Текст книги "Слепой. Обратной дороги нет"

Здесь было жарко, сумрачно и пыльно. Машина стояла снаружи, так что Тарасюку ничто не мешало. Морщась от попадавшей в нос пыли, он стал рыться на заставленных коробками и ящиками полках, бренча железом и невнятно матерясь сквозь зубы.

Гантели, память о юношеском стремлении обзавестись красивой фигурой, обнаружились в самом углу, под полкой, между старым, треснувшим аккумулятором и стопкой лысых покрышек от «таврии». Гантели были восьмикилограммовые, облезлые и слегка тронутые ржавчиной, но чугун – он и есть чугун. Что ему сделается?

Степан Денисович взял одну и, разогнувшись, взвесил в руке. Занятия спортом он оставил давно – не было, честно говоря, в них никакой необходимости. Силенок Степе Тарасюку и без гантелей было не занимать. Уродился он крупным, с широкими плечами и тазом, с бычьим загривком и руками, которые, хоть и не блистали красотой и ярко выраженным рельефом мышц, могли запросто согнуть в бараний рог любого культуриста. Мускулатуру свою Степан Тарасюк наращивал не в спортзале, а на работе, а после работы – за столом; мускулатура эта была, как чехлом, укрыта слоем плотного сала, но это ей не вредило. Словом, за гантели Степан Денисович не брался уже сто лет и, честно говоря, удивился, что сумел так легко их отыскать.

Теперь так. Гантель – восемь кило. Если ручка весит, скажем, килограмм, то на каждый шарик приходится где-то по три с половиной. Долбануть такой хреновиной по затылку, и никакого топора не надо – череп вдребезги, мозги в кашу…

Степан Денисович положил гантель на верстак и принялся вертеть ручку больших, основательно заржавевших тисков, разводя щербатые цапфы. Гараж строил его отец для своего четыреста первого «москвича», и тиски здесь поставил тоже он – в те времена машины приходилось обслуживать вручную, самостоятельно, и каждый автолюбитель поневоле должен был обзавестись полным набором слесарного инструмента. Сам Степан Денисович тисками пользовался редко, и цапфы расходились нехотя, со скрипом. Поместив между ними гантель, Тарасюк зажал ее так крепко, как только мог, и снял с гвоздя ножовку по металлу – тоже старую, рябую от ржавчины.

Полотно оказалось изрядно затупившимся. Степан Денисович терпеливо, размеренно водил ножовкой, наблюдая, как углубляется, поблескивая свежим металлом, узкий разрез. Мелкие опилки серой пылью сыпались на верстак, на пол, припорашивали носок домашнего шлепанца; тупое полотно повизгивало, вгрызаясь в чугун. Это была простая, монотонная работа для рук, оставлявшая голову свободной для мыслей, которые, куда бы ни направлял их Степан Денисович, все равно, описав круг, возвращались к тому разговору в бильярдной.

Информация о ценном грузе, прибытие которого ожидалось со дня на день, очень заинтересовала Льва Борисовича, и он просил Тарасюка разузнать все поподробнее. Они уже давно наладили взаимовыгодное сотрудничество: Степан Денисович сливал хозяину бильярдной сведения о приходящих в порт грузах, а тот честно отстегивал ему заранее оговоренный процент от выручки. Подробностей Тарасюк не знал, но сопоставить слухи об исчезнувших по пути из порта к получателю грузовиках с товаром и найденных в бурьяне убитых водителях с собственными визитами в бильярдную для него не составляло труда. Он прекрасно понимал, чем занимается Лев Борисович, но не особенно переживал по этому поводу: деньги не пахнут, да и своими руками он никогда никого не убивал. Ему платили за информацию, только и всего. Это было нарушение должностных инструкций, но жить-то надо! А зачем, для чего хозяину бильярдной все эти сведения – не его ума дело. Может, Лев Борисович рынок изучает, пишет диссертацию по экономике или еще что…

Словом, разузнав все, что мог, Тарасюк вторично отправился в Одессу и заглянул в бильярдную, расположенную в пяти минутах ходьбы от Привоза. Лев Борисович принял его в своем уютном кабинете, угостил хорошим коньяком, который держал для себя и для редких, по-настоящему дорогих гостей, и выслушал со вниманием, весьма польстившим тонкой натуре Степана Денисовича. Там кабинете, прямо на глазах у гостя, Лев Борисович немного поиграл с настольным калькулятором, точь-в-точь как давеча сам охранник, почесал в раздумье переносицу, еще немного пощелкал клавишами, а потом развернул калькулятор к Тарасюку, чтобы тот мог видеть высветившиеся на дисплее цифры.

