Текст книги "Слепой. Приказано выжить"

Глава 5

Они неторопливо шли по набережной – пожилой, строго и со вкусом одетый господин с обильно посеребренной сединой шевелюрой и когда-то очень красивым, а ныне постаревшим, но не утратившим значительности лицом, и высокий темноволосый мужчина лет сорока с чем-то, в демократичных джинсах и спортивной курточке и дорогих очках с дымчатыми стеклами. Ничем не затененное солнце пригревало, как в мае, заставляя ослепительно сверкать золотых орлов на кремлевских башнях и заметные издалека купола храма Христа Спасителя, вид которых с некоторых пор вызывал двусмысленные ассоциации со скандалом, учиненным соплячками из «Пусси Райт» и усугубленным людоедской позицией некоторых церковных деятелей в отношении небезызвестного события.

Река, на противоположном берегу которой высились краснокирпичные стены и башни Кремля, тоже сверкала под солнцем потоком жидкого золота. По набережной, создавая ровный шумовой фон и отравляя атмосферу, сновали автомобили, по гранитному парапету, насмешливо косясь на упрямо и безнадежно торчащих на берегу с удочками чудаков, неторопливо и вальяжно прогуливалась крупная серая ворона.

– Значит, дело генерала Шиханцова закрыто, – полуутвердительно произнес пожилой господин и переложил из правой руки в левую потрепанный матерчатый портфель, как будто тот был для него слишком тяжел.

– Окончательно и бесповоротно, – подтвердил его рослый спутник, привычным движением поправив очки. – И именно так, как вы просили: чисто, без признаков насильственной смерти. Хотя, если бы мне предоставили выбор…

– Но тебе его не предоставили, – немного резче, чем хотел, перебил пожилой. – Если бы… Если бы у бабушки росла борода, она была бы дедушкой!

– Насколько я помню, речь в этой поговорке шла вовсе не о бороде, – заметил владелец темных очков. – В чем дело, Федор Филиппович? Приказ командования выполнен, а вы опять чем-то недовольны, иначе вас не повело бы сыпать перлами казарменного остроумия…

Генерал Потапчук сердито, совсем по-стариковски пожевал губами. Владевшие им тревога и раздражение требовали выхода, и Глеб Сиверов был, пожалуй, единственным человеком, в присутствии которого Федор Филиппович мог хотя бы изредка и отчасти позволить себе такую роскошь, как откровенность.

– Приказ командования… – проворчал он. – Он мне сразу не понравился, этот приказ. И теперь не нравится, причем чем дальше, тем больше.

– Даже теперь? – удивился Слепой.

– Именно теперь, когда дело, как говорят ирландцы, сделано и не может быть переделано. Меня не оставляет ощущение, что кто-то опять загреб жар нашими, твоими и моими, руками.

– Эка невидаль! – пренебрежительно воскликнул Глеб. – Можно подумать, вы раньше не знали, что наша служба заключается преимущественно в том, чтобы таскать для других каштаны из огня. Стыдно быть таким наивным, товарищ генерал! В вашем-то возрасте, при вашем уровне информированности… Не припомню ни одной войны, которую затеяли бы солдаты. Потому что, если инициатива в развязывании военных действий исходит не с самого что ни есть верха, эти действия называются иначе: восстание, бунт, мятеж… В самом крайнем случае, если принимают особо крупные масштабы – гражданская война.

– Не заговаривай мне зубы, – прервал его философствования генерал. – Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

– Поскольку сам имею в виду примерно то же самое и испытываю те же ощущения, что и вы, – сдавшись, согласился Слепой. – Дельце, которое мы с вами провернули, скверно попахивает. Отстрел коррупционеров, согласитесь, довольно спорный метод борьбы с коррупцией. И даже в тех случаях, когда по человеку пуля плачет, для достижения желаемого эффекта казнить его следует публично, чтоб другим неповадно было. А так, из-за угла, тайком… По-моему, ему просто заткнули рот, чтоб не сболтнул лишнего, когда потянут на цугундер.

