Текст книги "Тайна Леонардо"

Глава 11

Получив по рации «добро» от Клавы, Глеб открыл дверь служебного входа, чтобы впустить остальных. Стоявший впереди всех Бек инстинктивно шарахнулся назад, замахнувшись своим десятикилограммовым кейсом.

– Тише, болван, это же я! – зашипел на него Глеб.

– Твою мать, – выдохнул бывший не в ладах с милицией Бек и, насупившись, протиснулся мимо Глеба в дверь.

– Что это за маскарад, Черный? – спросил Кот очень недовольным тоном. Похоже было, что он тоже здорово струхнул, увидев в дверях охранника в полной амуниции.

– Береженого Бог бережет, – сообщил ему Глеб. – Откуда я знаю, насколько надежно сработал Клава? Мало ли что и где показывают эти чертовы камеры…

– Попрошу без инсинуаций, – послышался в наушнике голос Клавы. Похоже, программист получил немалое удовольствие, наблюдая за всеми передвижениями Глеба, – экран его ноутбука, единственный из всех подключенных к камерам мониторов, показывал истинную картинку происходящего. – Камеры показывают то, что надо – мир, тишину и спокойствие. Однако я советовал бы вам пошевеливать задницами. Система достаточно сложная, и я не уверен, что в ней нет скрытых сюрпризов.

– Ну вот, – проворчал Бек, – теперь он не уверен. Один не уверен, другой вообще ментом вырядился… Соскучился по родной форме? – спросил он у Глеба.

Судя по широкой улыбке, которой Бек сопроводил последний вопрос, это была шутка.

Не теряя времени, они двинулись по заранее намеченному маршруту. Их шаги гулко отдавались в пустых залах, роскошные лепные потолки которых терялись во мраке где-то далеко вверху. Глеб шел последним, все еще будучи не в силах поверить, что они действительно проникли ночью в Эрмитаж, обезвредили охрану и, кажется, вот-вот доведут до конца эту безумную затею.

…После того как Клава по радио заверил их, что сигнализация служебного входа отключена, Бек мастерски вскрыл дверь и запустил в здание Глеба. Так было условлено с самого начала: Черный должен был войти в музей один – на тот случай, если Клава где-то ошибся или полученная у покойного Градова схема все-таки была липовой, – и усыпить охрану. Это было опасно, но разумно: в случае неудачи попасться в лапы ментам рисковал один Глеб, который, помимо всего прочего, единственный из всей компании имел реальные шансы отбиться и уйти. Что же до опасности и риска, так вся эта затея изначально не годилась для любителей посидеть на диване перед телевизором…

Двери зала, где разместилась выставка испанского золота, были закрыты, заперты и даже опечатаны. Хмыкнув, Бек одним полным пренебрежения жестом сорвал печать и, присев на колено, открыл свой чудо-кейс. Посвистывая сквозь зубы, он принялся перебирать глухо позвякивающие инструменты. Наблюдать, как он работает, было одно удовольствие; впрочем, так бывает всегда, когда человек занят делом, которым владеет в совершенстве.

Замок сдался быстро. Бек сделал резкое движение плечом, в двери что-то хрустнуло, звякнуло, и она открылась. «Порядок, сигнализация на этом участке отключена», – послышался в наушниках голос Клавы. Он звучал с укоризной: прежде чем распахивать дверь, Беку следовало самому поинтересоваться насчет сигнализации.

Кот сквозь зубы напомнил ему об этом.

– Было бы у кого спрашивать, – пренебрежительно отмахнулся неисправимый Бек. – И вообще, что он, глистопер очкастый, даром там сидит? Сигнализация – это его работа, насколько я помню.

