Текст книги "Тайна Леонардо"

– Да плюнь ты на него, – сказал Глеб. – Даже если он и сволочь, как ты говоришь, это еще не значит, что он способен на убийство…

– А кто же способен, если не хирург? Чик – и нету…

– «Чик»… Ты видел, какую ямину в подвале выкопали? Да после такой работы у непривычного человека руки целую неделю будут трястись. А он, между прочим, хирург, у него операции, наверное, каждый день. Если он богатой клиентке фотокарточку этими своими руками попортит, телегой в райотдел дело не обойдется. Это, брат, судебный процесс, да какой!

– Действительно, – нехотя согласился участковый, – хирург, это да… Об этом я как-то… того, не подумал. Ладно, чего тогда сидеть? Ты ж в город хотел, да и меня, поди, жена уже заждалась.

– Жена – это еще куда ни шло, – поднимаясь со ступеньки, на которой сидел, сказал ему Глеб, – а вот если начальство…

Он был очень доволен, что участковый старлей Серегин внял доводам разума и не ринулся сию минуту допрашивать доктора Дружинина. В противном случае Глебу пришлось бы остановить его силой, вплоть до применения оружия, а этого ему очень не хотелось: участковый на поверку оказался совсем не плох для поселкового мента и не заслужил подобного обращения. Наоборот, у Глеба было предчувствие, что старлей Серегин сегодня сделал для возвращения «Мадонны Литта» больше, чем он сам, генерал Потапчук и Ирина Андронова, вместе взятые.

* * *

– Вы правильно поступили, милочка, что решили вернуться к родным пенатам, – говорила Валерия Захаровна, изящно помешивая чай старинной серебряной ложечкой. Она сидела в глубоком кресле, положив ногу на ногу, но спину при этом держала прямо. В свободной руке у нее дымилась тонкая сигарета, вставленная в неимоверно длинный, перламутровый с золотом мундштук, и Валерия Захаровна время от времени подносила ее к губам, чтобы сделать микроскопическую, тоже очень изящную затяжку. – Петербург был и остается настоящей и единственной культурной столицей России. А Москва… – Красивое одухотворенной, какой-то не теперешней красотой лицо Валерии Захаровны исказила легкая пренебрежительная гримаса. – Москва – это всего лишь большая деревня, а тамошний так называемый бомонд – это, простите, то, что наши прабабки называли «моветон».

Голос у нее был глубокий, отлично поставленный, а слова «бомонд» и «моветон» она выговаривала, как истая парижанка. Темно-каштановые, умело подкрашенные волосы были гладко зачесаны на прямой пробор и собраны в сложный, очень аккуратный узел на затылке, что позволяло видеть лебединый изгиб отягощенной бриллиантовым колье шеи и острый радужный блеск крупных бриллиантов в мочках ушей. Фигура и стать у нее были почти идеальные; выглядела Валерия Захаровна лет на двадцать восемь, от силы на тридцать, но ее выдавали руки – красивые, с узкими изящными ладонями и длинными холеными пальцами, эти руки были лет на двадцать старше лица. А если учесть суммы, которые Валерия Захаровна наверняка тратила на уход за этими руками, к названной цифре можно было смело приплюсовать еще лет пять, если не все десять. Да и разговаривала она совсем не так, как могла бы разговаривать даже самая богатая и избалованная всеобщим вниманием ровесница Ирины, – снисходительно, сверху вниз, как умудренная жизнью светская львица с несмышленой девчонкой. Она не говорила, а вещала, с усталым и умным видом изрекая банальности, и при этом каким-то непостижимым образом ухитрялась оставаться в рамках светских приличий.

– Разумеется, – продолжала Валерия Захаровна, попробовав чай, – Москва – это деньги. Но разве в деньгах счастье?

Ирина промолчала, не преминув еще раз оценить обманчиво простой покрой ее наряда и кажущуюся вполне естественной, если не смотреть на руки, юную свежесть красивого лица, которое стоило, наверное, как целый многоквартирный жилой дом в престижном районе любой из двух столиц. Оценивать украшения не требовалось – они говорили сами за себя, и это был язык астрономических чисел и приятельских отношений с людьми, о мимолетной встрече с которыми простой смертный не может даже мечтать. Валерия Захаровна была права, счастье не купишь за деньги; другое дело, что она уже успела забыть, если вообще когда-нибудь знала, какой бедой оборачивается порой их отсутствие.