– Несомненно, – рассеянно согласился генерал. – Но я говорю о другом. О том, что наша с тобой работа, чем дальше, тем больше смахивает на Сизифов труд. И даже не Сизифов, а просто мартышкин. Вспомни хотя бы прошлогоднюю историю с танковым полигоном. Началось с мелочи, со странного, почти анекдотического казуса – с нападения ископаемого немецкого «тигра» на захолустный райцентр. Ты блестяще распутал это дело, фактически, инициировав расследование крупных финансовых махинаций в «Оборон-сервисе» и отставку Сердюкова.

– Да, – горделиво напыжившись, подтвердил Сиверов, – я такой!

– И к чему это привело? – не принял предложенный подчиненным шутливый тон генерал. – Только по официальной статистике количество коррупционных преступлений в армии за последний год выросло в шесть раз. И это – несмотря на назначение министром обороны Шойгу.

– Ну, я бы сказал не «несмотря», а «благодаря», – возразил Глеб. – Если преступление попало в статистику, значит, его раскрыли. Или, как минимум, зарегистрировали. То есть не скрыли, как это делалось раньше, а признали его существование.

– Все равно, – отмахнулся Федор Филиппович, – чем больше усилий прилагается к тому, чтобы навести порядок, тем скорее все разваливается. И я в последнее время начал все чаще задумываться над тем, почему это происходит. Ведь все работают, и все, вроде бы, устроено правильно: воришка боится полицейского, полицейский – своего начальника, тот – прокурора… Прокурору тоже не улыбается быть пойманным за руку на взятке или ином нарушении закона, и даже генерал ФСБ не гарантирован от служебного расследования. Да, система во многом порочна, чем и объясняется ее малая эффективность. Проще и удобнее быть как все, давать на лапу и принимать откаты, чем плыть против течения. Ты отлично меня знаешь, знаешь, что я все последние годы только тем и занят, что выпалываю с поля сорную траву. А ее все больше и больше, и она все злее и злее, и на смену сволочи, которую ты шлепнул по моему приказу, почему-то всегда приходит либо слизняк, пустое место, либо совсем уже фантастический негодяй. И не было случая, чтобы освобожденное нашими с тобой стараниями место занял по-настоящему дельный, а главное, честный человек.

– Шойгу, – напомнил Глеб.

Федор Филиппович скептически пожал плечами.

– Коррупция и воровство в армии растут не по дням, а по часам, – сказал он. – Что бы ты ни говорил, а дело тут не только в том, что эти факты перестали замалчивать. Их реально становится больше. Это напоминает распространение эпидемии. Даже если принять честность и высокие деловые качества нового министра обороны за не подлежащую сомнению и проверке аксиому, при таких темпах он долго не продержится. Он будет полностью дискредитирован и заклеймен как крестный отец коррупционной мафии в погонах. А ты не хуже меня знаешь, чей это выдвиженец, и по чьему рейтингу его падение ударит больнее всего.

– С каких это пор вас начали заботить чьи-то рейтинги? – удивился Глеб. – Политики приходят и уходят, а Россия остается…

– И с каждой сменой власти ее все сильнее лихорадит, – добавил генерал. – Если больного воспалением легких упорно и целенаправленно лечить, скажем, от поноса, результат вполне предсказуем: летальный исход. Это-то меня и беспокоит, если хочешь знать.

– С таким прогнозом не поспоришь, – усмехнулся Слепой. – И что же, вы всерьез полагаете, что кто-то лечит Россию не от того, чем она больна? Лечит, как вы выразились, упорно и целенаправленно?

Генерал сердито дернул щекой.

– Я считаю… – начал он, но тут же поправился: – Мне кажется, что прямо у меня под носом некто ведет планомерную подрывную деятельность в масштабах целой страны.

Глаза у Глеба слипались после бессонной ночи, а челюсти, напротив, буквально раздирала едва сдерживаемая зевота. Он совсем уже, было, собрался прекратить бессмысленное сопротивление и все-таки зевнуть в кулак, но последнее заявление генерала заставило его мгновенно забыть об этом намерении.

