Текст книги "Могила тамплиера"

Несмотря на довольно грубую форму, в которой археолог высказал свое мнение, Станислав Петрович был ему благодарен. Гнилов явно нацелился сделать на этом расследовании карьеру, вырваться из простых оперуполномоченных в старшие, а из старших лейтенантов в капитаны – это как минимум. А Стае Городецкий, между прочим, не нанимался подставлять ему свою голову вместо ступеньки и потому был очень рад, что нашелся человек, который немного умерил пыл этой тупой ищейки. Ведь, собственноручно рисуя эскиз энклапиона, Станислав Петрович нарочно постарался сделать так, чтобы он как можно меньше напоминал оригинал. Чтобы ни одна сволочь даже и подумать не могла, будто Стае Городецкий видел украденный у археологов энклапион хотя бы издали, не говоря уж о том, чтобы держать его в руках. А коммерческая инициатива, если она не выходит за рамки действующего законодательства, ненаказуема.

Эта затея с энклапионами, кстати, оказалась не самой удачной. Покупали их не то чтобы плохо, но и не так бойко, как мечи. Стоили кресты дешевле, а возни с их изготовлением оказалось больше: мастеру пришлось по довольно высокой цене покупать бронзовый лом, плавить его и заливать в формы, которые, между прочим, тоже еще надо было изготовить. То ли дело меч! Взял полосу железа, хотя бы и со свалки, включил точильный станок и вперед – только искры во все стороны!

Но все это была чепуха по сравнению с тем доходом, который Станислав Петрович получил от продажи самого энклапиона – да-да, именно того, единственного и неповторимого, снятого с шеи умершего без малого семь столетий назад рыцаря-тамплиера. Конечно, он продешевил. Московский коллекционер, матерый волчище, прекрасно знал, что берет краденое, и знал, что Станислав Петрович тоже об этом знает, и потому настоящего торга, конечно же, не получилось. На байку про Святой Грааль этот унизанный бриллиантовыми перстнями крокодил, само собой, не клюнул, но сумма все равно получилась немаленькая, поскольку вещь была действительно старая, а главное, с историей, подтвержденной документами: фотографиями, сделанными прямо на раскопе, и описанием, составленным рукой начальника археологической экспедиции. Да с какой историей! Тамплиер, похороненный в Пскове, – это же сенсация, небывалое дело! Одна эта история стоила лишних пяти тысяч долларов, и с этим коллекционер даже не спорил – вынул бумажник и заплатил без единого звука. Положил цацку в карман, как какую-нибудь пачку сигарет, плюхнулся за руль своего "бентли" и укатил. И скатертью дорога! Его отъезд принес Станиславу Петровичу огромное облегчение, поскольку краденый энклапион здорово жег ему руки.

До сих пор Городецкий действительно ни разу не занимался перепродажей краденых вещей – по крайней мере, таких, про которые точно знал, что они краденые. Но, когда Шлык принес ему энклапион, не устоял перед искушением хотя бы раз в жизни заработать по-настоящему. А Шлыку сунул в зубы несчастную тысячу долларов и строго-настрого наказал забыть дорогу в магазин по крайней мере на год. Еще он настоятельно советовал уехать из города, но тот не послушался, остался. Впрочем, вчера вечером, когда Станислав Петрович ему звонил, мобильный телефон Шлыка оказался недоступен; вполне возможно, вор наконец-то почувствовал, что с Гниловым лучше не шутить, и убрался от греха подальше.

Решив это проверить, Городецкий по памяти набрал номер Шлыка. Тот по-прежнему был недоступен. Удовлетворенно кивнув, антиквар прервал вызов и старательно удалил только что набранный номер из памяти своего мобильного телефона.

Тут ему пришло в голову, что молчание Шлыка может означать, что тот уже дает показания, сидя на нарах. Он испугался было, но потом немного успокоился, здраво рассудив, что, если бы Гнилов имел на Шлыка хоть что-нибудь, того взяли бы уже давно. А теперь уже поздно: энклапиона нет, и, даже если Шлыка арестовали, черта с два он станет давать показания против себя самого. Зачем ему это, когда, не имея никаких доказательств его причастности к этому делу, менты рано или поздно будут вынуждены его отпустить?

