Текст книги "Врачеватель. Олигархическая сказка"

Андрей Сергеевич Войновский
Врачеватель. Олигархическая сказка

Светлой памяти моего отца Сергея Викторовича Войновского посвящается

От автора

Историю, которая должна была случиться в феврале две тысячи четвертого года, много лет назад мне рассказала старушка. С ней я встретился на едва заметной среди зарослей тропинке в непроходимых лесах Тверской области, где-то между районным центром Максатиха и деревней Батуриха, куда приехал к своим друзьям собирать грибы.

История, услышанная мною из уст обаятельной старушки, настолько меня поразила, что я, помню, даже предпринял тщетную попытку начать новую жизнь и наконец-то избавиться от никотиновой зависимости и ряда других вредных привычек.

Правда, признаюсь, начало ее рассказа мне показалось банальным и довольно скучноватым. Когда ты сам доезжаешь до Батурихи на последнем литре бензина, так и не сумев наскрести на третью бутылку водки, купив при этом только две, – вдруг услышать в дремучем лесу историю о жизни и здоровье набивших оскомину олигархах-небожителях. Согласитесь, никакой иной реакции, кроме зевоты или протеста, эта многократно обглоданная до кости и намертво прилипшая к зубам тема у простого смертного тогда вызвать не могла. И поначалу я, естественно, испытывал огромное желание поднять свой «musculis gliteus maximus» с прогнившего, лет десять назад упавшего бревна и отправиться на соседнюю поляну, где из травы торчали коричневые шляпки крепких боровиков. Но по какой-то непонятной для меня причине я все-таки усидел. И с тех пор, откровенно вам могу сказать, об этом не жалею.

Много раз потом я вспоминал рассказанное старушкой, и вот, когда настал февраль две тысячи четвертого, счел необходимым, по возможности ничего не упустив, поведать эту странную историю вам, дорогой читатель.

Часть первая

Глава первая

Месяца два назад один респектабельный господин – назовем его Пал Палычем – обмывал в ресторане очередную крупную сделку. После ужина, органично переместившись в бильярдную, за коньяком и партией в русскую пирамиду он почувствовал резкую боль в груди. Надо отметить, что ранее ничего подобного с пышущим здоровьем Пал Палычем не случалось. Впрочем, скоро боль прошла, и он, скорее всего, забыл бы об этом трехминутном недоразумении, но назавтра в разгар рабочего дня в его роскошном офисе боль снова напомнила о себе. Только на сей раз она пронзила этот крепкий организм в области абсолютно жизнеспособной печени. С этого момента боль стала посещать нашего героя с завидной периодичностью. Вольно разгуливая по его телу, она обнаруживала себя в самых неожиданных местах, заставляя Пал Палыча совершать резкие наклоны вперед, когда он устраивал разнос своим нерадивым подчиненным, хвататься за голову при подписании важных бумаг и даже прыгать на одной ноге во время экстренного собрания акционеров, что, согласитесь, для человека, обладающего миллиардным состоянием, выглядело, по меньшей мере, несолидно. В результате однажды утром Пал Палыч не встал с постели и, соответственно, не смог плодотворно трудиться на благо и процветание собственного бизнеса.

Полное медицинское обследование в очень дорогой и престижной клинике не дало никаких результатов. Врачи, трясущиеся от перспективы быть втянутыми в разборку с серьезным пациентом, пребывали в состоянии шока, ибо диагноз был неумолим: Пал Палыч абсолютно здоров. Разве что после проведенной колоноскопии был обнаружен солидный «генеральский» геморрой, который, впрочем, никак не мог повлиять на спазматические боли в висках или острую резь в области правой лопатки.

Хождение по ворожеям, бабкам, колдунам и прочим экстрасенсам также ничего не дало. Правда, иногда шестое чувство скромно и ненавязчиво советовало Пал Палычу сходить в церковь, побеседовать для начала с батюшкой, поставить свечки всем святым… Однако пять остальных чувств быстро и безапелляционно ставили шестое на место.

Пал Палыч угасал, хотя при этом не худел, а в те моменты, когда боль отступала, как и прежде, ел с завидным аппетитом. Однако стоило ей вернуться обратно – муки его снова становились нестерпимыми. В довершение всего гнетущие неизвестность и неопределенность неумолимо подкашивали его некогда боевой дух. И далеко не ясно, чем бы все это могло закончиться, если бы, казалось, не сама судьба подарила ему надежду.

