Текст книги "Слепой. Обратной дороги нет"

Глава 15

За тонким, в одну нитку, оконным стеклом сгущались скоротечные южные сумерки. Внизу, под невысоким глиняным обрывом, глухо шумело море, качая на волнах редкие рыбацкие лодчонки, – местные жители ловили бычков на продажу. Мальчишки, целый день бродившие вдоль берега по шею в воде с сетками для ловли креветок, уже ушли. Тонкие дощатые стены и жестяная крыша начинали понемногу отдавать накопленное за день тепло, и в убогой, хотя и относительно просторной комнатушке с четырьмя железными кроватями, голой лампочкой без абажура и застиранными, вылинявшими до белизны ситцевыми занавесками на засиженном мухами окне становилось нестерпимо душно. Оклеенные дешевыми, пожелтевшими от времени и зимней сырости обоями стены навевали тоску; две залетевшие с улицы мухи очумело мотались вокруг лампочки, раздраженно жужжа. Время от времени они затихали, присев на потолок, а потом, отдохнув, снова принимались мотаться и жужжать.

Все четыре кровати были заняты молодыми, спортивного телосложения мужчинами, чьи тяжелые подбородки уже успели потемнеть от жесткой, иссиня-черной щетины. Обнаженные по пояс смуглые мускулистые тела лоснились от пота. Один из молодых людей спал, прикрыв глаза локтем от света лампочки и время от времени сквозь сон отмахиваясь от мух, которым нравилось гулять по его вспотевшей груди. Остальные трое, раскинувшись на скомканных серых простынях, курили и вполголоса переговаривались, обсуждая свое положение.

Оно было не то чтобы незавидное, но какое-то неопределенное. То, что должно было благополучно завершиться еще минувшей ночью, до сих пор не началось, и было неизвестно, начнется ли. Они торчали тут уже почти целые лишние сутки, на что никто из них, в общем-то, не рассчитывал. Курортом это место можно было назвать лишь с очень большой натяжкой; сидеть в душных, раскаленных комнатах было скучно и тошно, а прогулка по городу для них, иностранцев с фальшивыми документами, могла кончиться печально.

Двое разведчиков не вернулись. Они не отвечали на телефонные звонки; можно было с известной долей уверенности предположить, что они уже не вернутся. Неважно, что именно с ними произошло; живые или мертвые, они были потеряны навсегда. Поскольку остальных членов отряда местные власти до сих пор не беспокоили, разведчики либо хранили молчание, либо просто умерли, ничего не успев сказать. Скорее всего верно было второе предположение: сдаваться живым никто не собирался.

В отряде, как и в любой другой группе, где дисциплина держится только на непререкаемом авторитете не ведающего поражений лидера, уже начиналось брожение. Кое-кто осторожно высказывался в том смысле, что, поскольку эта безумная затея с захватом грузовика провалилась, не успев даже толком начаться, нужно не сидеть здесь, дожидаясь неприятностей, а утопить оружие в море, разделиться и мелкими группами возвращаться восвояси, домой, к родным албанским горам и ласковому, чистому морю.

Некоторые предлагали перед отъездом провернуть здесь какое-нибудь выгодное дельце, чтобы не возвращаться к матерям, женам и невестам с пустыми руками. Но таких было мало: курортный сезон еще не начался, больших денег в городе не было, а если и были, то приехавшие всего лишь сутки назад албанцы еще не успели узнать где. Словом, вопрос об организации прощального налета всерьез не дискутировался, да и все остальные высказывания имели вид не открытого обсуждения, а глухого подспудного ворчания. Объяснялось это просто: Золтан никогда не промахивался, стреляя с бедра, а стрелял он практически всегда, когда был чем-то или кем-то недоволен. Чернобородый «массажист» по имени Саид стрелял немного хуже, зато мог убить человека на месте одним ударом пудового кулака; он действительно был очень неплохим массажистом, но, как правило, предпочитал не вправлять кости, а ломать, особенно когда его злили. Посему затеять дискуссию с руководством в лице этой парочки и первым выдвинуть предложение отправляться по домам пока никто не отваживался.

– Проклятая дыра, – сказал один из молодых людей.

