Текст книги "Разведка боем"

Глава 9

Гонцы вернулись раньше, чем их ждали.

Притащили для Тараса нормальные костыли, чтобы не смущал горожан плохо оструганными палками.

– Повезло, – объяснил Семен. – Деловой человек попался.

– Не люблю, когда везет, – скривился Тарасов. – Опасный признак.

– У тебя ближайшее будущее точно безопасное, – Воскобойников имел в виду ранение замкомполка. – Ты свою дозу получил.

– Говорят еще: черная полоса, белая полоса, – вспомнил Ильяс.

– Не путай, друг. Это уже другая теория.

Семен набросал аккуратную схему рынка и самого здания, отметил две двери на втором этаже.

– Сортир далеко?

Вопрос был действительно важным. Одно дело отправлять естественные надобности на природе и совсем другое – в лоне цивилизации. Если каждый раз надо пройти по этажу больше двадцати шагов, это уже означает слишком долго находиться на виду.

– Близко, – ответил Бубен. – Даже ближе, чем мне бы хотелось. Боюсь, слышно будет, как воду спускают.

Никто из группы не страдал чрезмерной привередливостью. Но долгое пребывание на одном месте неизбежно обостряет ощущения даже у самых закаленных, с продубелой кожей людей.

Решив вопрос с крышей над головой, в город, как правило, входили четырьмя парами. Теперь одной из пар предстояло стать тройкой. В противном случае пришлось бы изменять одному из ключевых правил: ни в коем случае не оставлять никого в одиночестве.

– Трое, если честно, перебор, – заявил Воскобойников. – У каждого из нас на роже кое-что написано. Если три окажутся рядом на улице, сложится целое слово. Не то, что всегда первым приходит в голову. А то, что наводит на подозрения.

Народ помолчал. Разные слова приходили на ум. «Проклятие»? «Страх»? «Обреченность»?

«Изгой»?

– Глеб – человек свежий. И по лицу у него не прочтешь ничего. Пойдет третьим, все будет нормально.

– В натуре, мужики, не надо городить лишнего. Меньше фантазий, до осеннего сезона еще далеко.

Летом, на свежем воздухе все обычно чувствовали себя бодрее, конфликтов и сдвигов по фазе случалось меньше. Как только залезали под крышу, безделье начинало заедать. Все толклись на ограниченном пространстве. Дурные сны приходили чаще, но зубами скрежетали уже и наяву. Случались вспышки ярости – по поводу и без.

– Можете держаться друг от друга на расстоянии. Главное, из виду никого не выпускать.

Установили очередность. Первыми являются Семен с Бубновым, получают в свое распоряжение ключи. Им надо убедиться, что оба помещения в порядке. Даже если не все из короткого перечня на месте, поблагодарить рыжего за услуги. Пусть больше никого не присылает, только скажет, где забрать недостающие предметы обихода.

Если все в порядке, они ставят на подоконник пустую бутылку. Это будет сигнал для остальных. С интервалом в полчаса народ в несколько приемов собирается на «квартире». Сторож у входа в здание появляется только после восьми вечера, когда рынок пустеет. В остальное время в здании много народу, и никому ни до кого нет дела, вопросов «куда» и «зачем» возникнуть не должно.

Человеку со стороны могло бы показаться, что у них поехала крыша. Люди, видевшие реальную опасность, теперь как будто играют в нее, накручивая лишние проблемы. Чего, казалось бы, проще – добраться до рынка и попасть в нужную дверь? Но многие как раз в Чечне набрались горького опыта и готовы были теперь отмерять не семь раз, а десять. Да и забот других не осталось у них кроме собственной безопасности. Хорошо это или плохо, но помощь Кормильца позволяла не волноваться о хлебе насущном.

* * *

Кормильцев присутствовал на всех заседаниях суда в Барнауле. Раза два-три на каждом заседании сотовый подавал признаки жизни – звонили из Москвы. Жена сообщала о проблемах детей в школе, оставленный «на хозяйстве» заместитель хотел руководящих указаний по конкретным проблемам бизнеса.

Кормильцеву каждый раз казалось, что его просто удалят из зала и впредь запретят присутствовать. Он стал садиться возле двери, чтобы сразу выйти в коридор и оттуда разговаривать с Москвой. Раньше он был человеком вполне доверчивым, но теперь атмосфера суда, путаные показания свидетелей заставляли его подозревать неискренность звонящих. Возможно, дома все хорошо, а вот в бизнесе, наоборот, дела не такие безоблачные.

Тарасов с каждым днем все больше зверел в своей клетке. Особенно после того, как судья отклонил ходатайство защиты сделать процесс закрытым. Мол, никаких государственных тайн здесь не оглашается и нет нужды удалять прессу.

С журналистами замкомполка разговаривать отказывался. Одному особенно активному оператору, просунувшему объектив между прутьев решетки, Тарасов чуть не разбил видеокамеру кулаком.

Когда назначили психиатрическую экспертизу, подсудимому уже не было нужды симулировать.

Кормильцев узнал задним числом, что бывшего замкомполка пришлось привязать к стулу. Укол успокоительного ему делать не стали, чтобы не нарушать клиническую картину. Трое врачей пытались задавать вопросы в паузах между его выкриками: «Продажные шкуры! Вы родную мать, если скажут, в дурдом засадите!» Подсудимого признали вменяемым – наверное, оценили разумность этих утверждений.

Хорош не тот адвокат, который красиво говорит в суде, а тот, у кого возьмут взятку. Кормильцев обратился к тарасовскому адвокату с предложением позондировать, пока не поздно, почву.

– Боюсь, дело уже слишком политизировано.

Вы читали, что пишут в газетах?

– Попытайтесь. В политике деньги тоже кое-что значат.

– Но там другие ставки. Вам они, извините, не по карману.

Деньги адвокат, однако, взял. И очень скоро продемонстрировал результат: повторная экспертиза признала ограниченную вменяемость. В конце концов замкомполка осудили условно, назначив лечение в специальной охраняемой психушке.

«Спонсор» с адвокатом вернулись в Москву, Кормильцев снова взял в свои руки бразды правления в семье и бизнесе. Но про Тарасова не забыл.

Попробовал навести справки, можно ли сократить срок принудительного лечения. Оказалось, вопрос решаемый. Помимо денег важно еще, чтобы больной был покладистый и смирный.

Тарасов, однако, не выдержал. После нескольких инцидентов и недели в больничном изоляторе, очень похожем на тюремный карцер, замкомполка совершил побег и надолго пропал из поля зрения спонсора.

* * *

Вопросов к помещению ни у кого не возникло.

Все, понятное дело, не первой свежести, начиная от стульев и кончая холодильником, испещренным разномастными наклейками. Но кому оно нужно, новье? Будет только неприятно контрастировать с грубо оштукатуренными, без обоев стенами, с дешевым линолеумом на полу и мутноватыми стеклами окон.

«Чувствуйте себя как дома», – хотел пошутить Бубнов, но слова застряли в горле. Если хочешь вспомнить о прошлой благополучной жизни, вспоминай на здоровье. Но не заставляй это делать других.

Кто-то расположился на диване с пятнами, кто-то на стульях, кто-то на подоконнике, спиной к окну. Витек с Ильясом только что явились из соседнего кафе. Принесли девять порций шаурмы и три разогретые в микроволновке пиццы. Остались ли еще в России заповедные уголки, где этого нельзя купить?

– Может, здесь и «Макдональдс» где-то есть?

Трапезы не получилось. Народ успел проголодаться, и еда мигом исчезла, едва успев наполнить помещение запахом.

– Неплохо бы повторить, – заметил Бубнов.

Излишнему чревоугодию в отряде не предавались. В условиях вынужденного безделья еда легко превращается в культ. Имея на руках деньги, можно в два счета скатиться к обжорству, размякнуть и отупеть. Лучше соблюдать во всем разумную меру, к тому же спонсор – не бездонная бочка.

– Предупредил своего рыжего, что мы поставим новый замок?

– Плевать ему. Ставь что хочешь, лишь бы дверь на месте осталась.

Не рано ли убрались из лесу? Может, стоило разбить новый лагерь? Если старый удалось обнаружить, это еще не значит, что во всей тайге теперь не найти безопасного места.

Нет, с двумя ранеными не стоило предпринимать долгих марш-бросков. Да и август, судя по приметам, обещает быть дождливым. Нужно осознать случившееся, присмотреться в четырех стенах к новичку. В замкнутом пространстве нутро человека быстрей вылезает наружу.

Витек включил телевизор. Заканчивались новости, пошла реклама. В холодный сезон они часто и помногу глядели в «ящик». Злились, плевались, но все равно включали. Он здорово отвлекал своей пестрой пустопорожностью.

После прокладок и шоколадных батончиков начался сериал о Чечне. Самойленко как раз повязывал на голову черный платок, снятый на время «дефиле» по городу. И тут увидел на экране холеную актерскую физиономию, украшенную щетиной, – точно такой же черный платок покрывал голову героя фильма, «матерого» спецназовца.

– Козлы вонючие, – излил желчь спецназовец отставной, но реальный.

Дальше пошли выражения похлеще.

– Не мешай смотреть. Ты за кого, за наших? – беззлобно подколол Воскобойников.

– Урод. Научился бы автомат держать правильно.

– Не придирайся, Леш. Зато он красивше с автоматом смотрится. Девочки могут на стену повесить.

– У девочек теперь другой вкус.

– Е-мое, а пиротехника какая дешевая.

– Экономят на всем. В советское время генералов консультантами брали. А сейчас рядового спецназовца не могут посадить, чтоб отслеживал ляпы.

– Да здесь один сплошной ляп, больше ничего.

– Дешево и сердито, пипл хавает.

– Меня одно интересует: знали они точно наши координаты или просто прочесывали район? – вернулся Бубнов к недавним событиям в лесу.

Перебивая друг друга, ответило сразу несколько голосов:

– А сами мы знали точно?..

– Прочесывать тайгу можно годами. Все видели, как они были одеты – цивильно, будто в кабак собрались. Значит, знали, куда шли.

Мгновенная реакция подтверждала, что люди Я по-прежнему думают о случившемся, пытаются найти какое-то объяснение. Про фильм сразу забыли, начался спор. Скоро с неизбежностью обратились к Глебу, он единственный мог внести больше ясности.

– Тот тип, что дал тебе знать, – из какой группировки?

– Сам не говорил, а я не спрашивал. Третий раз всего встретились. В первый раз я его выручил, во второй он заявился благодарить. В третий, вот, принес новость.

– Странная откровенность для третьей по счету встречи. Он ведь здорово рисковал. Узнают – живьем зароют.

– Мозгами шевелите, – послышался вдруг глухой, лишенный всякой выразительности голос Ди Каприо. – К кому братки ходят откровенничать?

К такому голосу трудно было не прислушаться, настолько он отличался от всех остальных.

– К ментам? Ты это имеешь в виду?

Но человек с неприятно розовой кожей жутковатого лица решил не утруждать себя разъяснениями.

– Допустим, Глеб – мент, – кивнул Бубен. – Ради чего менту приезжать к нам и рисковать своей шкурой? Всем этим сказкам про внедряющихся в банды ментов грош цена. Из той же серии, что и крутой спецназ, – кивнул он на экран с гримированными актерами. – По рожам видно, что вчера пили виски в московском ночном клубе и малолеток трахали.

«Спецназовцы» на экране телевизора тем временем отстреливались под музыку от полчищ абреков, вопящих «Аллах акбар!». Один Ильяс внимательно следил за фильмом, все остальные внимали Бубнову.

– Никуда они на хрен не внедряются, – продолжал бывший завскладом. – Самый тупорылый браток мента с первого взгляда вычислит. У мента даже шнурки на ботинках по-ментовски завязаны.

Зачем, спрашивается, внедряться, если девять из десяти братков сами стучат днем и ночью?

«Нет, на мента этот человек в потертых джинсах точно не похож, – мысленно решили почти все. – На лице у него совсем другая печать, печать одиночки. Но не одиночки-изгоя, а того, кто сам выбрал себе судьбу».

Внутреннее расследование снова стало пробуксовывать.

– Чего прилип к экрану? – поинтересовались у Ильяса.

Тот сперва отмахнулся, потом объяснил, не оборачиваясь:

– Наши места. В Ингушетии снимали. Я тут все знаю, мальчишкой облазил.

– В натуре? Красивые места.

Ильяс прикусил губу. Ему казалось, вот-вот мелькнут родной дом, лица матери, сестры, отца…

Тогда, в горах, за ним бросились в погоню.

Сколько очередей пустили вслед – не счесть. Но Аллах вывел его, спас. Аллах одобрил сделанное и потому перенес его невредимым через три ущелья и два хребта. Во всяком случае так думал Ильяс до возвращения домой.

Вернувшись, он с гордостью рассказал о своем подвиге отцу. И тут услышал, что отец, оказывается, успел съездить в Грозный и нашел следы старшего сына.

Семиэтажка, где брат Ильяса имел квартиру, была сильно повреждена обстрелом. Военные запретили жильцам находиться там, здание в любой момент могло обрушиться. Старший сын перебрался жить к другу, но не смог забрать сразу все вещи. Вернулся в свою квартиру, и тут как раз стенка дала трещину. Упала всего одна плита перекрытия, но брат оказался именно под ней. Он прожил в больнице еще два дня…

Тут Ильяс понял, что его просто использовали.

Его поразило, что фээсбэшники не удосужились даже подчистить следы в больнице – там остались заведенная на брата карточка и заключение о смерти. Оно подтверждало, что полевой командир Ризван не имеет к этому печальному факту ни малейшего отношения.

– Почему ты не приехал сперва домой, ничего не сказал? – спросил отец.

– Боялся, что не отпустишь, – ответил Ильяс. – И потом фээсбэшники торопили. Сказали, вроде у Ризвана есть планы уйти в Грузию, оттуда в Турцию.

– А ты подумал, чем твои подвиги грозят нашему роду? Ты забыл, что за Ризвана не только его бойцы будут мстить? В их роду одних мужчин полтораста человек. Если ты, сопляк, вознамерился мстить в одиночку, представь, как поступят они. Представь, что ожидает нас, нашу семью.

– Пойду в ФСБ. Пусть помогут нам уехать в Россию.

– Может, и помогли бы. Если б рассчитывали по второму разу тебя использовать. Другого такого дурака найти не так просто.

– Я виноват. Не имел права скрывать от тебя.

– Предлагаешь уехать? А как остальные родственники? Если нашу семью не разыщут, поквитаются с ними… Я сделаю по-другому. Завтра же пойдем в мечеть – как раз пятница, народу будет достаточно. Прилюдно отрекусь от тебя как от сына. Потом можешь убираться на все четыре стороны.

У Ильяса не повернулся язык просить о прощении. Он сам считал наказание заслуженным. Отречение состоялось – исключительное событие для горцев. Человека, проклятого собственным отцом, никто не имеет права приютить. И Ильяс уехал с Кавказа.

При общем неблагоприятном отношении к кавказцам здесь нормально существовали и зарабатывали деньги. Имелись общины, землячества, наконец просто дружеские связи среди своих.

Ингуши и чеченцы в Ростове сперва приняли Ильяса в свою среду. Но скоро до них дошли сведения о необычном отречении в мечети и о его причине. От Ильяса сразу шарахнулись, как от зачумленного.

Свои отвернулись, а для местного населения он продолжал оставаться среднестатистическим «черным». Если приходил наниматься на тяжелую физическую работу, на него смотрели с подозрением.

Почему нигде не торгует, почему не тусуется вместе с себе подобными? Вдруг этот симпатичный парень с трепещущими, как у породистого скакуна ноздрями и тонкими бровями на самом деле фанатик джихада, опасный террорист? Вдруг он собирается заложить в фундамент строящегося здания бомбу замедленного действия? На юге России случилось достаточно больших и малых терактов, люди имели все основания опасаться продолжения.

Несколько раз Ильяса забирали за нарушение паспортного режима. Снова выпускали. Как у всех горцев, у него было сильно развито чувство собственного достоинства. Он не мог позволить себе подбирать пустые бутылки, стоять за бесплатным супом в одной очереди с бомжами.

В теплое время было легче, но с наступлением холодов он стал буквально околевать от холода – пальто, ондатровую ушанку и куртку успел уже продать за бесценок. Иногда он жалел, что мстители за Ризвана не приходят его убить. Пока бы его убивали, он бы успел перегрызть горло хотя бы одному. И умер бы смертью гораздо более достойной, чем смерть от голода в сыром и вонючем подвале.

Возможно, парень отправился бы на тот свет вслед за старшим братом. Но ему суждено было попасть в компанию таких же изгоев. Эти люди воевали на Кавказе, на их совести была и невинная кровь, пусть даже непреднамеренно пролитая.

В большинстве своем они относились к горцам без особой любви. Но все равно гораздо лучше, чем те, кто жил дома мирной жизнью и видел «черных» большей частью за прилавками. Но главное, из-за чего приняли Ильяса – человека действительно по-черному кинули, сыграли на самых святых чувствах.

Глава 10

Кормильцев имел достаточно средств. Но сумма была ничтожной для самостоятельных поисков пропавшего человека. Бизнесмен мог бы подогреть ментов, чтобы те работали активнее. Но ведь Тарасов бежал не из обычного дурдома, бежал из-под охраны. Разыскав, его опять вернут к психам И на льготный срок лечения теперь рассчитывать не приходится.

Кормильцев часто вспоминал последний разговор с адвокатом. Почему в самом деле не действует в России программа защиты? Если нет денег на стукачей, можно ведь наскрести на тех, кто воевал в Чечне и оказался на особом счету у боевиков.

В своих пропагандистских материалах бандиты не раз угрожали пилотам боевых самолетов и вертолетов, производивших бомбовые удары и ракетные обстрелы. Обещали, что достанут их хоть даже через десять лет. Кто-то почесался помочь этим людям и их семьям?

Разыскав в Москве адвоката, Кормильцев попросил связать его с кем-нибудь из ФСБ. У адвоката нашелся хороший знакомый, и встреча состоялась в одном из кормильцевских интернет-кафе.

В откровенной беседе фээсбэшник признал существование проблемы. Сослался на заморочки между двумя ведомствами. За своих людей ФСБ отвечает, практически никто из них не засвечен.

Все, о ком говорит Кормильцев, числятся или числились в свое время по министерству обороны.

Именно министерство обороны должно выделить деньги и запросить ФСБ помочь организовать такую программу.

– Бюрократия чистой воды, – недипломатично прокомментировал Кормильцев.

– Может, и так, – благодушно согласился фээсбэшник. – Я говорю как есть, не как должно быть.

– А частные лица могут помочь? К примеру, финансы выделить.

– Как вы себе это представляете? Не может ведь ФСБ принимать пожертвования от частных лиц. Надо создать общественную организацию, учредить фонд.

– Офис, секретарши, представительские расходы, – невесело усмехнулся Кормильцев.

– Может, и на дело что-то перепадет.

– А как по вашем сведениям – есть люди, которые уже сегодня в тяжелом положении? Дайте мне координаты, я сам помогу. Может, им просто деньги нужны, чтобы устроиться на новом месте?

– Есть конкретно два летчика. Дело уже давнее. Две «сушки» послали в ночной налет на Ведено. Погибли дети Басаева. Не знаю, во сколько это обошлось чеченцам, но насчет пилотов они пробили полный набор сведений: от фамилий до прописки и послужного списка. Один обратился к нам за помощью. Мы пошли человеку навстречу: переделали семье паспорта, помогли обменять квартиру.

Но все равно не заладилось – мужик развелся с женой, весь на нервах. На работе закатил скандал, поперли его оттуда. Вот вам пример: вроде сделали все от нас зависящее. А толку? Жизнь по швам разошлась.

– Может, психологическая помощь нужна была человеку?

– Одному уже решили оказать, – фээсбэшник вспомнил про случай с Тарасовым. – Червонец мог получить по статье. Врачи с закрытыми глазами написали заключение. А его, видите ли, больничный персонал не устроил.

– Вы представляете, где он может скрываться?

– Почему мы? МВД объявило его в розыск, вот пусть и ищут. Конечно, он у них далеко не первый в списке. Есть более актуальные персонажи. А Тарасов… Помыкается и сам объявится. Как начнут по ночам чеченцы в каждом углу мерещиться.

– Были когда-то штрафные батальоны, – вспомнил Кормильцев. – Мне кажется, на линии огня эти люди чувствовали бы себя гораздо лучше, чем в тылу. Если б им предоставили возможность повоевать вместе.

– Летно-мотострелковый разведбатальон?

– Так вы мне дадите координаты? – бизнесмен решил вернуться к более реальной идее.

– А где гарантия, что завтра эти сведения не попадут к врагу? Я вас ни в чем не подозреваю.

Но, сами понимаете, без осторожности в наших делах нельзя. Некоторые присягу дают, а все равно устоять не могут.

Кормильцев не оскорбился. В конце концов фээсбэшник видит его в первый раз. Возможно, такая тяга к благотворительности в самом деле выглядит странно.

– Я как раз хочу снабдить людей деньгами, чтобы они могли свободно передвигаться. Имели возможность снять пристойное жилье в любом городе России.

– Уговорили. Дам я вам на свой страх и риск несколько ориентировок.

Еще полгода назад, доведя свой бизнес до некоторого уровня, Кормильцев вдруг почувствовал пустоту. Ради чего развивать дело дальше, расширять сеть своих кафе, оснащать их более современной техникой?

Какому-нибудь американцу или французу этот вопрос показался бы абсурдным. Но славянской душе, по крайней мере некоторым славянским душам, свойственно искать смысл во всем.

За накоплением капитала должна стоять некая более высокая идея, чем стандарты потребления, чем передача бизнеса по наследству. Какое к черту наследство? Что будет через десять, двадцать лет? Возврат коммунизма, мировая война, второе пришествие Христа? Пусть деньги сегодня работают на тех, кто послужил России и пострадал за нее.

В своем рвении Кормильцев часто забывал о собственной семье. После беседы в кафе он вернулся домой чрезвычайно довольный, и тут вдруг жена напомнила, что пора внести плату за школу и домработница уже ворчит: она должна была получить деньги еще на прошлой неделе.

– Рассчитай ее к черту! Женщина сама должна управляться с хозяйством.

– Извини меня. Шесть комнат при твоих требованиях к чистоте?

– Не надо нам шести, куда на фиг столько? Трех вполне хватит. И детей нечего учить за двести долларов в месяц. Пусть идут в обычную школу!

Жена не выдержала:

– Ты совсем спятил.

Взбешенный Кормильцев закатил ей пощечину.

* * *

Дежурство в помещении имело свои особенности. Один человек обычно отвечал за входную дверь, другой за окна. В первую ночь дежурил Глеб. Алексей Самойленко активнее всех протестовал – нельзя поручать такое не до конца проверенному человеку.

– Ас какой стати он должен жить здесь на курортных условиях? – не согласился Бубен. – Завтра я тоже выкину чего-нибудь этакое, пусть меня отстранят от дежурства как подозрительного элемента. Буду дрыхнуть себе каждую ночь, а другие пусть отдуваются.

Ночное дежурство считалось неприятной миссией. Дурные сны мучили не каждый раз, удавалось и выспаться как следует. А вот ночное бдение в тишине и безмолвии обязательно оставляло один на один с тяжкими воспоминаниями и мрачными мыслями. Уже ничто не отвлекало от них, как в другое время суток.

Не доверяя Глебу, бывший спецназовец вызвался дежурить вместе с ним, вне очереди. Сейчас он сидел у зарешеченного окна, выходящего на пустынную территорию рынка. Сидел так, чтобы его было не видно снизу, а сам бы он мог все обозревать за исключением узкой «мертвой зоны» у самой стены. Эту зону он контролировал на слух, даже кошачью поступь различал в тишине.

