Текст книги "Слепой. Обратной дороги нет"

Глава 12

Тарасюк стоял, привалившись широким, плотно обтянутым форменными брюками задом к капоту служебной «Волги», и мрачно курил, наблюдая за разгрузкой. Огромный, как многоквартирный жилой дом, черный сухогруз стоял у стенки, и Степану Денисовичу была хорошо видна строчка белых с рыжими потеками ржавчины иероглифов, обозначавших, надо полагать, название судна.

В свете мощных прожекторов ворочались стрелы портовых кранов, пронзительно верещали звонки, лязгало железо, гудели электромоторы; по причалу беспорядочно метались резкие, какие бывают только ночью при сильном искусственном освещении, чернильно-черные тени и сновали взад-вперед, плюясь клубами черного дыма из выхлопных труб, оранжевые и желтые автопогрузчики – поддевали на рога очередной поддон с одинаковыми белыми мешками, лихо разворачивались на месте и катились через лабиринт лежащих штабелями под открытым небом менее ценных грузов к пандусу таможенного склада. Такелажники сипло орали, перекрикивая портовые шумы, и размахивали руками в испачканных мазутом брезентовых рукавицах, подавая сигналы, понятные только им и крановщикам. В последнее время им начали выдавать портативные рации или, как их называют американцы, «уоки-токи», но такелажники, особенно те, что работали в порту раньше, до его закрытия, по укоренившейся привычке предпочитали управлять действиями крановщиков по старинке, жестами.

Степан Денисович уронил под ноги коротенький окурок, рассеянно растер его по бетону подошвой ботинка и сейчас же закурил снова. Под пронзительное верещание звонка из недр грузового трюма поднимался очередной груз – четыре нагруженных белыми мешками деревянных поддона, схваченные вместе прочными стальными тросами. Взвыл электромотор, стрела крана плавно повернулась, и груз, покачиваясь, начал опускаться туда, где уже стояли готовые принять его такелажники.

Белых мешков, каждый из которых с виду тянул килограммов на двадцать, было много. По подсчетам Тарасюка, который знал толк в этом деле, ими можно было под завязку загрузить не просто фуру, а целый автопоезд, то есть фуру с прицепом.

– Любуешься, Степа? – послышался у него за спиной знакомый голос.

Тарасюк вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Перед ним стоял начальник службы безопасности Гавриленко. За всем этим шумом было легко остаться никем не замеченным, даже подъехав к причалу на танке. Но начальник, разумеется, приехал не на танке, а на своем служебном «шевроле» – огромном, черном, неизменно вызывавшем у Степана Денисовича приступы зависти, такой же огромной и черной, как этот чертов американский драндулет.

– Да уж, любуюсь, – с неопределенной интонацией ответил Тарасюк, пожимая начальству руку. – А вам тоже не спится?

Ладонь у Гавриленко была маленькая, пухлая и мягкая, как у женщины, и это служило дополнительным источником неприязни, которую Степан Денисович испытывал к своему шефу.

Начальник тоже закурил и, задрав голову, посмотрел на качающиеся в черном ночном небе ярко освещенные поддоны с мешками.

– Какой уж тут сон, – сказал он, задумчиво наблюдая за слаженной работой такелажников. – Полвека на свете прожил, всякого навидался, но такой кучи наркоты не видел. Смотри, Степан Денисович, любуйся! Кто бы мог подумать, что геморрой выглядит именно так?

– И что его может быть так много, – поддакнул Тарасюк.

Это был один из тех редчайших случаев, когда он даже мысленно полностью согласился с шефом. Вот уж, действительно, геморрой!

– Вот что, Степан Денисович, – уже другим, деловым, начальственным тоном сказал Гавриленко. – Как ни крути, а теперь за эту кучу дерьма отвечаем мы с тобой – ты и я, персонально. Я говорил с Минздравом, они обещали забрать свое добро поскорее. Но, сам знаешь, в таких делах скоро – это не меньше суток. Покуда все бумажки оформят, покуда деньги за растаможку через банк прокачают… Словом, пока суд да дело, смотреть нам придется в оба. Я вот что подумал, Степан Денисович: а не удвоить ли нам караулы?

