Текст книги "Врачеватель. Олигархическая сказка"

Будто воды в рот набрав, второе лицо партии молчало и чувствовало, что «кандратий» не за горами.

– Хорошо, – продолжил Пал Палыч, – давайте разбираться вместе. Как мы называемся? Правильно. Партия «Мира и Возрождения». Начнем с того, что миром у вас там и не пахнет. Вы уже давно перегрызлись, как пауки в банке. А вот возрождаетесь вы только тогда, когда получаете от нас, в виде подачек, сворованные у народа деньги, которые прямиком идут на строительство особнячков в ближайшем Подмосковье, а также в предместьях Сочи, Анапы и Геленджика. До Средиземноморья вашей партии пока далековато. Масштабы не те. Вот и получается, Степан Данилыч, что мы, в отличие от вас, воруем куда честнее. Во всяком случае, за лозунги не прячемся и не декламируем на всех углах любовь к Отечеству и своему народу. Так зачем же мне давать вам деньги, дорогой вы мой, на уже третий по счету, хотя пока еще и недостроенный дом? По моим данным, третий. Я не ошибся? Зачем вам столько? У меня и то всего один.

– У вас, Пал Палыч, в одной только Европе недвижимости на миллиарды! – Степан Данилыч уже плохо понимал происходящее.

Пал Палыч посмотрел в недобрые глаза Линькова и во весь голос расхохотался. Он смеялся долго, откинувшись в своем кресле.

За это время Степану Даниловичу хватило ума полностью разобраться в ситуации. Теперь уже миндальничать было незачем.

– Вы можете сколько угодно оскорблять заслуженного человека, но лить грязь на мою партию я вам не позволю! Людей, которые все эти годы лоббировали ваши же интересы в законодательном собрании, и это вам с рук не сойдет! Людей, кристальная честность которых…

Пал Палыч буквально взлетел со своего кресла. От его веселости не осталось и следа. Глаза его горели.

– Ты с кем разговариваешь, чмо болтливое?! А ну-ка встань, как учили!

В первую секунду, от изумления подпрыгнув в третий раз, во вторую Степан Данилович окаменел, но Пал Палыч не унимался.

– Кого пугать вздумал? Ты, пулемет «Максим»! Кому угрожаешь, демагог языкастый? Трибун заспиртованный! Да я вас сам, паразитов, так пролоббирую, пропассирую, проглазирую и прочелюстирую, что вы у меня всю оставшуюся жизнь будете бегать с голыми жопами на свои внеочередные съезды! Понял?

Это раньше «кандратий» Степана Даниловча был не за горами, но сейчас он стоял во весь рост прямо перед ним и мило улыбался. И только вера в светлые идеалы достроить третий загородный дом для дочки от второго брака помешала ему окончательно сдаться и допустить к своей нервной системе улыбающегося «кандратия».

– Так вот, комрад Степан Данилыч, резюме мое на сей счет! Вердикт, говоря простыми словами. Финансирование монолитной партии Николая Николаевича я сворачиваю, ваш счет в своем банке закрываю, но даю напоследок дружеский совет, который, надеюсь, поможет вам поднять рейтинг вашей партии, не набравшей на последних выборах и двух десятых процента: смените название, родной мой. Поскольку Мир, слава Богу, вам не принадлежит, первую часть мы, само собой, опускаем, а вот касательно второй части… Здесь есть очень интересный вариант. «Возрождение» сменить на «вырождение». Во всяком случае, созвучно. Пару стыренных процентов от электората Жириновского я вам гарантирую. Такого рода советы стоят денег. И немалых. А я вам их даю бесплатно. По старой дружбе, так сказать.

– Ваше поведение, Пал Палыч, недопустимо. Я буду вынужден…

– Идите-ка вы с миром, любезный Степан Данилович! Да и с возрождением туда же. И вот еще. Николаю Николаевичу, тузику, от меня поклон нижайший.

Политик умудрился раствориться так, что позавидовала бы сама баронесса. Когда Пал Палыч дошел до входных дверей своего кабинета, второе лицо партии было уже как минимум на полдороге к первому с подробным отчетом о произошедшем.