– Никогда не любил слово «кажется», – подумав, осторожно сообщил он. – Но в данном контексте оно прозвучало, как бальзам на душу. Вы, товарищ генерал, попробуйте перекреститься – глядишь, все и пройдет.

Мимо, басовито рокоча упрятанным ниже ватерлинии движком и стеля по мутной изжелта-зеленой воде сизый дымок дизельного выхлопа, прошел вверх по течению прогулочный катер. С верхней палубы несколько раз сверкнула яркая даже при солнечном свете белая вспышка не отключенного каким-то растяпой-туристом фотографического блица. Следуя укоренившейся привычке избегать случайных попаданий в кадр, Глеб повернулся к катеру затылком – лучше поздно, чем никогда.

– Тебе бы только зубоскалить, – вздохнул Федор Филиппович. – Как тому популярному комику, который все время рассуждает со сцены о широкой, но лишенной направляющего вектора русской натуре и живом, но неупорядоченном, неотформатированном, как он выражается, сознании. Вам бы дуэтом выступать, то-то ладно бы выходило! Что ни возьми, куда ни глянь, всему виной русская расхлябанность и дурошлепство. Реформа образования у всех на глазах превращается в дорогостоящий глупый фарс – что вы хотите, это ж Россия! Известные деятели искусства и культуры на глазах у всей страны затевают кухонные свары, а телевидение сладострастно транслирует этот позор во всех омерзительных подробностях – чем не забава для народа? Коммунальное хозяйство разваливается тем интенсивнее, чем больше усилий и бюджетных средств тратится на его восстановление, эстрадные артисты побеждают на губернаторских выборах, в Государственной Думе правит бал злобный клоун, который так и норовит придать матерной брани статус второго государственного языка, об армии я уже не говорю, поскольку и так сказал предостаточно… И все это объясняется исключительно особенностями национального менталитета да тяжким наследием коммунистического прошлого… Так?

– А как, если не так? – спросил Глеб, просто чтобы не молчать.

Излишне эмоциональная речь обычно сдержанного до холодности генерала Потапчука произвела на него крайне неприятное, гнетущее впечатление. Она здорово смахивала на сердитую и абсолютно беспредметную воркотню разочаровавшемся во всем и, в первую очередь, в себе немощного старца, на трескучую апокалипсическую трепотню, которой любят без меры потчевать обывателя некоторые телеканалы – трепотню, которую не готовый к спору на узкоспециальные темы человек не в силах ни подтвердить, ни опровергнуть. С экрана телевизора грозят гигантским астероидом, который вот-вот упадет на Землю, стерев с ее лица все живое. Здравомыслящий скептик с железными нервами лишь насмешливо фыркает и переключается на другой канал, легковерный глупец бросается рыть убежище и запасаться крупой, солью и спичками. И никто не может с уверенностью сказать, кто из них прав, не располагая всей полнотой информации. А всей полнотой информации располагает один лишь Господь Бог, который делится своими знаниями крайне неохотно и далеко не со всеми. И, когда это все-таки происходит, начинается все та же привычная тягомотина: одни верят, другие нет. Да и чем, в самом-то деле, диктор кабельного телевизионного канала хуже увешанной дешевыми бусами тетки, утверждающей, что она ясновидящая в третьем поколении?

– Я уже сказал, как, – ответил на вопрос Слепого нисколько не обескураженный его скептическим тоном генерал. – И не понимаю, почему мысль о заговоре с целью совершения государственного переворота представляется тебе, офицеру спецслужб, более фантастической и неправдоподобной, чем доморощенная теория о раскинувшейся на полтора континента стране непуганых идиотов. И заметь: страна все та же, что и раньше, люди, в общем и целом, те же, но при этом все, что подпадает под определение «великий», осталось в прошлом. А в настоящем – одна срамота и погоня за прибылью.