Степан Денисович поначалу решил, что это общая сумма предполагаемой выручки. А когда Лев Борисович сказал, что это его доля, Тарасюк, честно говоря, малость обалдел: такого он, ей-богу, не ожидал.

Да только радость его была недолгой. Не зря, ох не зря сомневался Степан Денисович, не зря колебался, раздумывая, сообщать Льву Борисовичу об этом грузе или нет. Потому что, как он и предвидел, огромная выручка требовала немалого риска – такого, к какому Тарасюк не привык. Да и привыкать не хотел, если уж быть до конца откровенным…

Но со Львом Борисовичем не очень-то поспоришь. Степа Тарасюк давно уже был у него в кулаке. До сих пор хозяин бильярдной об этом не напоминал, а теперь не то чтобы напомнил, а так, намекнул: дескать, ссориться нам с тобой, Степан Денисович, не с руки, одной ведь веревочкой повязаны – куда ты, туда и я, и наоборот…

Словом, задумал Лев Борисович ни много ни мало, как налет на таможенный склад. И Степан Денисович, чтоб денежки свои сполна получить, должен был обеспечить налетчикам беспрепятственный доступ к этому, пропади он пропадом, складу. А как ты его обеспечишь? Приказать охраннику на въезде глаза закрыть, когда мимо него фура без документов поедет? Или, может, вообще с поста его услать? Так ведь что ему ни прикажи, какую басню ни выдумай, потом, когда его, стервеца, спросят, где он был, когда таможенный склад грабили, он, паскудник этакий, выложит все как на духу. И повяжут тогда Тарасюка, и никакие деньги ему еще очень долго не понадобятся…

Лев Борисович внимательно и с сочувствием выслушал все эти соображения, однако, когда охранник, исчерпав все свои аргументы, умолк, промолвил: «Это, Степан Денисович, твои личные проблемы. Ты не обижайся, но, коль любишь кататься, люби, дружочек, и саночки возить».

Вот такая вышла история.

Ведь на самом-то деле все очень просто: не хочешь ты, чтоб человек про тебя лишнего наговорил, заставь его умолкнуть. Возьми, к примеру, гантель, отпили один шарик, а получившуюся колотушку бери за ручку и – по башке.

Неохота? А кому охота? То-то, что никому, особенно по первому разу. Тем более когда привык совсем к другому порядку: ты им – информацию, они тебе – деньги.

Но ведь и Борисыча понять можно. На дороге его гаврикам такой груз не перехватить, это факт. И пустую фуру на склад мимо охраны без помощи Степана Денисовича протащить тоже не получится. Охранника-то они шлепнут, это им раз плюнуть, а дальше что? Полную фуру мешками с наркотой загрузить – это, ребята, не одной минуты дело. Дай бог, чтоб им на это часа хватило, а за час на посту, где мертвый охранник лежит, кто угодно может появиться, многое может произойти.

Да и не в этом, наверное, дело. Точнее, не только в этом. Просто Борисычу представился удобный случай Степу Тарасюка кровью с собой повязать, и он, жидовская морда, случая этого, ясно, не упустил. Неприятно это, да что поделаешь? Степан Денисович на его месте скорей всего так бы и поступил. В самом деле, любишь кататься – люби и саночки возить.

Э, да что там! Семь бед – один ответ. Зато какие деньги!

