Текст книги "Слепой. Обратной дороги нет"

Глава 11

Задыхаясь, весь в поту, Черняк откатился в сторону и развалился на смятых, перекрученных простынях. Марина, горячая, еще возбужденная, прильнула к нему всем телом, обвила рукой шею, забросила ногу на его бедро и плотно прижалась низом живота – тем самым местечком, которое в данный момент было у нее на пару градусов горячее всего остального.

Черняк нашарил на тумбочке сигареты и закурил, только теперь заметив, что уже начало по-настоящему смеркаться. Он представил себе сотни километров трассы, которые им с Зубко предстояло преодолеть до наступления ночи, и расслабленного покоя как не бывало: в крови загулял адреналин, и сразу возникла потребность в энергичном, целеустремленном движении. Нужно было ехать, и притом сию минуту, и гнать, как на пожар. Они и так слишком задержались у гостеприимной вдовушки, но разве ж от такой бабы быстро уйдешь?

Сигарета стала невкусной, поза – неудобной, а желание сию же секунду одеться, сесть за руль и уехать – нестерпимым. Старший лейтенант дотянулся до стоявшего здесь же, на тумбочке, ночника, включил его и напрягся, перенося тяжесть тела на локти, чтобы встать. Марина немедленно отреагировала на это движение: ее рука, обнимавшая Черняка за шею, тоже напряглась, не давая ему оторвать голову от подушки.

– Ну, – сонным, недовольным голосом пробормотала она Черняку в плечо. – Ну-ну-ну. Лежи, куда ты?

Ее пушистые ресницы щекотали кожу, горячий лобок плотнее прижался к мужскому бедру и начал плавно, едва заметно перемещаться вверх-вниз; рука отпустила шею, ладонь скользнула по груди, задев сосок, прошлась по животу и мягко, но требовательно обхватила то, что в данный момент уже ничего не хотело.

– Пусти, – сказал Черняк, – ехать надо.

– А не пущу, – игриво заявила Марина.

Голос у нее сейчас был хрипловатый и низкий, как у ведьмы, а рука продолжала делать свое дело – мять, поглаживать, сжимать, отпускать, снова и снова… Она была очень умелой, эта рука, и Черняк вдруг засомневался в том, что так уж прямо ничего и не хочет.

– Кончай, – предостерегающе сказал он.

– А вот вместе и кончим, – томно и спокойно, как об окончательно решенном деле, сказала Марина.

Рука ее заработала проворнее, и он понял, что так оно и будет. Желание бежать, ехать и заниматься прочей неинтересной ерундой пропало, как будто его и не было никогда; Черняку подумалось, что, выбравшись из этой постели, он будет, как пустой мешок. Он будет, как пустой мешок, а Зубко – как полный. Сожрал ведь небось все до крошки, вместе со скатертью, и водку высосал до последней капли, даром что за рулем. Да-а, сопровождение у москалей будет еще то…

– Слушай, мне правда ехать надо, – неуверенно сказал он.

Марина не ответила. Продолжая увлеченно работать рукой, она передвинулась немного ниже и обхватила губами его сосок. Черняк осторожно положил дымящуюся сигарету в пепельницу, запустил пальцы в густые, черные, как вороново крыло, женские волосы, обхватил затылок Марины, плотнее прижал ее голову к своей груди, отпустил и легонько провел кончиками пальцев вдоль плавно изогнутой линии позвоночника. Марина издала невнятный стон, и Черняк почувствовал, что утрачивает последние крупицы здравого смысла. Зубко был прав, предполагая, что его напарник в данный момент думает не головой, а совсем другим местом; впрочем, чтобы думать головой, лежа в постели с Мариной, нужно быть полным, окончательным импотентом.

