Текст книги "Разведка боем"

Глава 17

Раньше здесь, километрах в пятидесяти от одного из областных центров российского Нечерноземья, шумел в летние месяцы пионерский лагерь.

Когда не стало пионеров, в лагерь наведались серьезные дяди – прикинуть, можно ли переоборудовать его в мотель.

Обзор продолжался недолго, дяди быстро поняли, что дешевле строить мотель на новом месте, чем приводить в божеский вид щитовые домики.

На пионерлагерь махнули рукой, окрестные жители потихоньку растащили стекла, рамы, обрезали кабели.

Ни один нормальный сторож не соглашался за копеечный оклад торчать здесь на отшибе. В конце концов, когда главное было уже разворовано, нашелся один старик – взрослая дочка и сварливая жена выжили его из дому в близлежащем поселке.

Дедок собственноручно перемотал дизель-генератор, каким-то чудом выбил себе кабель и протянул в один из домишек свет. Утеплил его основательно, перекопал вокруг землю под огород, посадил на цепь лохматую дворнягу и стал жить-поживать, охранять территорию.

Восемь человек с рюкзаками и сумками появились здесь поздно вечером, в проливной дождь и без долгих околичностей попросили сторожа подыскать им жилье попристойнее.

– Какое тут жилье – одно название. Бомжи, правда, пытались сунуться, но я их шуганул. Света нет, отопления отродясь не было, окна заколочены. Хотя в такую погоду крыша – это уже неплохо. Есть пара домиков, где не так сильно протекает.

– Ничего, мы ненадолго, – объяснил рябоватый коротышка в мокром черном платке.

– Но если придумаешь, как нам удобства организовать, может, и задержимся. Подкинем деньжат.

Настроение у сторожа изменилось. Он вспомнил о двух застекленных рамах, хранящихся на всякий случай.

– Поставить – делать нечего. Матрацы чистые есть, я их все лето на солнце прожаривал…

Еще соорудил одну штуковину. Если похолодает, можно приспособить вместо буржуйки.

– Нам главное тишина и покой. Чтобы ни одна душа не знала. Проболтаешься – пеняй на себя.

Кто сюда наведывается?

– Кому надо? Все, что можно было унести, давно унесли. Раз в год грибники заплутают, раз в год начальство решит проверить – жив я еще или нет?

– А зарплату как получаешь?

– Обыкновенно. В город езжу на рейсовом автобусе и обратно. Заодно затовариваюсь необходимым. Чаще, чем раз в месяц, мне в город и не надо. Хлеб, вот, сам пеку, лучше, чем в магазине.

– Дай-ка попробовать… Очень даже ничего…

Ладно дед, веди в апартаменты.

* * *

Довод Сиверова не убедил большинство, уверенное в вине спонсора. Зачем усложнять дело, продолжая контакты с Кормильцевым ради получения еще нескольких порций матпомощи? Деньги можно будет взять в Москве, как раз в момент справедливого суда над бизнесменом.

Возможность сразу отхватить большую сумму не была решающей для тех, кто голосовал «за».

Глеб видел, что многие уже стали жертвами чеченской мести. Ее незримое до поры до времени, но несомненное существование заставило их переиначить всю свою жизнь, исковеркать ее. И они не собирались отказываться от собственной мести в отношении того, кого считали предателем.

Обычными доводами их нельзя было переубедить. Единственный выход – назвать другую фамилию и привести доказательства. Кого мог назвать Сиверов? Только себя. Но права провалить задание он не имел. Оставался другой вариант – предупредить бизнесмена об опасности, посоветовать на время убраться куда-нибудь подальше.

За семью Кормильцева Глеб не опасался. Он успел достаточно узнать людей в команде, чтобы судить о грани, которую они наверняка не переступят. Но если только достанут самого бизнесмена – не спасут Кормильца ни заслуги, ни клятвы в собственной невиновности.

Устроившись в бывшем пионерлагере, стали решать, кто отправится в Москву. Думали, Самойленко будет рваться в столицу, но спецназовец молчал. Сиверову не составляло труда догадаться, что именно к нему этот человек по-прежнему испытывает недоверие. Недоверие, смешанное с ревностью к профессионализму Глеба.

Вызвался ехать Бубнов, причем в пару себе собирался взять Витька. Зачем ему был нужен трусоватый парень? Наверное, чтобы споров не возникало по ходу дела, чтобы за Бубновым оставалось первое и последнее слово.

