Текст книги "Привычка к войне"

Глава 15. Парад

Полковник Зубарев, командир 46 бригады внутренних войск, был здоровенным мужиком под два метра ростом, и вид имел, несмотря на всегда опрятную, хотя и застиранную форму, – совершенно циганистый. Улыбался он постоянно, и все зубы, которые только можно было увидеть в его задорной улыбке, были золотыми. Существовала легенда, что еще в Афганистане он бывал в плену, где злые душманы его своих зубов лишили напрочь. Однако ему удалось, верно выбрав момент, совершить побег, передушив нескольких противников голыми руками.

Я в легенду охотно верил.

Должность, что он занимал – была очевидно генеральской, но звезды свои полковничьи он на тот момент еще разменять не успел. Да и не похож он был на генерала. Имел обыкновение передвигаться по вверенным частям без свиты, которая обязательно бы лишила его элемента внезапности.

Зилибоба в тот день заступил с утра в охранение, чему был несказанно рад. Батальон вспоминал основательно забытую строевую, поскольку через три дня была назначена торжественная дата – в/ч 6776 должна официально и торжественно приступить к боевой службе. Строевой смотр по такому случаю неизбежен, а Зилибоба выправкой никогда не блистал.

Денек обещал быть погожим и ничто не предвещало…

Вертолет появился внезапно и мастерски приземлился с первого захода. Зилибоба увидел, как из откатившихся дверей пружинисто выскочил незнакомый офицер и уверенно зашагал в его сторону.

– Здорово, военный!

– Здравия желаю, товарищ-щ…, – из глубогого окопа Зилибобе сложно было точно подсчитать количество звезд.

– Ты чего тут делаешь-то?

Впервые за всю Зилибобину службу, к нему проявил искренний интерес такой красивый и веселый офицер, отчего стало на душе у Зилибобы легко и безмятежно.

– Службу несу! По охране…

– Я смотрю, у тебя и автомат есть?

– Ну а как же? Так точно!

– А дай посмотреть?

– Нате. Заряжено, – как полагается сообщил Зилибоба, совершая страшную ошибку.

Зубарев взял автомат огромными своими ладонями, одним привычным жестом снял предохранитель большим пальцем и оттянул затвор указательным, и улюлюкая, водя стволом над головой, выпустил в небо весь магазин до последнего патрона.

– Кру-у-то! – протянул веселый комбриг, возвращая оружие.

Зилибоба, закатывая глаза, взял автомат и обернулся в сторону батальона. Штабные в полном составе уже бежали встречать Комбрига, тяжело отдуваясь.

***

Оркестровая медь горела как никогда, лица музыкантов отражались в ней, и лица тоже были прекрасны – вечер накануне был первым за долгое время, проведенным оркестром на сухую.

С основательно сложенной из бетонных блоков трибуны звучали горячие, но сумбурные слова о долге перед Отечеством, о проделанной работе и успехах в обучении. Стоять и слушать было тяжело и неинтересно. Головы были заняты другим.

С завтрашнего дня наступает совсем другая служба. И как-то она пойдет – оставалось только гадать. Абсолютно каждый из нас не сомневался, что ему доведется пострелять. Иные предполагали, что наверняка стрелять будут и по ним. Каждый верил, что сумеет сориентироваться и проявить себя в нужный момент. Никто не верил, что поедет домой в просторном цинковом ящике.

Наконец к микрофону подошел комбриг Зубарев.

До меня вдруг дошло, что на лице его нет улыбки. Какое-то время он собирался с мыслями, оглядывая выстроенный перед ним батальон. Потом посмотрел в сторону огромного блестящего глянцем плаката, откуда как с иконы наблюдал за происходящим Новый Президент.

И весь батальон посмотрел на Президента.

Через секунду тишину над плацем разорвал электрический скрежет. Это Зубарев сгреб в охапку стойку с микрофоном, приподнял ее к себе и, шумно вздохнув, наконец, улыбнулся.

