Текст книги "След тигра"

– Чего ж тут не понять, – буркнул Глеб. – Вы все тут начальники, один я у вас дурак.

Краешком глаза он видел, что «солдат Джейн» уже некоторое время стоит поодаль и, делая вид, что изучает карту, внимательно прислушивается к их разговору. Это показалось ему любопытным, тем более что Вовчик настолько увлекся процессом воспитания непутевого работяги, что не заметил присутствия начальницы.

– Да ты и впрямь дурак, братец, – огорченно сказал Вовчик. – Сам же просил объяснить, что к чему, а потом сам же и обиделся!

– Да ладно тебе, – сказал Глеб. – Должность у меня такая – дурацкая. Должен же я ей соответствовать!

– Крученый ты парень, хоть и дурак, – задумчиво произнес Вовчик.

– Хватит болтать, – вмешалась в их беседу «солдат Джейн», сворачивая карту. Глеб про себя отметил, что вмещалась она очень своевременно – как раз тогда, когда разговор по существу закончился и начался пустой треп. – Володя, ты зачем ящик упаковал? Сейчас же распакуйте и раздайте оружие. Молчанов, позаботьтесь о том, чтобы все карабины были заряжены и поставлены на предохранитель. Володя, займись верховыми лошадьми. Проверь все, чтобы потом не тратить время на остановки.

– Не шуми, Женя, сейчас все сделаем, – мягко отозвался Вовчик и кивнул Глебу: – Слыхал, композитор? Давай, снимаем этот гроб!

Вдвоем они ослабили ремни и сняли с лошадиной спины тяжелый ящик. Вовчик отдал Глебу ключ от навесного замка и пошел к верховым лошадям, хотя мог бы этого и не делать: лошадей он седлал собственноручно, и проверять свою собственную работу ему было незачем.

Глеб отпер ящик и откинул деревянную крышку. Внутри, как он и ожидал, лежали четыре скорострельных карабина «сайга» на базе АКМ и уже знакомая ему снайперская винтовка Драгунова. Оцинкованные коробки с патронами, запасные обоймы и даже матерчатые подсумки лежали здесь же; помимо всего этого богатства, в ящике обнаружилась ракетница и коробка патронов к ней. У Слепого немного отлегло от сердца: в глубине души он побаивался обнаружить парочку гранатометов, а может, и ПЗРК – уж очень решительный вид был у «солдата Джейн».

Ракетницу в брезентовой кобуре он отложил в сторонку и, пока суд да дело, принялся снаряжать магазины. Зарядив все пять стволов и поставив их на предохранители, он рассовал обоймы по подсумкам. Пока он этим занимался, к нему подошел Гриша, присел на корточки и, покуривая, стал наблюдать за тем, как ловко работает Глеб.

– Пристрелять бы их, – сказал Сиверов, протягивая ему заряженный карабин.

– Не дрейфь, разведка, – ответил Гриша. – Не ты один знаешь, с какой стороны у карабина приклад. Все пристреляно в лучшем виде.

Глеб собрал стволы в охапку, подошел к верховым лошадям и рассовал карабины по седельным кобурам. Лошади, фыркая, неохотно нюхали мертвую прошлогоднюю траву, позванивали сбруей. Под копытами чавкала грязь – верхний слой почвы уже оттаял, превратившись в полужидкую кашу. Заноза, демонстрируя неизбывную вредность характера, пыталась есть снег. Глеб нашел в тюках пустой мешок, сел на оружейный ящик и стал, отрезая от мешка длинные полосы, обматывать ими ствол винтовки.

– Ты чего делаешь, композитор? – поинтересовался у него Вовчик. – Не в разведку идешь!

– Не уверен, – лаконично ответил Глеб. – И вообще, привычка – вторая натура.

– Любопытные у тебя привычки, дружок, – сказал Гриша.

– Вы мне лучше скажите, профессора, чем мы лошадей кормить будем? – спросил Глеб. – В тайге-то, наверное, еще снег лежит. По мешку овса на лошадь – не маловато ли будет?