Об одном только Степан Денисович Борисыча попросил: чтобы участие его в этом деле по возможности осталось в секрете. Очень ему не хотелось подаваться на старости лет в бега, жить, как дикому зверю, от каждой милицейской фуражки шарахаясь. И Борисыч, душа-человек, пошел навстречу: твердо пообещал, что, как бы дело ни обернулось, Степа Тарасюк чистеньким останется. «Не волнуйся, Степан Денисович, – сказал он, – есть у меня проверенный способ репутацию твою сохранить». А какой такой способ, не сказал. Ну, да ему виднее. Если разобраться, лишняя информация тоже ни к чему: меньше знаешь – крепче спишь.

Задумавшись, Тарасюк перестал следить за рукой. Ножовка вильнула, и полотно, уже до половины вгрызшееся в серый чугун, лопнуло с негромким щелчком. Степан Денисович выругался, выбросил обломки и отыскал на полке новое полотно. Оно тоже было побито крапинками ржавчины, но им ни разу не пользовались, и Тарасюк обнаружил, что дело пошло намного веселее. Через каких-нибудь десять минут отделившийся от ручки чугунный шарик с глухим стуком упал на верстак, а оттуда на пол. Он едва не угодил Степану Денисовичу по пальцам, но тот вовремя отдернул ногу, только теперь обнаружив, что слесарил в домашних шлепанцах. Мысль о выволочке, которую устроит ему за это жена, возникла было по привычке, но тут же отошла на задний план и там, на задворках сознания, тихо испустила дух.

Отложив ножовку, он взял напильник и старательно обработал им срез металла, чтобы не оцарапать ладонь острыми краями. Было это, в общем-то, не так уж обязательно, однако, взявшись за дело, Степан Денисович привык доводить его до конца – обстоятельно, с умом.

Затем он вышел из гаража и направился к машине, где в бардачке лежал моток синей изоленты. Если обмотать ручку гантели изолентой, тогда, во-первых, точно не поранишься, а во-вторых, гладкое железо не будет скользить в ладони.

На полпути он остановился, подумал секунду и решительно повернул к дому. Изолента – это, конечно, хорошо, но на ней ведь остаются отпечатки пальцев! А если взять из аптечки медицинский пластырь, которым жена вечно заклеивает мозоли на пятках, будет еще лучше. Степану Денисовичу доводилось видеть по телевизору, что так делают некоторые бандиты, отправляясь на мокрое дело – просто заматывают пластырем чуть ли не весь пистолет, вплоть до спускового крючка. Стрельнул, выкинул, и дело в шляпе – ни одна собака не докажет, что ты хоть когда-нибудь брал эту гадость в руки.

Через десять минут работа была окончена. Ушел весь пластырь, зато колотушка получилась что надо – тяжелая, прикладистая, очень удобная. В руке она лежала, как влитая; ею сразу хотелось тюкнуть кого-нибудь по темечку. Степан Денисович даже всерьез задумался, не опробовать ли ему эту штуковину на драгоценной Оксане Даниловне, но решил, что руки марать все-таки не стоит. Ну на кой ляд это ему сдалось – убивать жену? Ей-то что, помрет, и весь разговор, а ему потом с телом возись, сказки рассказывай, как она с лестницы в погреб навернулась… Гораздо лучше будет сделать так, как он задумал с самого начала: уехать втихаря, оставив ее ни с чем, без дома и без денег. Это ей, змее ядовитой, хуже смерти покажется. Она ж себя умнее всех считает, вот пускай и убедится, чего он, ум ее хваленый, стоит!

Степан Денисович выволок из-под верстака кусок старого, в черных масляных пятнах, ветхого брезента и сапожным косым резаком распорол его надвое: один кусок поменьше, другой побольше. В маленький кусок он завернул свою колотушку и спрятал ее до поры в груде хлама под нижней полкой стеллажа, а в большой сложил отходы производства – отпиленный шарик и ставшую ненужной без пары вторую гантель. Кое-как смахнув туда же чугунные опилки, Тарасюк связал углы брезента и сунул получившийся мешок под верстак. Теперь можно было привести себя в порядок: помыть руки, почиститься, выпить вина и выработать наконец четкий план предстоящих действий. Потому что колотушка – это хорошо, но воспользоваться ею надобно с умом, чтоб по недосмотру не засыпаться в самом начале.