Тарасюк недовольно пожевал губами, но возразить было нечего: в такой ситуации никакие меры безопасности не выглядели излишними.

– Береженого Бог бережет, – вторя его мыслям, продолжал Гавриленко. – Ты ж знаешь, какой у нас народ. Архаровцы какие-то на дорогах шалят, портовые грузы перехватывают. Не дай бог, узнают про это дело… Ради такого куша они на все могут пойти.

Тарасюк знал, что все это не более чем мысли вслух, причем вполне логичные, а при сложившихся обстоятельствах, пожалуй, единственно возможные, однако поневоле ощутил неприятный холодок под ложечкой, как будто начальник службы безопасности не делился с ним, своим заместителем, своими тревогами и опасениями, а прямо обвинил его в сотрудничестве с бандитами. «На воре шапка горит», – подумал Степан Денисович и усилием воли взял себя в руки.

– Ну, вы скажете, – произнес он вслух. – Откуда ж им узнать-то?

– На всякий роток не накинешь платок, – печально сказал Гавриленко. – Люди у нас с тобой надежные, проверенные, однако ж в порту столько народу крутится…

– На мешках-то, слава богу, не написано, что внутри, – заметил Тарасюк.

– На мешках, конечно, не написано, – вздохнув, согласился Гавриленко. – Но… В общем, что я тебе объясняю, ты всю эту кухню не хуже меня знаешь, а может, и лучше. Короче, Степан Денисович, охрану надо удвоить. Считай, что это приказ.

– Приказ, – проворчал Тарасюк. – Как будто я сам не понимаю!..

– Вот и хорошо, что понимаешь, – сказал Гавриленко. – Тогда прямо сейчас и займись, ладно?

– Договорились. Не волнуйтесь, Петр Семенович, все сделаю в лучшем виде.

– Хотел бы я не волноваться, – морщась и характерным жестом потирая живот, сказал Гавриленко. – Да оно как-то само, того… волнуется.

– Что, язва беспокоит? – правильно истолковав разыгранную начальником пантомиму, сочувственно поинтересовался Степан Денисович.

– Проснулась, стерва, – пожаловался тот. – Всегда она так – чуть что, просыпается и давай грызть…

«Ну, еще бы, – подумал Тарасюк. – Зуб даю, завтра же утром ты, гусь дрисливый, лапчатый, к врачу побежишь. Оформишь бюллетень по всем правилам, а может, и в больницу ляжешь – от греха подальше, к молоденьким медичкам поближе… Ну и леший с тобой. Без тебя разберемся, так даже спокойнее – по крайней мере, под ногами путаться не будешь».

– Поезжайте-ка вы, Петр Семенович, домой, – сказал он вслух. – Молочка теплого выпейте и – на боковую. Сон – лучшее лекарство. А я караулами прямо сейчас займусь, можете не беспокоиться.

– Хотел бы я не беспокоиться, – повторил Гавриленко, пожал Степану Денисовичу руку и полез в свой роскошный «шевроле».

Двигатель джипа завелся – Тарасюк этого не слышал за портовым шумом, но увидел выбившийся из выхлопной трубы дымок, – и машина, сверкая в свете прожекторов отполированными бортами, покатилась к выезду с территории порта.

Степан Денисович закурил еще одну сигарету и снова посмотрел на корабль. Мешки, из-за которых было столько нервотрепки, уже выгрузили; желтый автопогрузчик, дымя трубой и подскакивая на выбоинах, бойко катился к таможенному складу, увозя последний поддон, а кран уже тащил из трюма какие-то громадные, обшитые мешковиной тюки. Нужно было возвращаться в офис, чтобы заняться усилением караулов.