Другие, однако, выступили против. Больше всех возражал Тарасов. Дело серьезное, а парень слишком неопытен. Нельзя всю ответственность возлагать на одного Жору, в этом деле могут понадобиться две головы.

Кроме легкого прихрамывания у замкомполка не осталось от ранения никаких последствий, и в конце концов он добился для себя права ехать в Москву.

От места теперешней их дислокации до столицы было десять-двенадцать часов езды. Главная трудность состояла в том, как провезти оружие, – на рубежах столицы досмотр грузового транспорта, в том числе вагонов, проводился серьезнее, чем где-либо.

Договорились о сроке отсутствия напарников.

Не больше четырех дней – на пятый они обязаны вернуться. В противном случае команда будет считать, что они засветились и снимется с места.

– Если получится что-нибудь из него вытянуть, будет очень неплохо, – заметил Воскобойников.

– Вытянем, – пообещал Тарасов.

Трудно было не вспомнить о деле, за которое его судили, о том давнем допросе двух чеченок.

Никто точно не знал, какова была степень его личной вины, сам он никогда не заговаривал на эту тему.

Членов команды изгоев можно было делить по разным признакам, в том числе и по потребности исповедаться. У одних эта потребность была огромна – Витек, например, рассказывал свою историю каждому. Другим важно было исповедаться кому-то одному, к кому они испытывали расположение.

Ильяс подробно поведал о всех своих ощущениях покойному Барскову – как он выжидал удобного момента в отряде Ризвана, в каких красках он видел мир в минуту убийства, в первые мгновения бегства от погони.

Этот короткий срок вместил в себя почти столько же, сколько вместила вся предыдущая жизнь молодого ингуша. Сосредоточившись на главном, он удивительно ярко увидел и все остальное. До сих пор мог в подробностях описать гладкие и щербатые камни на склоне, опавший багровый лист, который приклеился к одному из камней.

Были и те, кто не спешил делиться своими ощущениями, как Тарасов. Правда, историю замкомполка растиражировало телевидение. А вот о недавнем прошлом Николаича, прозванного Ди Каприо, вообще никто понятия не имел. Угрожает ли ему чья-то месть? Или человек просто не хочет жить среди людей, которые от него шарахаются, – ведь в самом деле нужны крепкие нервы, чтобы прямо смотреть в это жуткое лицо, обтянутое неприятно розовой, будто искусственной кожей…

Автоматы в Москву, конечно, не взяли – только два «ТТ». И почти все наличные деньги.

– Деду обещали, – вспомнил Воскобойников.

– Подождет. Привезем ему из Москвы гостинцев, – отмахнулся Тарасов.

– Там, блин, каждый шаг денег стоит, – объяснил Бубен. – Ни дохнуть ни перднуть бесплатно не получится.

– Ладно-ладно. Мы здесь все, слава Богу, Москву видели, – поморщился Самойленко. – Не строй из себя великого страдальца.

Прощание не было ни долгим, ни торжественным. Двое просто шагнули через порог в темноту.

– Посматривайте тут друг за другом, – бросил на прощанье Бубнов. – Вдруг у кого-то появится зуд отлучиться в город.

– Ну и что? – не понял Ильяс.

– Спонсору весточку послать.

– Так тоже нельзя зацикливаться, – возмутился Воскобойников. – С таким же успехом мы и тебя можем заподозрить. Подозрительная активность в желании ехать. Вдруг ты там первым делом позвонишь Кормильцу, предупредишь, чтобы к приему подготовился?

Бубнов на секунду застыл с выпученными глазами. Удивился такому ходу мысли, а еще больше отсутствию в своей голове конкретного опровержения.

– Ну-у… Мыслишь ты правильно. Нет никого на особом счету, за всеми нужен глаз да глаз.

За мной тоже есть кому проследить, у Тараса глаз алмаз.

– Хорош болтать, – мрачно бросил замкомполка, и две черные фигуры канули в сырой ночи.

* * *

– У меня мало времени, так что не перебивайте. Вам лучше уехать на неделю из Москвы и окрестностей. Оставаясь, вы подвергаете свою жизнь серьезной опасности. В город уже прибыли двое, чтобы разыскать вас и убить.

– Кто вы такой?

Впрочем, Кормильцев тут же понял, что собеседник сразу представился бы, если б посчитал нужным. Поэтому задал вдогонку следующий вопрос, не дожидаясь ответа на первый.

– Я бегать не собираюсь. Откуда эти люди?

С Кавказа?