– Ну ш-што, ш-шынки?..

С таким количеством золота в пасти наверняка невозможно выговаривать все буквы. Но мы бы в любом случае простили его, даже если вместо «С» он имел в виду «Щ». Мы жаждали любить его как родного отца.

– Удачи!…

Мы стояли под лучами осеннего солнца и ощущали себя воинами. В руках у нас было оружие, и его суровая тяжесть давала нам веру в собственные силы.

– Батальо-о-он!

Автомат АКС-74 – 3,5кг.

– Рррравняйсь!

6 магазинов к нему – 2 кг

– Смирррна-а-а!

Подствольный гранатомет ГП-25 – 1,5кг

– В походную колонну!

8 выстрелов к нему – 2 кг

– Повзводно!

Каска пехотная – 0,8 кг

– Шаго-о-ом…

Бронежилет 5-го класса защиты «Корунд-В» – 16 кг

– Марш!..

Глава 16. Первый снег

Станица Червленая стоит на границе ногайских степей и предгорий, на перепутье трех дорог, соединяющих Моздок, Кизляр и Грозный.

Природа этих мест мне, выросшему в юго-восточном углу Свердловской области, могла бы показаться знакомой, но отличалась какой-то особой агрессивной жадностью до жизни.

На большинстве растений были шипы. Особо внушительны они оказались на акации – пики сантиметров по десять, часто еще с отростками в стороны. Помню, как поразила меня акация, когда я впервые увидел ее во время вечернего развода. Куст величиной с калину, переливался в закатном зареве и ветер, который никогда не прекращался, покачивал на ветвях какие-то изогнутые штуки, величиной и формой с добрый огурец.

Вдоль дорог стояли частоколы пирамидальных тополей, встречались заброшенные виноградные плантации. По кустам носились зайцы, в траве шуршали ящерицы, в каждой канаве сидели невероятных размеров лягушки и виноградные улитки. Довольно часто приходилось натыкаться на сброшенную змеиную кожу и останки ежиков.

Но больше всего меня поразили насекомые. Это вообще странно: жуки и кузнечики, которых ты видишь с детства, кажутся самыми обыкновенными. Но когда глубокой ночью сидишь в окопе, сонный и голодный, и из песка под твоими ногами вылазит медведка, которую в своей жизни еще не видывал – она кажется сущим мутантом. Сверчки выглядят не так жутко, но имеют обыкновение запрыгивать тебе на лицо, если будучи дежурным по роте ночью сидеть с книжкой в каптерке.

Богомолы искренне восхищали меня. Есть в их осанке изысканная грация, уверенность, достоинство. Если дразнить богомола пальцем – он станет как каратист угрожающе менять стойку, и никогда не попятится, не сбежит.

Однажды ночью, уже следующим летом, я шел по каким-то делам по центральному проходу через батальон. Лампочек на пути было немного, и шел я скорее на ощупь, по бетонным плиткам. Обычное шабаркание моих сапог в этот раз дополнялось новым звуком – под ногами что-то сочно хрустело. Дойдя до освещенного островка под фонарем, я понял, что это было.

Саранча.

С рассветом мы убедились, что она повсюду. Насекомые вяло шевелились в утренней росе, пытались расправить крылья и взлететь, оттолкнувшись десятисантиметровыми шипастыми ногами. Но сил у нее уже не было. Саранчи было много – штук по двадцать на квадратном метре. Нарядная желто-коричневая расцветка тускнела с первыми лучами солнца. Рой отчетливо напомнил мне войско, заброшенное неведомо куда с неочевидными целями и задачами. Войско, в точности как и то, что торопилось сейчас по своим утренним делам, давя саранчу сапогами.

Еще до обеда весь рой умер.

***

Сухраб с моста вернулся поседевшим. Не так, чтобы совсем, но в черной его нестриженной голове белые волоски в глаза бросались.