– Гиблое место, – согласился другой, пристально разглядывая тлеющий кончик своей сигареты. – Пока я тут сижу, мне все время кажется, что нас уже арестовали, судили и приговорили к смертной казни. И теперь мы торчим в этой душной конуре и ждем, когда за нами придут, чтобы вывести во двор и поставить к стенке…

– Ерунда, – вмешался третий. – Посмотри вокруг! Мы не ждем расстрела. Нас уже расстреляли, и это – ад. Ты не знаешь, за какие грехи Золтан отправил тебя сюда? Я, например, знаю. В прошлом году я ухаживал за его сестрой…

– Ого, – с уважением сказал первый молодой человек. – Воистину, когда Аллах хочет кого-то наказать, он лишает его разума! Ухаживать за сестрой Золтана – это все равно что носить в кармане гранату с разболтавшейся чекой. Даже хуже…

– Но я же не знал, чья она сестра! Она приехала с побережья, я увидел ее на рынке, и она мне понравилась. А вечером меня поймали какие-то люди, передали, что Золтан просит оставить в покое его сестру, и сломали два ребра. Я не держу зла на Золтана, потому что на его месте сам поступил бы так же, но он, возможно, еще не удовлетворил свою жажду мести. Иначе как бы я сюда попал?

Молодой человек, который утверждал, что все они приговорены к смерти и ждут расстрела, неопределенно усмехаясь, вынул из-под подушки пистолет, ловко разобрал и, разложив детали на столе, принялся перетирать их краешком пододеяльника. Пистолет был чистый, но сидеть без дела уже надоело до невозможности.

– Значит, это был ты, – сказал он, не глядя на собеседника и старательно начищая и без того сверкающий ствол.

Незадачливый ухажер некоторое время моргал глазами, пытаясь осмыслить услышанное, а потом вскочил, словно подброшенный мощной пружиной.

– А… это был ты?!

– Я держал тебя за левую руку, – продолжая усмехаться и чистить пистолет, ответил его товарищ.

Третий участник беседы негромко рассмеялся, отдавая должное забавной ситуации.

– И что ты собираешься делать? – спокойно спросил молодой человек, чистивший пистолет. – Попытаешься меня зарезать?

Насмешка, звучавшая в его голосе, была мягкой, почти незаметной. Ухажер, чьи ребра, судя по принятой им боевой стойке, давно зажили и пребывали в полном порядке, подумал немного, затем выпрямился, расслабленно уронил руки вдоль тела и рухнул обратно на кровать, заставив ржавую сетку душераздирающе затрещать.

– Нет, – сказал он с почти комичной серьезностью. – На тебя я тоже не сержусь. Ты просто помогал человеку защитить честь его сестры. На твоем месте я бы тоже помог. Почему нет? Мужчина должен защищать честь своих сестер, жен и дочерей, поэтому то, что сделали вы с Золтаном, угодно Аллаху.

Молодой албанец, начавший разговор, протяжно, с подвыванием зевнул.

– Скучно, – сказал он. – Я думал, вы хотя бы подеретесь. Тогда бы я немного посмотрел, а потом развлекся, разнимая вас. А то в этой норе даже телевизора нет. Сиди и слушай, как храпит Амин…

– Аллах не одобряет телевизор, – заметил набожный ухажер.

– Во времена Пророка не было телевизоров, – возразил любитель зрелищ. – Откуда ты можешь знать, что думает по поводу телевизора Аллах?

– Так сказал Саид, а ему я верю.

– Зря, – вставил тот, что чистил пистолет. – В доме у Саида целых четыре телевизора, я видел это собственными глазами. Однажды по всем четырем выступал Усама бен Ладен. Он красиво говорит, я заслушался.

– Говорят, его поймали неверные, – сказал любитель зрелищ.

– Кто это говорит?

– Неверные…

Все трое рассмеялись. Тот, что чистил пистолет, бросил свое бесполезное занятие и принялся ловко, не глядя, собирать оружие. Он уже заканчивал, когда за дверью послышались тяжелые шаги. Албанец ударом ладони загнал на место обойму, поспешно передернул затвор и сунул руку с пистолетом под подушку. Двое других напряглись, готовые в любое мгновение прыгнуть на врага. Лишь спящий продолжал спать; как выяснилось, он был прав, потому что, когда дверь распахнулась, на пороге стоял бородатый «массажист».

