Текст книги "Слепой. Обратной дороги нет"

Глава 21

На улице вовсю сияло солнце, деревья – те из них, что еще сохранили способность зеленеть в отравленном выхлопными газами воздухе, – добросовестно зеленели, на газонах скандалили воробьи, а у станций метро бойко торговали наломанной в подмосковных палисадниках сиренью. В город наконец-то пришла настоящая весна, и, добравшись до своего кабинета, Федор Филиппович первым делом приказал задернуть шторы. После того как тяжелые старомодные портьеры перекрыли доступ солнечному свету, в кабинете сделалось темно, как ночью. Генерал включил настольную лампу, создав таким образом на своем рабочем месте деловую, располагающую к сосредоточенным раздумьям атмосферу. Раньше, еще лет десять-пятнадцать назад, ему бы и в голову не пришло сделать что-то подобное, но времена изменились, и теперь льющийся в окна солнечный свет и безоблачная синева над Лубянской площадью, такая чистая, какую нечасто увидишь, находясь в центре Москвы, навевали посторонние мысли, отвлекали от работы. В такие вот веселые солнечные деньки генерал Потапчук все чаще ловил себя на том, что сидит, откинувшись на спинку кресла, и глазеет в окно, думая при этом о чем угодно, только не о работе.

Как правило, подобные раздумья сводились у него к попыткам чисто теоретически решить давно наболевший вопрос: каково ему будет на пенсии? С одной стороны, без работы он себя уже давно не мыслил и очень плохо представлял, на что и каким образом сумеет потратить нежданно-негаданно свалившуюся на него пропасть свободного времени. А с другой – ну, надоело же все, хуже горькой редьки надоело! Сколько же можно, в самом-то деле? Жена, наверное, права, когда говорит, что он таки допрыгается и что однажды его, старого дурака, понесут прямо из кабинета ногами вперед. Сдохнешь ведь, как лошадь, прямо в оглоблях, и речи, которые коллеги и начальство станут произносить над твоим гробом, будут тебе по барабану…

Но сегодня Федору Филипповичу было недосуг предаваться мозговой лени. Потому-то он и велел задернуть портьеры, и, как только это было исполнено, а на девственно чистый стол лег круг ослепительно яркого света от настольной лампы, все посторонние мысли улетучились сами собой, словно их никогда и не было. Генерал уселся и для начала попросил принести стакан крепкого чая без сахара.

Вместе с чаем ему доставили донесение о последних событиях в Ильичевском морском порту. Донесение было свеженькое, с пылу, с жару, отправленное в седьмом часу утра, из чего следовало, между прочим, что агент, который его составлял, то ли не спал всю ночь, то ли вскочил с постели ни свет ни заря – часика этак в три, а то и раньше.

– Ну-с, что тут у нас? – рассеянно спросил Федор Филиппович, открывая папку и берясь свободной рукой за ручку массивного литого подстаканника.

Адъютант не ответил, поскольку знал генерала как облупленного и видел, что заданный им вопрос был сугубо риторическим, не требующим ответа. Он терпеливо дождался рассеянного генеральского кивка, означавшего, что можно быть свободным, и бесшумно покинул кабинет.

Федор Филиппович нацепил очки, взял из папки верхний листок и стал читать, шумно прихлебывая из стакана обжигающий чай и покряхтывая от удовольствия. Так он чаевничал, только когда был один да еще дома, при жене, которая в такие моменты неизменно вспоминала бородатый анекдот про Штирлица, заказывающего в ресторане «Элефант» салат «оливье» и с размаху падающего в него лицом. И голос за кадром: «Только один раз в год, двадцать третьего февраля, Штирлиц мог немного побыть собой». М-да… Какая-то суровая правда жизни тут, несомненно, присутствовала, но как быть, если пить чай с шумом и кряхтеньем хорошо и приятно, а когда пытаешься пить его тихо и благопристойно, непременно обожжешься?

Поэтому, оставаясь наедине с собой, Федор Филиппович пил чай так, чтобы было хорошо и приятно. Раньше необходимым дополнением к уютному сумраку кабинета, свету настольной лампы и крепкому чаю всегда служила хорошая сигарета, но те времена, увы, тоже давно прошли, и теперь генералу оставалось только посасывать мятные леденцы, сожалея о том, чего уже не вернешь.