– Ну как ты, Зема?

Он сидел на чурке с видом отрешенным, как – будто не вернулся еще. Вдруг начал мелко и быстро качать головой из стороны в сторону, и качал долго, но потом заговорил:

– Это жопа, Андрюха.

Я согласился. Сухраб продолжил:

– Все это бухло проклятое. А эти козлы местные как специально: через мост едут – каждый по бутылке выставляет, чтобы не шманали сильно. А мы и рады!

Ну и этот, с наряда сменился и нажрался как скотина. Полез на стену в ночи. Мы не поняли сначала, куда он делся, а потом нашли – его со стены под куст забросило. Лежит – стонет. Мы ему: «Ты чего, Антоха?» А он: «Подстрелили меня, пацаны!»

В дежурку притащили, броник сняли – дырки нету! Нашли куда попала, в грудную пластину, в угол нижний левый. Ну, обрадовались! Думали – чего ему будет? Понятно, что удар сильный, если с СВД, или с этих спецназовских пукалок девятимиллиметровых. Но ведь дырки – нет! Ну и затолкали на койку, думали – проспится. А он к утру уже холодный был. Медики сказали потом – лопнуло чего-то внутри.

Эту историю я выслушал уже сотый раз, в батальоне второй день не говорили ни о чем, кроме первого двухсотого. Но Сухраб – мой земляк, односельчанин. Призвались мы в один день, пусть и служили в разных ротах – но в одних и тех же частях, и в Чечню ехали в одном вагоне. И вот – смерть таки подобралась уже слишком близко к одному из нас. И стройная теория невероятности, что лично с нами нипочем не может что-то плохое случиться, – дала трещину.

Мы сидели, курили, смотрели как на наших сапогах тают первые, очень ранние в этом году снежинки.

Глава 17. Одинаковые ящики

– Это что за пугало в ДЧ1010
  дежурный по части


[Закрыть]?

– А это, Андрюха, самое убогое и неразумное создание во всех вооруженных силах Российской Федерации – лейтенант юстиции Устинов.

– Да уж, охотно верю.

Батальон на скудно освещенном плацу отворачивался лицами от гонимого ветром мелкого дождя. Вечерняя поверка затягивалась. ДЧ бродил лебедем перед строем дежурных по ротам и вещал о дисциплине.

– Редкостный негодяй. Сейчас промокнем к черту до нитки.

Роты роптали. Потянуло вонючим дымом сигарет «прима», начали доноситься выкрики:

– Устинов, чмошник, отпускай уже!..

Устинов психовал и затягивал свою галиматью как мог, пока не ожила «эрика» у него на груди.

– Три пятерки, ответь сто второму.

Устинов демонстративно повернулся к строю спиной и широко расставил ноги, отчего силуэт его в развевающемся на ветру дождевике напомнил персонажа диснеевского мультфильма «Черный Плащ».

– Три пятерки на приеме!

– Скажи мне, родной, почему батальон не в люльках до сих пор? Потерялся кто-то, а?

– Никак нет! Просто дисциплина хромает!

– А ты у нас замполит что-ли, а? Прекращай безобразие, разводи роты немедленно!

– Йййесть!

Батальон заржал.

– Имамгуссейнов круче всех! – понеслись отовсюду выкрики, – Часовых иди инспектируй, может тебе задницу кто отстрелит!

***

Палатка раскачивалась на ветру, печка топилась плохо и дымила. Промокшие бушлаты, развешенные на спинках кроватей поверх бронежилетов, воняли.

Шулятьев сидел в своем отгороженном закутке в углу, вытянув ноги на кровати. На коленях лежала потрепанная книга.

– Товарищ страшный лейтенант, разрешите обратиться? – Дед хитро улыбался, изображая примерного военнослужащего.

– Чего тебе опять надо от меня, черт алтайский?

– Товарищ капитан, а не желаете ли коньяку?

