Текст книги "След тигра"

– Простите, – сказала «солдат Джейн», неверными шагами пятясь назад, подальше от этого страшного зрелища. Ее заметно пошатывало. – Я… Простите, я не могу.

– А вот за это я его убью, – тихо, но с большим чувством пообещал Вовчик. – Привяжу мерзавца к дереву и буду отрезать маленькие кусочки, пока не подохнет. Я зоолог, я знаю, как резать, чтобы он прожил долго и все время оставался в сознании…

Пока Вовчик предавался кровожадным мечтам, Глеб огляделся по сторонам и пришел к выводу, что иезуитские планы бородатого зоолога неосуществимы. Немного в стороне от ямы, где покоились экспедиционные лошади, из кустов торчали ноги в рваных, залатанных, рыжих от старости и очень, очень знакомых кирзовых сапогах. Правый сапог был перехвачен куском изолированного провода – буквально позавчера у Пономарева отстала подметка, и он решил проблему, выпросив у хозяйственного Гриши обрывок электрического шнура. Сапоги и заправленные в них грязные, обтрепанные штанины были густо запятнаны чем-то темно-бурым, почти черным. Глеб отвел глаза и вздрогнул, напоровшись, как на колючую проволоку, на мертвый взгляд широко распахнутых остекленевших глаз.

Косматая голова Пономарева с размалеванным причудливыми разводами подсохшей крови, искаженным смертельной мукой лицом торчала из кустов как раз на уровне его роста. Это выглядело дико и неправдоподобно: выглядывающая из кустов мертвая голова и лежащие на земле, повернутые носками вниз ноги, принадлежащие одному и тому же человеку. Глеб сделал шаг вперед, и иллюзия разрушилась: стало видно, что отрубленная голова Пономарева насажена на молодое деревце со срезанной верхушкой, как рождественская звезда на новогоднюю елку.

– Я его кастрирую и заставлю проглотить собственное хозяйство, – монотонно разорялся выведенный из душевного равновесия Вовчик. – Я его…

– Ничего ты ему не сделаешь, – сказал Глеб.

– А? Чего? Это еще почему? Кто это мне помешает, уж не ты ли? Много на себя берешь, композитор. А может, вы с ним заодно?

Глеб молча показал в ту сторону, где из кустов торчали ноги в сапогах, и Вовчик моментально заткнулся, словно кто-то его выключил. «О господи!» – почти простонала где-то позади Евгения Игоревна.

Гриша первым подошел к кустам, раздвинул ветки и некоторое время смотрел на то, что там лежало.

– Да, Вовчик, ты малость опоздал, – сказал он, отступая в сторону, чтобы пропустить Глеба.

Прежде чем наклониться над убитым, Сиверов внимательно огляделся по сторонам, но не заметил ничего подозрительного. Тогда он сосредоточился на трупе.

Пономарев лежал ничком, вытянув вдоль тела вывернутые ладонями наружу руки. Ладони у него были испачканы свернувшейся кровью, носки сапог почти соприкасались, а пятки торчали врозь. Слетевший с головы треух валялся немного в стороне, ружье исчезло. Полевой сумки «солдата Джейн» поблизости тоже не наблюдалось; впрочем, она могла оказаться внизу, под телом. Крови вокруг было чертовски много – на траве, на мху, на ветках, на камнях и старых гнилых сучьях. Над ухом у Глеба шумно, с присвистом, дышал Вовчик. Его хотелось отогнать, как муху. «Почему он так пыхтит? – мимоходом удивился Глеб. – Прямо астматик какой-то, честное слово…»

Он обернулся через плечо и увидел бледное с прозеленью, покрытое крупной испариной лицо бородача.

– Кому тяжело, может отойти, – ни к кому персонально не обращаясь, сказал Глеб. – Я должен его перевернуть, чтобы… Должен перевернуть, словом.

– Ничего, – хрипло выговорил Вовчик и вымученно улыбнулся. – Мы в морской пехоте и не такое видали. А уж в институтской анатомичке…

Он замолчал – похоже, воспоминание об институтской анатомичке не прибавило ему бодрости. Глеб слегка отодвинул его локтем, поправил норовящую съехать винтовку, наклонился еще ниже, чувствуя тяжелый запах крови и сырого мяса, и, взявшись за ветхую телогрейку, перевернул проводника на спину.