Хозяин лавки посмотрел на часы. Покупателей по-прежнему не было, и, хотя до закрытия оставалось еще полчаса, Городецкий решил, что, сидя здесь, только даром теряет время. Жена с дочерьми уже неделю назад укатила в Сочи, и ничто не мешало Станиславу Петровичу прямо сию минуту, даже не заходя домой и ни перед кем не отчитываясь, отправиться в казино сводить счеты с фортуной, с которой он уже давненько пребывал в близких, хотя и довольно непростых отношениях.

Принятое решение подняло настроение, которое и без того уже было очень неплохим. Станислав Петрович выбрался из-за прилавка и, фальшиво насвистывая "Сердце красавицы склонно к измене...", подошел к окну. Он нажал кнопку, включив электрический моторчик, приводивший в движение металлические шторы, и совсем уже было собрался вернуться к кассе, чтобы вынуть из нее дневную выручку, когда заметил человека, который пересекал улицу, явно направляясь к его магазину. Последнее подтвердилось, когда, увидев ползущие вниз роллеты, человек ускорил шаг, почти побежал. Колокольчик на входной двери мелодично звякнул; Станислав Петрович шагнул вперед, преграждая запоздалому посетителю дорогу в торговый зал, и вежливо, но твердо произнес:

– Извините, мы уже закрываемся.

– О, я только на минутку, – сказал посетитель.

Городецкий мигом сопоставил его прибалтийский акцент и артистическую прическу с кожаной мотоциклетной курткой, высокими ботинками и зачехленной гитарой, которую посетитель держал в руке. Антиквар видел в городе афиши, сообщавшие о намеченном на пятницу концерте какой-то латышской рок-группы, совершавшей что-то вроде турне по городам России (как подозревал Станислав Петрович, с целью заработать на билеты, еду и выпивку) по пути на рок-фестиваль в Екатеринбурге. До концерта оставалось еще два дня, но один из музыкантов уже был тут как тут, из чего следовало, что и остальные болтаются где-то поблизости – надо полагать, осматривают достопримечательности или просто наливаются пивом в гостиничном баре.

Станислав Петрович решил немного повременить с закрытием и дать гостю из Прибалтики осмотреться в магазине. Как знать, а вдруг ему что-то приглянется? Глядишь, завтра приведет своих приятелей, и те накупят полные руки...

Впрочем, на это Городецкий не слишком рассчитывал. Музыканты, особенно начинающие, не успевшие разбогатеть и остепениться рокеры, – не та публика, которой нужны сувениры. Да и вообще, что такого он может предложить, чего эти спесивые латыши не видели в своей Риге? Уж где-где, а там торговля сувенирами и антиквариатом поставлена на широкую ногу – не хуже, если не лучше, чем, скажем, в той же Праге, где Городецкому как-то довелось побывать и откуда он, собственно, и вывез идею своего теперешнего бизнеса.

Пластинчатые шторы опустились до конца, напоследок глухо стукнув о металлический желоб, электромотор автоматически выключился. В магазине воцарился полумрак, разжиженный только светом, падавшим из входной двери, да подсветкой стеклянного прилавка, которую Городецкий всегда выключал в последнюю очередь, чтобы не переломать ноги и не посшибать с полок товар по пути к задней двери. Такого освещения было маловато для осмотра экспозиции, но, когда Станислав Петрович потянулся к выключателю, посетитель поспешно его остановил.

– Это не надо, – сказал он, коверкая русские слова на свой прибалтийский манер. – Я хорошо вижу так. Вижу все, что хочу.

Он подошел к прилавку, глянул только раз и сейчас же, будто заранее знал, за чем сюда явился, постучал ногтем по стеклу.

– Вот это, – сказал он, – мне интересно, да?