Усевшись за руль, Тарасюк повернул голову и бросил прощальный взгляд на китайский сухогруз. Ему вдруг стало не по себе: пугающе огромный масштаб задуманного в эту минуту встал перед ним во весь рост, в полном объеме. Рядом с этой поганой затеей Степан Денисович показался себе самому маленьким, как пылинка, и таким же незначительным: ветер подул – и нет ее…

Еще он задумался о смысле простого слова «удвоить». Удвоить – значит умножить на два. Значит, там, где стоял один охранник с рацией, резиновой дубинкой, газовым баллончиком, электрошокером и пистолетом (да-да, у нас теперь все по-взрослому, как у людей!), прямо с этой ночи будут стоять двое. Двое их будет и в стеклянной будке на въезде в порт. Соответствующим образом проинструктированные – а сделать это придется, иначе Гавриленко его просто не поймет, – они не станут спать, пить домашнее вино или резаться в карты. Они станут смотреть в оба – точнее, во все свои четыре трезвых глаза, – и, следовательно, стоящая перед Степаном Денисовичем задача тоже будет ровно вдвое сложнее.

Короче говоря, хорош бы он был со своей сделанной из гантели колотушкой!

Степан Денисович издал невнятный мученический стон. Колотушка! А что, с пистолетом будет легче? Ладно бы – одного, с глазу на глаз, без свидетелей. А то ведь сразу двоих! То есть сначала одного, а потом, сразу же, второго. Мало того, что Степан Денисович Тарасюк – человек солидный, крупный, не спецназовец какой-нибудь и не ковбой из вестерна, так ведь это же, помимо всего прочего, двойное убийство!

А ну как с первого раза ненароком промахнешься? Второй-то попытки не будет! Не дадут ему второй попытки, потому что охрана в порту – чистые волкодавы. Степан Денисович их сам отбирал, сам воспитывал, чтоб мимо них муха не пролетела. И вот теперь, значит, он сам претендует на роль этой мухи. Хорошей такой, крупной – сто два килограмма живого веса, между прочим. И если он хоть чуточку ошибется, если дрогнет у него рука, паучки-охраннички эту жирную муху в два счета оприходуют – скрутят, лапки свяжут и сдадут куда следует. И мало ему тогда не покажется! Тут тебе и покушение на двойное умышленное убийство, и попытка хищения в особо крупных размерах – по предварительному, мать его, сговору! При советской власти за такие фортели к стенке ставили, да и теперь, поди, не намного легче. Дадут пожизненное, наплачешься тогда. Сам пулю попросишь, так ведь не дадут…

Тарасюк застыл, не дотянувшись рукой до ключа зажигания, парализованный леденящим страхом. Он вдруг преисполнился твердой уверенности, что вся эта затея заранее обречена на провал. Неизвестно, как там будет у других, а он точно засыплется сразу же, как только попытается вынуть пистолет. Кстати, откуда, интересно, он его станет вынимать? «Вальтер» с глушителем – это вам не зажигалка, его в карман не спрячешь… И потом, разве ж в этом дело?! Это же придется стрелять в живых людей, в знакомых, с которыми только вчера пиво пил и про рыбалку беседовал!

Нет, братцы-разбойнички, на такое Степан Тарасюк не подписывался. Не способен он на такое, можете вы это понять?! Потому что людей жизни лишать – это не по жестяному ведерку пулять. Хорошо рассуждать, пока дело за горами, а когда дело – вот оно, когда надо пистолет вынуть и спустить курок – да разве ж у него рука поднимется?!

«А куда ж ты, Степа, денешься с подводной лодки? – донесся откуда-то из глубины сознания вкрадчивый голос, подозрительно похожий на голос незабвенного Льва Борисовича. – На попятную хочешь? Не вопрос! Как говорил товарищ Сталин, незаменимых людей у нас нет. Заменить тебя, дружочек, не проблема. Найдутся на твое место другие, у кого рука не дрогнет».

Ох уж этот товарищ Сталин! Чего он только не наговорил! «Кто не с нами, тот против нас». «Нет человека – нет проблемы». Или это уже не он, а Берия, Лаврентий Палыч? А, какая разница, оба они хороши! Суть в том, что выбор у Степана Денисовича невелик: либо сделать дело и получить уйму денег, либо – не сделать и тоже получить, но уже не деньги, а пулю промеж глаз.