– Простите, милочка, – перебила она себя и мило улыбнулась Ирине, – я, кажется, снова впадаю в менторский тон. Вам ли, родной дочери и достойной продолжательнице дела покойного Константина Ильича, не знать разницы между тупым довольством сытого желудка и высшим взлетом вечно неудовлетворенного, ищущего духа!

«Это надо запомнить, – подумала Ирина, – а лучше сразу записать. Пригодится для хвалебной статьи по случаю юбилейной выставки какого-нибудь патриарха отечественной живописи. Надо же, как завернула! И прямо с ходу, без подготовки… Впрочем, она скорее всего где-то прочла эту фразу и на всякий случай заучила наизусть».

Она поймала себя на том, что мыслит как какой-нибудь Глеб Петрович, но ничего не могла с этим поделать. Ей было известно об этой женщине и много и мало одновременно – слишком мало для того, чтобы до конца ее понять, и слишком много, чтобы верить хотя бы одному ее слову. Честно говоря, она была потрясена, узнав, с кем свела знакомство, потому что впервые услышала имя этой женщины от отца. Произнесено это имя было со сдержанной неприязнью, которая звучала в голосе профессора Андронова всякий раз, когда он в неофициальной обстановке говорил о власти и людях, стоящих у кормила. И упомянул его профессор, разумеется, в приватной беседе с коллегой, которому полностью доверял, а вовсе не с Ириной, которая в ту пору была еще слишком молода для таких разговоров…

Валерия Захаровна была вдовой очень крупного чиновника и уже на протяжении нескольких десятков лет вела праздную, заполненную лишь интригами и заботами о собственной внешности жизнь светской львицы – могущественной, недосягаемой, неприкосновенной, как святыня, не знающей ни в чем нужды и баснословно, неприлично богатой. О ее личной жизни ходили легенды даже тогда, когда был жив ее муж; когда же он наконец получил свою пулю, Валерия Захаровна развернулась во всю ширь. Она была фантастически щедра к своим фаворитам, которых ни у кого не поворачивался язык назвать просто любовниками, и беспощадна к врагам, особенно к молодым и красивым соперницам.

Ирина встретила ее совершенно случайно, в салоне ювелирных украшений, где пыталась излечиться от депрессии, вызванной почти суточным пребыванием в гостях у доктора Сафронова. Валерия Захаровна стояла, склонившись над витриной с драгоценными камнями, и ее точеный профиль был превыше всяческих похвал. Она не заметила Ирину – такие женщины никогда и никого не замечают, если им это не нужно, – зато Андронова заметила ее и стала упорно искать новой встречи. Ни в какую Москву, как обещала генералу Потапчуку, она, разумеется, не поехала, даже не собиралась: к тому моменту она уже знала, с кем имеет дело, успела завести с Валерией Захаровной знакомство и даже, как ни странно, между ними возникло что-то вроде дружбы. Похоже было на то, что по какой-то неведомой причине всемогущая Валерия Захаровна решила приблизить к себе дочь профессора Андронова, включить ее хотя бы на время в круг доверенных лиц – попросту говоря, своих личных живых игрушек. Наверное, до сих пор у нее еще ни разу не было своего собственного, карманного искусствоведа с громким именем и хорошей репутацией. Ирина, как могла, старалась ей подыграть, глядя на свою новоявленную покровительницу снизу вверх с восторгом и обожанием. К сожалению, она не могла понять, замечает ли Валерия Захаровна ее старания, – стареющей львице было не привыкать к таким взглядам…

Встречаясь с нею, Ирина не раз думала, что, очень может статься, роет себе яму, а может, и могилу, из которой потом будет невозможно выбраться. Ведь, в сущности, она пыталась использовать Валерию Захаровну, а такие люди не прощают подобных вещей. Она была из тех, чьи враги долго не живут, а если и живут, то очень незавидной жизнью – одинокие, в нищете и постоянном страхе. Ирина сто раз говорила себе, что бояться этого реликта давно забытых времен смешно и недостойно, но смешно ей почему-то не было – было страшно. Ее постоянно раздирали противоречивые желания: с одной стороны, очень хотелось выложить Валерии Захаровне все начистоту, задать прямой вопрос и покончить с этим неприятным делом, а с другой – хотелось позвонить генералу Потапчуку и рассказать все ему – пускай берет дело в свои руки или хотя бы посоветует, как быть.