– А также подмена истинных ценностей фальшивыми западными идеалами, – подсказал Глеб. Взятый шутливый, ернический тон казался ему самому фальшивым и неуместным. Но изменить тон означало бы признать правоту Федора Филипповича, а делать это ему до смерти не хотелось. Он знал, что, когда понадобится закрыть своей грудью амбразуру, эта почетная, но пыльная работенка автоматически, ввиду отсутствия других кандидатур, достанется ему. Он ждал этого дня с отрешенным спокойствием фаталиста, но вовсе не спешил приблизить миг, когда прозвучит команда: «Добровольцам выйти из строя!» – Все прямо-таки слово в слово по пресловутому плану Даллеса, – добавил он. – Так сказать, в полном соответствии.

– План Даллеса, кстати, блестяще осуществился, – подозрительно ровным тоном заметил Федор Филиппович. – И я уверен: если бы кто-то рассказал тебе о нем до развала Союза и даже после него, до того, как этот план рассекретили, ты реагировал бы точно так же, по-обывательски: ха-ха, да неужели? Ох, что вы такое говорите!

– А какой реакции, помимо обывательской, вы ждали на сообщение, начинающееся словами «мне кажется»? – не остался в долгу слегка задетый за живое Глеб.

– Ну да, ну да, – с понимающей, отеческой, очень не понравившейся Сиверову улыбкой покивал головой генерал Потапчук. – Ты ведь сразу так и сказал: креститься надо. Демонстрируй эти фокусы кому-нибудь другому, Глеб Петрович, а меня на мякине не проведешь. Ты ведь потому так яростно и брыкаешься, что мы с тобой – не простые обыватели, и крестным знамением от наших с тобой наваждений не отмахнешься.

Слепой тяжело вздохнул и поднял открытые ладони на уровень плеч в знак полной и безоговорочной капитуляции.

– То есть, как я и предполагал, это была преамбула, – сказал он с грустью, которая была притворной от силы наполовину. – И, если уж разговор зашел о том, что нам с вами, не простым обывателям, иногда мерещится, скажу, как на духу: мне, лично, кажется, что вы прямо сейчас мучительно придумываете задание, с которого я наверняка, со стопроцентной гарантией, не вернусь. Или уже придумали.

– А ты перекрестись, – вернул добрый совет Федор Филиппович. – Не многовато ли ты о себе возомнил? Много чести, голубчик! Вот не думал, – добавил он после короткой паузы, – что ты рассчитываешь жить вечно!

– Не приведи Бог, – искренне ответил Глеб. – Но годков до ста дотянул бы с удовольствием.

– А я с удовольствием посмотрел бы, как в российской пятизвездочной тюрьме помирает от старости последний в стране вор и взяточник, – в тон ему подхватил Федор Филиппович. – Стоит ли мечтать о несбыточном? Все равно мы имеем то, что имеем, и ни пылинки сверх того.

– Что имею я, мне известно, – сказал Глеб. – А что, по-вашему, имеем мы? Масштабный антиправительственный заговор в верхах?

– Полагаю, именно это, – с удрученным видом кивнул генерал.

– Как я понимаю, речь идет не о правящем тандеме, – с надеждой в голосе предположил Глеб. – Во-первых, до этого уровня вашему покорному слуге просто не допрыгнуть, а во-вторых, заговор против себя самих – нонсенс, бессмыслица. Они и так пользуются всей полнотой власти, им и так хорошо, так зачем еще что-то переворачивать? Конечно, полнота власти бывает разная, но и тот, и другой не единожды имели очень удобные случаи объявить в стране военное положение и продлить свои полномочия на неопределенный срок. Тявканье оппозиционно настроенной интеллигенции и даже реакция международного сообщества не в счет – у нас такой ядерный потенциал, что дальше осторожного возмущения дело вряд ли когда-нибудь продвинется. И при этом ни тот, ни другой этими случаями ни разу не воспользовались. Хотя и случай случаю рознь, и тандем в последнее время что-то поскрипывает – того и гляди, развалится…

– Вот именно, – согласился Потапчук. – Но в одном ты прав: это, скорее всего, не они. Народ у нас живет относительно богато – по крайней мере, в больших городах, которые только и стоит принимать в расчет. Чтобы подвигнуть это сытое и пьяное быдло на настоящий бунт, надо дать ему хорошенько, до самого донышка протрезветь, а потом поставить на грань голодной смерти, полностью развалив промышленность, экономику и финансы в масштабах всей страны.