Станислав Петрович, радуясь неожиданной удаче, приблизился к нему и тоже склонился над прилавком. Посетитель указывал на бронзовую поделку местного кустаря – одну из трех, что остались у Городецкого от первоначального количества в десять штук. Из этого следовало, что перед Станиславом Петровичем либо ревностный католик, либо чокнутый собиратель энклапионов, либо, что представлялось ему наиболее вероятным, обычный, хоть и латвийского розлива, лох, клюнувший на газетную утку. Возможны были, впрочем, и другие варианты: подарок девушке, например, или желание украсить себя самого оригинальной побрякушкой. Цепь-то у него на шее такая, что пудовую гирю выдержит, а не то что бронзовый крест, в котором и весу-то от силы двести граммов...

– Эта вещь поддельная, нет? – сказал латыш, снова постучав пальцем по стеклу над энклапионом.

– Почему "поддельная"? – возразил Городецкий. – Не антикварная, конечно. Просто новое изделие, чего я, кстати, и не скрываю.

– Это и хотел сказать, – немного смущенно откликнулся латыш. – Меня извините, плохо говорю по-русски. Не золото, нет?

– Бронза, – признал Станислав Петрович, отметив про себя, что посетитель, несмотря на относительную молодость и несерьезный рокерский прикид, недурно разбирается в таких вещах – недурно, во всяком случае, для неспециалиста. – Вы же видите, цена невысокая.

– Да, это вижу, – покивал украшенной длинным пучком волос головой посетитель и разочарованно выпрямился. – Не это хочу. Надо золотой, двенадцатый век. Такой имеете у себя?

Городецкий попытался успокоиться, уверяя себя, что налицо простое совпадение, но это у него получилось плохо: совпадение было странное, чтобы не сказать страшноватое.

– Что вы, откуда? – сказал он, старательно разыгрывая недоумение. – У нас, в России, торговля золотом является государственной монополией.

– Хочу иметь себе золотой энклапион двенадцатого века, – упрямо, будто не расслышав, повторил чертов латыш. – Тот, который нашли в могиле тамплиера. Знаю, он у вас. Если уже нет, хочу знать где.

– Я вас не понимаю, – предательски дрогнувшим голосом заявил Станислав Петрович.

Ситуация была скверная, и осложнялась она тем, что кнопка тревожной сигнализации находилась по другую сторону прилавка, под полкой с кассовым аппаратом. Дотянуться до нее нечего было и думать, да оно и к лучшему: Городецкий похолодел, представив, что было бы, если бы он слушал дикие речи прибалтийского гостя, имея эту самую кнопку под рукой, в пределах досягаемости. Ну, вызвал бы с перепугу милицию, и что дальше? Что бы он им сказал-то, а?

– Плохо говорю по-русски, – с огорчением, которое показалось антиквару притворным, повторил латыш. – Никто не понимает сразу, все время приходится давать объяснения...

Городецкий не заметил движения, но почувствовал, как возле солнечного сплетения будто разорвалась бомба. Выложенный светлым, слегка шероховатым кафелем пол вдруг подскочил и больно ударил его по лицу. Локтям и коленям при этом тоже досталось, но Станислав Петрович это едва почувствовал, такой невыносимой была боль.

– Так понятно, да? – склонившись над ним, спокойно и даже участливо осведомился латыш.

Не получив ответа, он выпрямился, переступил через антиквара и направился к двери. Оттуда послышался щелчок запертого замка, а вслед за ним – характерный шум опускаемой металлической шторы. В магазине сделалось еще темнее, и в этом полумраке Городецкий корчился на полу, делая безуспешные попытки вдохнуть онемевшими легкими хоть немного воздуха.

Глава 8

– Итак, выражаясь языком современной молодежи, ты облажался, – констатировал генерал Потапчук.

Глеб едва заметно поморщился: жаргонное словечко прозвучало в устах Федора Филипповича неуместно и странно, как грубое ругательство, произнесенное в разгар дипломатического приема, в тишине, предшествующей выступлению главы иностранной делегации. Кроме того, генерал был не прав: это совсем не из языка современной молодежи. Данное слово, хоть и оставалось широко распространенным, вошло в употребление, пожалуй, еще в дни его молодости, Федора Филипповича, если не раньше. Строго говоря, это был архаизм, да к тому же совершенно незаслуженный: Глеб вовсе не считал, что провалил задание.

– Я бы так не сказал, – сдержанно возразил он.