Так, прихлебывая, покряхтывая и причмокивая, он прочел два абзаца донесения. Уже на третьем он перестал кряхтеть и чмокать, а к середине четвертого брови его высоко поднялись над оправой очков. Быстро пробежав глазами первый листок, он схватил второй, дочитал до конца, заглянул в третий, снова взялся за первый, но легче ему от этого не стало: даже при вторичном прочтении данный документ оставлял стойкое впечатление, что его писали, не то напившись в дым, не то обкурившись в хлам, не то и вовсе белены объевшись.

Отставив недопитый, вдруг сделавшийся похожим на отвар березового веника чай, Федор Филиппович выдвинул верхний ящик письменного стола и принялся там рассеянно шарить, не вполне осознавая, что, собственно, ищет. Потом рука наткнулась на плоскую жестяную коробочку, в которой хранились проклятущие леденцы, и генерал понял, что ищет сигареты, которых у него в столе давным-давно нет и быть не может. Беззвучно, одними губами произнеся нехорошее слово, Потапчук бросил в рот леденец и со стуком задвинул ящик.

Вообще-то, автор донесения заслуживал всяческого доверия. Другое дело, что описанные им факты выглядели как-то уж очень дико: чувствовалось, что, торопясь поскорее поставить генерала в известность о ночном происшествии, агент изложил вот именно и только факты, не потрудившись, да и не успев, наверное, найти для них более или менее правдоподобное объяснение. Собственно, это было именно то, чего Федор Филиппович требовал от исполнителей, занятых сбором и передачей информации: беспристрастно и правдиво изложить факты. А интерпретировать – дело начальства…

Видимо, при всем обилии приведенных в донесении фактов информация о перестрелке на таможенном складе была далеко не полной. В этой головоломке явно не хватало нескольких кусков, причем как раз таких, которые могли послужить ключом к разгадке. Откуда, например, на закрытом, тщательно охраняемом таможенном складе посреди ночи взялась такая толпа вооруженных людей? И с чего это они вдруг затеяли перестрелку?

Конечно, по поводу последнего обстоятельства у Федора Филипповича имелись кое-какие догадки. В конце концов, где Сиверов, там, как правило, и пальба, потому что стрелять – это его профессия. Основная, так сказать, специальность. Но что же это, он один, что ли, накрошил столько трупов? Он, конечно, мог бы, но для такой работы нужен не пистолет, а как минимум пулемет, причем с неограниченным запасом патронов.

И еще. В донесении ясно сказано, черным по белому: большинство убитых – местные, одесские уголовники. И как это прикажете понимать? Можно, конечно, предположить, что албанцы, не рассчитывая только на свои силы, за большие деньги наняли себе подмогу в лице одесской братвы. Но, во-первых, времени у них на налаживание такого контакта было маловато, а во-вторых, они ведь не крепость штурмом брать собирались, а один несчастный грузовик с одним еще более несчастным водителем. Причем сделать это надо было тихо, не привлекая ничьего внимания, а они устроили там самое настоящее Бородино. Как у Михаила Юрьевича: «…смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой»… Слились они или не слились, на самом деле неизвестно, но после прочтения такого донесения начинаешь думать, что именно слились…

Так, читаем дальше. Грузовик с незначительными повреждениями обнаружен на причале… Так… Водитель в шоковом состоянии… Ну, это нам тоже понятно. Судя по отзывам Глеба, этот его Всеволод Витальевич – мужчина храбрости невеликой. Как же его, такого, угораздило под огнем вывести грузовик из этого пекла? Или помог кто? Похоже, что так оно и было. Да-а, Глеб Петрович, ночка у тебя, похоже, выдалась еще та…

И кстати, где он сам? Часть убитых еще не опознана (и вряд ли их когда-нибудь удастся опознать). Не попал ли, часом, Глеб в их число? Это грузовик, получив автоматную очередь в борт, поедет дальше как ни в чем не бывало – повреждения у него, видите ли, незначительные. А человеку, даже тренированному и опытному, такое угощение не переварить…

Федор Филиппович поймал себя на том, что уже далеко не впервые думает о Глебе Сиверове именно в таком ключе: он-де не железный, пуле все равно, и рано или поздно судьба, предначертанная теми, кто снабдил Глеба Петровича Сиверова новым лицом и фальшивой биографией, его отыщет. Где-то на кладбище давно стоит камень с его именем и фамилией, как будто ждет того, кто должен под ним лежать. Камню торопиться некуда, времени у него навалом, и он, конечно же, дождется…