Но она все тянула, не в силах выбрать один из двух вариантов, казавшихся ей одинаково неприятными, а главное – спорными. На самом деле дойти до финиша в этом забеге могла только она, и никто другой. Конечно, если бы Глеб Петрович, скажем, сумел понравиться Валерии Захаровне, тогда, может быть…

«Черта с два!» – думала Ирина всякий раз, когда ее посещала эта мысль, и чувство, которое она при этом испытывала, напоминало самую настоящую ярость. Воображение немедленно включалось и начинало рисовать сцены, от которых у Ирины сами собой сжимались кулаки и начинали мелко дрожать губы. Черта с два! Эта игрушка уважаемой Валерии Захаровне не достанется – по крайней мере, в качестве подарка от Ирины Андроновой она ей не достанется точно…

И потом, шансов у Глеба Сиверова было все-таки меньше, чем у Ирины, по той простой причине, что он был мужчиной. Конечно, в наше время люди свободно обсуждают друг с другом вещи, о которых раньше было не принято упоминать даже ночью, в постели, под одеялом. Женщины спокойно говорят о своем возрасте и количестве перенесенных пластических операций, некоторые даже гордятся этим, и все же… Все же Ирина считала, что это дело ей следует довести до конца самой. Сама начала, сама и закончит, а Сиверова можно будет подключить на последнем этапе – том самом, когда музы умолкают и начинают говорить пушки…

Короче говоря, с некоторых пор Ирина Андронова твердо уверовала в то, что нащупала ниточку, которая рано или поздно приведет ее если не к самой «Мадонне Литта», то к ее настоящему похитителю.

– Вы уж на меня, пожалуйста, не обижайтесь, – улыбаясь теплой, открытой улыбкой, продолжала Валерия Захаровна. – Никогда не замечала за собой склонности к поучениям, и вдруг, представьте… Это, наверное, возрастное. Видимо, в зрелом возрасте у каждого человека появляется потребность поделиться с молодыми опытом – как правило, увы, горьким.

– О каком возрасте вы говорите? – очень натурально изумилась Ирина.

– Полноте, милочка! – Валерия Захаровна рассмеялась, и смех ее был похож на звон хрустального колокольчика – такой же мелодичный, звонкий и бесстрастный. – Вы ведь тоже не двадцатилетняя дурочка, так зачем же ею притворяться? В вас есть настоящий стиль, у вас прекрасный вкус, при этом вы умны и, как любой достаточно компетентный работник искусства, обладаете зорким глазом… Простите мне этот безобразный оборот – «работник искусства». Это, знаете ли, тяжкое наследие супружеской жизни…

– Пустяки, – улыбнулась Ирина. – Ваши комплименты…

– Я не собиралась говорить вам комплименты! – перебила ее Валерия Захаровна. – Я всего лишь констатировала тот простой факт, что вы неглупы и обладаете хорошим зрением, а значит, просто не можете заблуждаться по поводу моего возраста, находясь всего в полутора метрах от меня. Ну, сколько мне, по-вашему, лет? Только, чур, говорить правду!

«Ты сама-то ее когда-нибудь говорила?» – подумала Ирина.

– Тридцать пять, – сказала она вслух.

– Я же просила говорить правду, – мягко напомнила Валерия Захаровна.

– Ну, тридцать восемь.

– Опять врете!

– Ну, хорошо… Не понимаю, зачем это все вам нужно, но… Хорошо! Сорок… два.

– Сорок восемь! – с торжеством воскликнула Валерия Захаровна.

– Не может быть! – ахнула Ирина.

Она знала, что Валерии Захаровне три месяца назад стукнуло пятьдесят четыре.

– Оставим эту тему, – со снисходительной улыбкой произнесла очень довольная произведенным эффектом Валерия Захаровна. – Она мне неприятна, хоть это именно я ее затронула. Слава богу, я лишена большинства психологических комплексов, однако собственная старость, согласитесь, совсем не тот предмет, который приятно обсуждать. Конечно, молодость души важнее молодости тела, и все же, все же… У вас прекрасное собрание живописи, – объявила она, резко меняя тему, и с видом знатока огляделась по сторонам.

– Это коллекция отца, – сказала Ирина. – Я добавила к ней лишь очень немногое, и…

– А что именно? – заинтересовалась Валерия Захаровна.

Ирина поднялась из-за стола, стараясь двигаться как можно изящнее и грациознее, и пошла по комнате, легко касаясь кончиками пальцев массивных старинных рам.

– Вот этот Матисс, – говорила она, – этот Коро, ранний Брюллов…

– Я же говорила, у вас превосходный вкус, – похвалила Валерия Захаровна.