– Ну, опарафинился, – предложил новый вариант генерал. – Или, если хочешь, чтобы я выражался литературно, сел в лужу. Как ни выражайся, а энклапион ты прошляпил.

– Я приехал к шапочному разбору, и вы это прекрасно знаете, – сказал Сиверов.

– И потому вместо энклапиона, за которым тебя посылали, привез целый ворох оправданий, – ворчливо закончил за него Потапчук. – Ладно, выкладывай подробности. Что там еще за Джек-Потрошитель завелся?

– Выкладываю, – вздохнув, сказал Глеб. Он отставил кофейную чашку, дотянулся до пульта дистанционного управления и выключил музыку. – В смысле, докладываю. Первой жертвой нашего Потрошителя стал, по всей видимости, некий Аристарх Мигуля, труп которого обнаружили мы с Быковым. В его биографии нет ничего интересного, кроме давней отсидки по обвинению в краже со взломом. Было доказано два эпизода: квартирная кража и кража из магазина райпотребсоюза. После освобождения работал слесарем, руки золотые, так что вскрыть дешевый замок в школьной лаборантской, где Осмоловский хранил находки, ему было все равно что плюнуть. Непонятно только, зачем ему это понадобилось. Он был совсем не тот человек, которого могла заинтересовать подобная добыча, да и в завязавших числился уже полтора десятка лет. Надо полагать, это был заказ... точнее, шантаж.

– Шантаж?

– В квартире Мигули я обнаружил долговую расписку на двести тысяч рублей, выданную им за двое суток до совершения кражи некоему Анатолию Шлыкову, по прозвищу, сами понимаете, Шлык. Полагаю, этот Шлык был как минимум посредником – нашел специалиста и послал его на дело, а когда оно было сделано, просто вернул расписку. Знать бы, как он ее заполучил...

– Полагаю, это несущественно, – заметил генерал.

– Да я и сам так думаю. Так вот, Мигуля был убит у себя дома – убит зверски, с особой жестокостью. Его вспороли, как хозяйка вспарывает рыбу, от правого бедра до левой ключицы – наискосок, примерно вот так. – Глеб резко провел ногтем большого пальца по собственному торсу, показав, где проходил разрез.

– На себе не показывай, – проворчал Потапчук. – Вот это удар! А почему ты говоришь: от бедра до ключицы? Логичнее было бы предположить, что ударили сверху вниз – от ключицы до бедра. И даже тогда остается только поражаться силе удара. Да и остроте лезвия, кстати. Попробуй-ка распороть таким манером обычную хлопчатобумажную майку, не говоря уж о костях и всем прочем!

– В том-то и дело, – живо возразил Глеб, – что били именно снизу вверх. Это отлично видно по характеру раны, да и эксперты подтвердили. Мы с ними сошлись во мнении, что удар нанесли каким-то очень острым, довольно тяжелым и длинным клинком, наподобие большого охотничьего ножа, тесака или мачете.

– Это был меч, – саркастически предположил Федор Филиппович. – Ограбленный храмовник вернулся с того света, чтобы отомстить.

Сиверов хмыкнул.

– Между прочим, – сообщил он, – такая версия появилась в Пскове сразу же и гуляет там, наверное, до сих пор. Удержать все обстоятельства дела в секрете не удалось, так что... Да и как их удержишь, – перебив себя, воскликнул он, – когда кредитора Мигули, Шлыкова, нашли на берегу реки люди, пришедшие туда позагорать и искупаться! Нашли в том же виде, что и Мигулю, – разрубленного, как свиная туша, одним ударом. Вместе с ним обнаружены тела двух его приятелей, с которыми он перед смертью выпивал на свежем воздухе. И вот что любопытно: эти двое были просто, без затей, застрелены из девятимиллиметрового пистолета. Поневоле напрашивается вывод, что холодное оружие, будь то меч, мясницкий тесак или казачья "селедка", предназначалось исключительно для тех, кто имел прямое отношение к исчезновению энклапиона. Вот вам и призрак крестоносца. Правда, привидение с девятимиллиметровым шпалером – это что-то новенькое...

– Не отвлекайся, – буркнул Потапчук.