Когда терпеть дальше стало невозможно, Черняк вывернулся из-под Марины и одним движением очутился сверху, оставив женщину лежать лицом вниз. Она не возражала и даже наоборот: таз ее призывно приподнялся, стройные бедра раздвинулись, приглашая мужчину не тратить времени даром и поскорее приступить к делу. Когда Марина так делала, Черняк буквально зверел. Жена в тех редких случаях, когда его желание немного попрыгать на целлюлите совпадало с отсутствием у нее головных болей или других вымышленных недугов, признавала только одну позу: пузом кверху. Зато Марина выделывала в постели настоящие акробатические номера, выдумывая все новые ухищрения, чтобы заставить Черняка выложиться полностью, до конца. Однажды они поставили настоящий рекорд, проведя за этим занятием полный рабочий день, восемь часов, и Черняк потом целую неделю был почти уверен, что его перетруженная южная оконечность вот-вот отвалится к чертям собачьим.

– Только по-быстрому, – предупредил он, входя в Марину.

Она ответила страстным вздохом и мягким встречным толчком ягодиц; Черняк попрочнее уперся руками в матрас и взялся за дело всерьез, сам удивляясь, откуда появились силы.

Где-то на четвертой минуте, когда Марина уже начала тихонько вскрикивать при каждом ударе, а дыхание Черняка сделалось хриплым и прерывистым, за дверью, в гостиной, скрипнула половица. Той частью сознания, которая еще была способна что-то соображать, Черняк понял, что там, за дверью, мается, не решаясь войти и напомнить ему о должностных обязанностях, верный Зубко.

Он быстрее заработал тазом, торопясь поскорее завершить начатое; Марина вскрикнула, и в этот момент дверь спальни распахнулась.

Старший лейтенант повернул голову с твердым намерением обложить потерявшего стыд старшину отборным матом. Слова застряли у него в глотке, потому что на пороге стоял совершенно незнакомый ему молодой человек – чернявый, смуглый, мускулистый, с окровавленным русским штыком в правой руке и пистолетом в левой.

Рефлексы сработали раньше, чем мозг успел осознать увиденное. Черняк вскочил, словно подброшенный пружиной, на мгновение замер, не зная, что предпринять, – голый, потный, с задорно торчащим, пульсирующим членом и с православным крестиком, который поблескивал на смуглой груди, – а потом метнулся к стулу, на спинке которого, под одеждой, висела портупея с вложенным в кобуру пистолетом.

Стоявший в дверях албанец быстро шагнул ему наперерез, коротко и страшно ударил по скуле рукояткой пистолета, а когда отброшенный в сторону Черняк впечатался лопатками в стену, вонзил ему в живот ржавый, испачканный кровью старшины Зубко штык, пригвоздив лейтенанта к штукатурке.

Марина, все еще стоявшая на кровати в призывной звериной позе, завизжала, но визг сразу оборвался, потому что второй албанец, войдя в спальню, не долго думая вдавил ее лицом в подушку. Женщина брыкалась на постели, пытаясь вырваться или хотя бы глотнуть воздуха, но хватка у албанца была железная.

Старший лейтенант Черняк наблюдал за происходящим круглыми, слезящимися, тоскливыми глазами. Ноги у него подогнулись; штык, пронзивший его насквозь и на добрых пять сантиметров вошедший в глинобитную стену, с негромким металлическим скрежетом вышел из пробитого в смешанной с соломой глине углубления, и Черняк медленно осел на пол, царапая стену торчащим из спины стальным шипом. На пожелтевшей побелке осталась широкая кровавая полоса.

Албанец, державший Марину, посмотрел на своего напарника и игриво подвигал бровями, предлагая, по всей видимости, довести до конца то, что так успешно начал Черняк. Напарник отрицательно покачал головой и, подняв на уровень груди левое запястье, постучал ногтем по циферблату часов. Второй албанец кивнул со слегка разочарованным видом, отпустил голову Марины и, когда та перевернулась на спину, жадно хватая воздух широко открытым ртом, быстро накрыл ее лицо подушкой. Он вдавил в подушку ствол пистолета и спустил курок. Приглушенно хлопнул выстрел, в воздух взлетела парочка перьев, запахло паленым. Обнаженное тело конвульсивно содрогнулось, заставив кроватные пружины в последний раз издать характерный скрип, и обмякло.