Рука, державшая под подушкой пистолет, разжалась, выскользнула наружу и спокойно, как ни в чем не бывало, улеглась поверх смятой простыни. Сидевшие на кроватях люди расслабились, зашевелились; спящий, потревоженный не столько шумом, сколько прошедшей по комнате волной нервного возбуждения, проснулся и рывком сел на постели, моргая спросонья и совсем по-детски протирая кулаками глаза.

– Довольно отдыхать, – негромко сказал Саид. Он был одет, как курортник: в просторную светлую майку, широкие шорты до колен и шлепанцы на босу ногу. Смотрелся Саид в таком виде довольно необычно; особенно впечатляли торчавшие из шортов кривоватые ноги, поросшие таким густым иссиня-черным волосом, словно принадлежали не человеку, а самцу гориллы. – Вечером у нас будет работа.

– Какая работа? – спросил только что проснувшийся боец и непроизвольно зевнул. – Ведь грузовик так и не пришел. Наверное, русские решили отправить его посуху, а мы остались в дураках. Я же говорил, не надо было пытаться перехватить его по дороге…

– Грузовик придет, – перебил его Саид. Он говорил веско, тоном человека, не привыкшего, чтобы с ним спорили. – Он придет сегодня ночью, и к этому времени мы должны ждать его в порту. Попытка перехватить его в пути действительно не удалась, но она дала хороший результат.

– Что ты называешь хорошим результатом? – хмуро спросил спорщик, который, видимо, спросонья был настроен весьма агрессивно. – То, что мы потеряли двоих людей?

– Людей у нас достаточно, – с угрозой в голосе сообщил Саид. – Мы совершенно безболезненно можем потерять еще одного… или даже нескольких. Но те, кто погиб на дороге, умерли не зря. Оказывается, грузовик сопровождал тренированный боец. Он убил наших людей раньше, чем они успели понять, что их убивают. Зато теперь он выведен из игры. Грузовик ведет один-единственный водитель, который не доставит нам хлопот. Сейчас его сопровождает местная полиция, но в порту он будет совсем один.

– Откуда такая информация? Кто это сказал? – спросил тот, что недавно проснулся.

Остальные трое снова засмеялись: этот вопрос – «Кто сказал?» – как-то сам собой превратился в отличную шутку.

– Информация поступила из Москвы, – ответил Саид. – Сомневаться в ней не приходится, да и не ваше это дело – сомневаться. И не мое… Поэтому приведите себя в порядок и приготовьтесь. В десять вечера встречаемся на берегу. Вы и еще четверо отправитесь морем, на резиновых лодках, остальные зайдут со стороны берега. Расположение таможенного склада помните?

– Помним, – ответил за всех неудачливый ухажер.

* * *

Степан Денисович Тарасюк остановил машину в укромном местечке, вдали от посторонних глаз, заглушил двигатель, вышел и, прислонившись задом к теплому, уже успевшему запылиться борту, закурил сигарету.

Теплый бархат южной ночи нежно обнял его со всех сторон, прильнул к разгоряченным щекам, будто пытаясь утешить, успокоить. Легкий ночной ветерок пробрался под рубашку, поиграл волосками на животе, дружески тронул потную спину. Над головой, в черном, как вакса, небе, дрожали крупные звезды; со стороны моря долетел печальный гудок какого-то запоздалого теплохода. Этот родной, милый сердцу звук заставил Степана Денисовича болезненно поморщиться, напомнив о том, что ему предстояло совершить в течение ближайших нескольких часов.

Гавриленко, начальник охраны, как и следовало ожидать, ушел на больничный, взвалив всю работу, а заодно и ответственность на зама. Теперь этот хитрый подонок нянчил свою язву, лежа на диване перед телевизором и попивая теплое молочко, а Степан Денисович, выжатый досуха, как лимон, усталый, голодный и злой, курил, стоя в темноте под открытым небом, и считал оставшиеся в его распоряжении спокойные минутки.