– Я постараюсь. Так вот, в кармане у мертвого Шлыкова было обнаружено что-то около семисот долларов США, что, во-первых, исключало версию об убийстве с целью ограбления, а во-вторых, навело меня, да и не меня одного, на мысль, что эти деньги – часть выручки от продажи энклапиона. Дома у Шлыкова сделали обыск, но, разумеется, ни черта не нашли. Местные сыскари волосы на себе рвали, ведь оба эти проходимца побывали у них на допросе и, между прочим, подтвердили алиби друг друга, что уже само по себе о многом говорит. А два других свидетеля, которые тоже это алиби подтвердили, лежали вместе со Шлыковым на берегу, в тенечке, и уже не могли ничего добавить к своим прежним показаниям.

– Да, напахали господа сыщики, – неодобрительно протянул генерал.

– Они слишком многих зацепили, пытаясь раскрыть дело по горячим следам, – встал на защиту псковских оперативников Глеб. – Ранее судимые, ныне промышляющие, коллекционеры, наркоманы, скупщики краденого, сутенеры – это же огромная масса народу, и в этой массе, между прочим, полным-полно типов, куда более подозрительных, чем Мигуля и Шлыков, вместе взятые, да еще и не имеющих ничего похожего на алиби. Выбирай любого, шансы одинаковые. Словом, – продолжал Сиверов, – дома у Шлыкова было чисто, и никто не мог даже предположить, кому он передал энклапион. Следствие, как говорится, зашло в тупик, но тут произошло следующее убийство. Был убит местный антиквар, некто Городецкий Станислав Петрович. Ну, не то чтобы антиквар в строгом понимании этого слова, – поправился Глеб. – Так, содержал под вывеской антикварного магазина обычную сувенирную лавчонку, каких навалом в любом европейском городе. На десять единиц так называемых колониальных товаров китайского, индийского и бог знает какого еще ширпотреба пара действительно старых вещиц и один-два по-настоящему антикварных предмета на весь магазин, да и те под прилавком, для особых клиентов. В последнее время бойко торговал муляжами средневекового холодного оружия и, представьте, бронзовыми энклапионами – наладил производство того и другого буквально в считаные дни, такой вот разворотливый человек.

– Да, действительно, – хмыкнул Потапчук. – Он, наверное, молиться должен был на этого их Дубова.

– Пожалуй, – согласился Глеб. – Во всяком случае, продавщица, которая у него работала, утверждает, что дела в последнее время шли очень хорошо, Городецкий даже подумывал о том, чтобы нанять второго продавца и увеличить время работы магазина. Так вот, именно эта продавщица его и нашла. Явилась утром на работу, отперла магазин своим ключом, а он лежит посреди торгового зала в луже крови, и все внутренности наружу...

– И на этом, – продолжил генерал, – как я понимаю, следствие действительно зашло в тупик. Ну а что убийца? Или его не искали? В конце концов, это очень удобно – просто идти по цепочке трупов, надеясь, что убийца найдет энклапион и на радостях сделает себе харакири...

– Искали. Еще как искали! – Сиверов ухмыльнулся, вспомнив, как искали убийцу. – Так скажем, по "прибалтийскому следу". В тот самый вечер, когда был убит Мигуля, соседи видели человека лет тридцати пяти, длинноволосого блондина, в черной мотоциклетной куртке, в ботинках с металлическими носами и с зачехленной гитарой в руках. Он подошел прямо к скамейке в глубине двора, на которой эти соседи мирно выпивали, и с сильным прибалтийским акцентом спросил, в какой квартире живет Аристарх Мигуля. Ему, конечно, показали. Как он ушел, никто не видел, и шума из квартиры соседи не слышали. Полагаю, перед смертью Мигуля успел ответить этому сыну балтийских дюн на пару вопросов – в частности, кому передал энклапион. Потом на его вопросы отвечал Шлыков, потом – Городецкий... Хотя последний, может быть, и не отвечал, а просто отдал цацку...

– Это все? – спросил Федор Филиппович.