Близкая подруга его жены, дама публичная во всех отношениях, то и дело мелькавшая на разных каналах телевидения, отстаивая идеи феминизма, зная о несчастье, обрушившемся на Пал Палыча, поздно вечером приехала к нему домой с ошеломляющей новостью.

– Павлуша, выход есть! Только слушай меня внимательно и, пожалуйста, не перебивай, как ты это любишь делать.

– Ну, говори же. Что там еще? – простонал Пал Палыч, на этот раз держась за левый бок.

– Так вот, и слушай. В Москве дня три-четыре назад появился человек. Кто он и откуда – никто ничего не знает. Снял скромную двухкомнатную квартиру в районе Садового… Кстати, где-то недалеко от Склифа. Ведет себя непринужденно, с пациентами обходителен. Правда, деньги дерет по высшему разряду и исключительно валютой. Так что для простого смертного сей эскулап, как понимаешь, недоступен. Да даже для нашего брата цены весьма кусачие. Вот, например, для меня…

– Эльвира, мать твою!.. Можно покороче?

– Покороче? Можно. Короче: главное, Павлуша, это результат! И результат сногсшибательный. Ты думаешь, куда Зузу подевалась?

– Зузу? А это еще что такое?

– Зузу – известная певица. Стыдно не знать, Пашенька. Между прочим, на данный момент это самая рейтинговая попса. Неужели не знаешь? Ее еще сам Филькин раскручивал…

– Эльвира! Будь у меня силы, клянусь, я бы тебя побил. Иди ты в жопу вместе с Зузу и своими мудатскими рассказами. Мне плохо, понимаешь? Ты вон лучше поведай эти бредни своей лучшей подруге, а то она, бедняга, вся исстрадалась, не зная, куда себя девать от безделья.

Пал Палыч бросил тяжелый взгляд в сторону своей жены Ларисы, высокой ухоженной блондинки, примерявшей на себя в этот момент перед зеркалом роскошное бриллиантовое колье. Все поведение Ларисы подчеркнуто говорило о том, что происходящее в этой комнате ее интересовать не может.

– Ларк! Ну хоть ты ему скажи, что он меня все время перебивает. Слова не дает сказать. А я, между прочим, только ради него к вам сюда среди ночи и приперлась.

– А что я, по-твоему, могу ему сказать? С небожителями вообще трудно общаться. Эти ребята давно себя в бессмертные отрядили. Да только на деле-то получается, что и они, неприкасаемые наши, тоже под Богом ходят.

Пал Палыч вспыхнул, как сухая солома, и только острая боль помешала ему вскочить с кресла и наброситься на свою «законную» с кулаками.

– А ты, подруга, не устала в своих ушах таскать бриллиантишки с кулак? Ты, видать, позабыла, что все, что ты килограммами на себя напяливаешь, – благодаря мне, неотесанному мужлану и быдлу! Кажется, так ты меня величаешь в кругу своей богемы?

Ни один мускул не дрогнул на лице Ларисы. Спокойно выслушав переполненную эмоциями тираду мужа, она вынула серьги из ушей и положила их на трюмо.

– Только не надо этих красивых жестов! Умоляю, не надо! Насмотрелись! Этот театр мы уже изучили, и репертуар ваш нам известен, – негодуя, выпалил Пал Палыч из последних сил.

После этих слов несчастного скрючило окончательно.

– Ну все! Хватит! Я не желаю быть свидетелем вашей отвратительной грызни. Или ты меня все-таки выслушаешь, или я немедленно уезжаю! А вот уже тогда ты сам отправишься, куда тебе угодно. Или в жопу, или на тот свет.

– Хорошо. Я слушаю тебя, – жалобно простонал миллиардер.

– Так вот, Зузу…

– О, Боже!

– Так вот, Зузу! То ли она как-то неудачно чихнула, то ли еще чего. Короче, голос, а его и так-то не было, пропал окончательно. Куда она, бедняжка, только не бегала! Врачи сказали: все, кранты. И что же ты думаешь? Всего один сеанс! Что уж он там с ней делал, я не знаю. Однако факт неоспоримый. Я ее видела два часа назад. Говорит, что словами это передать невозможно.