До Тарасюка вдруг дошло, что он запрограммирован, как какой-нибудь станок с ЧПУ – с числовым программным управлением, значит. У станка тоже выбор небольшой: ввел оператор программу, нажал кнопку, и тут уж либо делай, что велено, либо, если совсем невмоготу, сдохни.

Ощущать себя запрограммированным, не властным не то что над своей судьбой, но даже и над собственными поступками было довольно непривычно и не сказать, чтобы приятно. Но, с другой стороны, кто из нас над чем властен? Свобода воли – чепуха; каждый рождается на этот свет со своей собственной программой, составленной задолго до того, как его будущий папаша стащил с приглянувшейся девчонки трусики. Кому на роду написано стать профессором, тот им станет, а кому суждено сдохнуть под забором, так тому и быть.

«А чего я парюсь-то? – подумал он вдруг. – Ведь просто же все, как… как я не знаю что! Пулю я хочу? Нет! Денег хочу? Странный вопрос. Ведь я же всю эту бодягу и затеял… Ну, так в чем дело? Караулы надо удвоить? Да удвою, бога ради! Обо всем позабочусь, людей сам расставлю… и на ворота тоже. Неужто же во всей охране не найдется парочки уродов, которых к ногтю взять не жалко?»

Вот это уже был чисто риторический вопрос, потому что на свете, пожалуй, не нашлось бы человека, которого Степан Денисович в случае необходимости пожалел бы взять к ногтю. Другое дело, что руки марать неохота. Ну, так ведь выбора-то все равно нет! Самому пулю схватить – это не выбор, это дерьмо, про которое всерьез и думать не стоит…

Истлевшая до самого фильтра сигарета обожгла ему пальцы. Тарасюк зашипел от боли, выругался и выбросил воняющий паленой пластмассой коротенький бычок в окошко. Он еще немного посидел неподвижно, с удовольствием ощущая, как возвращается утраченное было душевное равновесие. В конце концов, убить, наверное, не так уж и сложно, когда на другой чаше весов лежит твоя собственная жизнь. А вопрос теперь стоял именно так: или он, или его.

Осознав это до конца, Тарасюк еще раз энергично матюкнулся, сплюнул в окно, запустил двигатель и, чрезмерно газуя (машина-то все равно казенная), поехал в управление порта.

* * *

Майские ночи коротки; белый грузовой «мерседес» все еще пилил по трассе между Бахмачом и Нежином, держа курс на юго-запад, когда Глеб увидел, что по левую руку и чуть позади него, над восточным горизонтом, небо начинает наливаться жемчужным светом приближающегося утра.

Всеволод Витальевич клевал носом на пассажирском сиденье, старательно делая вид, что спит без задних ног. Вряд ли после перестрелки на трассе он мог уснуть по-настоящему; вероятнее всего, ему просто не хотелось обсуждать происшествие с Глебом, тем более что в самый острый момент он оказался явно не на высоте. Впрочем, если бы водитель все-таки отважился об этом заговорить, Сиверов, не кривя душой, высказал бы свою точку зрения, которая была очень простой. Каждый должен выполнять свою работу: водитель – вести машину, стрелок – стрелять. Конечно, вторая специальность никогда не помешает, но умение быстро и эффективно убивать вооруженных людей не относится к числу навыков, которые можно приобрести на краткосрочных курсах повышения квалификации. Так что упрекнуть Всеволода Витальевича было не в чем, да Глеб и не собирался этого делать. И стыдиться напарнику тоже было нечего… То есть было бы нечего, если бы в начале пути он поменьше трепался о своих воображаемых подвигах.

Глеб Сиверов спокойно вел машину, размышляя о всякой всячине и не подозревая, что совсем недавно его напарник совершил свой главный подвиг – увы, не воображаемый, а вполне реальный. Истина забрезжила перед ним с первыми лучами рассвета, когда, подъезжая к перекрестку трассы Е381 и дороги из Чернигова в Полтаву, он снова увидел красно-синие вспышки проблесковых маячков – на этот раз не сзади или сбоку, а прямо по курсу.