– Будет день – будет и пища, – туманно ответил Вовчик. – Если что, недельку-другую они у нас и на подножном корме протянут. Жрать захотят – из-под снега выкопают. А там, глядишь, и свежая травка пойдет. Вообще-то, я тоже считаю, что пешочком, без этих скотов, гулять приятнее. Но тогда вьюки на себе переть пришлось бы, да и медленнее пешочком-то…

Молчаливый Гриша кашлянул в кулак и нахмурился. Что-то ему в этом разговоре явно не понравилось, но вот что именно? Глеб заметил, что члены экспедиции как-то очень уж болезненно реагируют на его вопросы – не на все, а исключительно на те, которые так или иначе связаны с организацией и целями похода. Впрочем, это могло объясняться вполне естественными причинами. В конце концов, для них он был просто разнорабочим – то есть, по определению, природным недоумком, с которым не о чем разговаривать. И вот он, этот недоумок, лезет к ученым людям со своими дурацкими вопросами да еще, видите ли, и критикует: чем же мы, дескать, лошадей-то станем кормить? Да не твое дело, чучело! Таскай мешки и сопи в две дырки, вот и весь разговор…

«Точно, – подумал Глеб, накрепко приматывая кусок мешковины к винтовочному стволу обрывком бечевки. – Просто мне давненько не приходилось под дурачка косить, вот и мерещится всякая ерунда с непривычки. Когда вернусь, надо будет предъявить Потапчуку претензии. Как ни крути, а легенду для меня придумывал он на пару со своим Корнеевым, и не Вовчик с Гришей виноваты, что мне внутри этой легенды тесно…»

– Что-то долго Тянитолкая нет, – сказал Вовчик, заметив, как Горобец бросила нетерпеливый взгляд на часы. – Самогон они там пьют, что ли?

«Солдат Джейн» снова, уже не скрываясь, посмотрела на часы, и Глеб заметил, как на скулах у нее вздулись и опали желваки, а глаза нехорошо прищурились. Губы Евгении Игоревны шевельнулись, и Слепой мог бы поклясться, что Горобец была готова отпустить крепкое словечко из тех, которых не отыщешь ни в одном толковом словаре.

Позади них, на реке, взревел двигатель буксира. Все вздрогнули и обернулись. Двигатель сбросил обороты, застучал ровно и глухо. Буксир отошел от пристани, волоча за собой баржу, и начал неуклюже разворачиваться, расталкивая круглым, похожим на лапоть носом звенящие утренние льдинки.

– Тьфу, сволочь, – сказал Вовчик. – Совсем про него забыл.

«Что это с ними сегодня? – подумал Глеб, глядя, как Гриша торопливо прикуривает еще одну сигарету, а „солдат Джейн“ грызет нижнюю губу. Зубы у нее были белые, ровные и крупные. – Почему они все такие нервные?»

– Отвратительное место, – сказала Горобец напряженным голосом. – Я понимаю, почему люди отсюда ушли. Здесь что-то… Что-то не так.

Сиверов огляделся, но не увидел ничего необычного. Местечко, конечно, было унылое, но не настолько, чтобы вывести железобетонную Евгению Игоревну из душевного равновесия. Да и остальные явно были не в своей тарелке, хотя держали себя в руках лучше, чем «солдат Джейн». Потом он вспомнил о пропавшей экспедиции – пропавшей, вероятнее всего, не без помощи местных жителей – и удивился: если уж вы так опасаетесь аборигенов, то зачем было посылать Тянитолкая в поселок одного, пешком и даже без карабина?

Честно говоря, Глебу казалось, что долгое отсутствие Тянитолкая объясняется очень просто: небритый молчун, скорее всего, впустую тратил время, один за другим обследуя покинутые дома в поисках аборигенов. Не было тут никого, давно уже не было. Это чувствовалось по мертвой тишине, царившей вокруг. В таких вот местах прибытие буксира – это же настоящий праздник, повод для народного гуляния. А на берегу пусто, да и над крышами ни одного дымка…

Однако излагать свои соображения по этому поводу Глеб не стал. Пять минут назад ему ясно дали понять, что его дело – помалкивать в тряпочку. Вот он и решил помалкивать, тем более что тот, кто молчит, лучше слышит, о чем говорят другие.

