Текст книги "А какие были надежды!"

Ученые, хоть и с потускневшими лицами, чокнулись пластиковыми стаканчиками еще раз.

– А у Вас уже есть контракт?

– Лечу подписывать.

– В Детройт?

– Да. Конечно, университет не самый престижный. Можно сказать, захолустный. Но я расцениваю это как стартовую площадку и корни пускать пока не собираюсь. А там посмотрим. Так что за продолжение! Тут тоже неплохо! Конференции интересные. И деньги есть, работать можно. И немало близких по духу нам людей. Высокие люди найдут себе место!

Помолчали.

– Мне кажется, продолжения прекрасной эпохи все же не будет, – промолвил наконец один из ученых.

На следующее утро автобус отвез ученых из Бостона в аэропорт Кеннеди. Однако из всей команды исследователей, которые прилетели в Америку из России неделю назад, единственным пассажиром на борту оказался Василий Иванович!

Герхард решил остаться еще на три дня, чтобы обговорить область исследований, а заодно познакомиться с новым аспирантом Голдсмита. Недогреев делся вообще неизвестно куда! Даже Пахомов решил завернуть к знакомым в университет Миссури. Вася разозлился. Его злило все. Даже стюардессы в самолете.

Он – Вася Мелентьев – единственный оказался без планов! Он – который всех собирал! Он – который всех организовывал! Ну, это было ни в какие ворота! Он, он один ехал в заказанном для российских ученых автобусе в аэропорт! Один!

* * *

В этот раз кроме соленых огурцов на столе в 233-й комнате стояла бутылка виски Jim Beam. А Вася ругался.

– Мужики, вы представляете, туда мы летели целым коллективом – нас больше двадцати человек было. Может, даже тридцать! А назад – я один!

– Да, Василий Иванович, что-то ты промахнулся. Уж не стареешь ли? – прокомментировал это Николай Иванович.

– Что же это получается, – продолжал кипятиться Вася, – я двигаю науку, я организую международное взаимодействие, я развиваю глобальные перспективы, а они…, они думают только об одном, как свинтить из родной страны!

– А ты им предложить что-то можешь? – спросил Николай Иванович.

– Я могу предложить им работать! Предлагать американцам новые идеи!

– А американцы-то что? – спросил Афоня.

Василий Иванович ответил, помолчав полминуты:

– Американцы, если честно, больших денег пока теперь не заплатят. Разве что под что-то глобальное. Но вот Палычу продлевают же финансирование!

– Ну и то хлеб, – ответил Виктор Иванович, – хоть и не ожидал я такой шустрости от наших исследователей. Все тридцать человек разлетелись в разные стороны? Василий Иванович, ты их не ругай, продолжил Осколков, – кто ты им? У тебя мысли про глобальные перспективы развития, а у них – про то, что денег на ремонт приборов уже не осталось, уж не говоря про покупку новых.

– Но все равно это ни на что не похоже, – продолжил ругаться Вася. – Вот один мой приятель, – он тоже из комсомола, а сейчас работает в министерстве культуры, так вот он недавно по линии культурного обмена повез в Америку танцовщиц из ансамбля…

– Ну тут я хоть понимаю, – продолжил Василий Иванович, что после двух месяцев культурного обмена он в Москву возвращался один…

Хоть Вася был зол, все присутствующие в комнате грохнули дружным хохотом. Через полминуты к ним присоединился и Вася.

– Ну тут я понимаю, – повторил он, уже смеясь, он, – но я-то полный самолет ученых вез!

– Неужели академик Недогреев тоже решил работать в Америке? – смеясь, спросил Афанасий, – он же в совершенстве владеет только русским матерным. Или он тоже танцевать будет? А посмотреть бы, – продолжал веселиться Афанасий.

– Академик Недогреев не прост, – ответил Вася, – во-первых, он там нашел себе почти личную переводчицу…

– Это как? – переспросил Санек.

– Это уметь надо! – отвечал Вася, – а во-вторых, он себе дачку во Флориде присматривает.

– Вот это шуточки! – изумленно пробормотал Осколков. А как же оборонный щит? Из Флориды будет ковать?

– Не знаю, – раздраженно ответил Вася, – меня это не касается!

– Э, Василий Иванович, а разузнать бы надо. Как бы тебя это всерьез не коснулось. Я-то человек маленький, и уже пенсионер. А друзьям твоим еще работать. А тут вона как заворачивается. Палыча бы не зацепило. А может, я чего не понимаю, старый стал уже. Ты скажи, вот этот виски – он американский?

– Да. Это настоящий американский виски! – даже Вася с радостью переключился на другую тему, – и отличие его в том, что тут в рецепте должно быть не меньше половины кукурузного зерна.

– А остальное? – спросил новый аспирант Герхарда Славик.

– А остальное – что хочешь! Можно пшеницу. Можно ячмень. Делают смесь злаковых. Но главное – кукуруза.

– То-то я смотрю, сладковатый немного вкус, – сказал Николай Иванович.

– Понять их можно. Виски американам выпить хочется. Кукурузы навалом. А если больше половины кукурузы дать? – подключился Славик.

– Выйдет кукурузный самогон! – прокомментировал Афоня.

– А есть разница?

– Мужики, вы же нарушите все принципы ферментации и тонких биохимических процессов, – ответил Василий Иванович, – впрочем, – добавил он, улыбнувшись, – есть же самогонка из кактуса. Текила называется. В красивую бутылку разольешь – тоже тащиться люди будут! И понтоваться, что пьют текилу! – Вася улыбался уже широко и почти беспечно.