Дымя зажатой в углу рта сигаретой, Тарасюк мыл руки под прибитым к стене гаража умывальником, когда со стороны улицы его окликнул детский голос.

– Дяденька Степан Денисович, а дяденька Степан Денисович!

Повернув голову, Тарасюк увидел пацана лет двенадцати, что жил, кажись, на соседней улице. Пацаненок стоял у калитки, держась одной рукой за ее верхний край, а другой придерживая за рога облезлый, слишком высокий для него велосипед.

Глава 7

Таможенник в аэропорту Борисполя долго изучал документы, с сомнением крутил обгоревшим на солнце носом, но придраться было не к чему: бумаги оказались в полном порядке, а багаж молодых, спортивного вида, смуглых ребят не содержал в себе никакой контрабанды. Футбольная команда из Албании с красноречивым названием «Тирана» прибыла в полном составе, с запасными игроками, тренерами и массажистами, для проведения серии товарищеских матчей с командой Одессы.

Футболисты, несмотря на свою молодость и не совсем привычную для них обстановку, вели себя тихо и пристойно, что заставило таможенника вспомнить о недавнем албанском тоталитарном режиме. Помнится, их тогдашние правители, ожидая вторжения империалистов, понастроили вдоль всех дорог, сколько их там, в этой Албании, есть, бетонных дотов. Таможенник видел эти доты по телевизору – круглые бетонные купола торчали прямо из земли часто, как штакетник. Строили их всей страной, а зачем, для чего – сами, поди, толком не знали. Какое там еще вторжение, какие империалисты? Кому она нужна, эта их Албания?

Заодно таможенник вспомнил, что в армии с ним служил паренек из Питера, который, когда хотел дать понять, что считает кого-то круглым идиотом, называл этого человека албанцем. Звучало это довольно смешно: дескать, ну ты и албанец!

Еще таможенник не сразу, но все-таки сообразил, что понятия не имеет, кто и как правит Албанией в данный момент. Впрочем, его это не очень интересовало; кто бы ими ни правил, а сволочи они порядочные – как, впрочем, и все мусульмане. Вон какую кашу в Югославии заварили! Была страна, а стало черт знает, что, какое-то лоскутное одеяло…

Мысленно таможенник пожелал албанским футболистам продуть всухую все игры, хотя, как истый болельщик киевского «Динамо», сомневался в способности одесситов даже случайно попасть мячом не в свои ворота, а в чужие. Не имея никакой возможности повлиять на исход соревнований, он сделал то, на что был способен: поставил в паспортах свои штампы в самых неожиданных местах, постаравшись, чтобы они заняли на странице как можно больше места. Когда эта процедура была завершена, он без улыбки вручил сложенные стопкой паспорта главному тренеру, спортивного телосложения чернявому мужчине лет сорока, и на чистом украинском языке объявил, что можно проходить.

Тренер поблагодарил его на ломаном русском, и все это стадо потянулось через зал ожидания. Оказалось, что их встречают: какие-то двое в спортивных костюмах присоединились к албанцам у самого выхода и о чем-то оживленно заговорили с тренером и массажистом – этаким чернобородым колобком с сухой загорелой лысиной.

Пройдя через залитую солнцем стоянку, футболисты оказались перед потрепанным туристическим автобусом. Багажные люки уже были распахнуты; албанцы погрузили туда сумки с личными вещами и спортивным инвентарем и полезли в раскаленный, несмотря на включенную вентиляцию, салон.

Автобус тронулся, зарычав дизельным двигателем и выплюнув из выхлопной трубы облако густого черного дыма. Медленно и плавно, как океанский лайнер из узкой гавани, выбравшись со стоянки, он развернулся в сторону Одессы и наддал.