– Сказано вам: уезжайте. Постарайтесь не наткнуться по дороге на ваших подшефных. Если они позвонят, соглашайтесь на встречу, но не ходите ни в коем случае. Дело слишком серьезное.

Пока не ждите от меня объяснений, просто выполняйте В трубке прозвучали отбойные гудки. Кормильцев собирался выйти из кабинета, но теперь опустился обратно в кресло. Взял чистый листок и стал рисовать на нем замысловатые линии. Пытался сосредоточиться.

Жену с детьми надо в любом случае куда-нибудь отправить. Даже если этот звонок провокация, это уже недобрый знак. Кто-то хочет выбить его из равновесия. Единственное, что он обязан сделать, – убрать подальше семью. Хоть и не верит ни единому слову.

"Человек этот знает про команду, знает про твои регулярные взносы. Значит, он из ФСБ или имеет каким-то боком отношение к этой конторе.

Почему не стал пугать чеченцами – это прозвучало бы более правдоподобно? Боевики разузнали о тебе и хотят приставить нож к горлу, выведать все о команде. В это еще можно было бы поверить.

Он предупреждал не встречаться с «подшефными». Неужели люди из команды вознамерились с тобой покончить? Легче поверить, что жена задумала тебя отравить, хотя это тоже из области ненаучной фантастики".

Бросив чертить каракули, Кормильцев вышел из кабинета. Спустившись на первый этаж, засомневался – запер ли за собой дверь. Поднялся проверить. Дать знать в ФСБ?

Заранее известно, что они скажут. Мы тебе помогли с координатами людей, помогли осуществиться твоей идее. Но она не должна закончиться для нас головной болью. Что ты предлагаешь?

Выделить тебе охрану, взять твою команду под постоянное наблюдение, отслеживать все звонки на твои телефоны – домашний, служебный, мобильный?

Нет, даже если б в ФСБ с радостью ухватились за возможность помочь, он не хочет лезть под колпак. Надо дождаться следующего звонка, он даст новую пищу для размышлений. Маленькую ниточку, чтобы понять чужую игру.

Глава 18

При виде каждого очередного милиционера Тарасов чуть ли не пену пускал.

– Шакалы вонючие, смотри, сколько их здесь развелось на сытных хлебах. В том же Баламаново я их толком и не видел, а здесь каждый второй.

Как мухи над дерьмом кружатся, так и эти кружат там, где денег больше.

– Сравнение красивое, но бабки в этой жизни не дерьмо. Мы с тобой стали дерьмом – это точно.

К отъезду они побрились, переоделись в «выходную» одежду. В запруженных толпой, расцвеченных рекламой переходах метро чувствовали себя не в своей тарелке. Но в метро народ по крайней мере выглядел озабоченным, никто в этой толчее не привлекал особого внимания.

На поверхности все выглядело несколько иначе. Мужчина в дорогом костюме только что вышел из надраенного до блеска «рено», с недовольным видом приложил к уху трубку мобильника.

Шмыгнула мимо стайка хохочущих девиц в новомодном шмотье. Парень с пижонскими бакенбардами, с серьгой в ухе и проколотым подбородком посасывал пиво из банки, в глазах у него застыл полнейший пофигизм. Трудно было не завидовать всем подряд.

Бубен вставил в автомат только что купленную карточку, табло высветило «20 единиц» времени.

– Здравствуйте, девушка. Фирма называется «Логос-М», мне нужен телефон приемной. Нет, адрес я не знаю. Знаю, что у них целая сеть Интернет-кафе… Так, записываю. Спасибочки.

«Не отходя от кассы», набрал новый номер.

– «Логос»? Не подскажете как к вам проехать?.. Сергей Владимирович у себя? Не знаете, когда вернется? Но вообще-то должен?

Еще по дороге они договорились не являться к Кормильцеву на дом, не убивать его на глазах жены и детей. Оставались еще два варианта: офис и дача. Дача есть у каждого уважающего себя москвича. Но вряд ли Кормильцев потянется туда среди рабочей недели, тем более в такую слякотную погоду. Остается офис. По крайней мере в качестве отправной точки.

В самом плохоньком офисе теперь на входе постоянно работают камеры. Поэтому надо трижды подумать, откуда войти в здание, чтобы не оставить «визитных карточек».

Судя по табличкам и вывескам у входа, в серой семиэтажке находилось больше десятка офисов.

Но ситуация разрешилась неожиданно просто.

Обойдя здание с тыла, можно было попасть внутрь элементарно – толкнув неказистую дверь.