– Не совсем. Появление на горизонте длинноволосого гитариста из Прибалтики заставило местных ментов сделать охотничью стойку. Тут фокус в том, что в городе как раз в это время намечался концерт рижской рок-группы – ехали в Екатеринбург и решили, видимо, срубить по дороге немного деньжат. Ну, разумеется, связать одно с другим не составило труда...

Глеб опять не смог сдержать улыбку, вспомнив, как, решив нанести очередной визит майору Стрешневу, столкнулся на крыльце райотдела с группой молодых людей весьма колоритной наружности – длинноволосых, косматых, с головы до ног в металлических цепях и дорогущей импортной коже, которая, хоть и была цела и явно недавно куплена в специализированном бутике, каким-то непостижимым образом придавала своим владельцам вид настоящих оборванцев, обитателей подвалов и помоек. Все четверо пребывали в состоянии какого-то угрюмого возбуждения, громко и очень раздраженно переговаривались между собой на непонятном Глебу языке. Шедший последним остановился на пороге и, обернувшись, сказал в открытую дверь что-то резкое, решительно непонятное, но явно ругательное. После чего с заметным удовольствием грохнул дверью, и шумная компания удалилась, на ходу размахивая руками и продолжая что-то громко обсуждать – видимо, свои злоключения.

Сиверов понял так, что это как раз и была пресловутая рижская рок-группа. Майор Стрешнев, такой же встрепанный и злой, как только что повстречавшиеся Глебу музыканты, подтвердил догадку и поведал, что бараны из патрульно-постовой повинтили гостей города прямо на вокзале и посадили под замок. У них, видите ли, была ориентировка на длинноволосого блондина в кожаной куртке и с гитарой! А поскольку трое из четырех музыкантов являлись именно блондинами, притом длинноволосыми (четвертый, ударник, щеголял обритым наголо черепом, так что было не разобрать, блондин он, брюнет или шатен и не обрился ли он нарочно, для маскировки), сержанты из ППС загребли всех четверых, резонно рассудив, что господа офицеры из угро утречком разберутся, кто именно им нужен. Тот факт, что латыши приехали только что, буквально у них на глазах, и, следовательно, физически не могли участвовать в убийствах двух-, трех– и даже четырехдневной давности, их нисколько не смутил: начальство разберется!

Оно, конечно, разобралось, но международные отношения были подпорчены, не говоря уж о настроении музыкантов, которые после концерта, который все-таки с грехом пополам дали (не возвращать же деньги!), перепились как свиньи и учинили драку в гостиничном ресторане, расколотив недавно установленную витрину из двойного закаленного стекла, а также накрошив уйму мебели и зеркал. В результате ночевали они в той же кутузке, из которой их только этим утром выпустили, а большая часть вырученных от концерта денег ушла на покрытие нанесенного ресторану ущерба. Так что можно себе представить, как они теперь отзываются о России вообще и о древнем русском городе Пскове в частности...

Поведав Федору Филипповичу этот несмешной анекдот, Глеб закурил и налил себе еще одну чашечку кофе. За окном синело безоблачное небо, со двора доносились крики ребятишек и звонки велосипедов. Задувавший в открытую форточку ветерок пах Москвой – пылью, асфальтом, выхлопными газами, зеленью лип, горячим и влажным дыханием вентиляции метрополитена и еще чем-то, неуловимым, специфическим, сугубо московским, чего нет ни в одном другом городе мира.

– Да, "прибалтийский след" действительно очень четкий, – сказал генерал Потапчук. – Это наводит на мысль, что он фальшивый. Убийца прочел афишу и решил прикинуться одним из музыкантов группы – ну, вроде как Остап Бендер со товарищи прикидывались участниками автопробега. Так, может, он такой же латыш, как и музыкант? Прибалтийский акцент ничего не стоит подделать. – В подтверждение своих слов последнюю фразу Федор Филиппович произнес с акцентом, действительно очень похожим на настоящий. – Вот избавиться от акцента сложно, это да... И потом, латыш, эстонец, литовец – это все с некоторых пор иностранцы, которым для въезда на территорию России требуется виза. Преступник должен был оставить следы на таможне, в пункте пограничного контроля – словом, везде, где появлялся. Ты нашел этот след? Нет, конечно, иначе бы не сидел тут с таким видом, словно заслужил право на бесплатную путевку в Париж.