Первое время албанцы глазели по сторонам, но, как только последние строения Борисполя скрылись из вида и по сторонам дороги зазеленела степь, еще не выжженная летним зноем, футболисты потеряли к окружающему какой бы то ни было интерес. В руках, будто по волшебству, появились пакеты с едой, термосы, а также плоские никелированные фляги и даже бутылки с виски, джином и виноградной водкой – ракией. Кто-то закурил. Сидевший впереди тренер не обращал ни малейшего внимания на эти вопиющие нарушения спортивного режима. Он сам курил, держа в одной руке сигарету, а в другой бутылку пива.

Сопровождающим, которые встречали албанцев в аэропорту, казалось, вообще не было до них дела. Один из них вел автобус, а другой устроился рядом на откидном сиденье и, вертя ручку настройки радиоприемника, со скучающим выражением лица смотрел на дорогу. Гладкое шоссе с негромким шорохом и гулом неслось навстречу, стелилось под колеса; под ветровым стеклом плясал подвешенный к зеркалу заднего обзора смешной лохматый чертик на тонкой нитке. В салоне пахло табачным дымом, спиртным, крепким мужским потом, одеколоном и едой – жареной курицей, холодной бараниной, чесноком, домашним хлебом. За тонированными стеклами проплывала слегка всхолмленная степь; автобус двигался в объезд Киева, направляясь к Черноморскому побережью.

Щедрое солнце Украины поднималось все выше; время шло, и постепенно разговоры в салоне автобуса смолкли. Кто-то дремал, разморенный жарой и выпивкой, кто-то бесцельно глазел в окно на проносящиеся мимо однообразные пейзажи, которые, казалось, бесконечно повторяли друг друга. По проходу между сиденьями катались пустые бутылки, пол был замусорен мятыми полиэтиленовыми пакетами и пустыми обертками. Теплый южный ветер врывался в открытые вентиляционные люки, гулял по всему салону, трепал волосы пассажиров, шевелил мусор на полу. Если бы в это время в автобус вошел посторонний, ему было бы трудно поверить, что перед ним футбольная команда; сейчас, расслабившись, молодые люди напоминали бригаду вахтовиков или, скорее, взвод солдат, переодетых в штатское.

Примерно в сотне километров от Одессы автобус замедлил ход, свернул к обочине и, вздыхая пневматическими тормозами, остановился. В воздух поднялось густое облако пыли, ветер подхватил его и понес в поле, где уже довольно высоко поднялись, кивая еще не пожелтевшими головами, ядреные украинские подсолнухи. Здесь, на самом краю кювета, стоял, накренившись в сторону поля, древний, как память о Варшавском договоре, грязно-голубой грузовой микроавтобус «жук» польского производства. Мятые борта были бугристыми от шелушащейся краски, тут и там предательскими рыжими пятнами проступала ржавчина – свидетельство сквозной коррозии; края колесных арок свисали ржавыми лохмотьями, лысые покрышки от старости стали светло-серыми с рыжеватым оттенком и бессильно просели под тяжестью грозящего вот-вот развалиться, дышащего на ладан кузова.

Пассажирская дверь туристского автобуса с шипением откатилась в сторону. Один из сопровождающих выпрыгнул на обочину и, разминая затекшие от долгого сидения ноги, подошел к «жуку». Двустворчатая задняя дверь микроавтобуса оказалась заперта на обыкновенный амбарный замок, дужка которого была продета в самодельные проушины, кое-как приваренные к раме двери. Человек в спортивном костюме вынул из кармана ключ, отпер замок и распахнул дверь.

Внутри, в душной, пахнущей ржавым железом и бензином темноте, на грязном резиновом полу стояли объемистые спортивные сумки. Их было пять. Человек на всякий случай ткнул ближнюю пальцем в черный матерчатый бок и, убедившись, что за время его отсутствия она не сделалась мягче, призывно махнул рукой в сторону автобуса.