– Я-то думал, у Кормильца круто, – с некоторым разочарованием протянул Бубнов.

Почти все они считали спонсора чрезвычайно богатым человеком. Если Кормильцев, не мелочась, регулярно отстегивает бабки, значит ворочает в столице целыми глыбами.

– Может, он не любит пыль в глаза пускать? – предположил Тарасов.

– Офис – лицо фирмы, – авторитетно заявил Бубен.

– Никого ты сейчас офисом не убедишь, если за ним ни хрена не стоит. Разве что налоговая присмотрится внимательнее.

– Зачем он влез в дерьмо? Занимался бы своим бизнесом, открывал бы новые точки. Собирать нас вместе, потом закладывать. Умный человек должен понимать, что на этом скорее потеряешь, чем заработаешь, – «Потеряешь» – это еще слабо сказано. Если б даже мы не доперли, пристукнули бы те, кому он нас продал. Чтобы бабки сэкономить и концы спрятать в воду.

– Неужто он такой дурак?

– На хрен за него думать? И так голова тяжелая.

Поднявшись на третий этаж, встали в узкой нише, с обратной стороны лифтовой шахты. Скосив глаз в окно, можно было видеть внизу стоянку. Не слишком высоко, спонсора можно будет узнать в лицо.

* * *

Глеб отправил второй по счету сигнал из пионерлагеря – в самом скором времени стоило ожидать последствий. Вся короткая процедура самообнаружения тесно увязалась у Сиверова со звуками вагнеровской оперы. В отличие от опер Верди, у Вагнера он не так любил арии. Мешал лязгающий немецкий язык. Гораздо большее наслаждение доставляло звучание оркестра – вот в этом Вагнер был мастером непревзойденным. Эта музыка как стихия, будто огромные океанские валы накатывали на берег и разбивались о камни.

В ожидании нападения мощь музыки воспринималась даже острее, чем обычно. Как было бы все просто, если бы он вызывал огонь только на себя, отправив остальных в надежное укрытие.

Но враг не станет нападать с наскока. Сперва установят наблюдение, убедятся, что команда здесь, на месте.

В первый раз боевики предполагали ловушку.

Поэтому послали далеко не лучших, тех, кого не было жалко. Теперь бросок зверя будет стремительнее, опаснее. И потерь, похоже, не миновать.

Арифметика потерь. За ней стоят люди. Если план сработает, если удастся поймать живца на крючок, множество жизней будет спасено – среди военных, среди населения. В евангельской притче пастух бросает без присмотра сотню овец ради одной потерявшейся. На войне работает другая, холодная арифметика. Сто больше, чем единица. Даже два и то больше.

Последние дни Глеб уже не мог себе позволить слушать большие куски из оперы. Надевал наушники минут на пять-десять. Важно было держать под контролем ситуацию на ближних подступах к очередному убежищу. Даже не будучи дежурным, человек по прозвищу Слепой ни днем ни ночью не мог себе позволить полностью расслабиться, отключив зрение и слух.

Он уже завоевал в команде уважение. В первую очередь все оценили его боевые качества – феноменальную меткость, умение запросто ориентироваться в темноте. Во вторую – спокойную немногословность, когда человек в любой ситуации не треплет нервы ни себе, ни другим. В третью – отсутствие дурных привычек вроде храпа, бормотания себе под нос, бытовой неопрятности.

Конечно, его еще не считали окончательно за своего, но Глеб и не стремился втереться в доверие. Ему ничего не нужно было выведывать, разузнавать. Задача стояла четкая: отправлять сигнал наводки. Координаты передавались врагу через несколько промежуточных звеньев, но все равно достаточно быстро. Отправлять сигнал и не давать врагу добиться цели, продолжая манить близким запахом добычи.

Сторонний наблюдатель за повседневной жизнью группы не заметил бы особой изоляции Глеба.

Здесь у каждого была своя особая история, особая биография, мешавшая близко сойтись с другими.

Ильяса отгораживала его национальная принадлежность, Ди Каприо – безобразное лицо. Витька – молодость, Бубнова – работа на складе, далекая от передовой, Воскобойникова, как военного летчика, – особая интеллигентность. До последнего времени два пилота «СУ», два сослуживца могли считаться единственным устойчивым образованием среди отдельных атомов. Но теперь Дмитрий перешел в тот же разряд одиночек…

Настало время Сиверову заступать на дежурство. Он уже не первый раз менялся очередью, чтобы попасть в ночную смену. Объяснял дело бессонницей – днем, под монотонный шум шагов и разговоров ему гораздо легче заснуть. Каждый из команды одиночек в свое время мучился от бессонницы, и Сиверову уступали «привилегию». Тем более что темнота для этого человека была открытой книгой – это поняли и признали все.