– Господи, да что же это? – почти простонала «солдат Джейн», в третий раз посмотрев на часы. Тогда Глеб не выдержал.

– Давайте я схожу, Евгения Игоревна, – предложил он. – Не волнуйтесь, я аккуратно.

– Нет! – почти выкрикнула Горобец. – Всем оставаться на месте! Будем ждать. «Э, – разочарованно подумал Глеб, – ненадолго же тебя хватило!»

Минут через пять, когда стук дизельного движка окончательно потерялся где-то за излучиной реки, на гребне холма возникли две фигуры. Видно было, что один человек поддерживает другого. Горобец прерывисто вздохнула, Вовчик озадаченно хмыкнул, а Гриша длинно сплюнул в грязь и отвернулся. В первое мгновение Глебу почудилось, что один из этих двоих ранен. Он поднял лежавшую у него на коленях винтовку, посмотрел в прицел и понял, что ошибся.

Один из этих двоих, как и следовало ожидать, был Тянитолкай. Он выглядел целым и невредимым, хотя и очень недовольным. Второй, невысокий щуплый мужичонка в драном ватнике и криво нахлобученном на макушку треухе, не столько шел, сколько волочился рядом, повиснув на Тянитолкае всем своим весом. Он был мертвецки пьян, о чем Глеб счел нужным проинформировать начальницу.

– Вот сволочь, – сказал Вовчик. – Ну, слава богу, хоть на месте оказался. А то я было подумал… Горобец метнула на него быстрый взгляд, и Вовчик осекся.

– Пойду помогу Тянитолкаю, – сказал он с полувопросительной интонацией.

«Солдат Джейн» молча кивнула. Вовчик широкими шагами поднялся по склону холма, подхватил все время норовящего навернуться носом в грязь аборигена и что-то сказал Тянитолкаю. Тот мрачно кивнул. Вдвоем они взяли пьяно мотающего головой проводника под руки, и потащили вниз. Спустившись с холма, Тянитолкай и Вовчик не стали задерживаться возле лошадей, а поволокли свою ношу мимо, к самой воде. Здесь Вовчик свободной рукой предупредительно снял с аборигена его засаленную, облезлую шапчонку, после чего господа ученые очень слаженно и ловко, явно не впервые действуя подобным образом, уложили свою жертву физиономией в ледяную воду. По реке поплыли пузыри, полетели брызги. Мужичонка приподнялся на руках, встал на четвереньки и замотал плешивой башкой. Вода каскадами полетела с жидкой растрепанной бороды и редких волос, обрамлявших красную лысину. Разинув беззубый рот, он пьяным голосом заорал что-то нечленораздельное.

Вовчик укоризненно покачал головой и пихнул мужичонку ногой в отставленный зад. Руки аборигена подогнулись, и он снова булькнул в воду. Стоя на берегу, чтобы не замочить ног, Тянитолкай уперся ему между лопаток прикладом неизвестно откуда взявшегося одноствольного охотничьего ружья и придержал, не давая вынырнуть раньше времени. Когда он убрал ружье, мужичонка снова вынырнул с громким плеском, встал в воде на колени и, отплевываясь, завопил неожиданным фальцетом:

– Вы чего, ё-н-ть, делаете? Вы чего творите, фашисты?!

– Мало, – негромко произнес стоявший рядом с Сиверовым Гриша.

Вовчик, как видно, пришел к такому же выводу. Он толкнул аборигена между лопаток. Тот устоял, упершись рукой в дно, и опять заголосил на всю реку. Тогда Вовчик шагнул в воду, ухватил его одной рукой за воротник телогрейки, а другой – за штаны, легко поднял в воздух и обмакнул головой в реку.

Глеб повернул голову и посмотрел на Горобец. «Солдат Джейн» наблюдала за экзекуцией с выражением брезгливого нетерпения, но тревога уже ушла из ее глаз. Сиверов удивился: неужели ее могло успокоить появление этого пьяного создания, лишь отдаленно напоминающего человека? Хорош проводник, нечего сказать! Вылитый Дерсу Узала… Впрочем, Глеб не понимал, каким образом Тянитолкаю удалось откопать в явно покинутом людьми поселке хотя бы это диво. Да еще и пьяное вдобавок… Интересно, где он достал выпивку? А главное, чем же все-таки была так взволнована «солдат Джейн»?