Механически, не задумываясь, Глеб сбросил скорость со ста двадцати до законопослушных девяноста километров в час и покосился на напарника. Всеволод Витальевич старательно спал. Пожав плечами, Сиверов снова перевел взгляд на дорогу. Да, первое впечатление оказалось верным: проблесковый маячок впереди был не один. Их было даже не два; сколько именно милицейских машин собралось у перекрестка, сказать было трудно; проще всего было охарактеризовать имевшее место сборище емким словечком «куча». В целом вся эта красно-синяя дискотека здорово смахивала на кадр из американского блокбастера; Глеб совсем убрал ногу с педали акселератора и снова покосился на напарника.

Всеволод Витальевич спал. Тусклого свечения приборной панели и далеких красно-синих сполохов было вполне достаточно, чтобы Глеб заметил, что спит водитель довольно странно: он почти не дышал, а веки его предательски подрагивали, как будто ему снился какой-то богатый невероятными приключениями цветной широкоформатный сон.

До перекрестка оставалось метров двести пятьдесят, когда Глеб разглядел, что милицейские машины не просто сбились в кучу на обочине, как, скажем, при крупной аварии, а стоят поперек, полностью перекрыв проезжую часть. Было их там никак не меньше четырех, а за ними в красно-синих отблесках смутно маячило что-то большое, похожее на высокий беленый забор, которому было совершенно нечего делать посреди оживленной автомобильной трассы Е381. Осознав, что это никакой не забор, а поставленный поперек дороги трейлер, Глеб выключил передачу и затормозил.

– Ах ты стервец, – отчетливо произнес он, адресуясь непосредственно к Всеволоду Витальевичу.

Вместо ответа водитель выставил перед собой пистолет, который сжимал обеими руками – наверное, чтобы дуло не слишком дрожало. Надо было отдать ему должное: свистнуть «Макаров» из общей кучи трофейного оружия в спальнике он сумел незаметно. Вот только пользоваться этой штукой совершенно не умел: Глеб отчетливо видел, что пистолет стоит на предохранителе.

– Ну, – стараясь говорить по возможности спокойно, произнес он, – и что сие означает?

– Я двадцать лет за рулем, – срывающимся от страха и потому отрывистым, лающим, как у немецкого фельдфебеля, голосом объявил Всеволод Витальевич. – Я, брат, всяких повидал! Не ты первый, не ты последний. Ты давай, это… не усугубляй. Поехали давай. Расскажешь кому следует, кто ты такой, откуда и зачем. Откуда у тебя ствол за пазухой, зачем людей пострелял…

– Эх, – проникновенно сказал Глеб, – об одном я теперь жалею. Зря я, дурак, поторопился. Надо было дать тому уроду тебя кончить.

– Поздно жалеть, – немного изменившимся из-за вполне понятного смущения тоном сказал Всеволод Витальевич. – Давай поехали. Да шутить не вздумай, продырявлю, как картонку!

Пару секунд Сиверов колебался. Искушение отобрать у дурака пистолет и треснуть его этим пистолетом по башке было велико. Увы, это ничего не решало: ехать вперед было невозможно, а назад – незачем. Да и не уйти на этом неповоротливом динозавре от милицейских легковушек, нипочем не уйти…

– Ну?! – приняв задумчивость Глеба за испуг, требовательно прикрикнул Всеволод Витальевич. – Жми на газ, детка! Я тебе честно скажу: мне такие крученые напарники на хрен не нужны. Газуй, детка, газуй!

Он уже куражился.

– Господи! – подняв глаза к потолку кабины, горячо взмолился Сиверов. – Скажи ты мне, грешному: неужели вот этот баран создан по твоему образу и подобию?

– Поехали, я сказал! – железным голосом опытного вертухая скомандовал Всеволод Витальевич. – Считаю до трех!

– Ну, еще бы, – выжимая сцепление и включая передачу, хмыкнул Глеб. – Дальше-то, видать, не научился. Ладно, будь по-твоему.

– То-то же, – довольным тоном произнес водитель, когда машина тронулась.