– Создав видимость полного развала, – рискнул поправить генерала Слепой. – Кому же охота править помойкой, пусть себе и гигантской, на полтора континента?

– Соображаешь, – похвалил Федор Филиппович. – Так вот, ни один действующий руководитель на такое не отважится – его просто сместят и навсегда отлучат от власти задолго до того, как возмущение электората достигнет критической отметки. Тот, кто по-настоящему заинтересован в перевороте, будет до самого последнего момента оставаться в тени – пакостить, где только сможет, подавать власть имущим дельные советы, на поверку оказывающиеся губительными, топить толковых руководителей и всячески продвигать бесталанное ворье…

– Чтобы потом, когда народ повалит на улицы с топорами и ломами, ввести в города танковые части и спецназ, – подсказал Глеб. – Чтобы въехать на Красную площадь на танке с налипшими на гусеницы человеческими кишками и после массовой показательной казни на Лобном Месте объявить себя самодержцем всея Руси. И установить диктатуру, по сравнению с которой то, что творится в некоторых братских республиках, покажется невинным детским лепетом… А схема-то вполне рабочая! – воскликнул он с воодушевлением. – Послушайте, Федор Филиппович, если выяснится, что вы ошиблись, может, сами попробуем провернуть это дельце?

– Боюсь, все портфели в будущем правительстве уже распределены, и нам с тобой на этом поприще ничего не светит, – невесело отшутился генерал Потапчук. – И потом, двоим с такой работой не справиться. Тут нужна организация – немногочисленная, но очень влиятельная группа с таким уровнем конспирации, что… В общем, я, лично, как-то даже и не представляю, каким образом можно сохранить существование такой организации в тайне на протяжении хоть сколько-нибудь продолжительного периода времени. Кто-то всегда ненароком пробалтывается или допускает ошибку и колется на допросе. А тут – ни гу-гу, ни туманного слушка, ни малейшего намека…

– Так, может, их и нет? Может, вам и впрямь только кажется?

– По части интуиции мне с тобой, конечно, не тягаться, – ворчливо признал генерал, – но и я себя не на помойке нашел. Не обольщайся, Глеб Петрович: они существуют. Доказательств у меня пока нет, но я убежден: они где-то рядом и действуют все наглее и увереннее по мере приближения к цели.

Вниз по течению двигался прогулочный катер. Глеб заметил, что это то самое судно, которое недавно проследовало в противоположном направлении, и предусмотрительно повернулся к реке спиной. Не успевший вовремя последовать его примеру генерал досадливо поморщился, уловив сверкнувшую прямо в глаза молнию фотовспышки.

– Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера, – не оборачиваясь, сказал Слепой.

– У тебя что, глаза на затылке? – буркнул Федор Филиппович. – Да, снимает. И, между прочим, это косвенно подтверждает мою правоту.

«Неугомонный старый черт», – с досадой подумал Глеб Сиверов, сообразив, к чему клонит его превосходительство.

– Да это просто туристы, – сказал он, сам не особенно в это веря.