Но Глеб возвращался живым ровно столько раз, сколько его заочно хоронили. А еще есть такая примета: тот, кого ошибочно похоронили за глаза, проживет дольше всех, кто поторопился выпить за упокой его души…

Один из трех лежавших на столе мобильных телефонов вдруг зажужжал и пополз по гладкой поверхности, как очень крупное и жирное насекомое. Генерал поймал его на краю стола и взглянул на дисплей. Сделанная четким шрифтом, черным по белому, на чистом русском языке надпись уведомила Федора Филипповича, что номер абонента определить не удалось. При этом номер мобильника, который генерал в данный момент держал в руке, был известен очень немногим; если уж на то пошло, номера этого телефона не знала даже его супруга.

Гадая, кто это мог его побеспокоить, Потапчук нажал клавишу соединения и осторожно, будто телефон и впрямь был кусачим насекомым, поднес трубку к уху.

– Слушаю, – сказал он. Трубка что-то быстро забормотала ему в ухо; Федор Филиппович нахмурился, поскольку услышанное показалось ему чьей-то неумной и в высшей степени неуместной шуткой. – Что? Выражайтесь яснее! Кто говорит? Какой еще к дьяволу помощник моториста?!

* * *

– Помощник моториста сухогруза «Донецк» Петр Глебов, – четко, по-военному, отрапортовал Глеб Сиверов.

Он сидел по-турецки на раскаленной крыше грузовика, подставляя голые плечи и грудь щедрому черноморскому солнцу, вдыхал полной грудью соленый морской ветер и наслаждался жизнью. Отраженный волнами солнечный свет слепил глаза даже сквозь темные очки; дизельный движок сухогруза, который был чересчур мал, чтобы с полным правом считаться таковым, бодро тарахтел под палубой; над пенной кильватерной струей в сизых клочьях стелющегося по воде дыма с пронзительными скрипучими воплями носились чайки. Со своего наблюдательного пункта Глеб пытался высмотреть дельфинов – не потому, что они были ему сильно нужны, а просто для полноты курортных ощущений, – но пока что не преуспел. Зато он урвал пару часов сна, сытно позавтракал и чувствовал себя просто превосходно. Даже общение с Всеволодом Витальевичем сегодня принесло ему не только удовольствие, но и кое-какую пользу – не слишком большую, но и не то чтобы совсем маленькую.

– А, это ты, – сообразив наконец, с кем разговаривает, проворчал на противоположном конце телефонной линии Федор Филиппович. – Значит, жив все-таки…

– Так-так, – сказал Глеб. – Вы, значит, уже в курсе? Быстро, однако, в наши дни распространяется информация!

– Работа такая – буркнул генерал.

– Ну да, конечно. Значит, я могу не утомлять вас пересказом…

– Фактическая сторона дела мне более или менее известна, – перебил его Потапчук. – Я имею в виду сам факт перестрелки на складе, количество трупов и изъятых стволов и прочую чепуху в этом же роде. Но черт меня побери, если я понимаю, что там у вас произошло! Признайся честно: это твои фокусы?

– Вы мне льстите, – сказал Глеб. – Я, конечно, приложил руку…

– Кто бы сомневался!..

– …но лишь в той мере, в какой это было необходимо. Понимаете, албанцы выслали нам наперехват целое воинское подразделение, а обнаружилось это, увы, когда они уже, как говорится, вышли на позиции. Скажу вам как на духу: если бы не счастливый случай, они бы меня закопали вместе с грузовиком. Один я бы от них, конечно, ушел, но с грузовиком, да еще на таком закрытом пространстве, это было просто нереально. Словом, не было бы счастья, да несчастье помогло.

– А какого рода было это несчастье, ты себе уяснил? – спросил Федор Филиппович. – А то я тут прочел отчет о твоих похождениях и, честно говоря, ни черта не понял. Какие-то одесские уголовники, крахмал какой-то… При чем тут, вообще, одесситы и крахмал? У них что, дефицит крахмала?

Глеб хмыкнул.

– Да нет, Федор Филиппович. Что у них действительно в дефиците, так это серое вещество. А крахмал – он, как известно, белый. Правда, если его намочить…

– Судя по тому, как ты представился, – перебил его Федор Филиппович, – ты находишься на борту корабля, который идет в сторону Константинополя и, следовательно, вот-вот покинет зону действия телефонной сети. Поэтому, если тебе не очень трудно, перестань трепаться и говори по делу.