Бек опять был кругом не прав, но Глебу казалось, что время для дебатов выбрано не самое удачное. Он все время ждал какого-то подвоха, вся эта история чем дальше, тем больше ему не нравилась. Все происходило как-то не так, шло наперекосяк, как будто они не Эрмитаж грабили, а проводили первую, черновую репетицию. И притом репетировали не само ограбление, а любительскую пьесу про ограбление, вроде тех же «Стариков-разбойников», только бездарную, глупую и совсем не смешную. Странное исчезновение Короткого прямо в день операции, угрюмая нервозность всегда уравновешенного и жизнерадостного Кота, небрежная самоуверенность Бека, легкомысленные реплики, подаваемые Клавой, который будто не ограблением руководил, а вел утреннюю юмористическую программу в прямом эфире, – все это создавало уже знакомое Глебу ощущение сна, после которого есть риск не проснуться.

– Мы будем работать или собрание проводить? – резко спросил он, и Кот закрыл рот, уже открытый для произнесения уничтожительной реплики.

Они вошли в зал. Кот посветил карманным фонарем на ближайшую витрину. Затейливые, массивные золотые украшения лежали на красном бархате, поблескивая в электрическом свете; глядя на них, Глеб подумал, что, не знай он заранее, что это подделки, копии, он ни за что не заподозрил бы подмены. И посетители музея не заподозрили бы, доведись им увидеть все это фальшивое великолепие. Даже специалист не смог бы отличить эти копии от подлинного наследия древних инков без детального осмотра и, может быть, даже микроскопического исследования.

– Что с сигнализацией? – негромко спросил Кот в укрепленный у щеки микрофон.

– Да работайте, работайте, – лениво отозвался в наушниках голос Клавы. – Этот бык… то есть этот Бек прав: сигнализация – моя забота. Все в порядке, приступайте. И помните о времени!

– Вот козел, – отреагировал на «быка» обидчивый Бек. – Погоди, сучонок, мы с тобой еще встретимся.

– В следующей жизни, – пообещал Клава.

– Кончай базар, – прервал эту перебранку в эфире Кот. – Бек, работаем.

Бек пожал могучими покатыми плечами, вынул из чемоданчика аккуратную никелированную фомку и, взвесив ее на ладони, вразвалочку двинулся к ближайшей витрине.

– Ты озверел, что ли?! – разозлился Кот. – Фомкой и я могу. На кой черт мне в таком случае профессиональный медвежатник?

– А чего тут вскрывать? – искренне удивился Бек. – Это ж не банка…

– Чего?

– Не сейф, говорю, – угрюмо перевел Бек и, отложив фомку, взялся за отмычки.

Отпереть одну за другой все витрины оказалось для него минутным делом, что никого не удивило: все-таки замки в витринах были попроще, чем в двери. Кот извлек из кармана куртки вместительный пакет из плотного черного полиэтилена и принялся сноровисто, быстро, но при этом очень аккуратно опустошать витрины.

– Спрячь сигарету, – послышалось в наушниках.

Все трое переглянулись. Обнаружилось, что Бек, справившись со своей работой, достал сигареты, сунул одну из них в зубы и уже держит наготове зажигалку с явным и недвусмысленным намерением перекурить, пока суд да дело.

– Ты мне еще покомандуй, сопля очкастая, – сказал он невидимому Клаве и высек огонь.

– Дурак, я просто пожарной сигнализацией не успел заняться, – откликнулся Клава. – Времени не было, да и откуда мне знать, что ты тут станешь изображать охотника на привале! Спрячь, говорю, сигарету! По-твоему, пожарники лучше ментов?

– Бек, – подозрительно ровным и ласковым голосом сказал Кот.

– А? – отозвался Бек, лениво пряча сигарету.

– Долю урежу!

– Я тебя за такие слова самого урежу, – угрюмо огрызнулся медвежатник, но развивать тему не стал, понимая, что не прав.

«Как у себя дома, – подумал Глеб, стоя в дверях с пистолетом в опущенной руке и делая вид, что наблюдает за пустым коридором. – И даже не как дома, а как в лагерном бараке за десять минут до отбоя – треплются, спорят, качают права… Точно так же, огрызаясь и продолжая по ходу действия выяснять, кто из них круче, они бы, наверное, грабили и Грановитую палату, и Монетный двор, и пусковую шахту межконтинентальной баллистической ракеты с ядерной боеголовкой…»

«А чем я хуже?» – подумал он и, не поворачивая головы, поскольку связь они все равно держали по радио, вполголоса сказал:

– Послушай, Кот, есть идея. Давай в следующий раз украдем баллистическую ракету.