– Вероятность примерно пятьдесят на пятьдесят, – ответил генерал. – Видишь ли, я предпринял некоторые шаги, которые, надеюсь, помогут нам расставить все точки над «і» в этом запутанном, щекотливом вопросе. Обрисовав одному надежному и заведомо не болтливому человеку суть проблемы – разумеется, чисто теоретической, умозрительной, – я попросил его провести кое-какие изыскания в архивах. Заговорщики, эти предполагаемые серые кардиналы, должны контролировать деятельность всех ключевых министерств и ведомств, причем не прямо и непосредственно, а из-за кулис, очень тонко и осторожно. Для этого необходимо постоянно оставаться на месте, занимая второстепенные, но, опять же, ключевые посты. Все время вертеться рядом с большим начальством, быть настолько незаменимым, чтобы никакая новая метла не вымела тебя вместе с остальным старым мусором… Или, наоборот, постоянно кочевать из министерства в министерство – свалил одного министра, усадил на его место нужного человека и перебрался в соседнее здание…

– У-у-у, – разочарованно протянул Глеб, и уходящий вниз по течению прогулочный теплоход ответил ему протяжным гудком.

– Все верно, – с понимающей усмешкой согласился генерал, – заговорщиков таким манером не вычислишь, а вычислив, не прищучишь. Но, если я на правильном пути, мои изыскания непременно привлекут к себе внимание как раз тех людей, которых мы ищем.

– Снова огонь на себя? – без видимого энтузиазма уточнил Глеб.

– Предложи другой способ, – сказал генерал, – и я с удовольствием к нему прибегну. Нет, Глеб Петрович, иного пути у нас нет, придется опять трясти стариной.

– Смотрите, чтобы вам вашу старину не отстрелили, – грубовато посоветовал Слепой.

– А ты у меня на что? – парировал генерал. – Твоя задача – быть начеку и в полной боевой готовности. Когда у меня начнутся неприятности, ты должен оперативно установить их источник и действовать по обстановке. Подчеркиваю: действовать независимо от того, где и в каком… гм… качестве буду находиться к этому моменту я. О резервном канале связи ты помнишь?

– Это о каком же? – невинно округлил глаза Глеб.

– Помнишь, конечно, иначе грош тебе цена, – уверенно кивнул Потапчук. – А если забыл, пеняй на себя. Не я – жизнь тебя накажет.

– Может быть, дадите какую-то конкретную работу? – отбросив шутливый тон, спросил Глеб.

– Отставить, – отрезал Федор Филиппович. – Твое текущее задание – оставаться живым и свободным. Ты – мой секретный резерв…

– Туз в рукаве, – подсказал Слепой.

– Если тебе так больше нравится, пусть будет туз, – покладисто согласился генерал Потапчук и проводил долгим, обманчиво рассеянным взглядом неторопливо уплывающий вниз по реке прогулочный теплоход.

* * *

Лошадиные копыта выбивали медленный, мягкий ритм по слегка влажноватой земле аллеи. Над головой смыкались полупрозрачные, подернутые нежной дымкой едва проклюнувшейся листвы кроны, обещавшие вскоре превратиться в сплошной тенистый полог, белизна березовых стволов казалась особенно чистой и яркой на фоне свежей, еще не успевшей потемнеть и пожухнуть зелени. Андрей Родионович Пермяков очень любил конные прогулки. Ему в них нравилось все, что других пугало и отталкивало – и высота посадки, и плавное покачивание лошадиного крупа, и ощущение сдержанной, подчиненной человеку мощи благородного животного, и даже проявления, порой далеко не безобидные, крутого лошадиного нрава.

Его сегодняшний спутник, невзирая на еще далеко не преклонный возраст, спортивную фигуру и отнюдь не столичное, а, прямо скажем, самое что ни есть деревенское происхождение, его восторгов явно не разделял. В седле он держался плохо, лошади откровенно побаивался, и та, чувствуя его неуверенность, вела себя просто отвратительно. В чисто педагогических, воспитательных целях Андрей Родионович на некоторое время предоставил скакуну и наезднику полную свободу в плане выяснения отношений, а потом, сжалившись, поймал строптивую животину за уздечку и повел в поводу.

– Покорнейше благодарю, – не без сарказма произнес спутник.

Как и все, с кем по своей воле общался Андрей Родионович Пермяков, он был далеко не глуп и понял, разумеется, кому обязан четвертью часа унизительных мучений и мучительных унижений в жестком и неудобном спортивном седле.