Пал Палыч открыл дверь и увидел возле селектора две женские фигуры: Нины Сергеевны и той, которую он встретил на входе в приемную, приняв за новую сотрудницу. Согнув руки в локтях и сжав в кулачки, женщины синхронно подняли их вверх, сказав при этом: «Yes!»

Девушка подбежала к Пал Палычу.

– Пал Палыч, а вы клевый! Можно я вас поцелую?

– А чем я хуже других? Конечно, можно.

Крепко обняв, она поцеловала его в щеку.

– Как звать-то тебя, «новенькая»?

– Женя.

– И ты Женя?

– И я Женя. Но в отпуск можете меня не отправлять. Мне и здесь с вами очень интересно.

– Постой, а ты откуда знаешь? Мать, – обратился он к Нине Сергеевне. – Что происходит? У нас солидное учреждение или рассадник для сплетен?

– И то, и другое, как везде, – невозмутимо ответила ему одноклассница. – Ты знаешь, Пашка, я потому всю жизнь с тобой ношусь, что ты самый гениальный двоечник на свете.

Забавная картина предстала перед нами. В центре приемной две женщины с солидной разницей в возрасте обнимали своего шефа, положив свои головы ему на плечи. Быть может, в учреждениях подобного рода такая мизансцена и является обычной, но нам, во всяком случае, ничего такого видеть не приходилось.

Когда Пал Палыч взялся за ручку двери, чтобы войти в свой кабинет, его окликнула Нина Сергеевна.

– Пал Палыч, я заказала вам на субботу билеты.

Согнув в локте и сжав в кулак, он поднял руку вверх, сказав при этом:

– Yes! Тогда уж соедини меня с Баторинском.

– С директором?

– Нет. Судя по всему, он круглый идиот. С главным инженером. Только перед тем, как соединять, скажи мне, как его зовут. А то неудобно.

Оставшись вдвоем, Женя спросила Нину Сергеевну:

– А «Тузик» – это что, партийная кличка?

– В данном случае – это порода, Женечка.

Лариса Дмитриевна посмотрела на часы, висевшие на стене ее гардеробной. По мнению Ларисы, циферблат сошел с ума: стрелки имели наглость неумолимо двигаться вперед, показывая уже пятнадцать минут одиннадцатого. Если предположить, что за час при нынешних пробках она доберется до площади Маяковского, у нее для окончательного выбора верхней одежды оставалось всего сорок пять минут. С нескрываемым раздражением она отвергла очередную примеренную шубу из каракульчи и принялась за изделия из меха, пока, наконец, не остановила свой выбор на голубом соболе. В сочетании соболь и Лариса Дмитриевна были неподражаемы. Постояв возле зеркала, Лариса направилась в спальню, где лежал ее мобильный телефон. Взяв его, набрала номер, но затем, вероятно, передумав, отключила кнопку соединения с абонентом. Она сидела на кровати, держа в руках свой телефон, и, глядя на него, о чем-то напряженно думала, пока снова не набрала номер. На противоположном конце связи услышала спокойный голос мужа.

– Да, Лариса. Что-нибудь случилось?

– Нет, все в порядке. Просто решила тебе позвонить.

– Ну и молодец. А у меня для тебя новость. Думаю, что хорошая. Я заказал билеты в Лондон на субботу.

Лариса молчала.

– Я что-то сделал не так?

– Нет, Паша, ты все сделал правильно. Ты вообще в последнее время все делаешь правильно.

– Я стараюсь, Лариса.

– Ладно, не буду тебя отвлекать. Позвоню позже.

Выйдя из спальни и пройдя через холл третьего этажа, она спустилась по широкой, отделанной мрамором лестнице вниз к центральному входу. Уже в гараже, заведя свой красный «Корвет», Лариса не решалась нажать на педаль акселератора.

– «Женитьба Фигаро»… Ты помнишь, как я незаметно взяла тебя за руку, а ты, боясь меня обидеть, весь спектакль просидел не дыша. А потом полгода избегал со мною встречи.

Она нажала на педаль и выехала из гаража.

На рабочем столе Пал Палыча снова загорелась лампочка.

– Пал Палыч, к тебе Шлыков. Бьет копытами.

– Сильно бьет?

– Не то слово. На дыбы встает. Фильтруем?

– Как раз наоборот. Загоняй ретивого. И обмотай ему копыта, не то весь пол попортит.