– Да, – тяжело и глухо, будто камень уронил, сказал Гриша.

Вовчик за спиной у Глеба издал хриплый булькающий звук, сильно оттолкнул стоявшего на дороге Тянитолкая и бросился прочь. Впрочем, далеко он не убежал – остановился у ближайшей сосны, уперся в нее лбом и обеими руками и стал издавать звуки, которые обычно издает человек, выворачиваемый наизнанку. Очевидно, того, что лежало в кустах перед Глебом, Вовчик не видел ни в морской пехоте, ни даже в институтской анатомичке.

Стараясь не морщиться, Глеб снял с дерева отсеченную голову и аккуратно положил рядом с трупом. Теперь, если не знать, в чем дело, можно было решить, что у Пономарева просто разрезано горло – широко, от уха до уха. Покрытое потеками высыхающей крови бледное лицо с широко разинутым беззубым ртом и остекленевшими глазами казалось чужим и незнакомым. Распахнутая телогрейка позволяла всем желающим убедиться, что из тела извлечены внутренности, но даже не это было страшнее всего. Хуже всего остального были бурые от крови бедренные кости, торчавшие из оборванных у самого паха штанин. От таза и до самых коленей мяса на ногах Пономарева не было – остались только эти кости да кое-где кусочки мышечной ткани, которые убийце не удалось соскоблить. Выглядело все это так, словно кто-то очень тщательно, никуда не торопясь, поработал острейшим ножом.

– Ножом, – сказал Глеб.

– Что?! – вскрикнула Горобец.

– Это сделали ножом, – повторил Глеб. Обернувшись, он увидел Евгению Игоревну – она стояла в стороне, повернувшись спиной к страшным кустам, и смотрела на него через плечо испуганно расширенным глазом. – Хорошим ножом, острым. На костях глубокие царапины.

– Точно, ножом, – подтвердил Гриша, а молчаливый Тянитолкай кивнул, соглашаясь с коллегами.

– Да пошли вы все! – неожиданно заорал Вовчик, отталкиваясь от дерева и бросаясь к ним. Он остановился перед Глебом – глаза вытаращены, лицо серое, как сырая штукатурка, ко лбу прилипли чешуйки сосновой коры, – схватил его за отвороты куртки и принялся трясти, как грушу. – Каким еще ножом?! Кто – ножом?! Ну, кто?! Тигры? Волки? Ты? Я? Кто?! Может, этот оборотень-людоед, про которого он нам вчера рассказывал?!

Тянитолкай неожиданно вынул руки из карманов и без предупреждения отвесил Вовчику звонкую затрещину, от которой тот выпустил Глебову куртку, отлетел на два шага и с трудом устоял на ногах. Восстановив равновесие, он некоторое время стоял, прижав ладонь к покрасневшей щеке, и моргал вытаращенными, бессмысленными, как у больного животного, глазами. Выглядел он при этом до смешного нелепо – крупный, очень сильный мужчина, с лицом незаслуженно обиженного ребенка и густой русой бородой, – но никто не засмеялся, потому что всем было не до смеха.

Наконец в глазах Вовчика появилось осмысленное выражение. Он быстро моргнул еще несколько раз, помотал головой и убрал ладонь от щеки.

– Простите, – сказал он. – Странный у меня организм. Животных потрошу – хоть бы что. А увижу, как кто-нибудь палец порезал, меня прямо выкручивать начинает, ничего с собой поделать не могу. Извините.

– Пустое, – сказал Глеб, которому сейчас было не до Вовчиковых тонкостей.

Он осмотрелся и увидел немного в стороне «сидор» Пономарева – густо испачканный, но целый, нетронутый, с аккуратно завязанной горловиной.

– Гриша, взгляни, может быть, у него там карта, – попросил он, и кандидат биологических наук Гриша без слова протеста отправился выполнять просьбу.

Впрочем, Глеб подозревал, что любой из присутствующих отправился бы куда угодно, хоть на край света, и по чьей угодно просьбе, лишь бы как можно скорее оказаться на максимальном удалении от этого страшного места, Глеб не мог осуждать их за это, поскольку сам испытывал точно такое же желание. Он снова огляделся, не нашел ничего подходящего, снял куртку и накрыл ею труп проводника.