– Не нашел, – согласился Глеб. – Но уж кто-кто, а мы-то с вами знаем, что существует множество способов проникнуть на территорию России, сделать дело и незаметно смыться. Просто надо иметь деньги, хорошую техническую поддержку и, разумеется, кое-какие навыки. Так что Прибалтику я бы пока не сбрасывал со счетов.

– Ладно, – проворчал Федор Филиппович, явно оставшийся при своем мнении, – что там у тебя еще? Ты установил, кто такая эта Шерон Стоун, она же Антонина Корсак – словом, та дама, с появлением которой обнаружилась пропажа энклапиона?

Сиверов снова усмехнулся, на этот раз довольно печально. Сунув руку во внутренний карман, он извлек оттуда какую-то сложенную в несколько раз бумагу и принялся неторопливо ее разворачивать.

– Фоторобот, – ответил он на вопросительный взгляд генерала и, разгладив лист на колене, протянул его через стол Федору Филипповичу. – Увы, кроме глубокого следа в памяти аспиранта Быкова, никаких других следов эта дамочка в Пскове не оставила. Да и то... – Он опять криво усмехнулся. – Да вы сами посмотрите.

– Похожа, – сказал Потапчук, всмотревшись в фоторобот.

– Не просто похожа, – возразил Глеб. – Это она и есть – Шерон Стоун собственной персоной.

– Да, пожалуй, – согласился Федор Филиппович. – Ну очень похожа!

Сиверов отметил про себя, что фальшивая журналистка, проявлявшая нездоровый интерес к исчезнувшему энклапиону, всерьез заинтересовала генерала. Еще несколько дней назад, во время телефонного разговора, он спрашивал, кто такая Шерон Стоун, а теперь узнал лицо знаменитой голливудской звезды, едва взглянув на фоторобот. Значит, не поленился раздобыть и внимательно изучить ее фотографии. Часа два небось пялился, старый безобразник...

– Поразительное сходство, – сказал Потапчук. – Что это значит? Двойник? Грим? Пластическая операция?

– Думаю, тут все гораздо проще, – ответил Глеб. – Осмоловский до сих пор в критическом состоянии после перенесенного инфаркта, и фоторобот составляли со слов Быкова. Эта красотка беседовала не с ним, а с профессором, и большую часть времени Гена наблюдал ее со спины, в лучшем случае сбоку. И у меня сложилось совершенно определенное впечатление, что интересовало его вовсе не лицо гостьи, а в основном ноги и все прочее. Юбка, говорит, у нее была короткая и ножки – выше всяких похвал. А потом, когда настало время ее описать, обнаружилось, что наш аспирант попал под власть данного им же определения – Шерон, дескать, Стоун... Короче, типичный случай замещения истинных воспоминаний ложными.

– И давно ты получил диплом психотерапевта? – саркастически поинтересовался генерал.

– Я вот сейчас подумал, – оставив шпильку без внимания, произнес Сиверов, – что эта дамочка – большая мастерица водить людей за нос. По-моему, этот фокус с фотороботом она подстроила нарочно. Предполагала, что после исчезновения энклапиона ее станут искать, и позаботилась об изменении внешности. Видимо, какое-то сходство имело место изначально, и ей оставалось только усилить его с помощью умело наложенного макияжа. А потом умылась, перекрасила волосы, изменила прическу, очки эти дурацкие сняла, и готово – совсем другой человек!

– Возможно, – рассеянно и очень недовольно проворчал Федор Филиппович. – В этом проклятом деле все возможно. Возможно, она была заодно с этим Потрошителем в мотоциклетной куртке, возможно – нет, и тогда в деле возникает еще одна группа охотников за энклапионом... Возможно даже, что все это придумал и организовал твой Быков – почему бы и нет? Уж ему-то взять энклапион ничего не стоило, ключ от комнаты начальника у него наверняка был. А может, эта ваша Шерон Стоун – действительно самая обыкновенная журналистка. Только не из журнала "Вокруг света", а из какой-нибудь бульварной газетенки, издающейся в соседнем райцентре. Вздумала сделать себе имя на свеженькой сенсации местного розлива и припорхнула. Узнала от кого-то из местных коллег – от того же Дубова, например, – как начальник экспедиции относится к ихнему брату, и быстренько состряпала себе удостоверение на имя Антонины Корсак. В наше время это не проблема, да и вряд ли твои археологи его так уж внимательно изучали...