Со стороны реки доносилось азартное кряхтение, громкий плеск и фырканье, как будто там, у самого берега, бултыхался взрослый бегемот. Тянитолкай, убедившись, что Вовчик превосходно справляется со всем без его помощи, отошел в сторонку и стал брезгливо стряхивать с куртки попавшие на нее брызги и какой-то мелкий мусор, явно подцепленный от «Дерсу Узала».

– Долгонько ты ходил, – сказал ему Гриша.

Молчаливый Тянитолкай лишь пожал плечами и возмущенно ткнул пальцем в сторону реки, давая понять, что потратил время на поиски спавшего где-то беспробудным пьяным сном аборигена. Глеб протянул ему подсумок с запасными обоймами. Тянитолкай молча кивнул в знак благодарности, расстегнул ремень и принялся просовывать его сквозь твердые, как жесть, брезентовые петли подсумка.

– Это точно он? – спросила «солдат Джейн», кивая в сторону реки, где мокрый до пояса и даже выше Вовчик старательно выполаскивал из туземца остатки алкогольной эйфории.

– Похож, – буркнул угрюмый Тянитолкай, застегивая пряжку ремня. Охотничья одностволка с замызганным, явно самодельным прикладом торчала у него под мышкой, на плече болтался полупустой патронташ, – старый, рваный, перештопанный вдоль и поперек. – Сейчас очухается, тогда спросим. А то несет какой-то бред…

– Что именно он несет? – неожиданно заинтересовалась Горобец.

– Да говорю же, бред, – огрызнулся Тянитолкай. – Ума не приложу, где он в здешней глуши телевизор нашел.

– Телевизор?

– А откуда еще он мог этой чепухи набраться? Упыри какие-то, людоеды… Крестить меня пытался, идиот.

– Белая горячка, – с видом знатока констатировал Гриша. – Ничего, сейчас Вовчик его вылечит.

Глеб покосился на Горобец и успел заметить промелькнувшее на ее лице озабоченное выражение. Впрочем, Глеб тоже задумался бы, стоит ли доверять судьбу экспедиции проводнику, которому с перепоя мерещатся упыри. «Солдат Джейн» перехватила его взгляд.

– Теряем время, – досадливо поморщившись, сказала она. – Володя, ты скоро? – повысив голос, окликнула она Вовчика.

– Уже, – ответил тот, повернув к ней разгоряченное, мокрое от брызг лицо.

Напоследок он еще раз обмакнул «Дерсу Узала» головой в речку. Туземец не сопротивлялся и даже перестал орать – понял, наверное, что от этого будет только хуже. Вовчик, все так же держа его одной рукой за шиворот, а другой за штаны, выволок горемыку на берег и придал ему вертикальное положение. С горемыки текло в три ручья; с Вовчика тоже текло, хотя и не так интенсивно. Наклонившись, бородач подобрал откатившуюся в сторону шапку, нахлобучил ее проводнику на плешь и прихлопнул сверху ладонью. Проводник немедленно стащил шапку с головы и принялся утирать ею мокрое лицо. Вовчик крепко взял его за плечо, подтолкнул и почти силой подвел к «солдату Джейн».

Горобец стояла, широко расставив ноги в высоких солдатских ботинках, и, запрокинув голову, холодно разглядывала аборигена из-под низко надвинутого козырька бейсболки. Правую руку она держала на кобуре, скорее всего просто так, потому что за кобуру было удобно держаться, но вид у нее из-за этого был жутко воинственный.

– Это ты Иван Пономарев? – холодно осведомилась она.

Абориген шмыгнул носом. В сапогах у него чавкало, за пазухой хлюпало, с пропитавшегося водой ватника на землю, журча, сбегали тонкие мутные струйки, редкая бороденка мокрыми сосульками торчала во все стороны, и с сосулек тоже капало. Перегаром от него разило со страшной силой, но он уже пришел в себя и, услышав вопрос, хитро прищурился.

– А ты кто, ё-н-ть? – ехидно поинтересовался он. – Чегой-то я не разберу, баба али мужик?