Стало легче, но не намного: куртка была коротка, и обезображенные бедра убитого торчали из-под нее во всей своей ужасающей красе.

– Нет карты, – сказал вернувшийся Гриша. – Черт, ну и зрелище!

Стоявший рядом Тянитолкай вздохнул, крякнул и тоже снял куртку. Глеб благодарно кивнул, взял ее и укрыл ноги Пономарева. Теперь наружу высовывались только порыжелые носки стоптанных кирзачей.

– Другое дело, – сказал Гриша, а Горобец вздохнула с облегчением.

Она даже нашла в себе силы подойти поближе и с расстояния в пять метров осторожно взглянуть на укрытое куртками тело.

– Боже мой, какой кошмар, – сказала она.

– Так ты говоришь, работали ножом? – раздался неожиданно спокойный голос Вовчика. – Острым ножом, да? Слышь, Тянитолкай, а где твой нож?

Все удивленно обернулись к нему. Вовчик стоял, широко расставив ноги и сложив на груди руки, и с нехорошим прищуром смотрел на Тянитолкая.

– Чего? – удивился тот.

– Ты меня слышал. Я спрашиваю, где твой нож?

Тянитолкай презрительно скривил губы и, не торопясь, запустил руку за спину, где у него обычно висел его огромный тесак в меховых ножнах. На его лице медленно, как проявляющаяся на фотобумаге картинка, проступило изумленное выражение. Тянитолкай вынул руку из-за спины. В руке ничего не было.

– Нету, – сказал он упавшим голосом.

– Вот, – спокойно произнес Вовчик. – Вот вам! Я в оборотней не верю, потому что их не бывает. Они, оборотни, не пользуются ножами и не стоят потом над трупом с постной миной, изображая глубокую скорбь. Что, Тянитолкай, тушенка надоела? Или это у тебя такая манера шутить?

Тянитолкай молча шагнул к нему, стиснув костлявые, похожие на две кувалды кулаки. Гриша поймал его за плечо.

– Тише, тише, – сказал он. – Ты, Вовка, все-таки думай, что говоришь. В конце концов, нож у сонного человека стащить – раз плюнуть. Если с этой стороны смотреть, мы все под подозрением. Между прочим, если я правильно понял, ты сегодня встал раньше всех. А может, ты и не ложился?

– Ложился, – процедил Вовчик. – А встал раньше всех, потому что ночью спал, а не шастал по лесу, ясно?

«Горобец была права, – подумал Глеб. – Действительно, чем дальше, тем интереснее». Завязавшийся спор, густо пересыпанный взаимными обвинениями, легко мог бы решить элементарный анализ проб, взятых из-под ногтей у всех членов экспедиции, но сейчас о таком анализе не могло быть и речи. Глебу ничего не стоило отобрать у каждого образцы, но где, спрашивается, он должен их хранить? К тому же у него было предчувствие, что, если так пойдет и дальше, никакие анализы уже не понадобятся.

– Прекратите! – громко, на весь лес, выкрикнула «солдат Джейн». – Немедленно прекратите! Мо-ол-чать!!!

По лесу прокатилось звенящее эхо, и наступила тишина. В этой неожиданной, ватной тишине Горобец повернулась к Глебу.

– Ну, что же вы, специалист по безопасности? Ведь это же ваша работа! Делайте что-нибудь, не стойте столбом! Глеб пожал плечами.

– Я бы с радостью, – сказал он, – да вот лопату мы прихватить не догадались. Теперь придется за ней в лагерь идти.

– Что?!

– А чего, собственно, вы от меня хотите? Чтобы я затеял следствие, уединился в палатке и по одному вызывал всех на допрос? Ну, так это как раз таки не моя специальность. И к тому же никакие дознания нам ничего не дадут. Я не утверждаю, что все мы вне подозрений, но доказать или даже логически обосновать эти подозрения в данный момент просто невозможно. Нож у Тяни… Простите, я не могу называть человека этим идиотским прозвищем. Как вас зовут? – повернувшись к Тянитолкаю, резко спросил он.

– Глеб Петрович, – ответил Тянитолкай.

– Как?!