– Нет уж, Пашенька, уволь. Я необъезженных боюсь.

В кабинет Пал Палыча вошел Антон Григорьевич Шлыков, глава крупной риэлтерской фирмы под скромным названием «Шлыков», по моде подстриженный, набриолиненный, с большим рубином на среднем пальце правой руки и кричащих расцветок галстуком на шее. Он бодренько подбежал к столу Пал Палыча и протянул ему руку.

– Палыч, ну наконец-то. Мы все уже тебя заждались. Кстати, как ты себя?

– Великолепно.

– Это радует, – не спрашивая разрешения, он сел в ближайшее кресло за длинным столом поближе к Пал Палычу.

– Рассказываю… Надеюсь, у тебя найдется с червонец минуток для старого товарища? Думаю, уложимся.

– Для тебя, Антоша, у меня и с полтинник минуток находилось. А бывало, и пятихаточку просиживали, но сегодня, извини, действительно, ограничимся червонцем.

– О'кей. Основное. Итальяшки ждут только тебя. Все необходимые бумаги уже давно подготовлены. Макаронники готовы чуть ли не на этой неделе прилететь на подписание. И с глаз долой этот комбинат. Пускай сами это дерьмо разгребают.

– Понятно, Антоша. А скажи, этот Баторинский комбинат?.. И сам этот Баторинск?.. Что они из себя представляют?

– Да что они могут из себя представлять, Паша? Занюханный городишко. Правда, церквей много. И очень красивых. Да там вся жизнь только вокруг этого комбината и вертится. Продадим басурманам – и вымрут, как мамонты.

– А не жалко, Антоша?

– Кого?

– Людей.

– Людей? Смотря каких людей. Ты там был? А я там был. Это не народ. Это население. А если сказать точно – «уродонаселение». Притом поголовно пьющее.

– Так, может, потому и пьют, что заняться нечем. Стимула-то нету. Предприятие банкрот, доходов никаких, громадные долги перед нами. Безысходность.

– Палыч, – насторожился Шлыков, – я что-то не пойму, куда ты клонишь? Я, что ли, его банкротил? Твоя идея, твоя схема… Да чем ты так озаботился? В первый раз, что ли?

Пал Палыч встал со своего кресла и, обойдя рабочий стол, сел напротив Шлыкова.

– Сколько тебе итальянцы пообещали за сделку?

– Прости, Паша, но тебе-то что за дело? Я выполняю свою работу. И делаю это профессионально. Кстати сказать, по твоему заказу. Не кто иной, как ты мне поручил найти покупателя, а кто он именно, чукча или турок, в контракте не прописано. Скажи прямо, куда ты клонишь?

– Антоша, хочу, чтобы ты меня правильно понял. Я не буду продавать этот комбинат.

Шлыков вскочил со своего места и стал расхаживать по кабинету, нервно закусив губу. Затем остановился и, взяв себя в руки, сел обратно в кресло.

– Так. Спокойно. Ты не хочешь его продавать именно итальянцам?

– Я вообще не хочу его продавать.

– А что ты тогда хочешь?

– Это вопрос следующий. Свой процент, оговоренный в контракте, ты в любом случае получишь.

– Да на кой черт мне сдался этот гребаный процент?! – Шлыков снова вскочил со своего кресла.

– Значит, я думал правильно. Твоя ставка все-таки на итальянцев.

– Да! На итальянцев! Дальше что?!

– Извини, Антоша. Похоже, что я решил окончательно.

Повисла пауза. Они долго и не отрываясь смотрели друг другу в глаза. Первым молчание нарушил Шлыков.

– Мне сначала показалось, что ты заболел, но теперь вижу, что это не так. Я не знаю, что ты там задумал, но ты, Паша, предатель. Полгода кропотливой работы – коту под хвост! Знай, Паша, я тебя ненавижу.

– Я это знал, Антоша, и без Баторинского комбината. Но твоя искренность не может не вызывать у меня уважение.

– Да срал я с высокой колокольни на твое уважение! И на тебя тоже, сволочь!

Он резко повернулся и направился к выходу.