– А на хрен она кому нужна? – спросил Бек, к которому никто, собственно, не обращался. – Чеченцам продать? Так они же нас этой же ракетой…

– Ты подумай, сколько там, внутри, цветных металлов, – сказал Глеб. – Золота, серебра… Вся ракета не нужна, хватит и боеголовки. На всю жизнь себя обеспечим…

– Точно, – подхватил Клава, – и на электричестве пожизненная экономия!

– Как это? – удивился Бек.

– Свет включать не надо, – с готовностью объяснил Клава. – Сам будешь светиться ярче любой лампочки!

– Бек, не стой, – раздраженно сказал Кот и бросил медвежатнику еще один пакет. – Давай греби, что под руку попадется, тут фуфла нет, не прогадаешь.

Бек закрыл свой кейс, отошел в дальний угол и принялся опустошать стоявшую там витрину, как попало бросая тяжелые литые украшения в пакет.

– А еще, – жизнерадостно сообщил неугомонный Клава, – бывают такие люди, у которых все к рукам липнет. Деньги попадутся – прикарманят деньги, жратва повстречается – стырят жратву… Такие даже по овощной базе не могут спокойно пройти, чтобы хоть пару картофелин в карман не сунуть. А уж если золото увидят, тут у них вообще башню сносит…

Бек, забыв, по всей видимости, об укрепленном у щеки микрофоне, громко, на весь эфир, скрипнул зубами, вынул что-то из правого кармана и со злостью швырнул в мешок.

– Высоко сижу, далеко гляжу, – сказал ему Клава. – Не садись на пенек, не ешь…

Он вдруг оборвал свою насмешливую тираду и уже совершенно другим, испуганным голосом воскликнул:

– Эй! Что за…

Затем в наушниках послышался какой-то беспорядочный грохот, душераздирающий треск, и наступила тишина, нарушаемая только слабым шумом статических разрядов.

Глеб испытал ощущение, сравнимое с тем, какое бывает от удара электрическим током. Судя по разом побледневшему, вытянувшемуся и окаменевшему лицу Кота и выражению тупого изумления, появившемуся на мясистой физиономии Бека, его коллеги в данный момент чувствовали то же самое. То, что они только что услышали, было просто невозможно истолковать двояко: в съемную квартиру, где сидел, дирижируя ограблением, вооруженный всей мощью современных компьютерных технологий Клава, кто-то вломился безо всяких электронных хитростей, и теперь программист либо был мертв, либо просто лежал мордой в пол со скованными за спиной руками.

Продумывать последствия было некогда, следовало уносить ноги.

– Шухер? – с вопросительной интонацией произнес Бек.

Вместо ответа Глеб сорвал с шеи металлическую дужку, на которой крепилась горошина микрофона, выдернул из кармана рацию и, не глядя, швырнул все это добро в темный угол. Кот, не говоря ни слова, последовал его примеру: теперь, когда занимаемый Клавой командный пост был захвачен неизвестным противником, их переговоры по радио могли прослушиваться. Да что там могли, наверняка прослушивались!

Туго соображающий Бек выбросил свою рацию уже на бегу. Поскольку здоровья ему было не занимать, а адреналина в крови гуляло предостаточно, бросок удался на славу: весьма увесистая для своих небольших размеров рация со звоном пробила витринное стекло и приземлилась среди не успевших перекочевать в мешок с добычей золотых украшений как свидетельство того, что древние народы Центральной и Южной Америки умели изготавливать не только бесполезные побрякушки, но и современные средства связи.