Стоявший у него за спиной Вовчик подался вперед, но опоздал – Горобец неожиданно, без замаха, резко и явно очень сильно двинула мужичонку кулаком прямо в солнечное сплетение. Мужичонка сложился пополам, хватая воздух широко разинутым ртом, и тогда «солдат Джейн» открытой ладонью хлопнула его снизу по подбородку. Челюсть аборигена отчетливо лязгнула, захлопнувшись, на глаза навернулись мутные слезы.

– Здесь спрашиваю я, – заявила она, брезгливо вытирая ладонь о штаны. – Повторяю вопрос: это ты Иван Пономарев?

– Я, – просипел Иван Пономарев, благоразумно воздержавшись от дальнейших комментариев.

– Превосходно. Ученых в прошлом году к Каменному ручью ты водил?

Иван Пономарев крепко стиснул беззубые челюсти и отвернулся, демонстрируя полное нежелание отвечать на поставленный вопрос. Горобец сделала движение рукой, туземец испуганно шарахнулся.

– Ну я, – с огромной неохотой выдавил он. – Чего спрашивать-то, когда и так ясно?

– Превосходно, – повторила Горобец. Лицо у нее при этом было такое, что сразу делалось ясно: ничего хорошего и тем более превосходного она в этом не видит. – Ну, и что же с ними стало?

– А мне откудова знать? – задрав клочковатую бороду, огрызнулся проводник. – Откудова мне знать, чего с ними стряслось? До места довел, расчет получил и пошел себе…

– Что значит – пошел? Как так – пошел? А обратно доставить?

– То и значит – пошел… Отпустили, я и пошел себе. Иди, говорят, назад уж мы сами дорогу найдем. Ну я и пошел, потому они ученые, им видней… Карты у них, понимаешь, компасы… А вот, гляди, сгинули. И с компасом, и с картой, и с карабинами своими… А я ему, начальнику ихнему, говорил: не ходи, мол, к Каменному ручью, нехорошо там, совсем худо… Нет, не послушал!

На скулах у Горобец снова заиграли желваки. «Не пристрелила бы она его сгоряча», – с опаской подумал Глеб, прикидывая, как бы ему в случае чего половчее выбить из руки «солдата Джейн» пистолет, ничего ей при этом не повредив.

– Ну, и что же с ними, по-твоему, стало? – еле сдерживаясь, спросила она.

– Да я-то почем знаю? В тайге с человеком что хошь приключиться может, – рассудительно ответил проводник. – Может, тигры, может, медведи, а то, гляди, лихие люди повстречались… А может, и еще чего похуже. Говорил ведь я: не ходи! Худо там, хуже некуда!

– Хватит, – сказала Горобец, презрительно и горько кривя рот. – Хватит, болтать чепуху! Отведешь нас к Каменному ручью. Выходим прямо сейчас.

– Не, – неожиданно твердо заявил Пономарев и для убедительности помотал головой. – Даже и не думай. И сам не пойду, и вас на погибель не поведу. Я и так всю зиму от каждой тени шарахаюсь, ночей не сплю. Сроду Богу не молился, а теперь, не поверишь, молюсь. Как солнце сядет, так я на колени и бормочу, бормочу… Господи, бормочу, спаси и помилуй! Пронеси, Господи, страх-то какой! Я такого страху за целую жизнь не натерпелся и не думал даже, что такая жуть на свете бывает. Оттого и пью – со страху, значит… Вовчик у него за спиной сокрушенно покачал головой и покрутил пальцем у виска.

– Может, его еще разок макнуть? – задумчиво предложил он. – А то, гляжу, его по новой разбирает. Опять ему черти, мерещиться начали.

– Я те макну! – взвизгнул Пономарев, с неожиданной живостью отскакивая на добрых полтора метра в сторону. – Я те мак…

Он осекся и застыл с открытым ртом, глядя в ствол тусклого от старости и частого употребления парабеллума, который непринужденно и даже изящно держала в руке Евгения Игоревна Горобец. Глеб напрягся, и сейчас же ему на плечо легла чья-то твердая, как доска, ладонь. Он обернулся и увидел Тянитолкая. Тянитолкай отрицательно покачал головой: не встревай. Его правая рука свободно висела вдоль тела, а в ней был зажат его знаменитый нож. Глеб удивленно поднял брови. Тянитолкай снова отрицательно качнул головой, неожиданно подмигнул и спрятал свой тесак в ножны.