– Хм, – озадаченно произнес Сиверов, которому такая мысль в голову не приходила. – Да нет, – сразу же нашелся он, – это вряд ли. Провинциальный репортер районного масштаба просто не может обладать такими познаниями в истории и археологии. А она, по словам Быкова, с ходу, прямо по фотографии, датировала найденный в захоронении меч.

– По-твоему, в провинции работают одни недоучки? Откуда ты знаешь, может, у нее истфак за плечами? И вообще, в наше время напечатали столько всяких энциклопедий, что подковаться по любому вопросу не составляет никакого труда. Подумаешь, меч она датировала! Нет, напрасно ты исключаешь эту версию. Надо бы позвонить в Псков, подкинуть им идею... Кстати, ты с Дубовым говорил?

Сиверов поморщился.

– Нет! – воскликнул он. – Дубов пропал, как в воду канул. Возможно, искать его следует среди неопознанных, но я подозреваю, что его что-то напугало, и он просто бежал. Главный редактор "Экспресса" говорит, что он уволился, а соседи видели, как журналист выходил из подъезда с чемоданом и сумкой через плечо...

Федор Филиппович удовлетворенно покивал.

– Так я и думал, – сказал он.

– Правда? – рассеянно произнес Глеб, закуривая новую сигарету.

– Ты много куришь, – вместо ожидаемого продолжения заявил вдруг генерал. – У тебя же правило: не курить на задании!

– А разве я на задании? – удивился Слепой. – Ведь вы же сами сказали, что я облажался и, как это... прошляпил энклапион.

– А ты и рад, – проворчал Потапчук. – Что ж, чтобы ты не так сильно радовался, скажем так: почти прошляпил. Задачка усложнилась, но еще не все потеряно. И я сильно подозреваю, что концы надо искать не в какой-то там Прибалтике и даже не в Пскове, а прямо тут, в Москве.

– Любопытно, – осторожно произнес Сиверов.

Федор Филиппович поднял с пола портфель, расстегнул, порылся внутри и положил на стол стопку газет.

– Ознакомься, – предложил он, – станет еще любопытнее. Я отметил заметки и статьи, на которые следует обратить внимание.

Бросив на генерала заинтригованный взгляд, Глеб опустил глаза и сразу же увидел подчеркнутый красным маркером заголовок: "СВЯТОЙ ГРААЛЬ: МИФ ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ?". Сиверов присвистнул, еще раз остро, с прищуром, глянул на Федора Филипповича и начал быстро, но внимательно, ничего не пропуская, читать.

* * *

«Так что же это все-таки – миф или реальность? Существовала ли на самом деле легендарная чаша, из которой, по преданию, пил Иисус? Ответа на эти и многие другие вопросы пока не дал никто, но это вовсе не означает, что этих ответов нет. По мнению некоторых экспертов, завесу тайны, окружающей все, что связано с чашей Святого Грааля, могла бы приподнять недавняя находка, сделанная московскими археологами на территории Псковского кремля, где было обнаружено захоронение, датированное первой четвертью четырнадцатого века и принадлежащее, как было точно установлено, рыцарю ордена храма – тамплиеру. Извлеченный из захоронения золотой энклапион, сам по себе представляющий огромную культурную и научную ценность, содержал в себе некую зашифрованную надпись, которая, как считают видные специалисты, могла иметь прямое отношение к тайне местонахождения пресловутой чаши. Общеизвестно, что именно в связи с этой реликвией традиционно упоминается основанный в 1119 году в Иерусалиме орден тамплиеров. Существует мнение, что еще во время первого крестового похода тамплиеры завладели чашей и вывезли ее из Святой земли, после чего след реликвии, казалось, безнадежно затерялся. Так не этот ли след посчастливилось обнаружить археологам в Пскове?»