Грабители огромными прыжками неслись через анфилады погруженных в таинственный полумрак залов, казавшиеся сейчас куда более длинными, чем это было на самом деле. Глеб на бегу пытался разобраться, что происходит, но в голову не приходило ничего. Ясно было, что его дурные предчувствия начинают сбываться, но он никак не мог понять, что к чему. Неужели Клава оказался прав, и электронная система действительно содержала какие-то сюрпризы, которые ему не удалось обнаружить? Но в таком случае охрана первым делом пожаловала бы сюда, а не в квартиру, где окопался со своим ноутбуком программист…

На повороте Бек поскользнулся и шумно рухнул на бок. Полиэтиленовый мешок, который он, разумеется, не бросил, лопнул, и поддельные сокровища испанской короны, бренча, брызнули из него в разные стороны, как семечки из раздавленного помидора. Бек поднялся на четвереньки и, изрыгая страшные ругательства, принялся их собирать. Пробежавший было мимо него Кот затормозил, проехав с метр по скользкому паркету, как по льду, вернулся и, ухватив за шиворот, рывком придал Беку вертикальное положение.

– Ходу, идиот! – прорычал он.

Бек послушался, но на бегу пару раз оглянулся, как будто прикидывая, не вернуться ли ему все-таки за разлетевшимся по полу золотом. Глеб хотел на него прикрикнуть, но тут по всему музею внезапно, как вспышка молнии, и так же ослепительно воссиял полный свет, нестерпимо ярко озарив бесконечно длинную анфиладу блистающих строгой роскошью залов. Он ударил по незащищенным глазам, как железная палка, и вместо строгого окрика Глеб, не сдержавшись, издал короткий болезненный стон.

Навстречу им из-за угла послышался глухой топот множества ног, сопровождавшийся ритмичным бряцанием оружия.

Бек отпрянул назад, прижавшись лопатками к стене, и в руке у него блеснуло широкое лезвие охотничьего ножа. Глаза у него были совершенно безумные, состоявшие, казалось, из одних белков, желтые прокуренные зубы оскалены, на лбу алмазной крошкой блестела мелкая испарина.

Глеб ухватил его за запястье и резко повернул, заставив выпустить нож, который с коротким лязгом ударился о каменные плиты пола. Свободной рукой Глеб отвесил Беку увесистую оплеуху; голова медвежатника тяжело мотнулась, ударившись затылком о стену, он рванулся, и его глаза снова приобрели осмысленное выражение.

– С ума сошел?! – прошипел Глеб в бледное, лоснящееся от холодного пота лицо. – Назад, быстро! К главному входу!

Бек оторвался наконец от стены, и пробегавший мимо Кот сильно толкнул его между лопаток, направляя туда, откуда они только что появились. Глеб бросился за ними, уже понимая, что это бесполезно, что уйти все равно не удастся, но он не видел иного выхода. Железный, усиленный мегафоном голос пролаял им в спины предложение сдаться; этот голос любезно сообщил, что музей окружен, и предупредил, что при попытке сопротивления будет открыт огонь на поражение. А еще этот голос уведомил Глеба и его товарищей по несчастью о том, что в Эрмитаже работает ОМОН, что уже вообще не лезло ни в какие ворота. «Это кто же их сюда пустил?!» – на бегу изумился Глеб.

Потом он представил, что может натворить ОМОН в музее и какое станет лицо у Федора Филипповича, когда он узнает, чем закончилась разработанная им операция, и ему стало совсем тошно. «Недаром вся эта бодяга мне с самого начала не понравилась», – подумал он, вслед за Беком и Котом пробегая мимо билетных касс.

Впереди показались высокие двери главного входа. Здесь Глеб немного притормозил, задумавшись, не лучше ли будет вернуться и попробовать спрятаться где-нибудь внутри. Ясно было, что на улице ему делать нечего: мегафонный голос наверняка не лгал, утверждая, что музей оцеплен. Еще, чего доброго, и впрямь пальнут – им это ничего не стоит, ОМОН есть ОМОН, а теперь, когда за плечами почти у каждого из них имеется накопленный в Чечне богатый опыт кровопролития, шлепнуть человека им вообще раз плюнуть…

Впрочем, попытка схорониться в одном из залов была немногим лучше. Музей обязательно осмотрят от подвала до конька крыши, следящие камеры снова включат, если уже не включили, и огромное здание превратится в роскошную мышеловку, выскользнуть из которой уже не удастся. Шлепнуть, конечно, не шлепнут, но ребра пересчитают, а потом Федору Филипповичу придется долго думать, как организовать ему побег из тюрьмы, потому что официальным путем его оттуда не выудишь – операция-то секретная!