Албанец приподнял простреленную, обожженную подушку, уронив на лицо убитой целую горсть подпаленных выстрелом перьев. Глаза Марины остались широко открытыми, рот тоже. Из-под затылка по белой простыне медленно расплывалось кровавое пятно: пуля вошла в открытый рот, выбив два передних зуба, пробила мягкое нёбо и, разрушив мозг, прошла навылет.

Убийца равнодушно уронил подушку на пол и вслед за своим товарищем вышел из спальни. Сидевший на полу со штыком в животе Черняк видел все до мельчайших деталей. Он чувствовал себя жуком, наколотым на булавку равнодушной рукой юного натуралиста, но, в отличие от жука, не мог даже дергать лапками: конечности не слушались его, жизнь по капле уходила из холодеющего тела вместе с кровью, которая текла по крашеным половицам, сквозь щели просачиваясь в подпол.

Он оставался в сознании, когда убийцы, покряхтывая от тяжести, втащили в комнату и с облегчением свалили в угол окровавленную тушу в милицейском мундире – то, что когда-то было старшиной Зубко. Черняк видел, как один из них, торопливо раздевшись, натянул на себя форму и перепоясался ремнем с портупеей и кобурой, в которой лежал табельный пистолет старшего лейтенанта. Черняк был крупным мужчиной, и его форма сидела на убийце мешком, но того это обстоятельство, казалось, нисколько не смущало.

Поправив на голове милицейскую фуражку, убийца посмотрел на Черняка. Лейтенант закрыл глаза в ожидании неизбежного контрольного выстрела, но вместо этого услышал лишь щелчок выключенного ночника и удаляющийся скрип половиц. Усиливающееся жжение под диафрагмой подсказало ему, почему незнакомцы не стали его добивать: штык пробил желудок, и теперь сочащаяся оттуда кислота должна была в течение считаных минут довершить то, чего не сделала сталь. Черняк хотел открыть глаза, но это простое действие в данный момент показалось ему не стоящим тех усилий, которые следовало приложить, чтобы разлепить налитые свинцовой тяжестью веки. В следующий миг сознание покинуло его, чтобы больше никогда не вернуться.

Перед тем как выйти из дома, человек в милицейской форме на минуту задержался в сенях. То, что он искал, обнаружилось почти сразу: ключ от входной двери висел на вбитом в стену рядом с выходом ржавом гвозде. Запирая дверь снаружи, албанец услышал, как за спиной, во дворе, завелся двигатель милицейской машины.

Вскоре «девяносто девятая» с бортовым номером сто шестьдесят два пересекла городскую черту Нежина. Когда она выехала на трассу Е381 и, пронзая сгущающуюся темноту бледными лучами фар, устремилась в сторону российской границы, албанец, одетый в форму инспектора Черняка, опустил оконное стекло и на ходу выбросил в наступающую ночь ключ от дома веселой вдовушки по имени Марина.

* * *

Убаюканный плавным покачиваньем кабины, монотонным гудением мотора и приглушенным бормотанием радиоприемника, Глеб действительно задремал. Однако какая-то часть его сознания все время оставалась начеку, и, когда вокруг что-то изменилось, Слепой моментально проснулся и открыл глаза.

Первое, что он увидел, были красно-синие сполохи, озарявшие ночную тьму за окнами кабины. Грузовик притормаживал, вздыхая пневматическими тормозами. Глеб сообразил, что их обгоняет милицейская машина с включенным проблесковым маячком. Правда, вела она себя как-то странно: несмотря на то что скорость грузовика снижалась, патрульный автомобиль не спешил вырваться вперед. Глеб его не видел, ему были видны только вспышки проблескового маячка, разгоравшиеся и гасшие, казалось, прямо за окном со стороны водителя. Благодаря этому сосредоточенное лицо сидевшего за рулем Всеволода Витальевича становилось то синим, как у лежалого покойника, то красным, как у человека, переборщившего с паром в русской бане.

