинтересовался Ворона.

– Уговор был, что про меня никто не узнает, – напомнил Тарасюк. – А я и так свечусь тут, как кинозвезда.

– Да не парься ты, – мастерски сплюнув сквозь дырку в зубах, лениво сказал Ворона. – Никто про тебя не узнает. Чистеньким пришел, чистеньким и уйдешь. Айда!

Он уверенно двинулся к фуре, уже наполовину загруженной мешками с опием, и Степану Денисовичу ничего не оставалось, как последовать за ним. Немного успокоившийся московский водитель, который действительно был туп как бревно, вместо того чтобы воспользоваться моментом и попробовать сделать ноги, поплелся следом. Он явно был из тех, кто везде сует свой нос и подает советы, которых у него никто не просит; кроме того, в данный момент он выпал из центра внимания и горел желанием напомнить о себе и своем ценном грузе. В руке у него была какая-то бумажка, с виду похожая на транспортную накладную, из чего следовало, что этот баран до сих пор ничего не понял.

Подойдя к краю рампы, Ворона окликнул пробегавшего мимо с мешком на плече Костю Шекеля и велел ему положить мешок. Тот с удовольствием подчинился, плюхнув свою ношу на бетон прямо перед носом у стоявшего внизу Вороны.

– Чего? – спросил он, слегка задыхаясь и утирая со лба трудовой пот.

– Борисыч велел груз проверить, – повторил Ворона. – А то вдруг фуфло какое-нибудь?

– А раньше нельзя было сообразить? – проворчал Шекель. – Половину уже перетаскали, а теперь что – назад таскать?

– И чего вы все ноете? – втыкая нож в тугой полотняный бок мешка, удивился Ворона. – Назад таскать… Это ж надо такое выдумать! Простая формальность, а ты разнылся, как этот…

– Расписку давайте, что машину приняли, и я пошел, – вмешался в разговор москаль, потрясая в воздухе своей бумажкой. – Я сутки не спал!

– Да погоди ты, ей-богу, – через плечо огрызнулся Ворона. Костя Шекель, сидя на корточках, глядел на москаля с веселым недоумением, как на говорящего медведя. – Куда ты все время торопишься? Сейчас… Видишь, у нас дело срочное, а ты лезешь тут со своей распиской…

Он сделал небольшой надрез. Из мешка просыпалось немного белого порошка, с виду похожего на муку.

– Аккуратнее, – сказал Шекель.

– Боишься, что тебе не хватит? – усмехнулся Ворона, поддевая немного порошка на кончик ножа.

– Чего это тут у вас? – снова влез любопытный москаль.

– Кокаин, – сказал Ворона.

– Чего?!

– Шучу. Крахмал это, понял?

Противореча собственным словам, он поднес кончик ножа к лицу и понюхал. На его смуглой физиономии появилось удивленное выражение. Окунув в порошок кончик пальца, Ворона слизал его, а остаток втер в десну – явно по инерции, поскольку, судя по выражению его лица, что-то с этим хваленым китайским порошком было не в порядке.

– Так, – медленно, веско произнес Ворона и сплюнул под ноги. – Эй, братва, погоди грузить! Табань, говорю, пацаны!

– Что? – спросил Костя Шекель.

Не обращая на него внимания, Ворона повернулся к Тарасюку.

– Это что? – тоном не предвещающим ничего хорошего спросил он. – Ты, морда жирная, я тебя спрашиваю: это что такое?!

– Ну как «что»? – слегка растерявшись, сказал Степан Денисович и оглянулся на москаля, присутствие которого при разговоре в данный момент было особенно нежелательным. – Сам знаешь что.

– Да? Ты попробуй, Степа, а потом говори.

– Чего мне его пробовать? Откуда мне знать, какая эта дрянь на вкус? Сроду ничего похожего в рот не брал…

– Это – брал, – возразил Ворона. – Уж ты мне, Степа, поверь…

Костя Шекель, которому надоело, ничего не понимая, смотреть, как они препираются, сунул палец в надрез и с видом великого знатока лизнул. Брови у него полезли на лоб.

– Пацаны, – растерянно произнес Шекель, оборачиваясь к потихоньку собиравшимся на рампе участникам погрузки, – пацаны! Это в натуре крахмал.