Трогая тяжелую машину с места, Глеб с горечью думал о том, что его миссия, кажется, окончилась, не успев даже толком начаться. Тщательно разработанная операция проваливалась прямо на глазах из-за такой мелочи, как мобильный телефон, некстати подвернувшийся под руку трусливому идиоту. Ментов он, видите ли, не переваривает… Их все не переваривают, когда надо штрафы платить. А когда начинает пахнуть жареным, эта неприязнь волшебным образом улетучивается и яростный обличитель ментовского беспредела хватается за телефон: спасите, убивают! И добро бы, на самом деле убивали…

Мощный дизельный движок натужно ревел на чересчур высоких оборотах, стрелка спидометра, дергаясь, подползла к отметке «20». Глеб включил вторую передачу и еще прибавил газу. Машина пошла легче, скорость перевалила за тридцать километров в час, но места для настоящего разгона было маловато. «Да оно и к лучшему, – подумал Глеб, глядя, как приближаются сине-красные вспышки. – Все-таки не дрова везем, а сокровища мировой культуры…»

– Э, э, ты что, ошалел?! – сообразив, что происходит, испуганно завопил Всеволод Витальевич. – Тормози, я сказал!

– Мало ли что ты сказал, – хладнокровно откликнулся Сиверов. В свете фар и проблесковых маячков он уже отчетливо видел, как от перегородивших дорогу машин бегут врассыпную люди в черных бронежилетах поверх серой форменной одежды. Кто-то, припав на колено у обочины, уже наводил на грузовик куцый милицейский автомат, еще кто-то отчаянно махал руками, приказывая остановиться, а потом тоже опрометью бросился на обочину и исчез в темноте, по-заячьи сиганув через неглубокий кювет. – Ты вообще слишком много говоришь и слишком мало думаешь. Это, Всеволод Витальевич, твой главный недостаток.

До милицейского заслона оставалось не больше тридцати метров, когда Глеб поставил рычаг переключения передач в нейтральное положение и круто вывернул руль влево. Грузовик резко вильнул, став почти поперек дороги, и по инерции устремился к кювету на ее противоположной стороне.

– Будь здоров, тупица, – сказал Глеб, распахивая дверцу.

Перед тем как выпрыгнуть на асфальт, он успел заметить, как указательный палец Всеволода Витальевича раз за разом тщетно давит на заблокированный предохранителем спусковой крючок. В это было почти невозможно поверить, но так оно и было: этот кретин с двадцатилетним водительским стажем действительно пытался его застрелить!

Асфальт, казавшийся гладким только сверху, из кабины, больно ударил в подошвы ног, шершавым наждаком прошелся сначала по колену, а затем и по плечу. Потом асфальт кончился и началась колючая щебенка обочины. Катясь кубарем, Глеб увидел, как грузовик снова резко вильнул, на этот раз вправо. Всеволод Витальевич в последнее мгновение попытался удержать неуправляемую машину от падения в кювет. Это было проделано с большим опозданием; в результате вместо того, чтобы нырнуть в кювет носом, тяжелый трейлер пьяно покачнулся, а потом медленно, будто нехотя, завалился влево и лег на бок, не доехав какой-нибудь пары метров до милицейского заслона.

Вслед за трейлером скатившись в кювет, Глеб на секунду затаился, оценивая ситуацию, а потом на четвереньках вскарабкался по пологому откосу и, пригибаясь, бросился в темноту. На шоссе орали, матерились и размахивали ручными фонарями, но стрельбы не было, из чего следовало, что его бегства пока никто не заметил – никто, кроме, разумеется, Всеволода Витальевича. Вряд ли этот кретин сильно пострадал во время аварии, так что Глебу следовало поторапливаться.

Он припустил через поле, понемногу забирая влево. Через некоторое время огни милицейских мигалок оказались по правую руку от него, затем сместились назад и понемногу растворились в предутренних сумерках. Сиверов бежал, перепрыгивая через кочки и промоины, стремясь до света уйти как можно дальше от злополучного перекрестка.

Через час с небольшим, когда над восточным горизонтом уже показался ослепительно яркий краешек солнечного диска, Глеб увидел впереди фонари, зелень садов и белые стены мазанок, означавшие, что он достиг окраины Нежина – родины знаменитых на весь бывший Советский Союз огурцов.