Минуток этих у него осталось кот наплакал, воробей нагадил, но тем дороже они были. С самого утра, а точнее, еще со вчерашней ночи он как угорелый мотался по всему порту – расставлял, назначал, инструктировал, вразумлял и чуть ли не морды бил, втолковывая подчиненным, что шутки кончились и что груз, который они поставлены охранять, действительно очень ценный. И все это время, без малого сутки, он ни на минуту не забывал, что сам, собственными руками, ценой немалых, пропади они пропадом, усилий создает себе же большие проблемы!

Он так замотался, выстраивая вокруг таможенного склада несокрушимую линию обороны и параллельно с этим проделывая в ней одному ему заметные лазейки, что, заскочив домой перекусить, даже не нашел в себе сил облаять жену, когда та в своей фирменной сварливой манере осведомилась, куда это он намылился на ночь глядя. Вместо того чтобы послать дуру куда подальше, Степан Денисович спокойно и где-то даже меланхолично объяснил, что в порт доставили чертовски ценный груз, который многие были бы рады умыкнуть прямо со склада, что Гавриленко по этому случаю срочно занемог и что вся ответственность за эту кучу китайского дерьма теперь возложена на него, Степана Денисовича Тарасюка, лично. Вид у него при этом был такой измочаленный, что дражайшая Оксана Даниловна не отважилась даже помянуть баб, которых поминала всякий раз, когда ее супруг в неурочное время уходил из дома. Она не затеяла склоку, а вдруг ни с того ни с сего положила мужу на тарелку выловленную из борща мозговую кость с огромным куском мяса. Это было так неожиданно, что Тарасюк едва не подавился. Потом ему подумалось, что, кабы Оксана Даниловна всегда была такая тихая да ласковая, ему бы и в голову не пришло от нее сбегать.

Стоя здесь, в темноте и тишине теплой украинской ночи, не видя и не слыша ни Борисыча с его уродами, ни жены с ее постоянными упреками, ни начальства, ни подчиненных, ни китайцев с их проклятущей отравой – словом, никого и ничего, легко было представить себе, что ничего этого на самом деле не было. Просто устал человек на работе, задремал за рулем, и привиделся ему поганый кошмар. А что? Спать, сидя за рулем «таврии», это вам не дома на кровати, тут и не такое может присниться…

Ведь если разобраться, много ли человеку надо? Дом крепкий, море под боком; дачи нет и не надо, зато машина имеется; работа есть хорошая, денег хватает, а когда жена не пилит, получается вообще рай земной. Ну чего еще, спрашивается? На кой ляд было связываться с этим упырем из бильярдной?

Мобильник, забытый им на «торпеде» под ветровым стеклом, зажужжал, запиликал, осветил салон призрачным голубоватым сиянием, как будто там, в салоне, включился и заработал крошечный черно-белый телевизор. Бывают такие, с экраном в ладошку, специально для автомобилей сделанные. Степан Денисович когда-то мечтал у себя в машине такой поставить, да так и не собрался, потому что – ну на кой черт ему сдался телевизор в машине? Разве что жену в дороге развлекать, чтоб пялилась в экран и помалкивала…

Он просунул руку в открытое окно, взял телефон, глянул на высветившийся номер, скривился недовольно и – куда деваться? – ответил на вызов.

– Ты где? – в своей обычной хамской манере, без «здравствуй» и «до свидания», напористо осведомился Лещ.

– В Караганде, – с огромным раздражением ответил Степан Денисович. – Погода хорошая, дождика нету, только темно…

Лещ коротко хохотнул, как будто с ним, ментом поганым, мило пошутили, и сказал:

– Пора.

– Пора так пора, – вяло согласился Тарасюк, почувствовав, как всколыхнулся в крови адреналин и сделались ватными колени.

– В штаны-то уже наложил или только собираешься? – спросил Полещук.

– Ты сперва свои понюхай, а потом уже в мои заглядывай, – с достоинством ответил Степан Денисович.

– Что ж вы сегодня все такие нервные? – сквозь зубы процедил капитан и шумно вздохнул. – Ладно, не дрейфь, коллега. Я буду рядом, если что – подстрахую.

– Помойный кот тебе коллега, – сказал Степан Денисович, прервав соединение и убедившись, что Лещ его наверняка не слышит.