– Так, да? – с отчаяньем в голосе спросил проводник. – Вот так вот, значит? Ну и пропадайте, леший с вами! Эх! Провались оно все сквозь землю! Пожил, хватит! Пора и честь знать! Ах ты господи! Ну и пропадайте!

– Не визжи, старик, – устало сказала Горобец. – Выведешь нас на Каменный ручей и можешь убираться на все четыре стороны. Получишь два ящика водки.

– Три, – быстро сказал Пономарев.

– Хорошо, получишь три, – равнодушно согласилась Горобец. – Тянитолкай, отдай ему ружье. Нужно двигаться, мы и так потеряли уйму времени.

На макушке лысого, поросшего серой прошлогодней травой пригорка Глеб придержал лошадь и оглянулся на оставшийся позади поселок. Он снова увидел просевшие, дырявые крыши, трухлявые стены с пустыми глазницами выбитых окон, мертвый черный бурьян в полтора человеческих роста и холодные, полуразвалившиеся печные трубы. Кое-где окна были вкривь и вкось забиты досками, но в большинстве домов их не было вовсе – остались только голые черные проемы, сквозь которые кое-где уже проросли длинные гибкие ветви каких-то кустов. Под обвалившимся навесом тихо ржавели остатки пилорамы, в стороне от заросших полынью рельсов лежала на боку перевернутая вагонетка. И вдруг там, возле вагонетки, мелькнуло и пропало что-то серое. Стебли бурьяна качнулись и снова замерли в мертвой неподвижности. Глеб вскинул винтовку, посмотрел в прицел, но движение не повторилось.

– Ты чего, композитор? – спросил ехавший рядом Вовчик. – Руки чешутся? Погоди чуток, еще настреляешься!

–Да нет, – сказал Глеб, опуская винтовку. Просто…

– Что?

– Да так, ничего. Наверное, померещилось.

***

Над Москвой неторопливо сгущались прозрачные майские сумерки. В открытое окно тянуло теплым ветром, который пах нагретым за день асфальтом. Прозрачная штора на окне была задернута, но привлеченные светом ночные бабочки все равно как-то ухитрялись пробраться сквозь эту преграду – не менее десятка их беспорядочно кружилось над зеленым абажуром настольной лампы, и еще столько же валялось в круге электрического света на столе. За окном послышалось нарастающее басовитое гудение, и спустя секунду раздался звонкий, увесистый щелчок, от которого генерал невольно вздрогнул. Звук был такой, словно в окно бросили камешком. «Майский жук, – догадался Федор Филиппович. – Надо же, куда его, дурака, занесло! Не сиделось ему за городом, на природе… Интересно, как там сейчас, на природе?»

Супруга Федора Филипповича третий день сидела на даче, но в данный момент генерал думал не о ней. Да и природа его интересовала вовсе не подмосковная…

Сиверов не выходил у Федора Филипповича из головы. С того момента, как транспортный «Ил» тяжело оторвался от бетона взлетной полосы и взял курс на восток, прошло уже больше двух недель. Все это время генерал Потапчук был очень занят, но посторонняя и ненужная, в общем-то, мысль «А как там Глеб?» нет-нет да и всплывала из глубин генеральского подсознания, регулярно отравляя ему жизнь. Снедавшее Федора Филипповича беспокойство не имело под собой никакой реальной основы, и он это прекрасно понимал, но беспокойство от этого не только не проходило, но и, наоборот, усиливалось. Прошлой ночью Федор Филиппович неожиданно для себя проснулся с сильно бьющимся сердцем и долго лежал на спине, глядя в потолок, безуспешно пытаясь припомнить, что же это был за кошмар, из-за которого он выскочил из сна, как пробка из бутылки. Припомнить ему ничего так и не удалось, но генерал не сомневался, что кошмар был как-то связан с Глебом Сиверовым. Покорившись неизбежному, он стал думать о Слепом, но размышлять о чем-то, не имея информации, – дело пустое и безнадежное. Единственный вывод, к которому Федор Филиппович пришел в результате своих ночных раздумий, это что Корнееву удалось каким-то образом заразить его, Федора Филипповича, своим беспокойством.