– Глеб Петрович Жуков, – спокойно повторил Тянитолкай. – А что такое?

– Ничего, – сказал Слепой, потихонечку отходя от шока, вызванного этим сообщением. Не мог же он признаться, что они с Тянитолкаем полные тезки! – Ничего, Глеб Петрович. Просто имя у вас довольно редкое, вот мне и показалось, что я ослышался. Так вот, нож у Жукова действительно могли украсть. Скорее всего, украли, иначе нам останется только признать, что Глеб Петрович нарочно сделал все, чтобы его заподозрили в этом… черт, это даже убийством-то не назовешь!.. в этом зверстве. И вообще, если принять гипотезу о том, что опоили нас именно чаем, получается, что у всех нас имеется алиби. Чай пили все…

– И Пономарев в том числе, – вставила «солдат Джейн».

– Действительно, – сказал Гриша. – Получается, уйти из лагеря на своих двоих он не мог и зарезать его было некому… Слушайте, а может, мы еще спим? Может, вся эта хреновина нам просто снится?

– Всем? – с кривой улыбочкой спросил Вовчик.

– Нет, – не растерялся Гриша, – мне одному. Не знаю, что снится вам, а мне – вот эта дрянь с вашим участием. Это я, наверное, дурацких сказок на ночь наслушался, вот они мне теперь и мерещатся…

Точно, подумал Глеб, глядя на клочок рыжей шерсти, зацепившийся за ствол сосны в десяти сантиметрах от левого плеча «солдата Джейн». Точно! Золотые твои слова. Это все просто бредовый сон, потому что наяву такого быть не может. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Потому что, если я не сплю, значит, вчерашний рассказ Пономарева был правдой от первого до последнего слова. Как это он сказал? «Пройдет промеж сонными, никого пальцем не тронет, а тебя отыщет, и…» Да, старик, ты был прав: такой смерти и впрямь врагу не пожелаешь…

Почти уверив себя в том, что спит и видит сон, Глеб шагнул вперед, подошел к Горобец вплотную и медленно поднял руку на уровень плеча. «Солдат Джейн» молча смотрела на него снизу вверх с выражением вопроса и, кажется, даже надежды в глубоко запавших глазах. Похоже, она тоже убедила себя, что все это ей только снится, и теперь ждала, что леденящий душу кошмар вот-вот перейдет во что-нибудь более приятное – к примеру, в эротическую фантазию.

Глебу было жаль ее разочаровывать, но он пронес руку мимо плеча начальницы, осторожно взял двумя пальцами, отцепил от коры и показал присутствующим клочок оранжевого, чуть тронутого черным, густого и шелковистого меха.

– Ну-ка, зоологи, – сказал он, – просветите меня. Что это за зверь – белка, что ли?

Однако он догадывался, что это не белка, и по смертельной бледности, мгновенно залившей лицо «солдата Джейн», понял, что его догадка верна: это была не белка, не; лиса и не какая-нибудь куница, а тигр. Странный тигр, передвигающийся на задних лапах и разделывающий свои жертвы украденным у спящего Тянитолкая ножом…

Глеб открыл рот, еще не зная, что собирается сказать, но говорить ему не пришлось: позади него вдруг раздался визгливый, истеричный, совершенно безумный хохот человека, начинающего утрачивать последнюю связь с реальностью. Сиверов резко обернулся. Как он и ожидал, хохотал Вовчик. Он смеялся долго и замолчал только после того, как, угрюмый Тянитолкай шагнул к нему и поднял руку, примериваясь снова ударить его по физиономии.

…Пока Гриша, Вовчик и Глеб по очереди рыли яму принесенной из лагеря лопатой, второй Глеб, он же Тянитолкай, ухитрился при помощи топора и обрывка проволоки соорудить вполне приличный крест. Он даже выцарапал на горизонтальной перекладине надгробную надпись: «Пономарев Иван Иванович, ум. 15 мая 200… года». То, что осталось от проводника, завернули в брезент, снятый со ставшего ненужным лошадиного вьюка, и засыпали каменистой землей. Погребальная церемония вышла незамысловатой: Тянитолкай укрепил в изголовье могилы крест, и все немного постояли у свежего земляного холмика, не зная, что сказать: те слова, что вертелись у них на языках, предназначались для совсем других случаев.