Еще Сиверов заметил, что милицейская машина потихоньку, но очень настойчиво оттирает их к обочине. Вскоре правые колеса грузовика запрыгали по неровной щебенке, поднимая в воздух невидимую в темноте пыль. Как только это произошло, милицейский автомобиль вырвался вперед и тоже принял к обочине перед самым носом «мерседеса», заставив Всеволода Витальевича окончательно съехать с дороги и резко ударить по тормозам.

– Что делают, паскуды! – в сердцах воскликнул водитель, затягивая ручной тормоз.

Глеб промолчал. Эта встреча на ночной дороге ему не нравилась: уж очень все это напоминало геройское задержание опасных преступников, угнавших чужой автомобиль с ценным грузом.

– Не пойму, – сказал он, – это наши, что ли? Бортовой номер вроде тот…

– Тот, тот, – нашаривая в спальнике папку с документами, сквозь зубы подтвердил Всеволод Витальевич, – он самый, сто шестьдесят второй. По бабам небось шастали, а теперь будут пальцы веером распускать: почему следуете без сопровождения? Контрабанду по дороге подцепили? Знаю я эту породу, насмотрелся за столько-то лет… Наперед знаю, что они скажут, уроды.

– Я знаю все твои трещинки, пою твои-мои песенки, – пробормотал Глеб.

– Во-во, – недобро хохотнув, подхватил Всеволод Витальевич, – точно! Блин, глаза бы мои на них не смотрели. Так бы и дал монтировкой по башке…

Милицейская «девяносто девятая» с бортовым номером сто шестьдесят два, отчетливо выделявшимся на темно-синей крышке багажника, включила белые огни заднего хода и одним быстрым, плавным рывком попятилась, остановившись буквально в каком-нибудь полуметре от переднего бампера грузовика. В лица ударил отраженный ее боковыми зеркалами яркий свет фар; Всеволод Витальевич передвинул рычажок, и этот ослепительный блеск сменился тусклым свечением габаритных огней.

Передние дверцы «Лады» одновременно распахнулись, и на дорогу выбрались два человека. Один из них был одет в милицейскую форму с белой портупеей и светоотражающими нашивками на плечах, которая была ему велика размера на три и висела мешком; на другом были потертые джинсы и майка без рукавов, открывавшая мускулистые смуглые руки.

– Что это они затеяли? – изумился Всеволод Витальевич, разглядев в руках у милиционеров короткоствольные автоматы Калашникова.

– А черт их разберет, – равнодушно откликнулся Глеб, как бы между делом распуская застежку комбинезона и кладя за пазуху правую руку.

– Что-то они не то городят, – растерянно заметил Всеволод Витальевич, вертя ручку стеклоподъемника. – Что-то они, похоже, перепутали…

Опустить стекло до конца он не успел: милиционер с погонами старшего лейтенанта, подойдя к кабине, сильно рванул на себя дверь и сразу же навел на водителя свой куцый, но от этого не менее смертоносный автомат.

– Выходить на дорога, класть руки голова! – довольно невразумительно скомандовал он, зверски коверкая русские слова.

Всеволод Витальевич тем не менее прекрасно его понял. Как загипнотизированный, глядя в дуло автомата, он полез из кабины. Глеб не торопился следовать его примеру, предпочитая немного подождать.

Ждал он не напрасно. В следующую секунду автоматчик в штатском, подойдя к кабине с другой стороны, распахнул правую дверцу. Сиверов помог ему, что было сил саданув по двери ногой. Раздался глухой стук; автоматчик с невнятным возгласом отлетел в сторону, едва устояв на ногах. Восемнадцатизарядная «гюрза», как живая, прыгнула Глебу в ладонь; он выстрелил по маячившей на обочине темной фигуре, выскочил из кабины и сразу же упал на землю.