– Стой, Шлыков, – очень спокойно сказал Пал Палыч, но Антон Григорьевич сразу остановился. – Смотри на меня. Сутки тебе на раздумье. Завтра здесь же и в это же время со своими чистосердечными извинениями. В противном случае сотру твою контору в мелкий порошок. Вместе с тобой, естественно.

Шлыков криво улыбнулся.

– А не боишься, что можешь не дожить?

– Касательно тебя – не боюсь. Ты всегда был прыток, но на деле – кишка у тебя тонка, Антоша.

– А я не о себе, Пашенька. Я что? Червяк. Но есть и анаконды. Я же о тебе, дорогой, беспокоюсь, ибо здесь «тенденцию» чую с твоей стороны. А вот это уже страшно.

Он вышел, сильно хлопнув дверью.

Пал Палыч подошел к окну. Внизу, во внутреннем дворе здания, где располагалась стоянка для парковки машин со спецпропусками, наметилось движение. Автомобили разных мастей, но непременно представительского класса друг за другом въезжали во двор.

– Слетаетесь, господа-товарищи. Что ж, милости прошу.

Он отошел от окна и подошел к сейфу. Открыв его, достал тонкую черную папку. Закрыл сейф и, подойдя к столу, положил на него папку.

В аэропорту «Внуково-2» к только что приземлившемуся самолету подогнали трап. По нему спустился человек. Человека звали Игорь Олегович Скрипченко. Он сел в лимузин и в сопровождении ГАИ и двух спецмашин через главные ворота выехал на Киевское шоссе в направлении Москвы.

Благодаря постоянно перекрывавшемуся движению по ходу следования эскорт промчался без остановки через весь город до Старой площади, остановившись напротив центрального подъезда большого серого здания. Человек вышел из лимузина и, не пройдя и десяти шагов, скрылся во внутренней части этого здания.

Ровно в одиннадцать часов Пал Палыч вошел в громадную комнату, специально предназначенную для заседаний Совета директоров, где посередине стоял немалых размеров овальный стол с симметрично расставленными креслами вокруг него. Все приглашенные, кто в это время оказался в Москве, находились уже здесь. Взоры собравшихся были обращены к стоявшему в дверях Пал Палычу. Все молчали. Молчал и Пал Палыч. Секунду-другую он стоял, не двигаясь, затем, закрыв за собою дверь, спокойно прошел к оставленному для него центральному креслу и, положив перед собой черную папку, сел за стол.

Гнетущее молчание затягивалось, и Пал Палыч понимал это. Он мог предположить, что «прыткий» Шлыков уже успел поделиться своими впечатлениями о состоявшейся накануне встрече с кем-нибудь из членов Совета, со многими из которых у него были отношения и общие дела. Если это так, значит, знают все. А если знают, то преамбулы не потребуется.

– Господа, рад вас видеть. Думаю, не стоит тратить время на риторические вопросы о моем здоровье, поэтому предлагаю вам сразу перейти к делу. Но все же, для начала, здравствуйте, господа!

Совет директоров сдержанным гулом ответил на приветствие Пал Палыча.

– Итак, с помощью элементарного арифметического действия смею предположить, что вместе со мною нас десять человек. Кворум, господа?

Все присутствующие согласно кивнули головами.

– Отсутствуют: господин Чижиков… Я так понимаю, по строго заведенному графику он всегда в это время на Багамах…

– На Вануату. У него там фазенда, – поправил Пал Палыча один из членов Совета.

– Прошу прощения, на Вануату. Не знал. А также господа Гостев, Кулбужев, Щетинин. Кворум, господа. Осталось выбрать председателя на сегодняшнее заседание.

– Раз уж ты нас в такую рань собрал, ты, Пал Палыч, и председательствуй. Вношу предложение. Думаю, никто не будет против. Голосуем? – спросил у собравшихся седой мужчина с коротко подстриженной бородой. – Единогласно. Можем начинать.

– Благодарю за доверие.

Пал Палыч поднялся со своего кресла и подошел к стоявшей неподалеку доске, взяв с ее полочки фломастер.

– Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить вам… – он улыбнулся. – Нет, ревизор нам не страшен. Мы солидная, богатая компания с идеальной прозрачной бухгалтерией. Я пригласил вас, чтобы на ваше усмотрение внести свое конкретное предложение в связи с продажей Баторинского комбината зарубежным инвесторам, и… И очень рассчитываю на ваше понимание и вашу поддержку.