– Ночей он не спит, – злобно бормотал Федор Филиппович, глядя на ворох бумаг в своем кабинете. – Чертовщина ему, видите ли, мерещится… И откуда только ты свалился на мою голову, старый неврастеник?

Он неприязненно покосился на висевший на спинке соседнего стула китель с генеральскими погонами. Это был его собственный китель, и он раздражал Федора Филипповича уже давно, но сегодня вид этого отлично скроенного и безупречно отглаженного предмета обмундирования вызывал в его душе чувство близкое к безнадежному отчаянью. «В отпуск пора, – подумал Федор Филиппович. – А может, и на пенсию. Что-то я совсем расклеился, прямо как старая баба».

Он потер усталые глаза, помассировал кончиками пальцев натруженную переносицу и с протяжным вздохом водрузил на место очки. «Дочитаю сводку – и домой, – твердо решил он. – Завтра выходной, надо наконец отоспаться. Завалиться пораньше, встать попозже, а потом, на свободе, сходить за угол в ларек и в кои-то веки попить пивка – прямо с утра, на свежем воздухе, в сугубо мужской компании, которая знать ничего не знает об оперативных сводках, секретных операциях и пропавших экспедициях…»

Он выдвинул ящик стола, на ощупь нашел жестяную коробку с леденцами, кинул один в рот и стал, вздыхая и причмокивая, невнимательно бегать глазами по черневшим на экране компьютера строчкам оперативной сводки. Все было то же, что и вчера, и позавчера, и неделю назад: жизнь шла своим чередом, кто-то за кем-то следил, брал кого-то в разработку, кто-то попадался с поличным, кто-то, наоборот, ускользал за бугор с наворованными денежками, еще кого-то повязали на Павелецкой с самодельным взрывным устройством в пакете…

Генерал зевнул, потянулся и вдруг замер в странной позе, с выпяченной грудью и поднятыми над головой, разведенными в стороны руками. Глаза его неотрывно смотрели в одну точку, снова и снова перечитывая один и тот же абзац, по неизвестной причине приковавший генеральское внимание.

Спохватившись, генерал опустил руки, торопливо проглотил леденец, поперхнулся, закашлялся, вполголоса произнес нехорошее слово и рывком придвинул к себе телефон. Через две минуты его уже соединили с генералом Кузьминым, отдел которого занимался разработкой операции под кодовым названием «Песок» – занимался, судя по содержавшейся в сводке информации, без особого успеха. Кузьмин, к счастью, оказался в своем кабинете и, более того, разрешил Фёдору Филипповичу подробнее ознакомиться с материалами по упомянутой операции без обычных в подобных случаях «зачем?», «почему?» и «кто приказал?».

Как известно, дорога в ад вымощена благими намерениями, и выспаться генералу Потапчуку в эту ночь не удалось. Он вернулся домой под утро, когда небо над крышами уже начало наливаться жемчужно-серым светом, а на улицах вовсю трудились поливочные машины. Федор Филиппович был выжат как лимон, но очень доволен собой и окружающим миром. Ему по-прежнему оставалось только сидеть сложа руки и ждать известий от Слепого, но, генерал все равно был счастлив, потому что очень не любил всякие предчувствия, озарения и прочую мистику и всегда радовался, нащупав в туманном киселе неизвестности твердое рациональное зерно.

Отперев дверь квартиры, Федор Филиппович очень удивился, увидев в прихожей неожиданно вернувшуюся с дачи супругу. Супруга тоже очень удивилась – вернее, сделала вид, что удивлена, – обнаружив, что Федор Филиппович не только трезв как стеклышко, но даже и не пахнет ничем посторонним – ни чужими духами, ни, упаси боже, табаком. Тем не менее Федор Филиппович был строго осужден, после чего сразу же амнистирован – жена не умела долго сердиться на генерала, потому что привыкла к его поздним приходам.