Оттуда вышел водитель и, не гладя по сторонам, поднял один из грузовых люков. Вслед за ним на обочину выпрыгнул тренер албанцев и несколько его питомцев. Выстроившись цепочкой между автобусом и «жуком», они принялись передавать друг другу сумки. Несмотря на крепкое телосложение, они поднимали черные баулы с заметным усилием. Их тренер, покуривая, стоял возле открытого грузового отсека. Когда первая сумка с глухим лязгом опустилась на землю у его ног, он наклонился, раздернул молнию и заглянул внутрь. Некоторое время он разглядывал лежащие в сумке металлические предметы, отливавшие в дневном свете синеватым блеском вороненой стали, а затем молча кивнул и застегнул сумку. Черноволосый крепыш лет двадцати пяти, стоявший рядом, с усилием оторвал сумку от земли и затолкал в грузовой отсек.

Точно такой же процедуре подверглись и остальные четыре баула. Водитель, почти целиком забравшись в грузовой отсек, немного повозился там, что-то поправляя и переставляя на свой лад, как это всегда делают водители туристских автобусов, привычно считающие своих пассажиров просто стадом глупых баранов. Выбравшись оттуда, он с лязгом захлопнул плохо прилегающую крышку и запер ее на ключ.

Второй сопровождающий вернулся к автобусу и о чем-то коротко переговорил с тренером. Тот кивнул; оба отошли в сторону, к пышущей жаром корме автобуса. Тренер расстегнул висевшую у него на боку сумку и вынул оттуда какой-то предмет прямоугольных очертаний, завернутый в синий полиэтилен. Сопровождающий в спортивном костюме заглянул в пакет, покопался там, что-то перебирая, а затем, вынув из пакета какую-то бумажку, принялся придирчиво рассматривать ее на свет. Даже издали было видно, что бумажка имеет все характерные признаки денежных знаков, имеющих свободное хождение на территории США.

Удовлетворенный результатами осмотра, сопровождающий бросил купюру обратно в пакет, кивнул тренеру албанцев, сунул пакет под мышку и, не прощаясь, поспешил к «жуку». По дороге он кивнул своему товарищу, который со скучающим видом курил возле багажного отсека, и тот молча вернулся в кабину автобуса. «Жук» завелся с адским шумом, развернулся в сторону Киева и, дребезжа плохо закрепленным железом, укатил.

Туристский автобус тоже тронулся и продолжил путь в сторону моря, неся на борту двадцать пять албанцев и пять объемистых сумок со стрелковым оружием и боеприпасами.

* * *

– Тебе чего, хлопче? – не слишком приветливо поинтересовался Степан Денисович, глядя на мальчишку поверх калитки.

Этого байстрюка Тарасюк недолюбливал, как и всю его шибко умную семейку. Раньше отношения с его папашей были вполне добрососедские. Но как-то раз, когда Степан Денисович еще не работал в портовой охране, а перебивался чем бог пошлет, старший брательник вот этого самого сопляка, в ту пору бывший точно таким же сопляком, явился к нему домой и вежливо, не забыв даже извиниться, попросил, как он выразился, шматок сала. Сало ему – то есть не ему самому, а его папаше, – что характерно, требовалось в долг, буквально на пару часов. Это показалось Степану Денисовичу странным, но потом он сообразил: гости, наверное, пришли, а в доме шаром покати. Гостей принять – дело святое, а долг вернуть никогда не поздно. Рассчитывают, поди, деньжат перехватить, купить кусок сала и вернуть взамен съеденного…

Поскольку Степан Денисович был в тот момент слегка навеселе и как раз закусывал салом, отказать соседу в просьбе он, естественно, не мог. Да и не хотел он отказывать, потому что… Ну, словом, почему бы не помочь соседу? Это только москали про украинцев анекдоты рассказывают – мол, жадные они, особенно до сала; дескать, когда хохол родился, еврей заплакал…

Короче, сала он пацаненку дал – приличный такой кусок, килограмма на два. Сколько было, столько и дал – для хорошего соседа ничего не жалко! Ну и, как водится, тут же начал жалеть и сомневаться: а может, зря? Вдруг не вернет или вернет какую-нибудь дрянь несъедобную?