Судя по тому, как после его слов лица членов Совета синхронно уставились в стол, Пал Палыч окончательно убедился, что Шлыков уже поработал.

– И тем нее менее, господа, прошу минуту вашего внимания.

В левом нижнем углу доски он нарисовал первый квадрат, вписав в него слово «кредитор».

– Если нам не изменяет память, в свое время мы специально создали фирму, которая стала так называемым «большим кредитором», и по решению арбитражного суда забрали основные средства у дышащего на ладан Баторинского комбината.

Он протянул стрелку вверх к центру доски и нарисовал второй квадрат, обозначив его аббревиатурой «Б. К.»

– Пал Палыч, ты и создавал, по своей же инициативе. И идея изначально тоже была твоя, – не отрывая взгляда от стола, произнес один из присутствовавших.

Отвечать было некому. На Пал Палыча по-прежнему никто не смотрел. Он только мог рассчитывать на то, что его хотя бы слушают. Но, судя по всему, его слушали. И слушали очень внимательно. Он посмотрел на Женю, которая вела протокол этого собрания, и улыбнулся. Ее большие, выразительные глаза красноречиво свидетельствовали: «Все они козлы, а вы, Пал Палыч, клевый. И вы мне очень нравитесь». От ее взгляда ему стало очень легко, и он вдруг почувствовал себя совершенно свободно.

– Я этого не отрицаю, господа Совет, но все-таки позволю себе продолжить. Итак, после данной процедуры бедолага комбинат объявил себя банкротом и при ликвидации, соответственно, снял с себя огромные долги перед бюджетом. Как вы понимаете, я имею в виду бюджет Российской Федерации, гражданами которой мы с вами являемся.

От квадрата с аббревиатурой «Б. К.» стрелка по вертикали доползла до третьего квадрата под названием «Бюджет».

– Ну а дальше, что называется, все было делом техники. С аукциона, который мы в таких случаях называем «заряженным», при непосредственной, так сказать, «заряженности» на энную сумму губернатора области и мэра славного города Баторинска, за копейки был приобретен комбинат нашим же «кредитором». Просто и гениально.

Стрелка от «Б. К.» вернулась к первому квадрату.

– Правда, многострадальный бюджет при таком раскладе поимел гроши, а проще говоря, шиш, но без масла, зато мы-то с вами получили абсолютно чистенькое предприятие. Теперь продавай, кому хочешь, но уже совсем за другие бабки. Ведь так, господа Совет директоров?

– Ты же нас собрал не на урок черчения, – наконец, подняв седую голову, сказал господин с коротко подстриженной бородой. – Пал Палыч, говори уж толком, что задумал. Впрочем, я думаю, и так всем все понятно. Ты его не хочешь продавать. Но тогда где логика? Мы же его и банкротили только для того, чтобы потом продать.

Пал Палыч подошел к столу и сел в свое кресло.

– Ты прав, Семен Аркадьевич, логики здесь нет. Но ее нет с твоей точки зрения. И все же я продолжу, так как по-прежнему рассчитываю на ваше понимание, господа. Как я уже сказал вначале, мы солидная компания, и денег у нас, попросту говоря, куры не клюют. Двадцать минут назад я разговаривал с главным инженером комбината. Кстати сказать, очень толковый мужик. Если открыть только одну дополнительную линию, мы получаем полторы тысячи рабочих мест. А их, как выяснилось, при желании можно открыть аж три! Площади позволяют. При закупке хорошего оборудования продукция может очень высоко котироваться на рынке, но главное то, что предприятие само по себе градообразующее. Следовательно, начнет быстро развиваться инфраструктура. А если еще правильно подойти к вопросу о близлежащих деревеньках, реанимировать наших полудохлых фермеров… Не все же спились, в конце-то концов?! Дать возможность задышать тем, кто еще хочет работать. А они есть! И таких много!..

Пал Палыч обвел взглядом собравшихся.

– Я понимал, что разговариваю с самим собой, но все же счел необходимым донести до вас мое предложение. Давайте не будем терять время и приступим к голосованию.