В ту же секунду яркая вспышка молнии озарила небо за окном, послышались сильные раскаты грома. Согласитесь, явление для наших широт в феврале, в лучшем случае, неординарное.

Пал Палыча, словно катапультой, подняло вместе с креслом. Он даже не заметил, как боль, разрывавшая его нутро, прошла.

– Где он? – с щемящей надеждой в голосе прохрипел страдалец.

– Эх, что бы ты без меня делал, хамло ты чертово? Что бы вы все тут без меня делали?

– Не иначе как удавились, – снова надевая серьги, чуть слышно сказала Лариса. Реплика ее осталась неуслышанной.

– На вот, держи. Его адрес. – Эльвира протянула Пал Палычу клочок бумаги. – Сегодня на 24.00. Ну что ты на меня так смотришь! Видимо, другого времени для тебя не нашлось. Я и так еле вымолила, чтобы он тебя принял. Там знаешь, какие тузы в очереди?

– Так ты его видела?

– Да в том-то и дело, что нет. Я с ним по телефону разговаривала. Ох, Пашка, знал бы ты, что я пережила за эту минуту разговора. Говорит так мягко, спокойно. И речь у него такая плавная, интеллигентная, а меня в пот как шибанет! И матка, прости Господи, раз десять в пятки уходила.

– Ну и как ощущения? – с абсолютно серьезным лицом обратилась Лариса к своей подруге.

– Ты это о чем, Ларка?

– Я про твою матку, которая в пятки. Это круче оргазма?

– Да иди ты к черту! Тебе бы только шутить! – слегка наигранно возмутилась Эльвира.

– Какие могут быть шутки? Я совершенно серьезно. Десять раз за минуту. Везет тебе, феминистке. Искренне завидую.

Пал Палыч мельком посмотрел в зеркало и оторопел. Он тупо глядел на свое отражение и не мог вспомнить, когда и каким образом он успел одеться. Как этот важнейший в его бытии ритуал мог проскользнуть мимо его сознания.

Второй раз Пал Палыч очнулся в подземном гараже своего дома, где наряду со стандартным набором, состоящим из бронированного «Брабуса» для хозяйской задницы и двух «Гелентвагенов» для охраны, в четыре фары на него преданно смотрели его недавние приобретения – черный «Хаммер» и серебристый красавец-кабриолет «BMW» серии «Z-8».

Надежда на скорое избавление от всех проблем окрыляла Пал Палыча. Он ощущал ее всеми фибрами. Он ее наконец-то поймал, эту свою надежду. Она была материальна. Казалось, ее можно было потрогать. И прямо сейчас, но только осторожно. Сей хрупкий и нежный хрусталик мог рассыпаться в любой момент прямо на глазах.

– Нет, господа-товарищи, к такому человеку только красиво. Красиво и с ветерком… – как полоумный, твердил Пал Палыч, садясь в свой роскошный кабриолет. – Пусть увидит, оценит, что мы тоже не лыком шиты.

Едва заметный поворот ключа, и машина завелась. Разницы между заглушенным двигателем и работающим не было никакой, а посему это нисколько не мешало бурному потоку мыслей Пал Палыча. Через секунду он выехал из гаража и оказался на огромной территории своего загородного особняка, утопающего в соснах. Ночь встретила Пал Палыча февральским снегопадом и сильными порывами ветра. Однако печка в салоне работала ничуть не хуже мотора под капотом. Внутри машины было тепло и уютно.

На выезде дорогу кабриолету преградила выросшая из снега здоровенная фигура охранника из дежурной смены. Держа руки по швам, громила не без дрожи в голосе произнес:

– Пал Палыч, извините меня, но я не имею права выпустить вас без надлежащего сопровождения. Нужна санкция начальника вашей службы безопасности.

– Тебя как звать-то, богатырь?

– Коля… Николай.

– Ты вот что… Коля-Николай, открой врата мне в неизвестность. Пойми, мой рок зовет меня в неведомую даль. Увижу ль свет в конце тоннеля – я не знаю. А там – пускай сам черт решает за меня. Вот так-то, Коля-Николай, во мне почти пиит родился, а ты меня не выпускаешь, – удивившись, казалось, самому себе, закончил он свою импровизацию.