Глеб медленно и неслышно ступал по заросшим сорняками дорожкам лагеря. Миновал гипсового пионера на невысоком постаменте – поднятая в приветствии рука была обломана по локоть.

В первую ночь в лагере Витек шарахнулся от этой фигуры, над ним потом смеялись целый день.

Как раз Витек и вышел в паре: вон он маячит, сутулясь, вжимая на всякий случай голову в плечи. Страшно ему по ночам, особенно после недавних событий. Держит в уме вариант тихонько сорваться, отколоться от остальных. Если не исполнил до сих пор своего намерения, то опять-таки только из страха.

Ночь кажется парню тысячеглазым чудищем, терпеливо ждущим ошибки. Пусть кто-то один отколется от стаи – он тут же будет сожран со всеми потрохами. Вдруг в самом деле враги засели в кустах в надежде, что нервы хоть у одного сдадут? Попытайся сбежать, и тебя с легкостью изловят, чтобы убивать потом медленно, с наслаждением. Лучше остаться здесь, рядом с такими асами, как Глеб и Алексей Самойленко.

По правилам дежурства каждый должен был наблюдать за своим сектором. Но к двум часам ночи, когда луна вышла из облаков и вперилась в Витька ядовито-холодным взглядом, парень не выдержал, подался ближе к старшему. Глеб не стал его возвращать на место – от человека, укушенного страхом, все равно толку мало.

– А вы туда смотрели? – ко всем, кроме Ильяса, Витек уважительно обращался на «вы».

Металлическую сетку, когда-то ограждавшую пионерлагерь, давно сняли, только кое-где остались проржавевшие обрывки. Сквозь один из таких обрывков и глядел большой куст. Одна сторона его мелких листьев была гладкой, другая – шершавой. При каждом дуновении куст как будто оживал, по нему прокатывались блики.

– Вижу, Красиво.

– Красиво? – Витек поразился, что можно воспринимать реальность и с этой стороны.

Помолчал, потом стал жаловаться на Самойленко, который велел ему вчера драить закопченный на огне бак. Видимо, просек некоторое подобие спора за лидерство в чисто военной сфере и надеялся найти поддержку.

Глеб не стал реагировать. Он вообще старался пропускать мимо ушей шепот напарника. У любого шепота есть неприятное свойство, он заглушает другие тихие звуки гораздо сильнее, чем разговор в полный голос.

Если дать парню возможность, он целую ночь не умолкнет, чтобы заглушить в себе страх. Сиверов собрался уже наложить на разговоры запрет, но тут Витек начал исповедоваться: завел речь о несчастном случае, приведшем его в стан изгоев.

Сиверов уже знал, что процедура эта важная и интимная. И грех останавливать человека, демонстрировать отсутствие интереса к роковому эпизоду в его жизни.

Неприятность стряслась с Витьком в тот момент, когда в Чечне возникла странная ситуация – «ни мира, ни войны». Где-то постреливали, где-то боевики сдавали для вида старое оружие, где-то садились за стол переговоров. Никто еще не знал, что это кончится падением Грозного и позором Хасавюртовских соглашений.

Витька вместе с другим таким же солдатом-срочником подняли среди ночи, чтобы отправить на блокпост на окраине Гудермеса. В качестве старшего послали сержанта из другого взвода.

Выяснилось, что все четверо находившихся на блокпосту людей отравились какой-то дрянью, купленной под вечер в местной забегаловке.

Сначала заподозрили намеренное отравление, потом выяснилось, что несколько местных тоже обратились ночью за медицинской помощью.

Симптомы были схожие: рвота, рези в желудке, обморочное состояние. В такой ситуации, конечно, не могло быть и речи о несении службы. Вот и пришлось срочно менять наряд.

– Настроение, конечно, поганое, – шептал Витек. – Ругаемся на чем свет стоит. Потом сержант заснул, нам приказал глядеть в оба. Луна такая же, как сейчас, была. Вроде ярко светит, все видно вокруг. Но свет тревожный такой, жуткий – как в морге. Меня однажды послали в морг трупы перетаскивать, так у меня там чуть крыша не поехала.

Витька и сейчас передернуло, но он все же совладал с собой и продолжил:

– Сперва бараны какие-то блеяли вдалеке.