Взводник какое то время перебирал в голове варианты – может ослышался? Решив, в конце концов, что его старческий слух не мог подвести в восприятии такой простой фразы, уточнил другое:

– А вы, часом, не оборзели, сержант Диденко.

– Дядя Валя! Я к Вам со всей душой, а Вы!..

– Подожди-ка, родной, а кто ДЧ заступил?

– Устинов.

– Тогда понятно. А я думаю – чего это Дед, супротив обычного, не на верхней шконке бухать собрался, а ко мне пришел? А оно – вон оно что! Испугался, что Устинов тебя на кичу в ночи заберет?

– Дядь Валя, так ты же знаешь, что мы один черт напьемся, а если спалимся при этом – так тебе еще и выслушивать придется. А так, нагрянет этот гомосек, начнет опять котелками греметь, ноздри раздувать – но к тебе за загородку не полезет. Да и немного у нас, два пузыря всего!

– Где ж вы, подлецы, только денег берете.

***

Старший лейтенант Шулятьев смотрел в никуда своими блеклыми глазами. Лицо его, обветренное, сплошь изрытое глубокими морщинами, имело странное выражение безмятежности и философской возвышенности, усталости и давно прощенной миру несправедливости. Все в той же позе сидел он на своей кровати, иногда зябко ежась плечами, держался за свой стакан, и не ясно было – слышал ли нашу болтовню, насколько позволял ему слух, или пребывал мыслями настолько далеко, что и мест тех уж нет ныне.

– Это толстый такой, картавил еще? Ну, Чопик еще с ним из-за топора на лесосеке подрался? Нет?

– Да нет! Того я давеча в толчке видал.

– Ну а который тогда?

– Ну а как я тебе еще опишу его? Обычный пацан…

– Вот так вот, Мери Попинс… Даже фотографии не осталось. Кстати, я слышал на рынке в Червленой есть абрек один, у него можно пленку купить, потом зафотканую отдать – он фотографии сделает.

– Деньги вперед, я так понимаю?

– Еруслан, вот ты вечно подставу подлую везде видишь. Давай, хоть один раз, чем бухать – купим пленку, фотик у кого-нибудь из контрабасов возьмем. Прикинь – запечатлимся геройски на броне, к АКСу рожек РПКшный, ГПшку, и НСПУ навесить еще!

– Да! А в другую руку РПГ, и на спину АГС. Мама посмотрит, скажет – это не мой Зайка, не Рэмбо даже. Это, едрен батон, персонаж из «Звездных Войн», из первого эпизода!

– А я вот хочу. Я бы отослал мамке фотку. Только бы форму чистую найти. Черт бы с ним, с оружием. Мамка посмотрит – вот мой Серега, живой, чистый, сытый. А мамке чего еще надо?

– Вот! Дед правильно говорит!

– А то выйдет как с этим Антошкой!

– Андрюха, черт тебя дери, ты иногда такую пергу гонишь!

– Да не верю я в приметы, ребята… Просто лезет в голову бред всякий. Я еще на КМБ был, в солнечном городе Кемерово. На Новый Год, помню – морозяка был страшный, 49 минуса. Посадили нас телевизор смотреть, а там Ельцин говорит – устал, ухожу… У меня тогда еще думки всякие начались, что возможно всякая байда станет происходить… А первого числа строят нас, и начинает ротный вдоль строя ходить, внимательно в лица заглядывать. Выдернул из строя восемь человек, и меня тоже. Завел в канцелярию и говорит: «Выпала вам высокая честь – надо Героя в последний путь проводить!» Короче – привезли летеху какого-то с Чечни. Хоронить надобно. Ну а мы – вроде почетного караула. Мы же форму только получили – нарядные все, загляденье прямо. Задача – нести гроб на плечах от дома до кладбища. А гроб – цинк. Вскрывать запретили, потому как летехе башку отстрелили напрочь. А гроб тяжелый, – как памятник. Здоровый такой… Кто-то мне рассказывал, что они, гробы эти цинковые, с запасом делаются. Чтобы даже самого крупного героя разместить, пополам не складывая. Стандарт такой…