«Надо решаться», – подумала Ирина. В конце концов, именно для этого разговора она пригласила Валерию Захаровну в квартиру отца, рискуя быть замеченной людьми генерала Потапчука, и прежде всего Сиверовым, который умел видеть многое, сам оставаясь невидимым. Только здесь, в этих стенах, среди знакомых с детства картин старых мастеров, книг по искусству и бесчисленных антикварных безделиц, этот разговор мог быть уместным. Это был разговор, ради которого Ирина искала знакомства с Валерией Захаровной, и вот теперь время для него, кажется, настало.

– Вкус… – Ирина вздохнула. – К сожалению, в полной мере проявить этот самый вкус не всегда удается.

– Отчего же? – удивленно приподняв тонкие брови, спросила Валерия Захаровна.

Она уже докурила сигарету и теперь привычно рылась в сумочке, на ощупь отыскивая коробочку с мятными пастилками. Это была одна из ее привычек, которая сразу бросалась в глаза: выкурить сигарету, заесть ее мятной пастилкой, чтобы отбить запах табака, и тут же закурить очередную сигарету, за которой, как водится, последует еще одна мятная пастилка…

Ирину эта привычка очень раздражала, но раздражение пропадало без следа, стоило только взглянуть на склоненный над открытой сумочкой профиль Валерии Захаровны.

– То, что тебе действительно по вкусу, не всегда оказывается по карману, – ответила Ирина на поставленный вопрос.

Она догадывалась, какой будет реакция, и не ошиблась.

– Ну, милочка, жаловаться на нехватку денег – это довольно пошло, – пренебрежительно наморщив нос, заметила Валерия Захаровна и двумя пальцами очень изящно положила в рот мятную пастилку. – Нынче, кого ни спроси, всем не хватает денег, – добавила она, посасывая и чуть слышно причмокивая. – Надо либо добывать деньги, либо умерить аппетит. Я не права?

– Правы, разумеется. – Голос Ирины прозвучал твердо, без восторженного придыхания и заискивающих ноток, что заставило Валерию Захаровну вздернуть подбородок и как-то по-новому, внимательно и остро, посмотреть на нее. – Но мы говорили не об аппетитах, а о вкусе. Мне нравятся старые мастера – Рубенс, Тициан, Караваджо… Леонардо, наконец. Это не модно, но…

– Леонардо выше моды, – произнесла Валерия Захаровна каким-то не своим, глухим и низким голосом.

– Именно это я и хотела сказать, – кивнула Ирина. Она нарочно отбросила маску притворной почтительности и держалась так, как привыкла держаться – спокойно и уверенно, как специалист, говорящий о близком ему предмете. Учитывая личность собеседницы, это была смелость, граничащая с безумием, но риск пока что себя оправдывал: Валерия Захаровна смотрела на Ирину с выражением живой заинтересованности и пристального внимания – вот именно как на специалиста, дающего необходимую и очень полезную консультацию. – Леонардо настолько выше моды, что мечтать о приобретении его работы – пустая трата нервных клеток. Его картины просто не имеют цены… Говоря о цене, – уточнила она, – я имею в виду рыночную стоимость. Леонардо принадлежит всему человечеству, хотя…

– Хотя? – вкрадчиво промурлыкала Валерия Захаровна.

– Мне, искусствоведу и, как вы выразились, дочери своего отца, не пристало говорить такие вещи…

– Но ведь здесь, кроме нас с вами, никого нет, – напомнила Валерия Захаровна. – Совсем никого! А я никому не скажу, честное слово. Со мной вы можете быть полностью откровенной, милочка. Я сразу угадала в вас родственную душу и чем дольше слушаю вас, тем больше убеждаюсь, что не ошиблась. Мы с вами говорим на одном языке, так, прошу вас, не стесняйтесь сказать то, что думаете!

Ирина улыбнулась, постаравшись сделать это как можно суше и ироничнее.

– То есть вы тоже считаете, что человечеству в основной его массе Леонардо не очень-то и нужен?

Валерия Захаровна звонко прищелкнула пальцами.