– Пал Палыч, я вас очень хорошо понимаю, но, действительно, не имею права.

– Не зли меня, Николенька. С твоим шефом я сам разберусь. А заодно передашь ему, что хотел бы видеть тебя его заместителем.

В считанные минуты сверкающим болидом машина Пал Палыча пронеслась по Рублево-Успенке, пролетела Рублевское шоссе, хищной акулой вынырнула на Кутузовский проспект и, проехав квартал, неожиданно остановилась.

– Черт! Духота, как в Египте! В задницу эту печку. Да и крышу тоже в задницу. С ветерком! Только с ветерком!

Не утруждая себя поиском, Пал Палыч быстро нажал нужную кнопку панели, крыша плавно и бесшумно отъехала за спину нашего героя, сама сложилась и мирно упокоилась за задним сиденьем. Резкий порыв ветра напомнил о некоторой разнице российских и африканских широт, но Пал Палыч этого не заметил.

Водитель проезжавшего мимо «Москвича», увидев в ночи машину с отсутствующей крышей, остановился и, открыв на треть окно, осторожно спросил Пал Палыча:

– Извини, старичок, у тебя все нормально?

– Нормально? Это у тебя «нормально». А у меня все здорово, как никогда! Как нигде, как ни у кого, понимаешь? Нет, старичок, не понимаешь. Да и не поймешь, наверное. Ладно, закрывай свое окно и поезжай, не то замерзнешь. На дворе-то, поди, не май месяц.

Пал Палыч полной грудью вдохнул в себя свежий морозный воздух. Боль, изрядно измотавшая его организм за эти два месяца, казалось, покинула его навсегда и больше уже никогда не вернется. Ему чудилось, что тело его, преодолев законы гравитации, воспарило над всем этим миром с его неприглядной действительностью. Никогда раньше ничего подобного он не испытывал. А то, что в реальности происходило рядом с ним и вокруг него в эту минуту, он не замечал. Не замечал удивленных взглядов водителей автомашин, стоявших рядом с ним на светофорах, да и самих светофоров он, похоже, тоже не замечал. В эти мгновения он жил только одним – скорой встречей со своим кумиром, которого еще не видел, но которого чувствовал каждой своей клеткой, которого любил уже всем сердцем. Нет, господа хорошие, берите выше! Он обожал его. Он его боготворил.

Пал Палыч стоял перед заветной дверью с номером 13 и взглядом, лишенным всяких эмоций, смотрел на картонную табличку, прибитую четырьмя ржавыми гвоздями, где отвратительным трафаретом было выведено: «Херувимов Ч. П. Врачеватель». От былого душевного подъема не осталось и следа. Пал Палыч буквально физически ощущал, как к его рукам прицепили свинцовые гири. Он был не в состоянии дотянуться до дверного звонка, но неожиданно дверь отворилась, и на пороге материализовалась роскошная сексуальная блондинка в белом халате с зачем-то вышитым на груди большим красным крестом. Она приветливо улыбалась.

– Пал Палыч, дорогой! А мы вас уже заждались. Признаться, вы не отличаетесь пунктуальностью. Опоздали на семь минут и 34 секунды. Но тем не менее, невзирая на адскую загруженность, Петрович ждет вас и с удовольствием примет. Проходите, пожалуйста, вон в ту дальнюю комнату. Ах, да!..

Вздрогнув, Пал Палыч остановился, как вкопанный.

– Чувствуйте себя, как дома и позвольте ваше пальтишко, – ласково промяукала она.

Но «как дома» Пал Палычу почему-то совсем не чувствовалось. Он прошел в дальнюю комнату «нехорошей», почти по-булгаковски, квартиры, где от окна, раскинув руки и широко улыбаясь, ему навстречу шел человек среднего роста и стандартных параметров упитанности.

– Ох уж мне это олигархово племя! Никого и ничего, кроме себя, видеть не желают. Я его тут, понимаешь ли, жду, а он позволяет себе опаздывать. Нет, баронесса тысячу раз права: непунктуальность – скверная черта характера.

– Согласен. Извините меня. Вы понимаете, пробки… – непонятно зачем соврал Пал Палыч.