Приглушенного света фар и красного сияния задних габаритных огней милицейской машины было ему вполне достаточно, чтобы сориентироваться. «Гюрза» звонко бахнула еще раз, озарив мрачной оранжевой вспышкой пыльное днище грузовика. Человек в милицейской форме вскрикнул и рухнул на асфальт, инстинктивно схватившись за раздробленную пулей лодыжку. Глеб снова выстрелил, человек замолчал и замер, оставшись лежать на обочине скомканным узлом милицейского обмундирования.

Все было кончено в считаные секунды. Двигатель грузовика продолжал урчать на холостых оборотах; милицейская машина неслышно вторила ему, толчками выплевывая из выхлопной трубы легкий дымок, который красиво клубился, подсвеченный фарами «мерседеса» и ее рубиновыми габаритными огнями. Проблесковый маячок по-прежнему разбрасывал стрелы красного и синего света, заставляя тени на обочине вздрагивать и корчиться.

Глеб встал, отряхнул колени и не спеша обошел кабину спереди. Здесь он обнаружил целого и невредимого Всеволода Витальевича, который стоял согнувшись пополам и упираясь одной рукой в решетку радиатора. Водителя мучительно рвало, его поздний ужин неаппетитными комками стекал по бамперу грузовика, пачкая номерной знак.

– За езду с грязными номерами можно схлопотать приличный штраф, – сказал ему Глеб.

Ответом ему был новый утробный звук, вскоре перешедший в надрывный кашель. Оставив напарника наедине с его взбунтовавшимся желудком, Сиверов вышел на дорогу, огляделся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, взял под мышки тело так называемого милиционера. Оттащив его к кювету, Слепой опустил труп на землю и проверил карманы. Там было много всякой всячины, но он взял только служебное удостоверение. Сунув твердые коленкоровые корочки в карман, Глеб с пистолетом в руке подошел ко второму телу. Автоматчик в штатском тоже был мертв, пуля прошла чуть выше левого виска, и теперь он лежал на каменистой обочине лицом вниз, накрыв своим телом короткоствольный милицейский автомат.

Наклонившись, Сиверов похлопал его по карманам джинсов. Была там расплющенная в блин полупустая пачка сигарет, одноразовая зажигалка китайского производства, дешевый перочинный ножик с пружинным лезвием, тоже китайский, годный только на то, чтобы пугать нервных дамочек в подворотне. Еще там были деревянные четки, которые Глеб, в отличие от всего остального, решил прихватить с собой.

Документов при убитом не оказалось. Уже собираясь уходить, Сиверов заметил, что из заднего кармана джинсов выпала какая-то мятая бумажка, вытащенная им, по всей видимости, заодно с сигаретами. Уверенный, что это просто случайный клочок мусора, вроде товарного чека из магазина, Глеб все же поднял ее, развернул и беззвучно присвистнул: на бумажке шариковой ручкой было аккуратно выведено «162», а ниже красовался набор цифр и букв, полностью совпадавший с номерным знаком милицейской машины.

Из всего этого следовало, что самые мрачные прогнозы генерала Потапчука были недалеки от истины и, более того, уже начали сбываться. Во избежание ошибок и путаницы номер машины сопровождения был заранее сообщен украинской стороной московским коллегам. Глебу и Всеволоду Витальевичу этот номер сообщили на последнем инструктаже в день выезда; как выяснилось теперь, сообщили его не только им. Где-то там, в Москве, жила и активно действовала жадная до денег крыса, занимавшая ответственный пост не то в МВД, не то в Министерстве культуры, а может быть, и на Лубянке.

Столкнув труп в кювет и подобрав с земли автомат, Глеб вернулся к грузовику. По дороге он просунул руку в открытое окошко милицейской машины, выключил проблесковый маячок, погасил фары и заглушил двигатель.