– По делу… – Сиверов снова хмыкнул и, скрючившись, чтобы прикрыть от ветра огонек зажигалки, закурил сигарету. – По делу говорить трудно, – продолжал он, пуская дым по ветру. – Короче, этот болван, начальник службы безопасности порта, совместно с китайцами решил провернуть операцию по выявлению стукача – наводчика, который информировал местную братву о прибывающих в порт ценных грузах. Тут им как раз подвернулся идеальный случай: украинский Минздрав закупил в Китае крупнейшую партию чистого опия для нужд своей фармацевтической промышленности. Речь шла о нескольких тоннах сырья. Сами понимаете, такой куш здешние деловые ребята упустить не могли. Понимая это, наши умники погрузили весь опий на частную яхту и оставили до поры на рейде. А в таможенный склад под видом опия отгрузили восемь тонн высококачественного китайского крахмала. Затем организовали утечку информации, предупредили ОМОН и стали ждать…

– По-моему, не так глупо, – заметил генерал. – Главное, с размахом. Восемь тонн – это такая партия, для быстрой погрузки которой требуется немалое количество людей. Это дает прекрасную возможность разом сгрести всех, а потом колоть и крутить их, сколько душа пожелает. Представляешь, сколько «глухарей» они теперь раскроют? Зря ты, по-моему, обозвал этого начальника охраны болваном. Очень изобретательный мужчина…

– И к тому же обожающий секретность. Он так зашифровался, что его первый заместитель, который, как выяснилось, и был тем самым стукачом, успел спокойно, со знанием дела расстрелять двух своих подчиненных прямо на рабочем месте. А потом не менее спокойно встретил Паречина с грузовиком, отпустил милицейское сопровождение и пригнал грузовик прямо на таможенный склад. Пацаны уже прикидывали, как развесят шедевры из Третьяковки у себя в спальнях, но тут очень кстати обнаружилось, что в мешках сырье вовсе не для производства снотворного, а для киселя или, к примеру, клейстера, каким окна на зиму заклеивают.

– А откуда вся эта стрельба? Лично я на их месте бросил бы этот крахмал, а заодно и грузовик и постарался унести ноги.

– Они так и собирались поступить. Но тут кто-то нечаянно подстрелил албанского снайпера, который наблюдал за ними с крыши склада. Албанцы обиделись, и началась потеха…

– Нечаянно, говоришь? Могу себе представить…

– А что мне было делать? Позволить браткам спокойно уйти, а самому остаться наедине с двумя десятками автоматчиков? А так получилось очень весело: албанцы палили в украинцев, украинцы в албанцев, а потом подоспел ОМОН и начал прессовать всех без разбора. А я тем временем… ну, сами понимаете.

Протянув руку, Глеб пощупал свою одежду, разложенную здесь же, на горячей жестяной крыше трейлера. Майка была уже совсем сухая, а краденые джинсы находились на полпути к этому состоянию. Чистыми они после стирки не сделались, но зато перестали распространять удушливую вонь слезоточивого газа.

– Я так понял, что этого своего Паречина ты вытащил вместе с грузовиком, – после непродолжительной паузы сказал Федор Филиппович. – Чего я не понял, так это за каким дьяволом он тебе понадобился.

– По двум причинам, – не задумываясь, ответил Глеб. – Во-первых, без сопровождающего грузовик в Италию все равно бы не отправили. А я, как вам известно, с некоторых пор утратил этот статус.

– Ах да, – сказал генерал. – Ты же у нас теперь помощник моториста!

– Да. Капитан действительно оказался в курсе – именно «более или менее», как вы и говорили. Когда я посреди ночи, после всей этой пальбы, вскарабкался к нему на борт, мокрый, как водяной, весь в «черемухе», он даже не удивился. Спросил только, какие у меня есть документы, и тут же предложил должность помощника моториста. Правда, в машинное отделение спускаться запретил. Как будто я варвар какой-то! Тоже мне, невидаль, чудо техники – корабельный дизель!

– Паречин, – напомнил Федор Филиппович, которого капитан «Донецка» интересовал мало, в основном потому, что генерал и так знал о нем все, что может один человек знать о другом.

– Ах да, – спохватился Глеб, – Паречин. Так вот, с некоторых пор у меня зародилось подозрение, что он не просто водитель. Уж очень оперативно информация обо всем, что с нами происходило, поступала в Москву, а оттуда – к нашим друзьям из солнечной Албании. Причем происходило это, заметьте, минуя нас с вами…

– Довольно спорное предположение, – с сомнением произнес Потапчук.