Глеб остановился, глядя, как Бек торопливо возится с замком, и нащупал в кармане снятых с охранника форменных брюк небольшой стеклянный пузырек. «Как чувствовал», – подумал он, нерешительно вынимая его из кармана.

Пузырек он прихватил в мастерской реставраторов, куда заглянул перед тем, как впустить в музей Кота и Бека. Тогда он еще понятия не имел, зачем это делает, – так же, впрочем, как не понимал и того, зачем обменялся одеждой с охранником. «Просто так, на всякий случай», – говорим мы, когда внутренний голос настойчиво подает нам не вполне понятные советы, не поддающиеся простому логическому осмыслению. На самом деле этот едва слышный шепот подсознания означает, что где-то там, в темных глубинах мозга, куда нет доступа солнечному свету, уже выработан запасной план спасения на самый крайний, непредвиденный, даже немыслимый случай – такой, например, как срыв тщательно разработанной операции ФСБ свирепым питерским ОМОНом, который, ей-богу, будто с неба сюда свалился…

Приняв окончательное решение, Глеб быстро сел на мраморный пол, привалился плечом к колонне и вылил себе на макушку содержимое украденного у реставраторов пузырька с красной тушью. После этого он картинно, как неживой, завалился на бок, очень надеясь, что со стороны все это выглядит естественно – ну, хотя бы на первый, невнимательный взгляд. Пусть только его вынесут отсюда на улицу, а уж там можно будет подумать, как быть дальше…

«Конечно, – думал он, полулежа на холодном скользком полу и сквозь полуприкрытые веки наблюдая, как профессиональный медвежатник Бек старательно прокладывает себе дорогу к крупным неприятностям, – конечно, весь этот маскарад рассчитан на дурака. Или просто на человека, который очень спешит и потому не имеет времени присматриваться, вникать в детали и оценивать степень несуществующих повреждений. Не дай бог, кто-то вздумает прямо тут, на месте, сделать перевязку… Ведь стрелять придется, – подумал он с огромным неудовольствием, припомнив свой недавний разговор на эту тему с генералом Потапчуком. – А когда стреляешь ты, по тебе, естественно, тоже стреляют, и, учитывая количество стволов, из которых откроют ответный огонь, шансы будут явно не на твоей стороне…»

Кот обернулся, увидел Глеба, лежащего на полу с залитым чем-то красным лицом, и сделал неуверенное движение в его сторону, но тут замок уступил усилиям Бека, и, оттолкнув Кота, медвежатник устремился навстречу свободе. Кот еще раз оглянулся; Глеб увидел, как он нерешительно кусает нижнюю губу. Он явно не понимал, что произошло с наемным стрелком по кличке Черный, откуда столько крови, жив он или мертв и как много сумеет рассказать ментам, если рана не смертельна. Будь в его распоряжении хоть немного времени, он непременно вернулся бы и постарался развеять свои сомнения, однако времени у него, к счастью, не было, боевого опыта – тоже, и он, наплевав на все, вслед за Беком кинулся спасать свою шкуру.

Глеб предполагал, что затея эта безнадежна, и верно: стоило Коту скрыться за массивной дверью, из которой по полу потянуло ледяным ночным воздухом, как снаружи закричали, заматерились в несколько глоток сразу, снова железным голосом залаял мегафон, а потом треснул одинокий выстрел, и в наступившей тишине дико заревел Бек, которому, судя по всему, умело и без лишних церемоний крутили руки.

* * *

Пока Федор Филиппович рассказывал, как с ним чуть было не случился сердечный приступ, когда ему сообщили, что группу Кота в полном составе повязал питерский ОМОН, Сиверов сходил на кухню и вскоре вернулся, неся перед собой поднос с тремя чашками кофе. По комнате поплыл чудесный аромат.