– Ты рехнулся, – сказал ему Всеволод Витальевич, яростно утирая рукавом комбинезона влажно поблескивающие губы и подбородок. – Ты хотя бы понимаешь, что ты сейчас натворил? Ты же замочил двоих ментов, да еще на иностранной территории!

Он замолчал и заметно вздрогнул, увидев в опущенной руке напарника автомат.

– Не дергайся, – сказал ему Глеб. – На, подержи.

Он небрежно сунул водителю «Калашников» и вынул из кармана милицейское удостоверение.

– На, – сказал он, – погляди, какие это менты.

Всеволод Витальевич развернул удостоверение и принялся изучать его при свете фар.

– Черняк Андрей Иванович, – прочел он вслух, – инспектор, старший лейтенант… Ну?

– На фотографию посмотри, – посоветовал Глеб.

– Черт, – выдохнул водитель, вглядевшись в изображение широкого черноусого лица с маленькими, как следы булавочных уколов, недобрыми кабаньими глазками. Эта фотография не имела ничего общего с лицом мертвеца в милицейской форме, лежавшего в данный момент на краю придорожного кювета. – Это который?

– Который в форме, – ответил Глеб. – Ты заметил, что тряпки на нем с чужого плеча? Нет? Напрасно, такие вещи надо замечать. Второй без документов, зато – вот.

Он протянул напарнику деревянные четки.

– Это что такое? – удивился Всеволод Витальевич. Он действительно ни черта не знал о деле, в которое оказался втянутым. – Четки, что ли? И что, по-твоему, это должно означать?

– Что убитый – мусульманин, – ответил Глеб.

– Ну, это не факт, – резонно возразил водитель. Поскольку трупы были убраны с глаз долой, он немного успокоился, и в голосе у него вновь прорезались авторитетные, покровительственные нотки. – Хотя… Кавказ какой-нибудь, что ли… То-то же я не врубился, как это украинский мент по-русски ни ухом, ни рылом. Слушай, что происходит, а?

– Не знаю, – солгал Сиверов. – Видно, наших сопровождающих эти ребята как-то угомонили. Ты был прав, здесь действительно полный бардак. Какие-то бандиты нерусские…

– Во-во! – подхватил Всеволод Витальевич. – Именно, что нерусские! Чего им дома-то не сиделось?

– А кого там грабить? – в свою очередь спросил Слепой. – Какой дурак через их горы рискнет с ценным грузом ехать? Вот братва и выбралась на гастроли.

О бумажке с номером машины сопровождения Глеб решил на всякий случай умолчать. Он еще не до конца определился с линией поведения, да и Всеволод Витальевич его, честно говоря, удивил: Слепой никак не ожидал, что у напарника окажутся такие слабые нервы… а заодно и желудок. Сказать ему прямо сейчас, что он участвует в спецоперации ФСБ и что вот эти двое жмуриков – только начало? Слуга покорный! Он ведь, чего доброго, захочет развернуть грузовик и рвануть от греха подальше домой, в Москву. И между прочим, в чем-то он будет прав, потому что, спасая собственную шкуру, заодно спасет бесценные полотна из коллекции Третьяковской галереи. А то, что выставка в Риме не состоится… Ну, подумаешь, выставка! Много их было, и будет еще больше, и премьер-министр Италии, надо думать, не такой дурак, чтоб не понять: выставка в очередной раз отложена в силу объективных обстоятельств…

Всеволод Витальевич стоял освещенный горящими вполнакала фарами и неловко, как женщина, держал перед собой укороченный милицейский автомат. Вид у него был совершенно обалделый, но Глеб знал, что рано или поздно шок пройдет и тогда у напарника неизбежно возникнет масса вопросов. Это все равно должно было когда-нибудь случиться, вот только ни Слепой, ни Федор Филиппович не предполагали, что так скоро.