Он тяжело повалился за руль, со злостью швырнул телефон на соседнее сиденье, с грохотом захлопнул дверцу и включил зажигание.

До порта было минут пять неторопливой езды, но за эти пять минут Степан Денисович увидел четыре знакомые машины: раздолбанную белую «восьмерку» Кости Шекеля, черную спортивную «тойоту» известного на всю Одессу отморозка Репы, красную, как пожарная машина, «Ниву» Запятой и даже роскошный, угнанный в конце зимы у какого-то богатого московского лоха «лексус» киевлянина Валеры Вертолета. Машины стояли с погашенными фарами, но Степан Денисович точно знал, что на самом деле в каждой полным-полно народу. Стервятники уже слетелись и ждали только сигнала, чтобы со всех сторон броситься на падаль и расклевать ее в мгновение ока. Притом, как было доподлинно известно Тарасюку, это были еще не все.

Далеко не все.

На темной улочке, ведущей к транспортной проходной порта, он увидел приткнувшуюся у края тротуара милицейскую «девятку». Она тоже выглядела пустой, но, когда «таврия» Тарасюка протарахтела мимо, «девятка» коротко, приветственно моргнула фарами. Степан Денисович сделал вид, что ничего не заметил.

Он остановил машину на освещенном пятачке перед транспортной проходной и вышел. Уже сделав пару шагов, спохватился, вернулся к машине и достал из бардачка черный полиэтиленовый пакет. Фокус был старый, его даже в каком-то кино показывали, но ничего нового Степан Денисович придумать так и не сумел, сколько ни ломал голову. Да и что ты придумаешь, когда на дворе без малого тридцать градусов жары? Пиджак нацепишь? Так на тебя с твоим пиджаком половина порта поглядеть сбежится, они такого дива отродясь не видали…

Стоя в неудобной позе – туловище в машине, зад и ноги снаружи, – он открыл пакет, надел на ствол глушитель и поставил «вальтер» на боевой взвод. Взгляды охранников в стеклянной будке жгли ему ягодицы, но он действовал неторопливо, с достоинством, как и подобает начальству, приехавшему проверить караулы, – не спеша разогнулся, небрежно прикрыл дверцу, развернулся на сто восемьдесят градусов и все так же не спеша, вразвалочку, двинулся к караулке.

Один из охранников, долговязый, вислоусый, занудливый, вечно всем на свете недовольный Яремчук, уже стоял на верхней площадке железной лесенки и, взявшись обеими руками за перила, подавшись всем туловищем вперед, смотрел на приближающееся начальство.

– Помочь, Степан Денисович?

Вдобавок ко всему он был подхалим и наушник, за что по пьяной лавочке ему не раз били его унылую носатую морду. Тарасюк поставил его в этот караул нарочно, по принципу «на тебе, боже, что мне негоже», и сейчас с трудом удержался, чтобы вместо ответа не шлепнуть урода прямо там, на лестнице. Ух, как бы он загремел по железным ступенькам! Как кукла!

– Чего помогать-то? – проворчал в ответ Степан Денисович и немного ускорил шаг, чтобы поскорее покончить с этим делом. – Я на работе не употребляю, так что дойду как-нибудь и без твоей помощи.

Яремчук угодливо хихикнул. «Ты у меня похихикаешь, гнида», – подумал Степан Денисович, сквозь скользкий от пота полиэтилен тиская рубчатую рукоять пистолета. Железные ступени загудели под его ногами, когда он стал подниматься по крутой лесенке. Вес у Степана Денисовича был солидный, да и на цыпочках ходить он не привык – положение у него было не то, чтоб на цыпочках передвигаться, – вот ступеньки и гудели. Яремчук на верхней площадке посторонился, прижался к перилам, пропуская начальство к двери, и вслед за Степаном Денисовичем вошел в застекленную будку.