– Простите, Ирина Константиновна, – сказал Глеб, осторожно опуская поднос на стол, – я тут у вас немного похозяйничал. Кофе, к сожалению, порядком выдохся, но… в общем, сойдет.

– Бога ради, – рассеянно сказала Ирина Андронова. – Будьте как дома…

Глеб подошел к окну и, немного отодвинув тяжелую портьеру, открыл форточку. В комнату вместе с потоком сырого холодного воздуха ворвался уличный шум, табачный дым под потолком зашевелился, как живое существо, и начал медленно вытягиваться наружу. Сиверов взял себе чашку, вернулся к окну и закурил, пуская дым в форточку. Ирина заметила, что он стоит так, чтобы его не было видно с улицы, – скорее всего по привычке.

Она смотрела на Глеба во все глаза, все еще будучи не в силах поверить, что он действительно являлся участником рассказанной только что невероятной истории. Конечно, он был секретным агентом, специалистом по выполнению щекотливых поручений – «охотником за головами», как он сам себя называл. Однако чувство, которое испытывала Ирина, глядя на него в эту минуту, было очень странным. Знать, что на свете существуют, к примеру, медведи гризли или королевские пингвины, – это одно, а оказаться с ними рядом – это совсем другое дело. Сиверов был существом из какого-то другого мира, его дела и поступки, его образ жизни находились далеко за рамками привычных представлений о том, как живут и чем занимаются так называемые нормальные люди. Все это Ирина знала и раньше, но, как и в первый раз, испытала что-то вроде шока. Он рассказывал о невероятных, немыслимых вещах таким тоном, каким другие говорят о самом обыденном – купленных накануне сапогах или, к примеру, недавней поездке на дачу, – и притом не для того, чтобы произвести впечатление или, боже сохрани, похвастаться (хвастаться им с Потапчуком в данном случае было, прямо скажем, нечем), а просто чтобы ввести Ирину в курс дела…

Видимо, от растерянности Андронова спросила совсем не то, что собиралась.

– Так вы хотите сказать, что на той выставке вместо сокровищ испанской короны экспонировались их копии? – спросила она.

Генерал Потапчук едва заметно поморщился, а Глеб улыбнулся и пожал плечами.

– Вас это действительно интересует? – сказал он. – Если да, мы можем навести справки. Лично я этого не знаю, у меня в то время была масса других дел.

– Простите, – сказала Ирина. – В самом деле, какая разница? Я только не вполне поняла, при чем здесь «Мадонна Литта»? Ведь вы даже близко не подходили к залам итальянской живописи! И потом, если всех арестовали, кто же вынес картину из музея? Ведь бежать удалось только вам одному! Или это вы ее украли – вы, лично? Тогда лучше вам ее вернуть.

Прозвучавший в ее последних словах сарказм заставил Глеба улыбнуться.

– Бежать действительно удалось только мне, – сказал он, возвращаясь к столу и гася в сияющей бронзовой пепельнице окурок. – Но был там еще кое-кто, кому бегать не пришлось.

Ирина нахмурилась, стараясь понять, что означали эти слова. Потом ее лицо прояснилось, как у человека, долго искавшего по всему дому очки и наконец обнаружившего их у себя на носу, и сейчас же на нем отобразилось огромное удивление.

– Неужели…

– Совершенно верно, – с глубоким вздохом подтвердил Федор Филиппович. – Короткий, чтоб ему пусто было… Простите, Ирина Константиновна. Недаром участие лилипута в подготовке ограбления сразу показалось нам странным. По всему выходит, что вся эта охота за испанским золотом была затеяна просто для отвода глаз. Помните, о чем мы говорили? Проникновение в хорошо охраняемый музей, получение доступа к системам наблюдения и сигнализации, необходимость в связи с этим слаженных действий целой группы специалистов… Обо всем этом вам только что подробно… гм… я бы даже сказал, чересчур подробно рассказал Глеб. И все это, как мы убеждаемся вот на этом примере, – он с отвращением постучал пальцем по лежавшей на столе репродукции «Мадонны Литта», – было затеяно исключительно для отвода глаз, чтобы дать Короткому возможность незаметно проникнуть в Эрмитаж и выкрасть картину.

– Но как он туда попал? – изумилась Ирина. – Ведь, насколько я поняла, он уехал на встречу с заказчиком и в ограблении не участвовал!

– Так сказал Кот – Васильев, – возразил Глеб. – А он был не из тех, кому можно слепо верить на слово.

– Был?

– Разве я не сказал? Его убили. Застрелили, как только он выбежал на улицу… Остальные ничего не знают, кроме, так сказать, официальной версии: в Эрмитаж они пришли за золотом инков, заказчика знал Кот, а Короткий скорее всего лег на дно, когда группа засыпалась. На самом деле лилипут был в тот вечер в Эрмитаже вместе с нами, просто мы – все, за исключением Кота, – об этом не знали.

– Но как?!

– Помните, я говорил, что у Кота с собой была сумка? Ну вот… Сами посудите, что в ней могло лежать? Инструменты для взлома были у Бека, электронная аппаратура – у Клавы, оружие – у меня… А Кот был из тех, чей главный и единственный инструмент находится внутри черепной коробки. Золото они складывали в полиэтиленовые пакеты, а куда подевалась сумка, я ума не приложу. Во всяком случае, в зале, где расположилась испанская выставка, я ее уже не видел. Думаю, Кот незаметно поставил ее по дороге в какой-нибудь угол, а остальное было уже делом техники. Такой человек, как Короткий, мог остаться незамеченным даже для сидевшего за монитором Клавы. Думаю, он подменил картину, пока мы возились с этим золотом, а может, и пока за нами гонялись по первому этажу. Во всяком случае, времени у него было сколько угодно. Не знаю, как он покинул Эрмитаж, но думаю, что это произошло утром, когда музей открыли для посетителей.

– Но откуда там взялся ОМОН? – спросила Ирина. – Это ведь не вы его вызвали, правда? – обернулась она к генералу.

– Это тоже темная история, – ответил тот. – Получается, что ОМОН никто не вызывал и уж тем более никто не отдавал приказ стрелять на поражение. Установить, кто именно из бойцов произвел тот выстрел, так и не удалось. Возможно, внутреннее расследование и закончилось результативно, но нас с этими результатами милицейское руководство ознакомить не захотело. Это что-то вроде круговой поруки, у меня иногда создается впечатление, что эти ребята воюют со всем светом, для них свои – это товарищи по оружию, а все остальные – враги, с которыми незачем церемониться.

– Но ведь захватом кто-то руководил, правда?

– Руководил, – согласился Федор Филиппович. – Полагаю, именно этот человек и отдал снайперу приказ выстрелить в Васильева. Фамилия его была Верещагин. Майор Верещагин, да…

– Его допросили?

Федор Филиппович с улыбкой покачал головой и отхлебнул кофе.

– У вас железная хватка, Ирина Константиновна, – похвалил он. – Слушайте, бросайте вы свое искусствоведение и переходите ко мне в отдел! Ну-ну, я пошутил, не надо хмуриться… Отвечаю на ваш вопрос. Майора Верещагина нам допросить не удалось, поскольку в ту же ночь, возвращаясь домой с… гм… в общем, с работы, он остановил машину в неосвещенном переулке и пустил себе пулю в висок из незарегистрированного пистолета системы «браунинг».

Ирина ахнула.

– Как?! Зачем?

Федор Филиппович пожал плечами.

– Лично я, – сказал он, – вижу только одну причину: ему очень не хотелось встречаться с нами и объяснять, каким образом он со своими бойцами очутился возле Эрмитажа и на каком основании отдал одному из них приказ стрелять в безоружного человека… в единственного, кто мог вывести нас на след заказчика.

– Не понимаю, – хмурясь, сказала Ирина. – Разве из-за этого стреляются?