Глава 4
Сашин отпуск в России. Государственная награда. И последствия

Саша Козлов в августе 1999 года приехал в отпуск в Россию. Разумеется, его ждали друзья. Никто тогда еще не мог предполагать, что над их компанией нависают тучи. Да и не только над их компанией. Они просто радовались встрече с товарищем!

Все было по-старому. Разве что появились новые бокалы – Васе где-то презентовали, а он решил их не уносить домой. Но именно это – отсутствие перемен, и трогает больше всего возвращающихся после долгого отсутствия.

– Ну как там? – спросил Виктор Иванович, ставя чайник.

– Работают, – пожав плечами, с легкой улыбкой ответил Санек.

– Ты нам хоть что-нибудь расскажи! – продолжил Виктор Иванович.

– Да я как-то не знаю. Приборы, аналитика… да это все известно. Приборы там работают. Народ вовсе не напрягается, как у нас, однако дело делается. Получше, чем у нас.

– Почему же так?

Санек опять пожал плечами.

– Боярин, что-то ты немногословен, – сказал Афоня, – ну чем они там живут, что делают? О чем переживают?

– Переживают? Переживают, конечно. Когда налоговые декларации заполнять надо, – Санек усмехнулся, – когда бензин дорожает. Если распродажи большие… тут переживаний на следующих две недели! А вообще – не просто там.

– В чем непросто? Люди такие же.

– Такие же. А все ж таки другие. Вот у нас все думают, что там точно так же, как здесь. Только намного лучше. А все не так. Там все по-другому. Но это не сразу понимаешь. Вы лучше расскажите, как вы тут? А то там такое пишут…

– Что пишут? – заинтересовался Виктор Иванович.

– Ну, например, что в России появился новый вид преступлений – ночное воровство картошки на полях в сельской местности. Что от бескормицы все загибаются.

– Боярин, ты же видишь, что мы тут картошку друг у друга не воруем. Не сказать, что жируем, но и с голоду не загибаемся, – ответил Афанасий, – показывая на стол с бутербродами и плюшками.

– Да я-то понимаю, – ответил Санек, – только за океаном пропаганда поизощренней, чем у нас. Может, раньше было по-другому. А сейчас – про Россию – ничего, кроме пакостей каких-нибудь.

Про что-то хорошее – ни слова. Своего рода – пропаганда умолчанием. Про взрывы и Чечню и не говорю. Читаешь, что все тут в стране регулярно взрывается, и жилые дома, и машины олигархов…

В этот момент в комнату вошел Герхард. Он радостно протянул Саше руку для рукопожатия, а Виктор Иванович начал перечислять хорошие события, которые произошли за последнее время.

– У Николая Павловича новый аспирант, Славик. Работает хорошо, Николай Павлович доволен. Прибор новый по американскому гранту пришел, и еще один придет, помощнее.

– Да, на тот прибор, что придет, у меня большие надежды, – сказал Герхард. – Да и не только у меня, и у Голдсмита с его аспирантом тоже.

– Голдсмит классный, – отвечал Санек, – и людей себе подбирает хороших. Я хоть по работе с ним не пересекаюсь, всегда его слушать приятно. А что с этим прибором, что пришел?

– Отлаживаем! – отвечал Виктор Иванович, – но Саша, ты прикинь, – Виктор Иванович изобразил на лице напускное негодование, – что эти безобразники тут учудили!

– Что тут наши безобразники учудили? – сразу же заулыбался Санек, ожидая какую-нибудь историю в духе 233-й комнаты.

– Они, бессовестные, – изображая деланное возмущение, сварливо продолжал Виктор Иванович, – начали примеси в спирте изучать! – А зачем? – тут же переспросил, заранее радуясь, Санек.

– Прибор получили очень точный, но надо создать калибровочные кривые по концентрациям в области микропримесей, – пришел на помощь Афоня. – А прибор анализирует растворы. На водных растворах – долго и ненадежно. А на спиртовых – быстро стабильно. Так вот, Славик, – он ладонью руки показал на скромно сидящего в уголке Славика, – наша нынешняя надежда, начал изучать, как быстро ионы переходят в спирт.

А потом понял, что самый простой эксперимент – налить свежий спирт в стеклянную бутылку, и смотреть, как спирт обогащается по примесям. За счет растворения стекла, то есть перехода ионов в спиртовой раствор.

– Николай Павлович, – тоже деланно изумляясь, произнес Санек, обращаясь к Герхарду, – как в только это допускаете?

– Что же я могу поделать? Наука имеет притягательную силу! – немного ернически улыбаясь, – ответил Герхард. – Методическая работа! – Слушай, Слава, – обратился он к Славику, – ты скажи, ты когда изучал переход ионов металлов в спирт, ты интервалы времени какие брал?

– Вначале полчаса, один час, три, пять, десять, пятнадцать, далее с шагом сначала 15 часов, потом через сутки, – четко отрапортовал Славик.

– Хорошо! – удовлетворенно отметил Санек, – а хоть где-нибудь делал параллельные измерения?

– Ну конечно, – ответил Славик, – по трем точкам. Я же методическую работу проводил. Сходимость великолепная.

– И что получается, на плато выход просматривается?

– Вы понимаете, Александр, зависимость выполаживается, конечно. Но мне зафиксировать плато не удалось ни через месяц, ни через три.

– То есть насыщение напитка ионами металлов не прекращается даже через три месяца?

– