Текст книги "Над законом"

– Дурак ты, московский, – вздохнул участковый. – Вот ты, я вижу, не боишься, а зря. Тут, брат, закона нету. Тебе машины своей жалко? Ты жизнь свою пожалей, чудак. Разве ж можно ее за железяки отдавать?

– Ого, – покачал головой Забродов, – сильно сказано.

– Как есть, так и сказано. Нет, я не спорю, ты в своем праве. Можешь писать заявление, приму. Следствие начнется, с тебя – подписку о невыезде, само собой, потому как единственный свидетель, да и сам под подозрением… Я уж не говорю о том, что жрать тебе нечего.., как думаешь, почему? Да потому, что не успеешь ты проголодаться.

– Ты меня не пугай, – возразил Илларион, – пуганый я.

Участковый некоторое время разглядывал его выцветшими глазами, словно что-то прикидывая.

– Вижу, что пуганый, – сказал он наконец. – Здесь таких пташек, считай, что и нету.

– Давай начистоту, папаша, – предложил Илларион. – Я вижу, что зарплату ты только от государства получаешь, иначе разговор у нас с тобой вышел бы совсем другой.., так?

– Допустим, – сказал участковый.

– Ясно даже и ежу, – твердо сказал Илларион. – А раз так, то тебе, по идее, должно быть стыдно на улицу выходить.

– А ты кто такой, чтобы меня стыдить? Ты вот поживи здесь месяц хотя бы, тогда и стыди.., если захочется.

– Так я же не про то, – сказал Илларион. – Ты со мной по-честному, и я с тобой по-честному.

За предложение твое спасибо. Только мне оно не подходит. Может, тебе это и смешно, но я человек гордый. Не люблю я, когда меня ноги вытирают.

– Ишь ты… Ну, и чего ж ты хочешь?

– Для начала узнать, почему ты так уверен, что официальное расследование.., э.., не состоится?

– Тут граница. Люди здесь большие деньги делают. Кому это надо, чтобы из-за какого-то егеря, да еще из-за твоей машины сюда следователей из области понаехало? А коли откроется, что автоматчики эти из-за кордона приходили, так и из самой Москвы. Газеты, телевидение – дело-то громкое. А если за этот хвостик потянуть, такое на свет божий вылезет… Да чего там, тут ведь каждого второго сажать можно, если не каждого первого.

– Так-таки и всех? – усомнился Илларион.

– По мелочи если брать, то, пожалуй, и всех.

Кто проводником, кто сам промышляет по своему разумению… Браконьерство, конечно, не без того.

– Это понятно, – поддакнул Илларион, – граница все-таки.

Участковый вдруг скрипнул зубами.

– Голыми руками душил бы гадов, – с нескрываемой ненавистью сказал он. – Глаза бы выдавливал…

– Следствию все ясно, – сказал Илларион. – Руки коротки, так?

Участковый взглянул на него с яростью, которая, впрочем, немедленно потухла, сменившись выражением беспросветной тоски.

– Так, – медленно сказал он.

– Я, пожалуй, задержусь тут на некоторое время, – сказал Илларион. – Воздух здесь у вас просто исключительный. Я только теперь понял, что в Москве кислорода вообще нету. Местные органы охраны правопорядка не возражают?

Участковый безнадежно махнул рукой.

– Не на свои же тебя хоронить… Жена-то есть?

– Один, как перст, и гол, как сокол, – отрапортовал Илларион. – Так как?

– На квартиру я тебя пристрою, а большего не жди.

– Информация?..

– Хрен тебе, а не информация. Я и так уж наболтал на пять смертных приговоров. Собрался воздухом дышать, так и дыши, а меня не трогай! И вот еще что…

Он замолчал и зачем-то пошел к машине. Заинтригованный Илларион двинулся следом.

Участковый распахнул дверцу, долго, гремя железом, рылся под водительским сиденьем и наконец, пыхтя и отдуваясь, вынырнул оттуда, держа в руке какой-то завернутый в промасленную тряпку продолговатый предмет. Илларион поднял брови – у предмета были на диво знакомые очертания.

– Это тебе вроде как противогаз, – сказал участковый, уверенными хозяйскими движениями разворачивая ветошь, – если вдруг почувствуешь, что начинаешь от нашего воздуха хворать. Вот, – продолжал он, протягивая Иллариону какой-то очень большой, тускло-черный и удивительно некрасивый револьвер, – для себя берег, да стар уже…

– Мать честная, – сказал Забродов, беря в руки оружие и удивленно его разглядывая, – да это ж «смит-и-вессон»! Да какой старый-то, батюшки! Ну, батя!.. Не жалко? Ведь антикварная же вещица!

– Мы тут в антиквариате разбираемся не так, чтобы очень, – крутя ус, сказал участковый, – но дырки он проделывает такие, что только держись!

Я проверял.

– А он не взорвется? – спросил Илларион, взвешивая револьвер в руке и на пробу прицеливаясь в ствол березы шагах в двадцати.

– Говорю же, проверял, – обиженно сказал участковый. – Тут вот у меня еще патронов к нему с десяток…

– Еще и патроны! – восхитился Забродов. – Так ты ж не участковый, а чистый Дед Мороз!

Он взвел курок, опустил револьвер, потом резко вскинул его и нажал на спуск. От березы полетели щепки.

– Орел, – сказал участковый. – Только сильно на это не рассчитывай.

– Никогда я на это особенно не рассчитывал, – ответил Илларион, выбрасывая стреляную гильзу и заполняя опустевшее гнездо в барабане. – Это так, для поднятия боевого духа.

– Ага, – сказал участковый, – понятно. Так где ты, говоришь, служил-то?

– А ты, батя, не промах, – усмехнулся Илларион. – Только я тебе про это ничего не говорил.

И, ты уж прости меня, не скажу.

– Ага, ага, – покивал участковый, – ясно. Но больше-то не служишь?

– Не переживай, отец, я сам по себе, – успокоил его Илларион, пряча револьвер за пояс и одергивая сверху камуфляжную куртку. – Ты где взял-то эту гаубицу?

– Где взял, там боле нету, – участковый шевельнул усами, что у него, по всей видимости, обозначало улыбку. – Теперь уж ты меня извини.

Забродов хмыкнул. Этот тип начинал ему определенно нравиться.

– Что же ты, так и возишь ее все время в машине? – спросил он.

– Зачем – все время? Сегодня только положил, перед тем как сюда ехать.

– Ох, и хитер же ты, батя! – с искренним восхищением сказал Илларион.

– Доживи до моих лет, и ты таким станешь, – уверил его участковый.

Вполне довольные друг другом, они полезли в машину.

– Погоди, а скотина как же? – спросил Илларион.

– Это не твоя забота. За скотиной я пришлю кого-нибудь, кто болтать не станет.

– Слушай, отец, – сказал Илларион, когда «уазик» вырулил на дорогу, – а запасная машина у тебя случайно где-нибудь не припрятана?

– Чего нет, того нет, – вздохнул старший лейтенант. – Танк есть немецкий, в полной исправности. Не подойдет?

– Шутишь?

– Какие шутки! Тут по лесам всего столько…

Да и в лес ходить незачем – заходи в любой дом и бери, что надо: хочешь – пушку, хочешь – пулемет.., если, конечно, знаешь, где искать. У нас тут места интересные, к ним привыкнуть надобно…

– Вот же черт, – сказал Илларион. – Ну, Мещеряков, доберусь я до тебя…

– Это кто такой? – насторожился участковый.

– Да приятель один. Это он мне сюда приехать посоветовал. Охота, говорит, тут исключительная, и рыбалка тоже…

– А он давно здесь был, приятель-то твой?

– Да лет восемь, а то и все десять тому.., черт его знает, в общем.

– А-а, – протянул участковый, – тогда понятно. Отчего же, охота тут и впрямь знатная. Живы будем, так свожу тебя на лося.

Они надолго замолчали, изо всех сил стараясь удержаться на прыгающих под ними клеенчатых сиденьях. Участковый гнал машину, не разбирая дороги, и та козлом скакала" на ухабах, веером разбрызгивая черную воду из глубоких непросыхающих луж. Илларион во время этой гонки молил бога только об одном: чтобы старый револьвер как-нибудь сам собой не выстрелил у него за поясом. То-то было бы весело…

Солнце между тем поднялось уже довольно высоко, высушив росу на траве и листьях. Вскоре им попалось неторопливо бредущее по дороге стадо коров в сопровождении сопливой личности в огромном, до колен, засаленном парадном солдатском кителе без пуговиц и огромных резиновых сапогах, ведрами болтавшихся на тощих нижних конечностях. На голове у личности красовалась бейсбольная кепка с надписью «US ARMY», а в руке был зажат самодельный веревочный кнут. Личность бодро отсалютовала кнутом, и участковый в ответ просигналил клаксоном.

– Привет, Мишка! – прокричал он, высунувшись в окошко. – Что ты всю дорогу своей кавалерией перекрыл?

– Гы, – ответила личность, радостно улыбаясь щербатым ртом.

– Мишка, – пояснил Иллариону участковый. – Вот скажи мне, что из него нынче может вырасти?

Одно из двух: либо пьяница, либо бандит, потому как ничего другого он, можно сказать, и не видал.

Не останавливаясь, они проскочили деревню, в которой жил щербатый Мишка и где за машиной увязалась целая стая одуревших от безделья дворняг. С бешеным лаем эта разношерстная компания проводила машину до околицы и разом отстала, внезапно потеряв к ней всякий интерес. За деревней опять потянулся лес без конца и края, лишь время от времени перемежаемый раскорчеванными участками, на которых буйно зеленели сорняки.

Через некоторое время машина миновала небольшой тихий поселок, состоявший сплошь из двух– и трехэтажных кирпичных особняков, молчаливо высившихся за монументальными глухими заборами с железными воротами. Крыши некоторых коттеджей были покрыты шифером, но большинство щеголяло красной и зеленой черепицей. В окнах скромно поблескивали небьющимся стеклом стеклопакеты.

– Эт-то что еще за райское видение? – поинтересовался Илларион.

– Таможенники здесь живут, – мрачновато ответил участковый, воздержавшись от дальнейших комментариев.

– Что-то я этого места не помню, – сказал Илларион.

– А ты его и не видел, – разъяснил ситуацию участковый. – Мы другой дорогой едем.

– Так короче, что ли?

– Да нет, – неопределенно хмыкнул старший лейтенант, – длиннее.

Илларион не стал больше спрашивать – все и без того было предельно ясно. Он лишь еще раз подивился изворотливости ума деревенского милиционера и непроизвольно дотронулся до выпиравшей из-под куртки рукояти револьвера.

Вскоре они въехали в большое по здешним меркам, домов этак на сто, село, осчастливленное такими благами цивилизации, как правление колхоза, клуб, начальная школа, медпункт и отделение милиции, служившее штабом бравому участковому.

Здесь Илларион уже был сегодня рано утром. Сюда его подбросил на тракторе угрюмый промасленный абориген, который вез на центральную усадьбу груженный громыхающими молочными бидонами прицеп. Теперь Забродов смотрел на все под несколько иным углом. По сравнению с увиденным только что поселком контраст был просто разительным, хотя-а…

Вон из гнилого, дышащего на ладан сарая выглядывает, отсвечивая ярким лаком, длинное рыло не старой еще «ауди», а вон, прямо на улице возле дома, уставившегося на дорогу подслеповатыми, наполовину заслоненными крапивой окошками, припаркован приземистый «форд»… Тарелка спутниковой антенны на ветхой крыше…

– Смотри, смотри, – сказал участковый, краем глаза наблюдая за Илларионом, – хрен ты где еще такое увидишь. Забродов молча кивнул.

Здесь и вправду было очень интересно.

Глава 5

– Обедать иди, работничек!

Илларион воткнул топор в старую, изрубленную вдоль и поперек колоду и с сожалением разогнул спину. Оказывается, уже настало время обеда, а он еще не успел вспотеть. Зато гора наколотых дров по правую руку вызывала чувство законного удовлетворения. По крайней мере, решил Забродов, хлеб я зря не ем.

Он натянул майку и умылся из вкопанной на углу дома бочки с дождевой водой, с наслаждением ухая и крякая.

Хозяйка, крепкая еще старуха шестидесяти пяти лет, стояла на крылечке, с удовольствием наблюдая за постояльцем и рассеянно думая о том, что, будь она помоложе, нипочем не упустила бы такого мужика. Шрамов вот только на нем многовато, а откуда – не говорит. А так не мужик – огонь. Что-то крутят они с Архипычем, с участковым-то, вертят чего-то… все он никак, мерин старый, не успокоится. Другой бы уж сто раз плюнул и жил бы себе припеваючи, а у этого – шило в одном месте. Не было бы беды.

Стол был накрыт в саду под яблоней. Илларион даже зажмурился от удовольствия – при прочих равных условиях такую жизнь можно было считать райской. На пестрых от кружевной тени, добела выскобленных досках стояла глубокая глиняная миска с огненным борщом, чугунок с отварным картофелем, блюдечко с укропом, тарелка с хрусткими малосольными огурцами, еще одно блюдце – с зеленым луком, уникальной формы горлач с молоком и, конечно же, диво дивное, давно уже Илларионом не виданное – запотевшая чекушка и при ней рюмочка синего стекла с белыми горошинами.

Илларион крякнул и принялся за дело. Хозяйка издалека наблюдала за тем, как он ест, – так же, как и работает, любо-дорого глянуть. Откуда же он такой взялся? Привез его откуда-то Архипыч на своем «козле», попросил приютить на время, а ей-то что?

Все живая душа поблизости, вот старухе и веселее.

Постоялец оказался на все руки – первым делом починил телевизор, уже год, как забастовавший, потом подлатал крышу, поправил покосившееся крыльцо, а теперь вот взялся за дрова, до которых у нее самой никак, не доходили руки. Да и какой из нее теперь дровосек – горе одно…

Спору нет, золотой постоялец, да только откуда он все-таки взялся? И почему привез его именно Архипыч? Ох, затевают они что-то… И соседи интересуются, а что им сказать?

Когда постоялец отобедал, она прибрала со стола.

Чекушка опять осталась нетронутой. Третий день живет, и ни капли не выпил. Больной? Не похож он на больного… И все по сторонам оглядывается, примечает чего-то. Неспроста это, нет, неспроста.

Илларион неторопливо покуривал, отдавая должное каждой затяжке, – сигареты приходилось экономить. Участковый, конечно, мужик мировой, но зарплата у него маленькая, на нем далеко не уедешь.

«Вот тебе и случай бросить это дело», – с усмешкой подумал Илларион. Впрочем, этот вопрос его беспокоил мало – сидеть без курева было не впервой, как и без всего остального.

За два с половиной дня, проведенных в гостях у добрейшей Веры Степановны, или просто Степановны, или, еще проще, бабы Веры, Илларион успел многое подметить и тихо поражался увиденному.

Дневная, видимая простым глазом жизнь деревни, да и не только этой деревни, но, пожалуй, и всех окрестных, теплилась едва-едва, через силу – потому, наверное, что не она была главной. Главной была жизнь ночная, полная приключений и опасностей, – чаще всего воображаемых, но порою весьма и весьма реальных, наподобие той неприятности, что произошла с незабвенным Борисычем.

Лес был вдоль и поперек изрезан неприметными дорогами и тропами, по которым круглые сутки осуществлялось непрерывное и оживленное движение. Двигаясь этими партизанскими тропами на юг, можно было попасть в Белоруссию, но это был маршрут второстепенный – в основном шли оттуда, шли машины, проседающие под грузом контрабандного масла, колбасы и даже, черт возьми, хлеба.

На западе же лежала благословенная валютная Латвия, и вот туда, как понял Илларион, шли грузы посерьезнее, обеспечивая пропитанием не только таможенников, за несколько лет успевших нажить приличные состояния, но и местных жителей. Последние, правда, состояний не наживали, но, по крайней мере, могли за счет ночного приработка сводить концы с концами.

Таможенники, как оказалось, представляли собой местную элиту. Попасть в этот узкий круг страстно мечтал любой молодой человек, у которого не хватило ума или везения своевременно покинуть родные пенаты. Элита же открывала свои двери для посторонних весьма неохотно, пополняясь в основном за счет родственников и ближайших друзей.

Это была великолепная в своей законченности система, весьма прочная и устойчивая, признававшая государственные границы только в качестве источника своего безбедного существования. Взорвать эту систему снаружи можно было, пожалуй, разве что с помощью ядерной бомбардировки. Поэтому Илларион выжидал, надеясь на случай, который поможет ему проникнуть внутрь. Он ничего не имел против интеллектуальной элиты или элиты, состоящей из профессионалов, к которой относился и сам, но элита, навербованная из жулья, вызывала у него сильнейшее раздражение.

– Вот я вас! – пообещал он неизвестно кому, глядя в ту сторону, где за ближним лесом нежился в полуденном зное маленький тихий поселок с черепичными крышами.

Он поднялся с завалинки и с хрустом потянулся всем телом. Очень хотелось пробежаться километров пять, а потом всласть покидать ножи, а то и пострелять из антикварного револьвера Архипыча. Но в деревне жили совсем по-другому, а чересчур бросаться в глаза Иллариону не хотелось. Он даже перестал делать по утрам гимнастику, заменяя ее колкой дров и другими хозяйственными делами, хотя это было, конечно же, не то.

– Ну, чего ты маешься? – спросила неслышно подошедшая баба Вера. – Пошел бы, прогулялся, в отпуске ведь. Или не в отпуске?

– В отпуске, Степановна, в отпуске. А дрова-то как же?

– Вот еще – дрова. Дрова, поди, не убегут, да и зима не завтра начинается. Успеется с дровами.

– И то правда. Золотой вы человек, Степановна.

Мне бы такую жену!

– А у тебя какая?

– A у меня, Степановна, вовсе никакой нету.

– Ох ты! Это как же вышло-то?

– Да просто такой, как вы, не встретил.

– Тьфу на тебя, хулиган, погибель бабья! Иди отселева, а то дождешься – окручу в два счета, заимею на старости лет городскую прописку.

– Московскую, Степановна. Вы подумайте хорошенько.

– Московскую? Да кто ж от своего счастья-то отказывается? Согласная я! Сей момент и поедем.

Все еще посмеиваясь, Илларион вышел из калитки и неторопливо побрел по пустынной улице в сторону школы. Просто потому, что идти в сторону милиции ему не хотелось. В милиции сидел угрюмый Архипыч, всякий раз при встрече провожавший Иллариона выжидающим взглядом.

Старику не терпелось посмотреть, как «залетный Рэмбо» начнет крушить направо и налево негодяев, нагло поправших все законы и втоптавших в навоз его, Архипыча, единственного в здешних краях защитника этих законов. Илларион ничего не имел против, но он не любил, когда его начинали торопить, пусть даже из самых лучших побуждений.

Школа по случаю летнего времени была, конечно, пуста.

Илларион остановился напротив и, засунув руки в карманы брюк, стал прикидывать, сколько здесь может быть учеников. Двадцать, тридцать? Приземистое кирпичное здание могло, пожалуй, без труда вместить и сотню, но Илларион как-то сомневался, что в округе наберется такое количество школьников. На голой вытоптанной площадке перед школой ржавели разновысокие турники и брусья.

На протянутой поперек волейбольной площадки веревке, заменявшей сетку, сохло чье-то белье. Не устояв перед искушением, Илларион одним махом перебросил послушное тело через низенький забор из ржавой металлической сетки и подошел к самому высокому турнику. Воровато оглянувшись по сторонам и убедившись, что за ним никто не наблюдает, Забродов взялся руками за перекладину. Ему даже не пришлось подпрыгивать, турник все-таки был низковат, – и для начала выполнил подъем переворотом. Постепенно он увлекся и перестал обращать внимание на местный пейзаж, с наслаждением давая работу застоявшимся мускулам. Ржавый турник угрожающе скрипел и раскачивался. Ладони Иллариона моментально покрылись ржавым налетом, но все равно это было огромное удовольствие.

Наконец он с сожалением спрыгнул с турника, привел в порядок сбившуюся одежду и отряхнул ладони. Одергивая куртку, он заметил, что на низком бетонном крылечке школы кто-то стоит.

Девушка была тоненькая и какая-то очень нездешняя.

Нездешность эта сквозила не столько в чертах яркого, немного восточного лица с высокими скулами и необычным разрезом миндалевидных глаз, сколько в его выражении – чересчур мягком, каком-то даже испуганном, словно у заблудившегося в лесу ребенка. Впрочем, Илларион давно привык не слишком доверять своим глазам – ему приходилось видеть профессиональных убийц и мародеров с таким же невинным выражением лица. И то, что перед ним была совсем молоденькая девушка, очень мало меняло дело. Ибо давно миновали те безоблачные дни, когда само собой подразумевалось, что «убийца» и «мародер» – существительные мужского рода.

Заметив, что ее обнаружили, девушка повернулась, собираясь уйти. Илларион с удивлением увидел, что дверь школы у нее за спиной открыта настежь. А он-то считал этот храм начального образования наглухо запертым до осени!

– Куда же вы, прекрасное видение? – воззвал он, но девушка, оглянувшись в последний раз, все так же молча скользнула в черный дверной проем, и дверь мягко, без стука закрылась за ней.

– Вот так номер, – сказал Забродов, глядя ей вслед и в растерянности почесывая макушку. – Ну, ничего, это видение мы со временем непременно разъясним…

Его полуромантические, полумеркантильные размышления были внезапно и очень грубо прерваны.

Кто-то сильно и бесцеремонно рванул его за плечо, и незнакомый мужской голос произнес сакраментальное:

– Э, мужик!..

Оборачиваясь, Илларион подумал, что местная школа, похоже. Являет собой некое средоточие аномальных явлений: сначала эта девица, место которой было скорее за столиком в дорогом ночном кабаке, чем в этом богом забытом месте, потом этот голос…

Совершенно такие же интонации Забродов не раз слышал на улицах Москвы, когда судьба и собственная неугомонная натура сталкивали его с «братвой».

Поэтому он не стал оборачиваться до конца, дабы не портить впечатление, и, стоя вполоборота, поинтересовался:

– Какие трудности?

– Это у тебя трудности, мудило, – почти ласково ответил голос. Илларион обернулся до конца и внимательным взглядом окинул обладателя голоса с головы до ног.

Смотреть, в общем-то, было не на что: обыкновенный качок почти двухметрового роста. Черная майка, перстень на пальце, золотая цепь на шее – хрестоматийный бандит, которому, впрочем, тоже совершенно нечего было делать в деревне. Второй – их, оказывается, было двое, – тоже уголовного вида личность, но с фактурой пожиже, мыкался позади этой осадной башни и являл собой, по всей вероятности, мозговой центр этого странного симбиоза, словно сошедшего со страниц дешевого комикса.

– Здравствуйте, – вежливо сказал Илларион.

– Слушай сюда, козел, – заговорил двухметровый. Слова вываливались из его бритого рта полупережеванными, и Забродову приходилось напрягаться, чтобы понять его ленивое мычание. – Ты мне не нравишься. Еще раз увижу тебя возле этой девки – рога поотшибаю. Понял?

Эту незатейливую речь он произносил, уперев твердый, как деревяшка, палец в грудь Иллариона. Илларион пристально посмотрел на палец, потом поднял глаза вверх, где в голубом небе, как диковинный аэростат, плавала губастая физиономия.

– Ну, чего вылупился? – презрительно поинтересовался амбал и чувствительно ткнул его пальцем в грудь.

Илларион аккуратно взялся за этот палец и быстрым движением сломал его с легким хрустом. Непривычный к такому обращению верзила заревел быком, поднес свой изуродованный отросток почти к самым глазам, чтобы оценить полученные повреждения, и нанес обидчику сокрушительный удар левой. Но Забродов успел убрать голову, отступил на шаг в сторону и коротко врезал амбалу по почкам.

Тот вякнул и упал на колени. Пожалев свои пальцы, Илларион ударил его по челюсти ботинком, и верзила, подняв облачко пыли, плашмя рухнул на вытоптанную землю спортплощадки.

Илларион понимал, что из этой ситуации можно было бы выйти и по-другому, не проявляя, во всяком случае, такой чрезмерной и совершенно ненужной жестокости. Но ему давно пора было заявить о себе, а лучшего случая могло и не представиться.

«Мозговой центр» уже успел отскочить в сторону и теперь стоял в отдалении, присев на полусогнутых ногах и держа на отлете зеркально отсвечивающее узкое лезвие. Илларион небрежно перешагнул через слабо шевелящегося амбала и двинулся к нему прогулочным шагом, безмятежно улыбаясь. Он успел сделать два шага, прежде чем мужество его противника окончательно иссякло и тот, круто развернувшись, бросился бежать. Перепрыгивая через ограду, он зацепился ногой и упал, но тут же вскочил и, прихрамывая, припустил вдоль улицы, все еще держа в руке нож.

Илларион не стал его преследовать, поскольку задачу и без того можно было считать выполненной.

Его первый противник уже сидел, нянча поврежденную руку. На челюсти его расцветал зловещего вида кровоподтек, а на лице застыло хмурое выражение человека, проснувшегося после сильной попойки и тщетно пытающегося сообразить, где он находится и что с ним приключилось. Заметив Забродова, он завозился, пытаясь отползти в сторонку, из чего Илларион сделал вывод, что огнестрельного оружия у него при себе нет. Подойдя к поверженному колоссу, Илларион склонился над ним и участливо спросил:

– Ушибся, дружок?

Не дождавшись ответа, он продолжал:

– Передай своему хозяину, что с такими шестерками, как ты, он очень быстро прогорит, а то и вовсе отбросит копыта. Передашь?

– На твоем месте я бы прямо сейчас повесился, – прохрипел амбал, продолжая баюкать сломанный палец.

– Так я же не мешаю. Или нужна помощь?

Илларион резко подался вперед, и его собеседник немедленно отполз, утюжа задом джинсов твердый суглинок спортплощадки.

– Вон там, а? – вкрадчиво предложил Илларион, указывая в сторону турников. Видя, как исказилось в смертельном ужасе губастое лицо, он громко расхохотался и, легко перемахнув через ограду, пошел прочь.

Деревенская улица была пуста, что было совершенно неудивительно. Ведь лето испокон веков считалось у крестьян самой горячей порой. Тем не менее, добравшись до дома бабы Веры, Илларион обнаружил, что заявил о себе громче, чем следовало.

Старуха поджидала его у калитки.

– Погулял? – с непонятной интонацией спросила она.

– Воздух у вас чудесный, Степановна, – примирительно улыбаясь, сказал Илларион.

– Воздух-то? Воздух как воздух, а вот люди всякие попадаются. Ты бы все-таки поаккуратнее… А то теперь…

Баба Вера безнадежно махнула рукой и, шаркая подошвами, направилась к крыльцу.

– Степановна, – окликнул ее Илларион, – а кто это у вас в школе живет?

– В школе-то?

Старуха обернулась, пожевала в раздумье губами, разглядывая Иллариона чуть ли не с жалостью.

– Ты бы от школы подальше держался, – посоветовала она. – В городе, что ли, девок мало?

– Да что это вы, Степановна, – развел руками Илларион. – Мне просто любопытно.

– Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, – отрезала старуха и направилась к дому.

– Степановна, – снова позвал Илларион, – а, Степановна. Что же мне теперь, к Архипычу идти?

– В дом иди, – со вздохом сказала баба Вера, – в дом. Аника-воин…

Илларион последовал за ней в прохладный полумрак дома. В большой комнате баба Вера долго без нужды переставляла безделушки на комоде и накрытом вязаной кружевной салфеткой телевизоре, смахивала несуществующую пыль и наконец сказала, не глядя на постояльца:

– Ты человек новый, заезжий… Не след тебе в здешние дела путаться. Лучше поезжай-ка ты домой, целее будешь.

Илларион крякнул и прочно утвердился на скамье под окном, уперев локти в колени и положив подбородок в сложенные лодочкой ладони. Из этой позиции он просительно посмотрел на суровую старуху, по-прежнему топтавшуюся возле комода.

– Ну, Степа-а-ановна, – проныл он, – ну не надо меня пугать, все равно ведь не боюсь.

– Вижу, что не боишься, – невесело усмехнулась старуха, – потому и пугаю. Ладный ты мужик.

Жалко будет, если голову отшибут ни за что ни про что.

– Да я уж постараюсь, чтобы не отшибли, – пообещал Илларион. – Так кто в школе живет? Ну, Степановна…

Старуха тяжело вздохнула.

– Да кто ж в школе может жить, – пожала она плечами. Учителка там живет. Год, как по распределению приехала.

– А почему в школе? – удивился Илларион. – Почему не на квартире? Ведь молодая, ей же, наверное, помощь нужна?

– Помощь, – проворчала старуха, принимаясь безо всякой необходимости протирать висевшее над комодом почерневшее от времени зеркало, – помощь… Не ведаю я, что ей нужно, только не помощь. Не хотят ее у нас в деревне на квартиру брать.

– Что так? – спросил Илларион, хотя уже начал догадываться, в чем дело. Ответ читался по ставшей вдруг слишком прямой спине старухи так же легко, как если бы был написан там крупными буквами.

Впрочем, начав говорить, баба Вера, похоже, не собиралась останавливаться на полпути.

– Б.., она, – спокойно сказала старуха. Илларион легонько вздрогнул – при всей простоте местных нравов ему пока что как-то не доводилось слышать из уст бабы Веры подобных слов. Кроме того, эта характеристика как-то не вязалась с запомнившимся Иллариону обликом. Он привык к тому, что дамы легкого поведения выглядят несколько по-иному. – Подстилка, более культурно, – пояснила свою мысль баба Вера. – Кому такая жиличка нужна?

– Это что же – она со всеми, что ли? – поразился Илларион. – За деньги?..

– Со всеми, как же, – недобро хмыкнула баба Вера. – Были тут кобели, пробовали…

– И что? – с интересом спросил Илларион, хотя и без бабы Веры знал – что.

– Больше не пробуют, – ответила та. – Ездит к ней один.., оттуда, – она неопределенно махнула рукой с зажатой в ней тряпкой куда-то в сторону окна.

– Откуда?

– Да с Выселок, откуда же еще. Спонсор.

Илларион, не удержавшись, фыркнул – баба Вера во второй раз за десять минут употребляла словечко, в ее устах казавшееся совершенно невозможным.

– А Выселки – это где у таможенников коттеджи? – спросил он.

– Там, там.

– Так, может, у них это серьезно?" – спросил он, невольно подстраиваясь под манеру речи собеседницы – неторопливую, плавную, оставляющую время на то, чтобы все обдумать, припомнить и не упустить ни одной пикантной подробности. – Может, он жениться хочет?

– Жениться, – презрительно протянула баба Вера. – Так женатый он, соколик. Детишек двое.

– А жена как же? – продолжал допытываться Илларион.

Баба Вера снова подтвердила его догадку.

– А жена молчит, – сказала она. – При таких деньгах и потерпеть можно. Да она, сказывают, не сильно и печалится – у ней своих забав хватает.

– Это что же за спонсор такой? – поинтересовался Илларион, не очень-то рассчитывая на ответ, но баба Вера ответила.

– А начальник таможни местной, – сказала она.

– Деревенской, что, ли?

– Ты дурачка из себя не строй, – сурово сказала старуха. – Районной таможни он начальник. И если ты дальше будешь вокруг школы кренделя выписывать, он тебе ноги в два счета повыдергает.

Илларион хотел спросить еще что-то, но тут с улицы послышался шум подъехавшей машины, а потом – еще одной. Оба двигателя заглохли точно под окнами у бабы Веры, застучали дверцы.

– К вам, что ли, родственники, Степановна? – спросил Илларион.

Старуха выглянула в окно и вздохнула.

– Это к тебе родственники, – сказала она.

Илларион неторопливо встал со скамьи и пошел в сени, где уже громыхали пустыми ведрами «гости».

* * *

– Таким образом, – вещал директор завода, откинувшись на спинку вращающегося кресла, – мы, как и вся страна, испытываем сейчас определенные трудности… Большие трудности, не стану скрывать этого от вас, но преодолимые.