Женя, ведя протокол, едва сдерживала слезы. Пал Палыч это видел. Он встал с кресла и, подойдя к ней, тихо сказал: «Не переживай, «новенькая», мы еще повоюем». Он вернулся к своему месту, но садиться не стал.

– Итак, господа Совет, кто за то, чтобы принять мое предложение?

Никто, кроме Пал Палыча, не поднял руку.

– Кто против?

Все без исключения подняли руки.

– Понятно. Следовательно, и воздержавшихся мы не имеем.

– Извини, Пал Палыч, но предложение твое не проходит. Секретарь, занесите это в протокол, – резким тоном произнес один из присутствовавших.

– Не торопись, Женя, – остановил ее Пал Палыч. – Мне крайне неприятно отнимать у вас драгоценное время, – продолжил он, обращаясь к Совету, – но все же осмелюсь попросить у вас еще минуту внимания. После черчения, господа, вернемся к арифметике. Как вам всем известно, я имею 22 % акций и стою на том, чтобы не продавать комбинат. Даже если не учитывать отдыхающего на Вануату господина Чижикова с его полутора процентами… А я не сомневаюсь в его стопроцентной солидарности с вами… Пусть вдевятером, но вы имеете 32,5 % акций, и, следовательно, мое предложение не проходит. Однако не торопись, Женечка. Не торопись.

Он открыл лежавшую перед ним тонкую черную папку, которую взял с собой, идя на совет, и достал три листа бумаги.

– Это заверенные нотариусом три генеральные доверенности от господ Гостева, Кулбужева и Щетинина, где они предоставляют мне право выступать и голосовать от их лица на Совете директоров. Можете ознакомиться, – с этими словами он отдал бумаги одному из членов Совета, который тупо уставился в текст доверенности.

– В совокупности названные мною господа имеют 44 %. Приплюсуем сюда моих двадцать два… Итого: шестьдесят шесть. Жутковатая цифра, но тем не менее кворум, господа.

– Паша, ты шутишь, – с побелевшим подстать цвету волос лицом произнес Семен Аркадьевич без знака вопроса.

– Разве я когда-нибудь шутил при решении серьезных вопросов? Господа! – обратился он ко всем присутствующим. – Прекрасно понимаю ваше состояние. Каждый из вас наверняка строил свои планы от этой сделки, но правила есть правила. Кворум, господа! Секретарь, занесите в протокол решение Совета.

Забрав доверенности из рук так и не пришедшего в себя члена Совета, Пал Палыч вышел из зала. Собрав бумаги с записями собрания, Женя последовала за ним. Выйдя в коридор, она прижалась к стене и, опустившись на корточки, заплакала. Не успевший далеко отойти, Пал Палыч вернулся и поднял ее. Нежно поцеловав Женю, сказал: «Успокойся, доброе создание. Они не стоят твоих слез. А я – тем более. Пойдем хлебнем зелененького чаю».

Стоит ли говорить, какая буря поднялась, когда за президентом компании захлопнулась дверь. Кто-то громко кричал, кто-то задыхался от гнева, кто-то делал и то и другое единовременно. И лишь Семен Аркадьевич сохранял видимое спокойствие. Наконец, и он не выдержал.

– Хватит орать! – громко крикнул он, и все замолчали. – Что толку от вашего ора?! Вы что, не поняли, что происходит?

– А что тут понимать? – ответил ему один из орущих и задыхающихся. – Наворовал, падла, а теперь хочет быть чистеньким! Под новые веяния, сука, подстраивается, а мы – все в говне!

– С твоими мозгами привычная для тебя ситуация, – сказал Семен Аркадьевич и тоже вышел из зала заседания Совета директоров.

Без пяти двенадцать Лариса Дмитриевна подъехала к театру Сатиры. Ей повезло. Она припарковалась с первой попытки, так как прямо перед ней только-только отъехал джип, освободив тем самым единственную вакансию в длинном, до самой Тверской, ряду стоявших автомобилей. Заглушив мотор, она пребывала в некотором раздумье. Лариса не знала, что ей делать: оставаться в машине или подойти к центральному входу театра. Собственно, так, как они с Сергеем и договаривались. Ко всему прочему она никак не могла справиться с охватившим ее волнением. Лариса прикурила сигарету, но, сделав пару затяжек, нервным движением руки загасила окурок. Наверное, она бы еще долго принимала решение, если бы не простая мысль, пришедшая ей в голову: Сергей в машине ее может просто не увидеть – побудила Ларису немедленно выйти из автомобиля и, забыв его закрыть, подойти к главному входу.