В это дежурство забот у Самойленко было больше, чем обычно. Он следил еще и за напарником, косясь взглядом на неподвижный силуэт возле двери. Дверей было две – по одной на каждое из смежных помещений. Но обе выходили в один и тот же коридор, и Глебу не было нужды перебираться в течение дежурства от одной двери к другой.

Зато напарник его через каждый час менял свою точку наблюдения – перебирался к окну, выходящему на другую сторону. Там пейзаж открывался другой: ограда рынка, улица и несколько спящих жилых домов.

Время от времени тишину нарушал собачий лай, потом вдруг женский смех, визгливый и пьяный. Самойленко стискивал зубы, женский вопрос стоял в отряде остро. После кровавых кошмаров чаще всего появлялись в снах женские груди, призывно расставленные ноги.

На природе потребность в женщинах нереально было удовлетворить. В городских условиях иногда вдвоем или втроем выбирались отвести душу.

Но не чаще, чем раз в месяц. И никогда не возвращались к той, у которой уже побывали…

Проехал одинокий велосипедист, через полчаса милицейская машина. Потом вдруг совсем рядом послышался стон. Стон человека, у которого нет сил кричать от боли. Самойленко сразу узнал этот стон из прошлого, он слышал его уже без малого тысячу раз.

Если бы этот звук можно было каким-то образом овеществить, сжечь, а потом развеять пепел где-нибудь над рекой. Но этот стон давно уже реально не существует даже в виде колебаний воздуха. Именно поэтому его никак не уничтожить.

Даже если приставить дуло к виску и разнести себе пулей башку.

Все равно звук останется, будет витать над твоим трупом в черном, забрызганном кровью платке.

Потом над могилой – особенно по ночам. Кто из засевших в неразличимой темноте простонал так перед смертью? Трудно было сказать, ребенок это, женщина или старик – стон шел как будто не изо рта, а из самой разверстой раны.

Когда бой закончился, из погреба извлекли четыре трупа: двух подростков – мальчика и девочку, женщину средних лет и старика. Всем, кроме пацана, поотрывало руку или ногу. Мальчик весь был забрызган кровью, но ран на нем не было видно.

На одну секунду Самойленко поверил, что кровь чужая, что мальчишку не зацепило. Весь его опыт противоречил этому выводу, но чудеса на войне случались уже не раз. К мальчику наклонились, чтобы попытаться привести его в чувство, расстегнули рубашку и тут заметили на левой стороне груди два следа попадания осколков. Мальчик был мертв еще вернее, чем остальные.

Несколько дней подряд Самойленко неотступно думал о том, как он должен был поступить. Перед боем село долго и упорно обстреливали. В большинстве своем простые жители убежали в сторону шоссе, воспользовавшись одной из кратковременных пауз. Какого черта остались эти? Почему не подали голоса, когда он приоткрыл люк в полу?

Только зашебуршились, черт бы их побрал.

А что он мог, что он должен был сделать? Окликнуть: кто там? Сколько было случаев, когда матерые боевики подражали женским и детским голосам, сколько ребят поплатились жизнью за излишнюю доверчивость.

Вместо фальшивого ответа боевик мог сразу выстрелить из погреба, мог подорвать себя вместе с противником, не желая сдаваться в плен. Напарник спецназовца по дежурству слышал из прошлого совсем другой голос. Более членораздельный – ведь прошлое было совсем недавним.

Голос являлся не помимо воли. Глеб сам хотел еще раз прокрутить в голове свой долгий разговор с седоватым благообразным человеком, похожим на университетского профессора…

– Да уж, работенка не из приятных.

– Ответственное дело. И некому больше поручить.

– Люблю за все от "А" до "Я" отвечать. Здесь я как собака в опытах Павлова: сижу под колпаком и жду, когда током шарахнет.

– Твоя часть самая рискованная. Влиться в команду людей, которые давно уже никому и ничему не верят. Если вдруг заподозрят, их ничто не удержит от крайних мер.

– Капризничать, конечно, не пристало. Но не моя это стихия. Мой козырь нападение, не защита.

– Не волнуйся, будет у тебя шанс проявить все свои таланты. Не уведут у тебя из под носа главную цель.