– Это, Федор Филиппович, бесспорный факт! Видите ли, капитан этой посудины оказался настолько любезен, что поселил нас с напарником в одной каюте. Представляете, как обрадовался Паречин, повстречав меня? Я думал, его прямо там, на месте, Кондратий обнимет. Однако ничего, мужик он крепкий – выдержал. Ну, мы с ним потолковали и пришли к общему мнению, что, раз нам теперь предстоит несколько суток обитать в одном помещении, лучше, чтобы между нами не осталось никаких неясностей. Худой мир лучше доброй ссоры, понимаете? А поводов для ссоры после Чернигова у нас было сколько угодно.

– Ну-ну? – поневоле заинтересовавшись, произнес генерал.

– Ну, и Всеволод Витальевич, как добрый друг, рассказал мне кое-что о своей трудной, но интересной жизни. В том числе и о некоторых не слишком красивых ее моментах. Например, о том, как зарабатывал мелочь на карманные расходы, приторговывая на трассе соляркой из своего «мерседеса». Не то чтобы держал постоянную точку или, скажем, нарочно искал клиентов, но и случая не упускал, если таковой подворачивался. И вот однажды тормозит его на трассе какой-то приличного вида дяденька – как водится в таких случаях, во всеоружии, с канистрой и шлангом наготове. Ну и с кошельком, конечно… Паречин, естественно, наливает ему в эту канистру солярки под самую пробку, а дяденька вместо денег достает из кармана корочки и сует их своему благодетелю под нос: попался, мол, проклятый расхититель социалистической… то бишь федеральной собственности!

– Ты хочешь сказать, что это была вербовка? Не слишком остроумно…

– А в данном случае большого остроумия и не понадобилось. Этому Паречину достаточно показать «козу» из пальцев, и готово, он уже поплыл – делай с ним что хочешь.

– Ну и кому может понадобиться такой агент? Да еще и в каком-то «Спецтрансе»…

– А вот тут вы, Федор Филиппович, ошибаетесь. Именно в «Спецтрансе» и именно такой – тупой, послушный и исполнительный. Дурак, одним словом. Потому что и работа ему предстояла как раз такая, для дурака: регулярно отзваниваться шефу с дороги, докладывать о каждом мало-мальски важном происшествии и делать, что скажут. Именно так он и поступил тогда, под Черниговом: доложил, что я только что свалил двоих вооруженных типов на милицейской машине, получил приказ настучать на меня ментам и немедленно этот приказ выполнил. Кстати, последний свой доклад он сделал уже с борта «Донецка»: так, мол, и так, ценный груз доставлен к месту назначения, несмотря на яростное вооруженное противодействие превосходящих сил противника… В общем, согласен на медаль… А его вместо медали обложили по матушке и бросили трубку. Я понял это так, что он здорово разочаровал своего шефа тем, что остался жив после перестрелки на таможенном складе. Ему полагалось, избавившись от меня, довести грузовик до Ильичевска, а там тихо отдать концы.

– Да, – подумав, согласился Федор Филиппович, – это выглядит просто и эффектно. Неплохо задумано, черт подери! Хотелось бы мне познакомиться с этим его таинственным куратором.

– Думаю, это совсем несложно, – небрежно заявил Сиверов. – К тому же вы наверняка знакомы, и притом очень хорошо. Погодите, – сделав вид, что спохватился, испуганно воскликнул он, – я что, до сих пор вам не сказал?! Я ведь знаю, как его зовут! Ведь он же показал Паречину свое служебное удостоверение, да и вообще не скрывал ни своего имени, ни того, где и кем работает…

Глеб сделал эффектную паузу, но генерал на это не купился – он промолчал, тем более что разговор оплачивался не из его кармана. Впрочем, Сиверов по этому поводу не особенно расстроился: сюрприз, который он приготовил для Федора Филипповича, должен был с лихвой искупить это маленькое разочарование.

– Словом, как я и предполагал, московский друг наших албанцев служит на Лубянке, – сказал он. – По описанию Паречина, он моложе вас лет на десять-пятнадцать, но звание у него солидное, прямо как у вас, – генерал-майор. Генерал-майор ФСБ Потапчук Федор Филиппович – не знаете такого?