Караульную будку построили китайцы. Не сами, конечно, а выделили на это дело деньги. Она немного напоминала капитанский мостик какого-то не слишком большого судна – этакий стеклянный куб, нависающий над дорогой перед воротами, откуда и сами ворота, и кузова стоящих перед ними машин просматривались как на ладони. Оборудован этот скворечник был не по последнему слову техники, но вполне солидно, с умом. Ворота можно было открыть или, наоборот, закрыть прямо отсюда, с пульта; так же можно было подать сигнал тревоги, вызвать милицию или связаться с управлением порта. Перед пультом стояло удобное вертящееся кресло с высокой спинкой; еще здесь имелся диванчик – мягкий, достаточно уютный для того, чтоб на нем сидеть, но слишком короткий и узкий, совершенно непригодный для сна лежа. В углу стоял современный масляный радиатор; что характерно, этой импортной хреновины вполне хватало, чтобы в караулке было тепло даже в самые лютые холода, какие только случались в здешних краях. Будка-то была собрана из герметичных двойных стеклопакетов, вот тепло и не уходило…

Второй охранник, коренастый, угрюмый, черный, как головешка, мужик с веселой фамилией Беда, как раз допивал кофе. Когда Тарасюк шагнул через порог, он залпом выплеснул себе в глотку все, что еще оставалось в чашке, и характерным жестом утер рот. Степан Денисович привычно повел носом, но в караулке пахло именно растворимым кофе, а не самогоном или дешевым вином, да и закуски нигде не было видно. Кроме того, присутствие Яремчука гарантировало полное и безукоризненное соблюдение его коллегами правил несения караульной службы: все знали, что он стукач.

Степан Денисович, между прочим, поставил Беду в пару с Яремчуком не случайно. В принципе, мужиком Беда был неплохим, дельным, и против него лично Тарасюк ничего не имел. Но Яремчука мужик с веселой фамилией на дух не переносил, морду ему бил неоднократно и, пока бил, неизменно грозился, что когда-нибудь прибьет насмерть. Была, была у Степана Денисовича тайная надежда, что они тут как-нибудь сами сделают за него хотя бы половину дела. Да вот, видать, зря надеялся…

– Ну, добрый вечер в хату, – сказал Тарасюк. – Как служба? Самих-то еще не украли?

– Здорово, Денисович, – глухо, как в бочку, прогудел Беда. – Все тихо. Кофе будешь?

– Не буду, – подумав, решительно отказался Тарасюк. – Я его за сутки столько выхлебал, что уже и глядеть в ту сторону не могу, с души воротит. А главное, чем больше пью, тем сильнее спать охота. Вот тебе и кофе!

Говорил он спокойно, как всегда, и голос ни капельки не дрожал – Степан Денисович даже сам удивился, как это у него ловко получается. А впрочем, робеть он не привык, да и себя, как ни крути, все-таки было жальче, чем вот этих двоих олухов.

– А я читал, – встрял Яремчук, – что кофеин и никотин – это стимуляторы, которые при злоупотреблении ими вызывают обратный эффект.

Степан Денисович с легким недовольством покосился на него через плечо, а Беда, с ненавистью сверкнув в его сторону черными глазами, процедил сквозь зубы:

– Читатель… Стимуляторы, эффект… Неделю небось наизусть зубрил.

Яремчук вздернул подбородок и поджал губы, прямо как баба, которой с ходу, навскидку назвали ее настоящий возраст, но промолчал. «Надо кончать поскорее», – подумал Тарасюк.

– Я чего пришел-то, – сказал он, напустив на себя деловой, озабоченный и крайне утомленный вид. Это удалось ему без труда, поскольку он действительно был очень утомлен и крайне озабочен. – Гавриленко велел, чтоб все за последний инструктаж расписались.

– Опять расписываться, – произнес Яремчук с такой тоской, словно от него требовали расписаться собственной кровью, и уже не в первый раз. – Сам-то небось на больничном?

Укор, прозвучавший в словах Яремчука, был так строго, прямо как змеиный яд в аптеке, дозирован и взвешен, что только тот, кто хорошо знал этого типа, мог заподозрить в его словах грубую провокацию. Яремчук вызывал коллег на откровенность, чтобы потом слово в слово пересказать весь разговор Гавриленке. А память у стукача была действительно хорошая, тренированная…

– Язва, – кратко, не вдаваясь в подробности и комментарии, ответил Степан Денисович на вопрос Яремчука.