– Хорошо, что не запоры. Кстати, очень частое явление при геморрое. Батенька, если мы будем начинать наши отношения с мелкой и никому не нужной лжи, то я, боюсь, поставлю вам неправильный диагноз. Нет чтобы честно признаться: «Петрович, мол, так и так. Приехал-то я как раз вовремя. Просто семь с лишним минут преодолевал свой животный страх, который, надо сказать, не испытывал долгих двенадцать лет – с тех пор, как заработал свой третий миллион… Стоял перед дверью, как дурак, и никак не мог решиться нажать на кнопку звонка».

– Как, вы и это знаете? – еще больше округлил глаза вконец обескураженный олигарх.

– Да ерунда. Просто баронесса завела себе дурную привычку. Точнее сказать, две дурных привычки. Все время смотрит то на часы, то в этот никчемный дверной глазок. Как будто раньше ничего подобного в глаза не видела.

В эту секунду, опять же словно ниоткуда, появилась так называемая баронесса в своем обтягивающем халате на голое тело, который только подчеркивал ее и без того манящие формы. В руках у нее была бутылка довольно замысловатой конфигурации.

– Петрович, вы, как всегда, ко мне несправедливы. Кому в этой жизни помешала осторожность? А вместо того, чтобы говорить о моих дурных привычках, вы бы лучше предложили Пал Палычу присесть.

– Да, воистину! Пал Палыч, дорогуша, вот вам большое и мягкое кресло. Присаживайтесь и расслабляйтесь, а мы меж тем выпьем с вами за знакомство по рюмочке арманьячку. Держу пари, такого вы еще не пробовали.

Баронесса исчезла так же непонятно, как и появилась, а Пал Палыч, выпив с Петровичем по рюмке, сразу же и осознал, что такого он, действительно, не пробовал. Тягостное состояние, гнетом придавившее Пал Палыча, понемногу стало покидать его. Он даже начал ощущать некоторые зачатки какой-то блаженной расслабленности.

– Невероятно! Какая потрясающая вещь!

– Еще бы! Трехсотлетней выдержки-с.

– Трехсотлетней? Не может быть! Но, если не секрет, откуда у вас такая роскошь?

– Оттуда, голубчик. «Omnia mea mecum porto». Все свое ношу с собой, в отличие от вас, новых русских, которые все это, с позволения сказать, «свое» (при этом он хлопнул себя по заду) – возят. А вот я ношу. Ну так как, дернем по второй?

– С превеликим удовольствием.

Вторая рюмка, опрокинутая Пал Палычем, показалась ему несоизмеримо приятнее и вкуснее первой. Его давно дремавшее воображение начинало рисовать ему райские кущи, лазурное море, чистое голубое небо… И так далее, и тому подобное.

– Можно я задам вам один вопрос? – осмелел Пал Палыч.

– Вопрос? Валяйте.

– У вас там, на двери, табличка. Я так понимаю, что Херувимов – это вы?

– Вне всяких сомнений.

– Но там написано: «Херувимов Ч. П.» Ваша очаровательная дама называет вас Петровичем. Одним словом, можно еще узнать ваше имя?

– А вы, батенька, сами из двух зол выберите себе наименьшее: «Честный Парень» или «Чрезвычайный Полномоченный». Что вам больше по душе? Лично мне симпатичны оба варианта.

Петрович лукаво захихикал, явно довольный своей шуткой.

– Я ценю ваше чувство юмора, но все же испытываю некоторую неловкость.

– А я вижу. Вижу, что испытываете. И, поверьте, очень доволен этим фактом. По крайней мере, появляется хотя бы небольшая надежда на начало процесса вашего исцеления. Я надеюсь, вы не забыли, что пришли ко мне со своей проблемой, а не арманьяк трескать? Кстати, голубчик, не пропустить ли нам еще по одной?

Петрович ловким и привычным движением разлил содержимое бутылки по рюмкам.

– Ну-ну, дорогуша, что-то я гляжу, опять вы у меня совсем потерялись. Соберитесь немедленно. Все вам мои инициалы покоя не дают. Закроем эту скучную тему. Впредь, милостивый государь, прошу покорно именовать меня исключительно по отчеству – Петровичем. В честь моего легендарного папаши – Святого Петра. Хе-хе. Шутка опять же. Пошлая и неуместная. Признаю, но прошу отметить: своевременная самокритика резко снижает ответственность за вышесказанное. Итак, берите рюмку и давайте-ка махнем по третьей за ваше драгоценное здоровье. Оно, как понимаю, вас сильно беспокоит, не так ли?