Так он промучился часа, наверное, два, а может, два с половиной. По истечении этого срока, который может показаться смехотворным только человеку, никогда не испытывавшему настоящих мук жадности, мальчишка вернулся. С салом. Что характерно, с тем же самым. Степан Денисович вертел его так и этак, но сомнений быть не могло: это был тот самый кусок, который он два часа назад отдал соседскому пацаненку, взяв прямо со своего обеденного стола. Причем вернулся он к Степану Денисовичу в целости и сохранности – ни кусочка от него не отрезали, ни крошки не отщипнули. Не приглянулось, что ли? Так сало – не картина, чего на него глядеть? Его есть надо, а за вкусовые качества данного шматка Степан Денисович готов был поручиться своей головой и добрым именем в придачу.

Ясное дело, он спросил у мальчишки, в чем тут фокус, зачем надо было брать в долг сало, которое никто не собирался есть? И этот поганец, глядя на Степана Денисовича снизу вверх ясными и чистыми детскими глазами, звонким голоском поведал, что «в батька на ж… ось таки чиряка» и что лучший способ избавиться от чирья – приложить к нему кусок сала; так что «спасибо вам, дядечка, батьке дюже полегчало».

Видали вы такое? И ведь не поймешь, то ли правду рассказал паршивец, то ли выдал байку, стремясь вынудить Степана Денисовича вот так, за здорово живешь, даром отдать ему свое потом и кровью нажитое добро. И ведь попробуй не отдай! Они же, сволочи, потом всей семьей на каждом углу станут рассказывать, что Степан Тарасюк от жадности сожрал даже сало, которое перед этим два часа держали прижатым к чирью на заднице.

Степан Денисович тогда нашел соломоново решение: сам не гам, но и вам не дам. Просто взял и на глазах у мальчишки швырнул это чертово сало собаке. Собака пировала весь день, а потом без малого неделю мучилась расстройством желудка, так что ее пришлось спустить с цепи и буквально выгнать за калитку, покуда не загадила весь двор…

Вот с тех пор и не любил он эту породу. Так не любил, что, когда папаша вот этого сопляка – тот самый, с чирьем на заднице, – попался на попытке мелкой кражи в порту, Степан Денисович не успокоился, пока не организовал ему год исправительных работ. Обычно, когда человек, да еще и знакомый, из своих, ильичевских, попадался по первому разу и на какой-нибудь ерунде, Степан Денисович его отпускал – не просто так, ясно, а после подробной разъяснительной беседы. А этого – нет, не отпустил. Уж сколько лет прошло, а история с салом не забылась. Так что неудивительно, что, увидев за калиткой соседского мальчишку, Степан Денисович не испытал ни малейшего восторга. Не только злополучное сало вспомнилось ему в этот момент, но и многое другое. Немало обидных слов услышал он в свой адрес после той истории с воровством в порту, а кое-кто из соседей с тех пор перестал с ним здороваться, как будто он, Степан Денисович, поступив с вором по закону, преступление какое-то совершил. Как будто действовал не по велению служебного долга, а из мести…

– Дяденька Степан Денисович, – сказал мальчишка, – вам передать просили.

Он снял с багажника велосипеда и протянул Тарасюку какой-то прямоугольный сверток размером с обувную коробку. Эта штуковина была обернута полиэтиленовым пакетом, а сверху густо и плотно перемотана прозрачной клейкой лентой.

– Это что? – не торопясь принимать сверток, подозрительно осведомился Степан Денисович.

– Та хиба я знаю? Сказали вам передать, тай годи.

– Кто сказал?

– Якись дядька на машине приехал тай пытае: Тарасюка Степана Денисовича знаешь? То передай ему посылочку…

Степан Денисович открыл было рот для нового вопроса, но передумал спрашивать, видя, что толку от мальчонки все равно не добьешься. Дядька какой-то на машине… Почему сам не подъехал – полстакана бензина пожалел? Или байстрючонок брешет? Учитывая степень взаимной любви между Тарасюком и его беспутным папашей, в посылочке могло обнаружиться что угодно – от куска собачьего дерьма до самодельного взрывного устройства.