– Вот и я в этом усомнился, – признался Потапчук. – Верещагин был у начальства на хорошем счету, и вообще… А машину, за рулем которой застрелился, приобрел буквально за пару дней до ограбления и даже не успел за нее до конца расплатиться.

– Интересно, на какие деньги он купил новую машину, – заметила Ирина.

– Я же говорю, вы прирожденный сыщик, каждый ваш вопрос бьет прямо в цель… Выяснить, откуда у него деньги на покупку нового автомобиля, также не удалось. Еще мне было непонятно, как это двухметровый омоновец, воплощение, так сказать, мужской свирепой силы, сообразил стреляться из мелкокалиберного браунинга. Это ведь, строго говоря, не оружие. Стреляя себе в голову из такого ствола, невозможно быть уверенным в результате, пуля может просто не пробить череп или изменить направление… Да-да, уж вы мне поверьте! В мировой практике известны случаи, когда пуля, выпущенная в висок из вполне серьезного, солидного пистолета, описывала дугу вдоль внутренней поверхности черепа и выходила через другой висок, не причинив горе-самоубийце сколько-нибудь существенного вреда…

Ирине удалось справиться с внезапным приступом тошноты, не дрогнув ни одним мускулом лица. Во всяком случае, она очень на это надеялась, потому что усевшийся напротив Сиверов внимательно наблюдал за ее реакцией, подняв на лоб свои темные очки.

– Словом, – продолжал Потапчук, – непроясненных моментов в этом самоубийстве было столько, что даже у непосредственного руководства Верещагина возникла масса вопросов. Они затеяли расследование, к которому мы с Глебом сумели негласно подключиться. Оно, увы, не дало никаких результатов, если не считать результатов вскрытия, которые показались нам очень любопытными. Оказывается, перед тем как пустить себе пулю в висок, Верещагин получил дозу дорогостоящего синтетического наркотика, близкую к смертельной. Этот наркотик считается практически безопасным и применяется, как правило, в платных хирургических клиниках – например, в челюстно-лицевой и пластической хирургии. Но доза… Я говорю «близкую к смертельной», потому что он ведь был очень сильным человеком, другого такая доза убила бы на месте… Во всяком случае, даже оставаясь живым, он наверняка не был способен двигаться и совершать какие бы то ни было действия – неважно, осознанные или нет. Наркотик был введен внутримышечно – иглу воткнули в плечо, прямо сквозь одежду.

– Значит, убийство.

– Несомненно. Мы правильно угадали, что Верещагин, как и Васильев, был каким-то образом связан с заказчиком и скорее всего получил от него деньги за устранение Кота, который слишком много знал. После чего он сам был убит… Это столь же очевидно, сколь и недоказуемо, но нам, слава богу, доказательства и не нужны. Нам нужна картина, и в связи с этим похищением многое становится ясным.

– Например?

– Например, откуда он там вообще взялся, этот Верещагин со своими бойцами. Понимаете, если бы вместе с картиной украли и золото, воров стали бы искать, и очень могло статься, что нашли бы. А так… Все, кто напрямую или через посредника общался с заказчиком, умерли, остальные сидят, золото на месте, никто никого не ищет…

– Умерли не все, – напомнил Глеб. – Короткий-то не умер! Он свистнул картину, отдал ее заказчику, получил свои денежки и сейчас греет свое бледное пузо на солнышке где-нибудь неподалеку от экватора.

Ирина поморщилась при слове «свистнул», но промолчала.

– Я считаю, что нужно подключить к поиску Короткого Интерпол, – продолжал Глеб. – Пусть-ка поинтересуются, не объявился ли где-нибудь на просторах глобуса новоявленный миллионер российского происхождения, ростом где-то метр сорок, от силы полтора… Думаю, если он начал тратить деньги, найти его будет несложно. А уж он, если его хорошенько попросить, сам, и притом с радостью, отведет нас к заказчику.

– Звучит логично, – с непонятной интонацией сказал Федор Филиппович. – Настолько логично, что первым делом приходит в голову. А ты не подумал, что заказчик мог это предусмотреть?