Потом вроде все тихо стало. И вдруг тачка крутая – джип. Мы оба затворы передернули. По идее мы не обязаны выходить и приказывать остановиться. Водитель не может не заметить блокпост. Сам обязан затормозить, предъявить документы. Джип, короче, тормозит как положено, водитель выходит. Как он дверцу открыл, салон на секунду осветился. Вижу внутри натуральные бандиты – бородатые, с оружием… Ну, матка и опустилась ниже некуда. Как только выйдем на досмотр, нас и порешат. Или того хуже, возьмут в заложники, чтобы в яме держать… Водитель приближается во весь рост, а на нас вроде столбняк напал. Случались до этого перестрелки, пару раз бывал я в натуральных боях. Но такого ужаса не помню. До сих пор вижу, как он приближается: борода черная и глаза в лунном свете поблескивают. Все, думаю: еще несколько шагов и меня окончательно заклинит, пальцем не смогу шевельнуть.

Стиснул зубы и заставил себя, нажал на курок.

Как только лопнуло в джипе лобовое стекло, я зажмурился, и глаз не открыл, пока весь рожок не расстрелял… Водила уцелел, сразу на землю упал.

Из машины потом два трупа достали и двух тяжелораненых, оба в госпитале скончались. Через полчаса офицеры прикатили – шум, гам. Готовы были всех нас повесить. Оказалось, тех, кто был раньше на блокпосту, предупредили насчет джипа. Их отравиться угораздило, а мы ни сном ни духом… Один из масхадовских министров договорился, что приедет мать навестить. Пообещало ему начальство коридор, не знаю за какие такие заслуги. Если бы те хлопцы не отравились… А нас забыли предупредить. Кто виноват, чье раздолбайство? Не наше, правильно? А козлов из нас сделали. Верней, из меня, потому что я стрелял.

Посадили под замок, орали про трибунал, чеченцам отдать обещали.

От обиды у Витька дрожала нижняя челюсть, и на глаза навернулись слезы. Он утер их, шмыгнув носом, и умолк на несколько секунд, пристально вглядываясь в заросли. Вдруг вцепился Глебу в руку, подался назад. Но тревога в очередной раз оказалась ложной, и он смог закончить историю:

– Чеченцам тоже изобразили дело так, будто я все знал и стрелял на нервной почве. Вроде бы письмо из дому получил, что девушка моя замуж вышла, и никому из сослуживцев не показывал.

«Странный случай, – подумал Глеб. – Зачем тогда гости явились с оружием? Наверное, своих же чеченцев опасались больше, чем федералов».

Впрочем, сейчас его мало заботили перипетии той давней истории. Очередная «история» могла начаться в любую секунду. С шороха, щелчка затвора или сразу с выстрела – если шепот Витька не прекратится.

– Они все считают меня трусом. Но ведь к ним ни к одному не приходили. Может быть, их и не искал никто, не столько они на самом деле натворили, сколько воображают себе. А ко мне приходили двое. Я уже дома жил. Знаете, как у меня дома – через сто метров Черное море, пляж. Познакомился с одной туристкой: шикарная дама – одноместный номер себе сняла. У меня после того ужаса, извините за откровенность, вообще не стоял. Я эту бабу не собирался снимать, сама, можно сказать, навязалась. Забурились с ней в номере, у меня вроде начало получаться и вдруг слышу шаги за дверью. И тихие голоса с акцентом: «здэсь или там»? Я сразу просек, в чем дело. Открыл окно и вниз, со второго этажа.

Жесткая ладонь напарника закрыла Витьку рот. Частичка тени, слишком похожей на человечью, обозначилась на листве возле ворот в лагерь, от которых остались одни столбы. Черт возьми, это дед-сторож. Обычно направо поворачивает отлить, а тут вдруг потащился в другую сторону, да еще и далеко от дома. Может, луна настроила на романтический лад? Предупреждали ведь старика лишний раз не высовываться по ночам.

– Уверен, что они за тобой в гостиницу приходили?

– А как же? Зачем они тогда выскочили, когда я спрыгнул вниз?

– Может, просто удивились. Может, они другого кого-то искали? Может, знакомую твою хотели обрадовать?

«Все в жизни переплетено, – подумал Сиверов. – Одна нелепая случайность может закончиться трагедией, другая – фарсом. Святая простота узлом завязана с той простотой, которая „хуже воровства“. Кто возьмется отмеривать каждому меру вины? Только не я – я всего лишь киллер на службе у государства».