Третья рюмка оказалась как нельзя кстати. Пал Палычу подумалось, что именно ее-то ему и не хватало для обретения должного уровня свободы в беседе со своим визави. «И какого черта я так тушуюсь, как последний идиот?» – смело задал себе вопрос Пал Палыч.

– Да не то слово, Петрович. Я вот вам честно скажу: я так измучился! А самое поганое то, что никто ни хрена ничего не знает. Я столько бабок отвалил этим докторам – вы себе просто не представляете.

– Почему? Представляю, даже очень представляю. Не считая пощипывания ляжек и попок медперсонала, восемнадцать тысяч шестьсот пятьдесят зелененьких. Согласитесь, Пал Палыч, при ваших-то доходах сумма просто незаметная. А они вас, уроды… Это я как бы продолжаю ход ваших мыслей, промурыжили там две недели и в итоге ничего не нашли, кроме «генеральского» геморроя.

Резкая боль прошила Пал Палыча в области селезенки.

– Что, голуба, селезеночка пошаливает? Кольнуло, да? Ну надо же! Вот видите, Пал Палыч, как нехорошо несправедливо думать о людях, которые, пусть небескорыстно, но честно и профессионально выполняют свои обязанности. Да и потом, доктора ваши не такие уж и уроды, как вы о них думаете. Все, что от них зависело, они сделали и диагноз вам поставили точный. Вы, голуба моя, действительно, здоровы, как бык в начале корриды (геморрой не в счет). Просто это уже за пределами их компетенции. Интересно другое: почему именно вы?

– Так вы знаете, что со мной?

– Ну, конечно же, знаю. Причина вашего недуга стала мне понятна, как только вас увидел. Если не гораздо раньше. Но почему вы? Почему именно вас?

– Меня? А что меня?.. Вы говорите, что именно меня. Я не совсем понимаю. И что я вообще тогда такое?

– Да в том-то и дело, что вроде бы и ничего особенного, однако вот…

– Доктор! Дорогой мой, я умоляю вас!..

– Я не доктор. Я врачеватель.

– Ну хорошо, пусть так… Петрович, не мучай меня! Я тебя как человека прошу!.. Если знаешь, так скажи прямо, чем же я, наконец, таким болен? Ну что же ты душу-то из меня тянешь?

– А ну-ка сядьте! Голуба моя! Обратно! Вон в то свое мягкое кресло. И берегите нервы! Авось, пригодятся еще. Эка ведь, какие мы нетерпеливые – сословие новообразованное. Привыкли, понимаешь ли, по первому требованию. Это вам не кабак, душа моя, не сауна с девочками и не ваш аляповато-шикарный офис в километре от Кремля. Вот там и безобразничайте! А здесь, можно сказать, таинство! Но вам бы только все в балаган превращать. И потом, милостивый государь, давно ль мы с вами перешли на «ты»? Что-то не припоминаю…

Петрович подошел к окну и некоторое время постоял возле него, скрестив руки на груди.

– А крышу надо было все-таки закрыть. Заметет ведь красавицу. Ну да ладно, это недоразумение мы сейчас исправим. Баронесса, душенька! У меня к вам просьба. Не сочтите за труд спуститься вниз и закрыть машину Пал Палыча.

– Как говорит наш обожаемый клиент: «С превеликим удовольствием», – донеслось откуда-то из соседней комнаты.

– Петрович, простите меня, если можете. Действительно, нервы ни к черту, – попытался оправдаться олигарх.

– Ах, оставьте, голубчик. Какие там еще нервы? Нетерпимость и внутренняя распущенность – вот и все ваши нервы.

Попробовал бы кто-нибудь сказать Пал Палычу нечто подобное за последние семь-восемь лет демократии, после его, Пал Палыча, окончательного становления в крутом водовороте бизнеса. Но сейчас эта мысль даже мимолетно не осмелилась посетить его. Застыв в кресле, Пал Палыч смотрел на врачевателя не то чтобы как кролик на удава, а, скорее, как баран на новые ворота.