Мимо них в сторону Киева со свистом пронеслась легковушка, мазнув светом фар по белому термоизолированному прицепу и стоящей с потушенными огнями милицейской машине. Электрический блик стремительно скользнул по вороненому железу выставленного напоказ автомата, но Всеволод Витальевич даже не шелохнулся. Вряд ли те, кто сидел в проехавшей мимо иномарке, заметили оружие; скорее всего их внимание привлек милицейский автомобиль и они тихо порадовались тому обстоятельству, что у гаишников уже есть добыча в виде большегрузного трейлера с российскими номерами. Но Глебу подумалось, что с напарником у него будут проблемы. Он оказался далеко не таким крутым парнем, как можно было решить, наслушавшись его рассказов, и Слепому оставалось лишь надеяться, что обойдется без истерик. «А зря я дал ему автомат», – подумал он между делом.

Пока Всеволод Витальевич не опомнился, следовало срочно придумать легенду и войти в образ. Глеб колебался совсем недолго. Он встал перед кабиной, широко расставив ноги, расстегнул ширинку и принялся, насвистывая, мочиться на номерной знак.

– Ты чего делаешь?! – немедленно взбеленился Всеволод Витальевич, выведенный из ступора этим кощунственным поступком.

– Номер мою, – хладнокровно проинформировал его Глеб. – Ты же его так заблевал, что цифр не разобрать.

Водитель промолчал и изумленно уставился на автомат у себя в руках. «Помогло, – понял Глеб, застегивая ширинку. – Лунатик снова превратился в человека. Знать бы только, что он выкинет в следующую минуту, этот человек…»

– Брось в кабину, – посоветовал он, кивая на автомат.

– Зачем?

– Ну, оставь на дороге, – сказал Глеб, умело имитируя легкое раздражение. – Авось кто-нибудь подберет. В хозяйстве и пулемет пригодится.

Всеволод Витальевич неуверенно двинулся к кабине. Похоже, отпустило его еще не до конца.

– Я пошарю у них в машине, – сказал Сиверов, – там наверняка есть еще оружие.

Водитель промолчал, что было на него совершенно не похоже. Глебу следовало обратить на это обстоятельство больше внимания, но у него хватало других забот. В конце концов, любой нормальный человек на месте его напарника сейчас предпочел бы помалкивать: он слишком много говорил до этого, а когда обстоятельства потребовали решительных действий, оказался не на высоте. Если бы не Глеб, которого он с самого начала пути убеждал в своем несуществующем превосходстве, Всеволод Витальевич сейчас скорее всего валялся бы в кювете с простреленной головой. Так что у него было сколько угодно поводов для молчаливых раздумий – как, впрочем, и у Слепого.

Нападение на дороге, конечно же, не было случайным. Бумажка с номером машины сопровождения, четки, исковерканная, с грехом пополам произнесенная фальшивым милиционером фраза на русском языке – все это просто не могло объясняться рядом совпадений. Кто-то, с огромным трудом изъясняющийся по-русски, по наводке перехватил «девяносто девятую» с заранее известным бортовым номером, а затем остановил и попытался захватить именно тот грузовик, который она должна была сопровождать. Совпадение? Как бы не так!

Глеб присел на пассажирское сиденье «девяносто девятой». Ему нужна была минута уединения, чтобы быстро все обдумать. Несомненно, убитые им люди были албанцами и имели самое прямое и непосредственное отношение к смерти Витторио Манчини и Слободана Драговича. Это было ясно; непонятно другое: зачем они попытались захватить грузовик с картинами уже на украинской территории, где от этого захвата им не было никакой пользы? Допустим, они собирались отогнать машину куда-нибудь подальше от трассы, в поля, и сжечь. Но зачем? Выставка, конечно, не состоялась бы, но на российско-итальянские отношения это происшествие повлиять не могло. Потому что ответственность за столь чудовищный инцидент, как полное уничтожение бесценной коллекции шедевров русской живописи, тогда легла бы на третью сторону, а именно на Украину. Какой в этом смысл?