Правда, последнюю мысль Степан Денисович тут же отогнал как явно нелепую. Один раз этот недоумок со Степаном Тарасюком уже пошутил и знает, чем такие шутки кончаются. Память-то у Степана Денисовича длинная, и руки, между прочим, тоже. Так что на очередную мелкую пакость сосед вряд ли отважится, да еще вот так, в открытую, через родного сына. Хотя бес их там разберет, кто у них родной, а кто не очень. Про такие вещи только бабы знают, а от бабы правды нипочем не добьешься, хоть ты ее ногами в печку суй, хоть головой…

А что до бомбы, так это вообще была полная ерунда. Взорвать должностное лицо – это уже не просто убийство, а самый настоящий терроризм! Кишка у него тонка, да и потом эти вещи так, на глазах у всех, через сопливого пацана, не делаются.

Словом, посылочку Степан Денисович взял и, поскольку пацан не рванул от него со всех ног, а остался стоять на месте, будто чего-то ожидая, понял: да, никаким подвохом тут скорее всего даже и не пахнет.

– Ну, чего стал? – спросил он у мальчишки, видя, что тот по-прежнему не торопится уезжать.

– Дяденька Степан Денисович, дай десять гривен!

– А ну геть отсюда, байстрюк, пока я тебе ухи не оборвал! Глянь, что выдумал – десять гривен ему! Эти гривны, чтоб ты знал, с неба не валятся. Они трудом достаются! Не веришь, так у батьки своего, лодыря, десять гривен попроси. Поглядим, что он тебе даст со своих достатков…

Конец этой прочувствованной, эмоциональной речи был обращен уже в пустое пространство – мальчонка, оседлав скрипучий велосипед, дал деру вдоль улицы, да так шустро, словно за ним черти гнались. Тогда Степан Денисович сосредоточился на посылке.

Весила она не так чтобы много – килограмм, от силы полтора. Тарасюк поковырял ногтем липкую ленту, но та держалась мертво – зубами не оторвешь. Тогда Степан Денисович сунул сверток под мышку и вернулся в гараж. Здесь он вооружился сапожным резаком, которым до этого резал брезент, проткнул острым кончиком полиэтилен и одним уверенным движением вспорол его по всей длине свертка вместе с липкой лентой – тр-р-р-р-р, и готово.

Внутри оказалась обыкновенная обувная коробка без надписей и маркировок, с одним-единственным пятнышком засохшего клея на торцовой стенке, где когда-то был приклеен ярлык. Коробка, как и сверток, была густо перемотана липкой лентой; разрезая ее, Степан Денисович невольно вспомнил ту дурацкую шутку с подарком, когда счастливый именинник получает большую коробку, внутри которой лежит другая, поменьше, а в ней – еще одна и еще… Именинник открывает коробку за коробкой, пока не обнаруживает в последней, самой маленькой коробочке пресловутую собачью какашку. А в одном американском фильме человек вот так открывал коробочку за коробочкой, а в конце нашел отрезанный человеческий палец – чей именно, Степан Денисович за давностью лет позабыл. Бабы своей, что ли… А может, и сына.

Последняя полоска скотча лопнула с тихим треском. Степан Денисович отложил резак и поднял картонную крышку. Он и сам не знал, что ожидал увидеть, уж очень странная получалась история, но в коробке не оказалось ничего необычного. Там, внутри, заполняя собой весь объем, лежало свернутое махровое полотенце – не новое, но довольно чистое, перевязанное посередке веревочкой.

Степан Денисович вынул его из коробки и взвесил на ладони. Полотенца сами по себе столько не весят, а если внутри лежит пресловутая какашка, то она, наверное, сделана из железа. Тарасюк перерезал бечевку, развернул полотенце и тут же снова свернул, пугливо оглянувшись по сторонам.

В гараже по-прежнему никого не было, и никто не подглядывал за ним через приоткрытую дверь или подслеповатое, затянутое пыльной паутиной окошко. Убедившись в этом, Тарасюк снова развернул полотенце и осторожно, словно тот мог укусить, дотронулся до лежавшего внутри пистолета.