Она стояла на холодном ветру в своей собольей шубе и вертела головой в разные стороны в надежде среди прохожих отыскать того, к кому неслась сюда, не думая о правилах дорожного движения.

Ровно в двенадцать ноль-ноль напротив места, где стояла Лариса, остановился серебристый «Роллс-Ройс». Водительская дверь открылась, и оттуда вышла стройная блондинка в черных очках. Она была в форме, в которую обычно облачаются персональные водители, возящие своих хозяев именно на «Роллс-Ройсах». На голове у нее была фуражка, соответствовавшая ее костюму, с эффектно загнутым вниз козырьком. Обогнув машину со стороны капота, изящной неспешной походкой она подошла к задней двери и плавным движением ее открыла. Из «Роллс-Ройса» вышел Сергей. На нем был черный дорогой костюм изумительного покроя, под пиджаком черная рубашка и черный галстук с большим бриллиантом. Его длинные волосы были распущены, но уложены каким-то удивительным манером, образуя ряд частых проборов, идущих параллельно ото лба к затылку.

В совокупности все это действо произвело столь ошеломляющий эффект на окружающих, что прохожие невольно останавливались и завороженно глядели на происходящее, не скрывая своего удивления. И это в Москве, в самом ее центре, где вообще кого-либо чем-то удивить не представляется возможным.

Лариса и Сергей сразу увидели друг друга. С едва заметной улыбкой он прямиком направился к ней. Состояние Ларисы в этот момент можно было определить двумя точными словами: паника и страх. Глаза заволокла пелена, а ноги стали ватными и отказывались держать собственное тело. Ее последней мыслью было: «Боже! Помоги мне. Я же теряю сознание».

Она открыла глаза и увидела перед собой склонившуюся голову Сергея. Казалось, он застыл, целуя ее руку. Через лайковую перчатку она не ощущала прикосновения его губ. Ларисе было ужасно холодно, но она почему-то ясно понимала, что это не влияние пронизывающего ветра. Крупные слезы, ручьями покатившиеся из глаз, мешали ей видеть четкие формы и грани предметов. Лариса положила другую руку ему на голову и сказала:

– Сережка, родной мой, если бы ты только знал, как я ждала этой встречи.

Он поднял голову и спокойно посмотрел ей в глаза.

– Тебе холодно. Ты вся дрожишь, Лариса. Если бы я только мог предположить, что наша встреча доставит тебе столько сердечных мук, я бы никогда не позвонил тебе.

– Ну что ты такое говоришь, Сережка? Может, все это время я только и жила этой встречей с тобой. Может, это все, что есть настоящего в моей жизни.

– Я благодарен тебе за такие слова, но не хочу, чтобы ты стояла на ветру. Пойдем в машину. Там тепло и есть хотя бы крыша над головой.

Он бережно взял ее под руку и повел к машине. Когда они подошли к автомобилю, женщина-шофер открыла им заднюю дверь. Сергей, усадив Ларису, не торопясь, обошел машину и сел с другой стороны, дождавшись, однако, когда водитель откроет ему дверцу.

Оказавшись рядом с Ларисой на заднем сиденьи, он нажал на кнопку и поднял стекло, разделяющее переднюю и заднюю части салона. Нажатием на другую автоматически задернулись шторы, изолировав сидящих сзади от внешнего мира со всех сторон.

– Ну как, хоть немного согрелась?

– Спасибо, Сереженька, согрелась. И даже немного успокоилась. Только никак не могу поверить, что вижу тебя.

Она уткнула голову ему в грудь и замерла, не шевелясь, не двигаясь и не дыша. В таком положении они находились довольно долго. Сергей не торопил ее. Неожиданно Лариса подняла голову и откинулась на спинку сиденья, глядя перед собой.

– Ненавижу! Урод! Жалкий самовлюбленный урод! Никогда я тебе этого не прощу! Тварь! Гадкая тварь! Ненавижу!

– Лариса, что с тобой? Чем я тебя обидел?