– Ладно, Пал Палыч, не будем о грустном, – в сердцах произнес врачеватель. – Поговорим лучше… О еще более грустном. О вас и вашей болезни. Ну, это я опять шучу. Не пугайтесь. Не так страшен черт, как его малюют. Уж мне-то можете поверить, хотя ваш случай очень тяжелый. Я бы сказал, из ряда вон выходящий. Боюсь, придется с вами попотеть. Поэтому предупреждаю сразу – вам это встанет в копеечку.

– Да я готов на любые затраты, – искренность пациента не знала границ.

– А куда вам деваться, голубчик. Тем более, что в вашем положении никакая медицина помочь вам не сможет. Они просто этого не знают. За всю историю человечества ничего подобного не случалось. Вы у нас такой «красавец» первый и пока, хвала Создателю, единственный, не то бы тут такое началось, что и в страшном сне не привидится. Кстати, вас и бессонница одолела. Бедный! Бедный вы мой Пал Палыч! Искренне вам сочувствую.

Появилась пышущая свежестью баронесса с легким румянцем на щеках от февральского мороза.

– Пал Палыч, вот ваши ключики. Вы их оставили в замке зажигания. Непростительная беспечность. Но я все закрыла. Теперь ее не заметет.

– Спасибо вам, баронесса, – поблагодарил Пал Палыч, – только не стоило себя так утруждать.

– Напротив. Это мне было чертовски приятно услужить такому импозантному мужчине. Ах, какая у вас великолепная машина! Я всю жизнь мечтала именно о такой.

– Не вижу проблемы, баронесса. Считайте, что с этой минуты она ваша.

– Как, это правда? – изумилась она. – И вы не шутите, Пал Палыч?

– Нисколько. Мне вообще в последнее время не до шуток.

Легко и непринужденно, не лишенной грации походкой баронесса подошла к сидящему в кресле Пал Палычу и, обхватив его шею руками, уселась к нему на колени. Пал Палыч покраснел, как сваренный в кипятке рак. Давно позабытое чувство за долю секунды овладело им и поглотило его полностью. С какой-то непонятной для себя радостью он вдруг понял, что его душа способна на смятение. Пал Палыч и вправду смутился, как ребенок, чего нельзя было сказать о баронессе.

– Петрович, – пожаловалась она. – Вы же знаете, что это моя вечная проблема. Я долгие годы искала свой идеал. И вот, наконец, впервые встречаю мужчину, способного на такие поступки. Пал Палыч, – ее глаза горели, – я влюблена в вас, будьте моим спутником жизни.

– Некоторая неточность, баронесса, – вмешался в эту трогательную сцену Петрович. – Вынужден напомнить, что вам дарили и замки, и полцарства в придачу, и даже табун породистых рысаков. К тому же Пал Палыч женат и имеет сына. Мальчик учится в Англии. Надо сказать, учится неплохо, почти отличник. Кстати, Пал Палыч, не припомните, где учится ваш сын, в Кембридже или Оксфорде?

Пал Палыч озадачился не на шутку. Он, действительно, не мог вспомнить, в каком именно из этих университетов учится его сын.

– Сын Пал Палыча учится в Кембридже, ему девятнадцать лет, и зовут его Сережа, – слегка щелкнув Пал Палыча по носу, промурлыкала баронесса, вставая с его колен. – А вы, Петрович, черствый сухарь, никогда не желавший понять, что у женщины творится на душе.

– Одну секунду, баронесса, – задержал ее Петрович. – Положите ключики на стол.

Обворожительно улыбнувшись Пал Палычу и положив ключи на стол, баронесса испарилась, а Петрович, достав с полки курительную трубку, расхаживал взад и вперед по комнате.

– Вот хожу, мой дорогой, и размышляю. Вся жизнь людская из сплошных несоответствий. Вы подумайте, как вши, веками ползаем по телу матушки-Земли, а она все терпит и терпит. Овечку состряпали и тут же за себе подобных принялись. Социум клонируем! Ведь это ж додуматься надо! А до идиотизма простая мысль – нельзя переходить грань дозволенного – господам, жаждущим прогресса, в голову-то не приходит.

– Я вас очень хорошо понимаю.