Ну и вот… Шкандыбаем мы по улице, тащим цинк. Бабы кругом воют, музыка эта треклятая базлает. Холодно – жуть. Умаялись, короче, страшно. Доползли до кладбища. Ну а бывал ли кто на кладбище зимой? Снегу по пояс, дорожки узкие. А могилу выкопали в семейном месте, у черта на куличках. И вот тащим мы Героя, в снегу вязнем, дыхалку от мороза перехватывает. А Герой перекатывается в гробу и гремит на весь погост. И не поверите – грохот этот мне снится теперь иногда. И ярко так представляется во сне – каково в цинке лежать. Без головы.

Помолчали. Разлили остатки.

– Да уж. Мамку Антошкину жалко. Ну, по крайней мере, целый домой приедет, не как тот летеха. Наплачется, конечно, но хоть компенсацию получит. Сколько там теперь?

– Наивные вы чукотские юноши.

Шулятьев мелкими глотками допил коньяк, грохнул стаканом об тумбочку и по очереди оглядел нас. Глаза его теперь горели недобрым огнем.

– Думаете, стало быть, что мать его денег получит от государства, да? Может на родине героя еще и памятник воздвигнут? Да хрен там ночевал! Пьяный был? Был, – вскрытие покажет. Дырка от пули есть? Нету дырки. А стало быть – Антошка ваш напился до чертиков и неудачно навернулся с высоты. И стало быть не герой Антошка, а обыкновенный придурок, алкаш и нарушитель техники безопасности! Так что забудьте слово «выплата» как страшный сон. Потому что если Новый Президент сказал, что войны нет, значит – ВОЙНЫ НЕТ.

А теперь – рассосались в ужасе по койкам!

Глава 18. Потеря

Мать меня журила. Так же точно, как и много раз прежде, когда я совершал очередную большую глупость. Только в этот раз я не видел ее лица, не видел, как роется она в домашней аптечке, как сидит в кресле перед телевизором, не глядя на экран и уронив на колени руки с неизменным вязанием. Не видел, но очень отчетливо представлял.

Но если бы письма не было еще неделю – я бы наверняка тронулся умом. Совершеннейший бардак, граничащий с бредом, вязко клубился в голове. Всякий раз, пересекаясь с Москайкиным, и получая на неизменный вопрос неизменный ответ «почты не было», хотелось плюнуть на все и обидеться так, как обижаются малые неразумные дети. Не пишут мне – ну и я тогда не буду писать. И пусть они там думают, чего хотят.

Но тут же, усилием того человеческого, что таяло теперь во мне под слоем грязи и вшей, сырости и усталости, и навязчивого липкого страха, – я пытался одернуть себя. Как мантру, как надежное заклинание проговаривал я, плюясь горьким табаком: «Почта ходит долго. Придется подождать».

Я таскался с письмом в кармане, пока совсем не зажулькал конверт. Решил, наконец, прибрать его в пакет с остальными сокровищами, предполагая, что ни один засранец, ползающий по чужим прикроватным тумбочкам, не посмеет вытереть жопу материнским письмом.

И обнаружил пропажу.

Единственная фотография, которую я забрал с собой из дома, на которую смотрел украдкой в редкие свободные минуты, которую не смел показать даже самым близким товарищам – пропала.

Эта девушка никогда не была моей. Она терпела мои неуклюжие юношеские ухаживания, смотрела своими бездонными, широко открытыми глазами на чудачества, которыми я пытался произвести впечатление, и ускользала от моего понимания. И была для меня самым дорогим человеком на этом свете, насколько только может быть дорогим человек для влюбленного нецелованного подростка.