Она бросилась к нему на шею, обнимая и страстно целуя его руки, губы, волосы…

– Что ты, Сережка!.. Как ты мог подумать?! Родной ты мой! Любимый мой! Как ты мог подумать! Никогда не прощу!.. Хочешь, бери меня прямо здесь! Прямо сейчас!

Лариса судорожно начала срывать с себя соболиную шубу, однако Сергей очень деликатно, но вместе с тем движением, не терпящим возражений, остановил ее.

– Лариса, неужели ты думаешь, что я так плохо могу относиться к тебе, что позволю этому случиться в машине? Прошу тебя, успокойся. Успокойся и расскажи мне, что это вдруг на тебя нашло?

– Скажи, ты правда виделся вчера с Остроголовым?

– Да, правда. Но что случилось?

– Случилось то, что он был гнидой – гнидой и остался!

– Лариса, я прошу тебя!.. Мое отношение к тебе – это мое отношение к тебе, но Паша – это Паша. Он был моим другом, им и останется.

– Сереженька, каким, к черту, другом?! Он мне вчера сказал, что ты монах. До слез меня довел, сволочь!

– Я – монах? Ты бредишь, Лариса?

– Это не я. Это он, наверное, бредит. Но он не бредит. Он знал, что говорил. Никогда не прощу!

Сергей провел рукой по лицу.

– Подожди, Лариса. Это серьезно. Мне надо подумать. Ах, Пашка, Пашка… Почему именно монах? Я еще вчера подумал, но как-то не придал этому значения… А ты ничего странного в его поведении не замечала?

– А чего тут замечать? Он, по-моему, после того, как съездил к этому доктору, совсем свихнулся.

– К доктору? Да он же всегда был здоров, как бык.

– Был здоров, да вот заболел.

– А какой диагноз?

– В том-то и дело, что определить не могут. А тут к этому Петровичу съездил и стал стихи писать.

– Петрович – это доктор, что ли?

– Да вроде того. Не знаю, что у них там случилось, но после этого посещения он явно не в себе. Сказал, что ты сегодня утром уехал в свой монастырь.

– Да, дела… Я, конечно, сегодня улетаю, но вечером. Обратно в Париж, но в монастырь я пока не собирался. Зря ты так на Пашку ополчилась, – после небольшой паузы заметил Сергей. – Ты же понимаешь, что с ним это очень серьезно.

Лариса закрыла лицо руками.

– Господи! Ну почему? Ну почему все так? Я так ждала этой встречи, а должна говорить о том, что мой муженек сошел с ума!

– Лариса, я прошу тебя – успокойся. Сделаем так… Я не могу не улететь сегодня, но дня через три-четыре вернусь, и мы с тобой подумаем, как нам поступить в этой ситуации. Хорошо?

– Хорошо, Сереженька.

– Вот что, Лариса, я остановился в «Национале», и поскольку я пока еще не монах, хотел бы тебя пригласить пообедать со мной. Мне нравится, как там готовят. Ты не против?

– И ты еще спрашиваешь?

Ларису нисколько не удивило, что после ее слов машина плавно тронулась с места. Она, не отрываясь, смотрела на Сергея и понимала, что ей не хочется тратить время на ресторан. И она совсем не думала о том, что годы берут свое, что Сергей, конечно же, постарел. Пусть немного, но постарел, и на его лице появились морщины. Но ее воображение рапидом проматывало этот отрезок времени, прожитый без него, без Сергея, возвращая в прошлое, в полную сил и энергии бесшабашную молодость. Сейчас он виделся Ларисе таким, каким остался в ее памяти. Нет, ей не хотелось убивать эти счастливые минуты на поедание омаров и лобстеров.

Сергей смотрел на Ларису, и спокойная, еле уловимая улыбка не сходила с его губ.

– А почему тебя не удивил тот факт, что я остановился в гостинице, а не дома?

– Не знаю, Сереженька. Я как-то не подумала об этом. А действительно, почему?

– Я приобрел во Франции крупную парфюмерную компанию. В Москву приехал по делам фирмы, поэтому удобнее жить в гостинице. Здесь же и провожу свои деловые встречи. Все под боком. Плохо, что маму вижу только мельком. Зову ее к себе, а она никак не хочет. Что за поколение?