«Все просто, – понял Глеб. – Никто не собирался уничтожать груз, по крайней мере здесь, на украинской территории. Просто этот фокус с машиной сопровождения был самым легким способом завладеть грузовиком, а вместе с ним и грузом, и всем комплектом сопроводительных бумаг, от таможенных деклараций и перечня картин до личных документов водителей – паспортов с визами, водительских удостоверений и прочего. При нынешнем уровне развития технологий привести фотографию в паспорте в соответствие со своей физиономией – плевое дело. Да и переделать лицо под фотографию не слишком сложно – достаточно вспомнить лже-Драговича, который добрался до Манчини именно таким способом. После этого грузовик с двумя крайне неразговорчивыми водителями грузится в Ильичевске на корабль и благополучно отплывает в Италию. И уже там, на итальянской территории, под защитой итальянского государства и закона, где-нибудь между портом Пьомбино и Римом, с машиной что-то происходит. Либо она бесследно исчезает средь бела дня, либо вообще взрывается к черту при большом стечении народа, прямо у разгрузочной рампы какого-нибудь знаменитого римского музея…»

«Вот это совсем другое дело, – решил Сиверов. – Вот это уже скандал, да какой! Русские в ярости из-за погибших картин, а итальянцы – из-за террористического акта, осуществленного посредством российского грузовика, который они из глубокого уважения к партнерам пропустили на свою территорию практически без таможенного досмотра».

«Да, – подумал он, вынимая из кармана мобильник и рассеянно подкидывая его на ладони, – это они хорошо сообразили. Мы до этого, честно говоря, не додумались. Мы ждали нападения в море, но это… Да и кто же мог предположить, что у них хватит наглости действовать на чужой территории как у себя дома, да еще и так отчаянно!»

Он с сомнением посмотрел на телефон. Федор Филиппович, наверное, спит, время-то – два часа ночи! И потом, к чему этот звонок? От него, агента по кличке Слепой, как всегда, требуется результат, а не подробные и регулярные доклады о каждом сделанном шаге. Подумаешь, пришил парочку албанцев, которые, в свою очередь, пришили парочку украинских ментов… Тоже мне, событие!

Он решительно спрятал мобильник и сгреб в кучу собранное в машине и вокруг нее оружие. Его оказалось много: три автомата, не считая того, что был у Всеволода Витальевича, и четыре пистолета Макарова – целый арсенал, говоривший о том, что албанцы готовились к нападению очень тщательно, не слишком рассчитывая на табельные милицейские стволы. «Вот будет праздник на таможне, если мы предъявим все это богатство!» – подумал Глеб, выбираясь из машины.

Всеволод Витальевич задумчиво курил, привалившись задом к округлому пластиковому бамперу «мерседеса». Автомата при нем уже не было. Он окинул напарника с его добычей равнодушным взглядом и вяло поинтересовался:

– И куда ты прешь все это говно?

– Не на дороге же оставлять, – повторил Глеб. – Доедем до какого-нибудь лимана – утопим к чертовой матери, и все дела.

– А ментам сдать не лучше?

– А ты подумал, что мы им скажем? И главное, сколько времени нам придется с ними разговаривать? Докажи, что ты не верблюд…

Водитель глубоко затянулся сигаретой и искоса, с прищуром посмотрел на Глеба.

– Ничего не видели, ничего не слышали? Ничего не было, так?

– Примерно так, – согласился Сиверов, влезая в кабину и с лязгом сваливая груду вороненого железа в спальник. – Ну что, поехали? – добавил он, садясь за руль.

Всеволод Витальевич молча пожал плечами, стрельнул окурком в темноту и полез в кабину. Глеб включил передачу, немного сдал назад, до отказа вывернул руль влево и аккуратно вывел тяжелый грузовик на дорогу, объехав оставшуюся на обочине милицейскую машину.