Едущий на полкорпуса впереди Пермяков мог скрыть улыбку, но не стал этого делать, для чего пришлось специально обернуться к собеседнику. Наградой за это маленькое усилие стало мимолетное, но ясно читаемое выражение бессильной злости, промелькнувшее на смуглой цыгановатой физиономии второго всадника. Это выражение о многом рассказало такому опытному психологу и физиономисту, как Андрей Родионович Пермяков. Он и раньше догадывался, что Мент немножко себе на уме, а в этот краткий миг окончательно уверился: да, этот человек ненадежен, и ему пора подыскивать замену.

Фамилия Мента была Васильев, а звали его Николаем Фомичом. Он был чернявый, как цыган или грек, и сухопарый, как заядлый спортсмен-легкоатлет, к чему не прилагал ни малейших усилий – просто дымил, как паровоз, и от природы не был предрасположен к полноте. Врожденная крестьянская хитреца и обманчивая простота манер помогли ему дослужиться до генерал-майора и занять какой-то второстепенный пост в главном управлении МВД. Благодаря этим же качествам ему удавалось неизменно оставаться в фаворе у любого начальства, хотя в последнее время продвигали его не так быстро, как раньше: фавор фавором, но будь ты хоть трижды душой компании, одного умения балагурить и провозглашать хвалебные тосты маловато, чтобы возглавлять по-настоящему ответственный участок работы.

Его деловые качества были главной причиной, по которой Андрей Родионович начал подумывать о том, чтобы вывести Мента из игры. Начинался новый этап, куда более важный и ответственный, чем все предыдущие, и на этом этапе умения без мыла пролезть в любую щель, каковое умение, по сути, стало краеугольным камнем карьеры генерала Васильева, было уже маловато. Но, пока он оставался в строю и продолжал приносить кое-какую, временами весьма ощутимую, пользу, с ним приходилось считаться. Приняв это во внимание, Андрей Родионович решил, что воспитательный момент пора закруглять, и натянул поводья. Его рослый вороной жеребец послушно остановился, и гнедая кобыла, за считанные минуты сумевшая довести до белого каления непробиваемо спокойного и добродушного (по крайней мере, с виду) Мента, так же послушно остановилась рядом.

– Отдохнем, – предложил Пермяков, – а то наездник из тебя, как из бутылки молоток. Есть такой бородатый анекдот про старого джигита. Не слыхал? Идет, стало быть, аксакал по горной тропке и вдруг видит: на лужайке пасется конь – не заморенная кляча, а настоящий скакун. Захотелось аксакалу тряхнуть стариной, вскочил он коню на спину, проскакал галопом метра два и на землю – шмяк! Встает, потирает поясницу и, вздыхая, говорит: «Э, старый стал, совсем г… стал…» Огляделся по сторонам, видит – вокруг никого нет. И добавляет: «А, чего там! И молодой г… был».

Васильев помедлил с реакцией, занятый куда более важным делом: вперив в кобылий затылок опасливый взгляд, он мертвой хваткой вцепился обеими руками в луку, перенес вес тела на левую ногу, высвободил правую из стремени, неуклюже перетащил ее через лошадиный круп и торопливо соскочил на землю. Ощутив под ногами твердую почву, генерал, наконец, расслабился и позволил себе хохотнуть.

– Хороший анекдот, – сказал он. – Правда, действительно старый, зато с глубоким философским смыслом.

– Н-да? – с сомнением обронил Андрей Родионович. Он молодцевато соскочил с седла и забросил на луку поводья. – Признаться, не замечал. И в чем же, по-твоему, здесь заключен глубокий, да еще и философский, смысл?

– В том, что каждый должен заниматься своим делом – тем, которому обучен, – сказал Мент. – Джигит – скакать верхом, слесарь – возиться с железками. И, если человек не справляется со своей работой, он действительно, как вы выразились, г… на палочке. А когда профессиональный наездник не может починить токарный станок, а слесарь-наладчик – объездить жеребца, это еще ни о чем не говорит.