Потом Глеб встряхнул свою куртку, которой полчаса назад был укрыт покойник, бегло оглядел ее со всех сторон и натянул на плечи. Тянитолкай покосился сначала на него, затем на свою собственную куртку и тоже оделся, решив, как видно, что брезгливость при сложившихся обстоятельствах неуместна.

Направляясь обратно в лагерь, Сиверов остановился, опустил руку в карман и вынул оттуда пачку с последней сигаретой. Две или три секунды он внимательно изучал рисунок на пачке, а затем смял пачку в кулаке и выбросил в болото.

– Что это за странная демонстрация? – спросила шедшая рядом «солдат Джейн». – Нашли время бросать курить…

– Это не демонстрация, – спокойно ответил Слепой. – Просто я никогда не курю на работе.

***

К тому времени, как они вернулись в лагерь и по-новому упаковали вещи, оставив на поляне все лишнее и взяв с собой только самое необходимое, было уже начало четвертого. Солнце давно перевалило зенит и начало заметно клониться к западу, заставляя тени предметов потихоньку, удлиняться.

– Стоит ли нам сегодня куда-то идти? – спросил Глеб у Горобец, приторачивая к рюкзаку свернутый спальный мешок.

– А что вы предлагаете взамен? – устало спросила Евгения Игоревна, застегивая на тонком загорелом запястье ремешок компаса. – Сидеть здесь и до поздней ночи переливать из пустого в порожнее? Впечатления еще чересчур свежи. Знаете, до чего так можно договориться? Глеб вздохнул.

– Не знаю. Но, по правде говоря, мне бы очень хотелось договориться хоть до чего-нибудь конструктивного!

– Вы хотите сказать, правдоподобного.

– Ну, правдоподобия-то в этой истории как раз хоть отбавляй. Только это какое-то странное правдоподобие. Слушайте, а мы точно не спим?

– Эх вы, чекист! – с горькой насмешкой сказала Горобец. – Чистые руки, горячее сердце, холодная голова… Неужели я должна даже вам объяснять, что всему на свете должно существовать рациональное объяснение?

– Да, – согласился Глеб и, крякнув, вскинул на плечи тяжеленный рюкзак. – Да, – с натугой повторил он, просовывая руки в лямки, – наверное, всему. Даже, извините, тому упорству, с которым вы стремитесь прямиком туда, куда вам стремиться категорически противопоказано.

– Вы опять за свое?

– У кого что болит, тот о том и говорит… – вздохнул Глеб.

Он помог начальнице надеть рюкзак. В тот самый момент, как «солдат Джейн» продела руки в лямки и поблагодарила его, Глеб снова почувствовал, что за ним наблюдают – наблюдают пристально и, мягко говоря, без особой доброжелательности. Он обернулся и встретился взглядом с бородатым Вовчиком, который немедленно отвел глаза и заговорил о чем-то с Гришей. Сиверов не придал этому значения: все они были на нервах, каждый питал по отношению к другому смутные подозрения, так что недомолвки и косые взгляды в сложившейся ситуации были просто неизбежны.

Уходя из лагеря, Глеб обернулся. Посреди поляны темнело пятно тщательно засыпанного землей кострища в кольце разворошенного елового лапника, поодаль, рядком стояли три палатки – большая, в которой ночевали мужчины, одноместная палатка «солдата Джейн» и простой брезентовый тент, где хранилась поклажа. Сиверов считал, что лагерь лучше свернуть и как можно надежнее спрятать все, что они не могли взять с собой. Но Горобец рассудила иначе – подстегиваемая лихорадочным нетерпением, она не хотела терять ни одной минуты и потому приказала оставить все как есть. «Все равно люди здесь не ходят, – объяснила она свое решение, – а в палатках нет ничего, что заинтересовало бы зверей. И вообще, мы же вернемся сюда буквально через несколько дней!» Сиверов не стал затевать с нею спор, хотя ему показалось, что на уме у Евгении Игоревны было что-то совсем другое: покидая лагерь, она выглядела как человек, который не рассчитывает сюда вернуться – ни через несколько дней, ни через несколько десятилетий, никогда. Ну, быть может, в следующей жизни, но уже по другому поводу и в другой компании…

Он повернулся к покинутой стоянке спиной и отыскал взглядом Горобец. У Евгении Игоревны был вид человека душой и телом рвущегося вперед, к намеченной цели и не испытывающего по поводу то и дело возникающих препятствий ничего, кроме досады и раздражения: ну, что там опять? Она двигалась размеренным походным шагом, привычно пружиня ногами, чтобы компенсировать немалый вес рюкзака, и придерживая на плече ремень карабина, и Глебу на мгновение почудилось, что она несется вперед, как выпущенный из дальнобойного орудия снаряд.