Я стоял на коленях в проходе между кроватями, сжимал в объятьях ограбленную тумбочку и бился об нее лбом. Я плакал. Я должен был прожить еще почти год, чтобы снова увидеть ее.

Глава 19. Имя

– А это что за татуха там у тебя? – Заяц, за каким-то чертом забравшийся в своих грязных штанах ко мне на кровать, когда я уже почти лег, разглядел на моем бледном теле корявую татуировку.

– А это у него, Зайка, эмблема одной очень крутой группы «МеталликА», – удивил своими познаниями и наблюдательностью Еруслан, – А вот снизу закарюка, так это не насрано, как могло бы показаться. Это стилизованное изображение змеи, свернувшейся в три кольца. Это с обложки их альбома 91го года, если не ошибаюсь. По сему выходит – Андрюха у нас не просто меломан, а злостный фанат – металюга.

– Чего, Андрюха, правда что ли?

– Правда.

– Дак ты поди цепями всякими уматывался, шипами, ага?

– Иди-ка ты в… койку, Заяц, со своими стереотипами.

– Правда, правда, – продолжал вещать со своего места Еруслан, – Мне Москайкин его военик показывал. Фотка там – это надо видеть. Хаер у Андрюхи ниже плеч, виски выбриты, и серьга в ухе болтается.

– Да ну на щеку!

– Да хоть на нос!

– Ну давай, Андрюха, расскажи как ты хиповал там у себя.

– Да чего там рассказывать… Классе в седьмом моча в голову ударила – начал выделяться из серой массы, насколько фантазии хватило. А дружок один на экскурсию от школы в Питер ездил – привез кассету Металлики. Сидели мы с ним перед магнитофоном как дебилы, крутили кассету эту… Подсел я на их музыку, короче…

Учителя в школе нашей колхозной закалку совковую имели – убеждали состричь лишнюю неуместную растительность, а мне только того и надо, чтобы внимания на меня обращали. Только задрючили они меня в итоге, или сам я тупанул в какой-то момент – бросил школу после девятого класса.

Поехал доучиваться в соседний город, в профессиональный лицей. А городишко этот – на редкость гиблое место. Молодежь – сплошь гопники и наркоманы, хоть совсем с общаги не выходи. Вот там-то я знатно огребал! Года два терпел, наверное, потом плюнул и пошел стричься.

Взял потом флакон портвейна, давай его бухать в одну каску. А в зеркало смотрю на себя, на стриженного, и думаю: «Вот, Андрюха, стал ты теперь самый обыкновенный лошок, каких масса!» И так, чего-то обидно за себя стало, как – будто поддался я, будто поимели меня. Ну и взял тут же иголку, тушь где то надыбал, и за полночи надолбил себе вот такую корявую татуху.

– Чего, прямо сам себе что ли?

– Ну да…

– Ну, с таким расчетом – можно сказать, что неплохо получилось! – Заяц разглядывал в потемках мою правую руку, – Так ты может и мне надолбишь чего? Группу крови, например? Чего там надо из приборов и материалов?

– Давай потом как-нибудь об этом поговорим, спать охота.

Но Заяц уже задирал у себя на пузе белуху.

– Вот здесь вот, смотри – над сердцем! И мишень еще такую!…

– Кочегаров он тебе на попе набьет! Уматывай спать давай!

Заяц сидел на кровати, и в раздумьях закатил глаза в потолок.

– Металю-у-уга, значит. Сидел там у себя в колхозе поди, железяки с тракторов воровал, и дома рылся в них. Железя-а-аки, железя-а-аки мои! Как в мультике про Аладдина, помните – попугай такой кипешной был! Тот все орал: зо-о-олото, зо-о-олото! Как звали то его, кто помнит?

– Яго его звали!

– Точно! Яга! А вот давай – теперь у Андрюхи погоняло будет – Яга! Замечательно я придумал?

– Иди-ка ты в баню, Зайка.