– Да ладно тебе, – миролюбиво сказал Андрей Родионович. – Смотрите, какой обидчивый! Подумал бы лучше о своем здоровье!

– Именно о нем я и думаю, – заверил Васильев, демонстративно потирая копчик. – Эта скотина меня чуть не укокошила, а вы – здоровье…

– Есть такое слово: иппотерапия, – напомнил Андрей Родионович. – Дословно: лечение лошадью.

– Змеиным ядом тоже лечатся, – сказал Николай Фомич. – Дело не в лекарстве, а в способе применения и дозировке.

Шутливый тон, которым это было сказано, плохо маскировал его раздражение, и Андрей Родионович опять подумал: да, это уже отработанный материал. Генералом Мент стал всего три месяца назад, но, похоже, уже успел основательно свыкнуться со своим новым высоким статусом – как говорят в молодежной среде, «поймать звезду».

– Ну, извини, – положил конец беспредметной дискуссии Пермяков. – В конце концов, это ты хотел встретиться, причем срочно. В моем расписании это время отведено именно для конной прогулки. А ломать расписание я не привык, если только это не вызвано острой необходимостью – например, срочным вызовом к Самому.

Мент промолчал, воздержавшись от препирательств. Андрей Родионович видел, что молчание дорого ему далось, и это стало еще одним жирным минусом напротив фамилии генерала МВД Васильева в толстом гроссбухе, который существовал только в голове Политика. Господин генерал еще не забыл, кто тут главный, но лидерство Андрея Родионовича в их коллективе было в некотором роде неофициальным, и на этом основании Мент, похоже, возомнил, что при случае сможет подвинуть, а то и вовсе сковырнуть всемогущего Политика, использовав против него накопленный компромат. В том, что компромат накоплен, Пермяков не сомневался, в противном случае Мент не был бы Ментом, и только существованием этих материалов, заведомо далеко не полных, можно было объяснить не так давно начавшиеся странности в поведении Николая Фомича.

Странности эти, по большому счету, странностями не являлись. Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом, и грош цена генералу, который никогда не задумывался о том, чтобы примерить фуражку главнокомандующего. Вожак любой стаи, будь то десяток отощавших от зимней бескормицы волков или глава демократического правового государства, вынужден держать ухо востро, пребывая в отличной форме и полной боевой готовности, чтобы подросший, набравшийся сил и наглости молодняк ненароком не разорвал его в клочья. Генерал Васильев был человек амбициозный, иначе не стал бы тем, кем стал, и теперь, судя по некоторым признакам, решил, что созрел для нового шага вперед и вверх. Он уверовал в свои силы и явно примеривался к глотке вожака, и это была ошибка – вполне понятная, но, увы, непростительная, потому что в ЭТОЙ игре права взять назад неудачный ход нет ни у кого.

– С учетом твоих талантов по части верховой езды, – с мягкой дружеской подначкой продолжал Пермяков, – увидеть меня ты рвался, полагаю, вовсе не затем, чтобы прокатиться в седле. Что-то случилось?

– Вам виднее, – пожав плечами, уклончиво ответил Васильев. – Насколько я понял, вы интересовались сводками происшествий за позапрошлую ночь – не по всей Москве и даже не по какому-либо из районов и административных округов, а по вполне конкретному адресу.

– Клуб «Фортуна», – кивнув, подтвердил Пермяков. – Ну, и?..

– Не понимаю, как вам это удается, – проворчал Васильев. – У вас что, хрустальный шар на тумбочке? Или волшебное зеркальце?

– В наше высокотехнологичное время все колдовские атрибуты с успехом заменяют телефон и компьютер, надо только уметь ими пользоваться, – решив, что толика скромности пойдет на пользу делу, заявил Андрей Родионович. – И ты – не единственный, от кого я могу получить оперативную информацию. Так что же стряслось в этой «Фортуне»?