– Вот! – воскликнула она, ввинчивая в мундштук очередную сигарету. – Вот то, что я ожидала услышать! Это моя собственная мысль, выраженная предельно сжато и исчерпывающе. Человечество! Что это такое – человечество? Просто протоплазма, жрущая и размножающаяся протоплазма! Бессмысленно кишащие паразиты, понятия не имеющие, зачем они живут, и яростно грызущие друг другу глотки в бессмысленной борьбе за лишний кусок. Я не говорю о первобытных племенах, но возьмите вы так называемые цивилизованные народы! Даже здесь, в Петербурге, наверняка найдется немало людишек, которые даже не слышали имени Леонардо, не говоря уж о том, чтобы знать, кто он такой. Да и всем остальным он, по большому счету, ни к чему. Леонардо – гений, избранный, и искусством его должен беспрепятственно наслаждаться узкий круг избранных – тех, кто ценит величие духа превыше своего брюшного сала!

Она взяла в рот кончик мундштука, сделав это порывисто, но, как всегда, очень изящно и где-то даже эротично, помедлила секунду, будто ожидая, когда ей поднесут огня, а потом, спохватившись, принялась чиркать колесиком зажигалки. По тому, как она закуривала, видно было, что затронутая тема ее по-настоящему взволновала. Но, даже будучи взволнованной и занимаясь таким прозаическим делом, как раскуривание сигареты, она не забыла повернуться к Ирине левым профилем и слегка наклонить голову. «Ну, еще бы! – подумала Ирина. – Наконец-то ей попался человек, способный по достоинству оценить то, что она с собой сделала!»

– Оставим это, – изящно выпустив в сторону струю дыма, произнесла Валерия Захаровна. – Когда я думаю, до чего несправедливо и глупо устроен этот мир, у меня сразу портится настроение. А когда я не в духе… Ну, словом, лучше вам, милочка, этого не видеть. Скажите-ка лучше, какая из работ мастера вам больше всего по душе?

– На этот вопрос очень трудно ответить, – медленно произнесла Ирина, справившись с желанием сказать напрямик то, что думала. – Это все равно что спрашивать у ребенка, кого он больше любит – маму или папу. И потом, я испытываю некоторое смущение…

– Смущение, да? – Валерия Захаровна снова рассмеялась своим ледяным хрустальным смехом и отработанным, точно рассчитанным, плавным жестом сбила пепел с сигареты в старинную бронзовую пепельницу. – А вы не смущайтесь. Я ведь вижу, как вы на меня поглядываете. Может быть, я вам кого-то напоминаю?

Ирина слегка опешила, поскольку не ожидала такого быстрого результата. Конечно, неудовлетворенное тщеславие – вещь серьезная, похлеще динамита, но все-таки… Она готовилась к долгой, планомерной осаде, а Валерия Захаровна, образно выражаясь, сама распахнула ворота, чтобы впустить победителя, и даже не столько впустить, сколько втащить его, супостата, в эти самые ворота за шиворот.

Впрочем, решила Ирина, особенно удивляться тут нечему. Не надо забывать, с кем имеешь дело… милочка. Она же просто привыкла без раздумий протягивать руку и брать все, чего ей захочется, – машину так машину, мужчину так мужчину… Она не умеет стесняться – то ли разучилась за столько лет, то ли вовсе никогда не умела. Сейчас ей позарез нужен человек, который выразил бы искренний восторг по поводу проделанного ею фокуса – компетентный человек с хорошим зрением, который увидит все сам, без подсказки, и чей восторг будет действительно искренним, потому что человек этот просто помешан на Леонардо.

Она поняла, что тянуть больше нельзя. Если Валерии Захаровне придется самой произнести заветные слова – а она уже в шаге от этого, – все будет испорчено: в зорком искусствоведе, знатоке и ценителе творчества да Винчи, просто отпадет нужда. С таким же успехом Валерия Захаровна могла бы в двух словах объяснить кому-нибудь из своих бойфрендов, на кого она, по ее мнению, похожа, и тот, не будь дурак, закричал бы: «Господи, а я-то думаю, кого ты мне напоминаешь?!» – и все пошло бы как по маслу, с бурными восторгами, ахами, охами, закатыванием глаз и заключительной постельной сценой, тоже, разумеется, бурной… Вот уж действительно «в постели с Мадонной»!

Всем своим видом изобразив глубокое смущение, потупив взор, Ирина пролепетала:

– Вы… Я… Я не знала, как вам сказать… Видите ли, я искала знакомства с вами именно из-за вашего сходства с…

– С персонажем вашей любимой картины, – закончила за нее Валерия Захаровна. – Не так ли, милочка?

Ирина заставила себя посмотреть прямо в ее прозрачные, многоопытные глаза, не хуже рук выдававшие возраст одним лишь своим выражением, и медленно кивнула.