Будто почувствовав на затылке его взгляд, «солдат Джейн» обернулась, сошла с тропы, пропуская мимо себя мужчин, и пошла рядом с Глебом.

– Вы не против? – спросила она, бросив на него короткий взгляд, сопровождавшийся очень мягкой, почти просительной улыбкой.

– Отчего же? – Глеб пожал плечами под широкими лямками рюкзака. – Напротив, буду очень рад. Хотите немного попереливать из пустого в порожнее? Горобец покачала головой, вздохнула.

– А вы мстительны, – заметила она. – В цивилизованном мире принято прощать женщинам маленькие слабости. Сиверов мысленно присвистнул. «Это еще что такое?» – подумал он.

– Где он, этот ваш цивилизованный мир? – сказал он вслух. – Ну, допустим, он должен быть не столько снаружи, сколько внутри нас. Но все-таки, согласитесь, приятная женщина и начальник – не совсем одно и то же. То, что простительно женщине, начальник себе позволить не может. Видите ли, я не всегда успеваю заметить, когда вы перестаете быть начальником и становитесь женщиной. Поверьте, это очень трудно – не знать, с кем имеешь дело в тот или иной момент. Горобец снова вздохнула.

– А вы думаете, мне легко? Думаете, я сама знаю, кто я? Притворяюсь начальником… Вам ведь, наверное, известно, что за глаза меня прозвали «солдат Джейн»? Известно, известно, не отпирайтесь. У вас ведь работа такая – все про всех знать.

«Это точно, – подумал Глеб. – Только выполняю я эту работу из рук вон плохо. Ничего-то я ни про кого не знаю, и спросить, что характерно, не у кого. Вот начни вас сейчас расспрашивать – да хотя бы и тебя, госпожа начальница, – вы же ничего полезного мне не скажете! Начнете темнить, крутить, вертеть, утаивать информацию, которая вам кажется сугубо интимной, личной и никого, кроме вас, не касающейся, а мне могла бы помочь сберечь ваши драгоценные шкуры… Ну что мне с вами со всеми прикажете делать? Разоружить и погнать домой под конвоем? Тоже ведь не дело, потому что мне и самому понемногу становится интересно: а что там, дальше? На что вы все рассчитываете, к чему стремитесь? Ладно, у Горобец там муж остался, а как насчет других участников этого мероприятия? Неужели в них так развиты чувства долга и корпоративной солидарности, что они продолжают упорно двигаться навстречу вполне реальной, осязаемой и, более того, смертельной опасности? Ведь это же не солдаты, а ученые, кандидаты наук… У каждого в Москве осталась карьера, солидный оклад, квартира, семья, наконец… Не сумасшедшие же они, в самом-то деле! Да любые другие люди на их месте, только раз взглянув на то, что осталось от проводника, немедленно и без лишних разговоров смотали бы отсюда удочки. Сказали бы: извини, мол, Игоревна, ищи своего мужа сама, если у тебя в одном месте свербеж, а нам еще пожить охота… И никто, что характерно, их бы за это не осудил. А эти прут вперед, как танки, чуть ли не наперегонки. Боятся, но прут… С чего бы это?» Он повернул голову и встретился с пытливым взглядом Евгении Игоревны.

– О чем вы сейчас думали? – спросила она.