– Меня? Хе… Нет, батенька, не меня. Вы прежде всего должны понять себя. Это! Это для вас сейчас является главным. И от этого будет зависеть то… как рано вы состаритесь душой и телом! Ха-ха-ха! Это я опять шучу! Ладно, не сердитесь на меня, голубчик. Знаете, имею слабость – взять да пошутить неожиданно. Вы, Пал Палыч, привыкайте к моим странностям.

Пал Палыч в очередной раз вытер платком пот с лица, неоднократно выступавший за время беседы, и как-то интуитивно понял, что настал момент истины. Собрав остатки мыслей и воли в кулак, наконец-то выдавил из себя.

– Петрович! Я вижу – вы удивительный человек. Не знаю, как это все объяснить, но чувствую – вы человек удивительный! Скажите, что со мной?

– А-а-а… У вас совесть болит, – как-то уж очень обыденно произнес врачеватель, раскуривая трубку. – Перманентный воспалительный процесс. Синдром метеоризма.

Словно свинцовая туча, в комнате повисла мхатовская пауза. Пал Палыч сидел в своем кресле неподвижно, как изваяние, и немигающим взглядом смотрел в одну точку, слегка приоткрыв рот. Он походил на человека, которому совсем недавно хулиганы дали по голове матрасом, плотно набитым песком. Между тем Петрович, явно не желая отвлекать пациента от тяжелых раздумий, подошел к столику, где стояла початая бутылка, и налил обе рюмки. Немного подумав, одну выпил и тут же наполнил снова. Затем, взяв рюмки, не торопясь, подошел к Пал Палычу.

– Ну-с, батенька, еще по одной?

– Куда?

– Внутрь. В себя, естественно. Куда ж еще?

– Петрович, а что я, действительно?..

– Да, голуба моя, именно так – единственный и неповторимый. На всем белом свете. Аналогов не имеем. Иначе я бы непременно знал об этом. Можете мне поверить.

– Я готов понести любые расходы.

– Эх, Пал Палыч, не творческая вы натура, честное слово. Вы же у нас своего рода феномен получаетесь. Это ж все равно, что тридцать третий зуб заиметь. Другой бы радовался на вашем месте. Выпьем?

Они выпили.

– Зуб можно вырвать, – упаднически пролепетал Пал Палыч.

– Спорить не стану. Разница, конечно, имеется, но я решительно не понимаю причину вашей подавленности. Такой серьезный человек, машины направо-налево раздариваете. Если подумать, испокон веков лучшие умы страдали всевозможными там… угрызениями. Бывало, целыми народами болели. А тем более матушка-Россия. «Кто виноват?», «Что делать?», «дураки и дороги», «воруют…» Ой, я вас умоляю!

– Да все я вроде понимаю, только вот как кольнет – хоть на стену лезь!

– А как же вы думали, голубчик? Феномен – это, в определенном смысле, большая ответственность. Pour étre belle il faut souffrir…

– А? Как вы сказали?

– Да это я так. Навеяло что-то… Из детства.

Лицо Пал Палыча выразило такое неподдельное удивление, что Петрович громко расхохотался, что называется, от души.

– Ой, дорогуша, у вас сейчас лицо, как у школьника. Вы так поражены тем фактом, что у такого, как я, могло быть детство? А вы знаете, возможно, оно и было, но только весьма мимолетное. Если это, конечно, вообще можно назвать словом «детство». Извините меня, Пал Палыч, но я, действительно, не могу сейчас смотреть на вас без смеха.

Вдоволь насмеявшись, Петрович принял серьезный вид.

– Так, все. Юмора достаточно. Теперь о деле: диагноз вам мною поставлен. Диагноз точный. Точнее и быть не может. Я гарантирую. Так что будем считать, первый этап благополучно нами пройден. Значит… Значит, это надо отметить, как и принято в этой стране. Одним словом – везите-ка вы меня в ресторан, дорогуша!

– Какие проблемы? Я с радостью! Только вот не знаю, это нормально? – растерялся Пал Палыч.

– А что тут ненормального? Разве у вас сейчас что-нибудь болит?

– Пока, слава Богу, нет.

– Ну так в чем же дело? Одеваемся – и вперед!

То-то и оно, что «пока». А может, и «слава Богу»?