– Язва, – как и следовало ожидать, прицепился к этому излишне лаконичному ответу Яремчук. – Язва! У меня, может, тоже язва, а я вот работаю, и ничего.

– Если больной, к врачу иди, – с ненавистью проворчал Беда. – А если к врачу идти не хочешь, помалкивай. Язва… У всех у нас язва – у кого в желудке, а у кого так – дома, на свободе разгуливает…

Степан Денисович чуть не подскочил от такого неожиданного и меткого выпада в свою сторону. Впрочем, Беда скорее всего вовсе не имел в виду ничего такого особенного и тем более конкретного. По слухам, его собственная семейная жизнь была не многим лучше того каторжного существования, которое влачил Тарасюк. И однако Степан Денисович взял эту ненароком оброненную фразу на заметку: пригодится, когда придет пора сводить счеты. Честно говоря, если бы охранники сейчас обложили его матом, он бы только обрадовался: все-таки человека намного легче кончить, если он тебя разозлил.

– Давайте расписывайтесь, – снова беря деловой тон, хмуро сказал он, – мне ехать надо. Я сутки не спал, а у меня еще дел выше крыши.

Яремчук открыл рот. Предвосхищая его вопрос, Степан Денисович разыграл заранее продуманную и отрепетированную пантомиму: огляделся, схватился левой рукой за пакет, который все так же держал в правой, потом похлопал ладонью по карманам, как будто искомое могло находиться там, и, наконец, звонко хлопнул себя этой ладонью по лбу.

– От башка дырявая! – сокрушенно воскликнул он. – Совсем замотался с этим грузом! Папка-то!..

– Где? – немедленно вскинулся услужливый Яремчук. – Я принесу. Я мигом!

Беда пренебрежительно скривился. Хотя тоже, между прочим, мог бы предложить начальству свою помощь, ничего бы у него от этого не отломилось, ничего бы не отсохло… Да что тут говорить, сволочь – она и есть сволочь.

– В машине, – сказал он Яремчуку. – На заднем сиденье. Желтая такая, клеенчатая. А в ней – журнал инструктажей. Как же это я забыл-то?

– Ничего, я сейчас, – сказал Яремчук.

– Мухой, – напутствовал его Беда. – Только шею впопыхах не сверни.

«А хорошо бы», – подумал Тарасюк.

– Очень ты, Вася, как я погляжу, умный, – стоя в открытых дверях, сказал Беде Яремчук. – Одного я не пойму: чего ты при таком умище до сих пор в простых охранниках ходишь?

Не дожидаясь ответа, который обещал быть весьма содержательным, он с грохотом посыпался вниз по гулким железным ступенькам.

– Паскуда, – с отвращением произнес Беда, никогда не скрывавший своего мнения от окружающих, причем не только заочно, но и прямо в глаза.

Степан Денисович повернул голову и посмотрел вниз, на освещенную площадку, через которую, не особенно торопясь, руки в карманы, шагал Яремчук. Машину Степан Денисович нарочно оставил на приличном удалении от ворот, а не подогнал, как обычно, к самой лестнице. Папка с журналом инструктажей в машине действительно была, только лежала она не на заднем сиденье, а аккурат под передним – так, что наружу выглядывал только самый ее уголок. Яремчуку нужно было открыть дверцу, наклонить спинку переднего сиденья – машина-то трехдверная! – и, забравшись по пояс в тесный салон, шуровать там, в темноте и тесноте, в поисках папки, которая будто бы случайно очутилась на полу. Папку он, конечно, найдет, и притом довольно быстро, поскольку «таврия» – это все-таки не рейсовый автобус. Но какое-то время он на это потратит, а это было все, что требовалось.

– Да, – со вздохом сказал он Беде, – сволочь, конечно, еще та. Ты даже не знаешь, какая это сволочь.

– Чего там не знать, – отмахнулся Беда. – Знаю я его как облупленного. Все всё знают…

– Не всё, – сказал Степан Денисович, сгибая в локте правую руку и направляя на охранника нижний конец пакета. – Далеко не всё.

Выстрел был похож на приглушенный хлопок в ладоши. Из-за того что пистолет был спрятан в пакет, Тарасюк не смог как следует прицелиться, и пуля попала Беде не в голову, как планировалось, а в шею. Кажется, она задела сонную артерию; кровь, во всяком случае, хлестала, как из пожарного гидранта.