– Погода славная, – ответил Глеб. – Скоро все вокруг зазеленеет, потом появятся комары, гнус…

– Не хотите отвечать, – с грустью констатировала Горобец. – А жаль. Я вот, к примеру, думаю о том, правильно ли себя веду. Вы, наверное, правы, начальник не должен руководствоваться эмоциями. Супружеский долг, любовь – какое все это имеет отношение к моим служебным обязанностям? Наверное, достоверная информация о судьбе исчезнувшей в прошлом году экспедиции действительно не стоит человеческих жизней. Но я… В общем, иначе я не могу. Это не оправдание, конечно. Возможно, отчасти меня оправдывает то обстоятельство, что мои люди идут за мной добровольно… Не знаю. Честно говоря, в последнее время мне начинает казаться, что все они знают что-то, чего не знаю я. Нет, правда, посудите сами. Меня ведет вперед желание разыскать мужа, а что движет ими? Солидарность? Дружба? Но ведь они были едва знакомы, а Володя так и вовсе не знал Андрея… Андрей – это мой муж, – дала она пояснение, в котором Глеб не нуждался.

Слепой упорно молчал. Ему нужно было время, чтобы обдумать услышанное. Ведь Горобец почти слово в слово повторила его мысли! Ее, оказывается, мучили те же вопросы, которые не давали покоя Глебу, терзали те же смутные, не поддающиеся анализу подозрения. Неужели эта экспедиция – только ширма? Но для чего? И почему начальнику экспедиции ничего неизвестно об истинной цели путешествия? Что это – браконьерский рейд, часть сложной многоходовой операции по контрабанде или что-то еще? И для чего все-таки Корнеев попросил генерала Потапчука включить в состав группы своего человека? Он знал что-то конкретное, или подозревал, или просто чуял неладное, как животные чуют приближение стихийного бедствия?

– Как это все-таки страшно! – не дождавшись ответа, продолжала Евгения Игоревна. – Как жестоко и бесчеловечно! Я говорю об этом несчастном, об Иване Ивановиче…

– Да, – сказал Глеб, – обошлись с ним круто.

– Ужасно! И все-таки мне хотелось бы услышать, что вы думаете по этому поводу?

– Вы этого хотите как женщина или как начальник экспедиции?

– Нельзя быть таким злопамятным. Неужели вы не понимаете, до какой степени мне сейчас нужна поддержка?

Глеб сдержался и ничем не выдал своего удивления. Железная начальница буквально на глазах огромными кусками сбрасывала с себя стальной панцирь, причем по собственной инициативе да еще в тот самый момент, когда это было менее всего уместно. «Поддержка ей нужна, – сердито подумал Сиверов. – Вот и вся ваша эмансипация. Она, эмансипация, куда как хороша в Москве, где такая вот дамочка может вовсю пользоваться всеми правами мужчин, нимало не рискуя взвалить на себя некоторые из особенно неприятных мужских обязанностей. Там, в Москве, на фоне современного офисного интерьера какой-нибудь кабинетный деятель запросто может поверить, что эмансипированная женщина способна заменить мужчину на любой должности. Некоторые считают, что женщина как начальник даже лучше мужчины – по крайней мере, не так много пьет… Черт, до чего же не вовремя Евгения Игоревна решила вспомнить о том, что она принадлежит к слабому полу!» .

– По-моему, поддержки у вас сколько угодно, – сказал он вслух. – Ваши люди за вас горой, несутся вперед, как беговые лошади, а Вовчик так и вовсе глаз с меня не спускает – боится, что стану вас обижать. Вон, видите, оглядывается. Видали, какой взгляд?

Взгляд, которым обернувшийся Вовчик наградил Сиверова, действительно был очень красноречивым,

– А, Володя… – Горобец слабо, болезненно улыбнулась и понизила голос. – Знаете, мне кажется, он ко мне неравнодушен.

– Мне тоже так показалось, – согласился Глеб. – Должен вам заметить, что его нетрудно понять.

– Спасибо…

Горобец снова улыбнулась, трогательно и беззащитно, и поправила выбившуюся из-под бейсбольной шапочки прядь. Когда она подняла руку, Глеб заметил, что ногти у нее обведены широкой траурной каймой. Он украдкой покосился на свои пальцы и пришел к выводу, что они выглядят ничуть не лучше.

– Некрасиво, правда? – заметив, куда он смотрит, сказала Евгения Игоревна и спрятала руку в карман. – Со всей этой кутерьмой совершенно забыла привести себя в порядок. Теперь до вечера придется ходить чучелом… Знаете, всю жизнь мечтаю отрастить ногти и сделать себе настоящий маникюр, и всю жизнь это у меня не получается —то одно мешает, то другое…

– Профессия не та, – поддакнул Глеб, просто чтобы не молчать.