Беда с грохотом завалился в угол между стеной и пультом, опрокинув на себя электрический чайник с остатками кипятка. Кипяток по этой жарище еще толком не остыл, но Беде это было уже все равно.

– Ты… чего… сука? – с огромным трудом выговорил он, глядя на убийцу круглыми глазами и царапая пальцами застежку висящей на поясе кобуры. Левой рукой он пытался зажать рану на шее, но толку от этого было мало: кровь струилась между пальцами и густым потоком стекала вниз, пропитывая форменную рубаху. Судя по интенсивности этого процесса, жить Беде оставалось считаные минуты.

– Это, Вася, не я, – аккуратно кладя ненужный более пакет на краешек пульта, ласково объяснил Степан Денисович, – это Яремчук. Я ж тебе говорю: сволочь, каких мало. Пришел, понимаешь, на службу и, как говорится, на почве личных неприязненных отношений завалил напарника. Такой вот, понимаешь, гад…

Он снова выглянул в окно. «Гад», как и планировалось, торчал по пояс в машине и, судя по тому, как азартно шевелился его выставленный наружу тощий зад, активно шуровал там, выискивая куда-то запропастившуюся папку. Повернувшись, Тарасюк увидел, что умирающий охранник каким-то чудом ухитрился расстегнуть кобуру и даже наполовину вытащить из нее пистолет.

– Правильно мыслишь, – похвалил его Степан Денисович. – На то ты и охрана, чтоб оказывать преступнику сопротивление. Если надо, то и вооруженное. Правильно мыслишь, Василий, молодец!

Он шагнул в угол, присел и потянулся за пистолетом Беды. Тянуться пришлось издалека, потому что крови на полу была уже целая лужа, и притом здоровенная, а оставлять в караулке кровавые отпечатки своих ботинок не хотелось. Кряхтя, Степан Денисович преодолел сопротивление своего тугого, объемистого живота, смахнул в сторону, как ненужный мусор, цепляющуюся за рукоятку пистолета руку охранника и без проблем завладел его табельным «Макаровым».

– Не переживай, Вася, – кряхтя, приговаривал он, – умер ты геройски. Истекая кровью, сумел уничтожить опасного преступника. Может, в порту даже доску с твоим именем присобачат – где-нибудь поближе к управлению, ага, чтоб все видели. Или буксир твоим именем назовут, который поплоше…

– Сука, – сказал Беда и закрыл глаза: то ли смотреть ему на Степана Денисовича стало невмоготу, то ли сознание потерял, а может, и вовсе отошел – тихо, незаметно, как оно и случается при большой потере крови.

Снова взглянув в окно, Степан Денисович понял, что надо поторапливаться. Яремчук уже шел обратно, помахивая папкой и смоля по дороге сигаретку. Оглянувшись на истекающего кровью Беду, Тарасюк испытал странное, смутно знакомое ощущение. Словно он шагнул с обрыва и теперь летел вниз, навстречу ласковой только с виду морской воде, не имея возможности ни вернуться назад, на край обрыва, ни изменить направление полета. Но при прыжке в воду это ощущение необратимости только что совершенного поступка длилось считаные мгновения, а тут было совсем другое дело. Да и поступок тоже был совсем другой…

Степан Денисович скверно разбирался в таких тонкостях, как глушители, оптические прицелы и прочие навесные приспособления. Он понятия не имел, подойдет ли глушитель от антикварного «вальтера» к отечественному «макару», а проверять уже не было времени. Взгляд его упал на полуторалитровую пластиковую бутылку с остатками минеральной воды. В каком-то заграничном фильме он видел, как одноразовый глушитель к пистолету сделали из похожей бутылки – просто примотали его к стволу липкой лентой, и все дела. Но ни липкой ленты, ни времени на эксперименты у него уже не было. Зато рядом был порт – лязгал, гудел, гремел железом, ревел двигателями даже посреди ночи; на этом шумовом фоне одинокий пистолетный выстрел должен был прозвучать не громче щелчка сломавшейся под ногой сухой ветки.