– Профессия меня как раз устраивает, только вот маникюр действительно очень плохо с ней сочетается… Вообще-то, мне кажется, что маникюр плохо сочетается с любой профессией, даже с профессией секретаря-машинистки. Знаю, знаю, они-то как раз все щеголяют прекрасным маникюром, но вообразите только, чего им это стоит! Представьте себя на их месте. Вот вам надо садиться за машинку и печатать, а у вас ногти по два сантиметра… Удобно? То-то же! А посуду помыть, а постирать?.. Кстати, раз уж мы заговорили на профессиональные темы, я бы все-таки хотела услышать ответ на свой вопрос: что вы как профессионал думаете о ночном происшествии? Меня это интересует прежде всего как начальника.

«Ловко, – подумал Глеб. – Как в той старой песенке из фильма про Айболита: нормальные герои всегда идут в обход…»

– Насчет профессии – это мимо, – сказал он. – Я ведь действительно не следователь, не сыщик, а скорее солдат.

– Как бы то ни было, мне кажется, что вы должны понимать во всем этом гораздо больше, чем все мы, вместе взятые, – возразила Горобец.

– Ну правильно, должен. Должен! Но не понимаю. В общем-то, все выглядит довольно однозначно. Не думаю, что Пономарева убил кто-то из нашей компании.

– Уф! – с облегчением выдохнула Горобец. – Господи, как я боялась, что вы этого не скажете!

– Понимаю, – сказал Глеб. – Делить еду и ночлег с маньяком – то еще удовольствие.

– Вы думаете, это маньяк?

– А вы думаете, кто-то был настолько голоден, что срезал с нашего проводника весь филей? Вокруг навалом дичи. И потом, восемь здоровых, сытых лошадей – это что, мало? Нет, этот тип явно вбил себе в голову, что он людоед. И пришел он со стороны, из тайги. Мне все это представляется следующим образом. Пономарев подсунул вам эту свою «медвежью махорку», которой вы благополучно нас напоили – вернее, опоили…

– Простить себе этого не могу, – вставила Горобец.

– И правильно делаете, – серьезно сказал Глеб. – Это была очень серьезная ошибка, Евгения Иг…

– Женя.

– Это была большая ошибка, Женя. Но думать вам сейчас надо не о ней, а о том, чтобы не допустить новых ошибок. Если станете себя казнить, даже не заметите, как растеряете всю группу и погибнете сами.

– Думаете, все так серьезно?

– Даже еще серьезнее. Пономарев дождался, пока все уснут, увел лошадей и заодно прихватил вашу сумку, в которой лежала карта. Думаю, карта его интересовала в последнюю очередь, но там ведь были еще и деньги. Вот на них-то он, наверное, и польстился. В это время, как я полагаю, за лагерем уже следили…

– Что вы такое говорите?! Вы хотите сказать…

– За нами следят от самого поселка, – сказал Глеб. – Раньше я сомневался, а теперь уверен. За нами и сейчас, наверное, следят. Впрочем, я могу ошибаться. Должен же он когда-то спать!

– О господи…

– Таковы факты, которые вам, как начальнику, следует знать. Словом, когда наш Дерсу Узала вместе с лошадьми удалился от лагеря на приличное расстояние, тот, кто за ним следил, решил напасть. Очевидно, он сначала убил Пономарева, а потом занялся лошадьми. Они, наверное, были связаны друг с другом и не смогли разбежаться… Покончив с лошадьми, этот человек вернулся к проводнику и довел дело до конца – извлек внутренности и срезал мясо с бедер…

– Боже мой, какое зверство… А тот клочок тигриной шкуры, который вы нашли? Он был слишком высоко для тигра, если только тот не стоял на задних лапах. Знаете, когда вы сунули его прямо мне под нос, я впервые в жизни почувствовала, что вот-вот потеряю сознание. Понятия не имею, как мне удалось удержаться. Ведь рассказ Пономарева не мог быть правдой! Но этот клочок меха, кажется, один способен перевесить все доводы разума… Ведь все произошло именно так, как говорил этот несчастный! Людоед его выследил и убил…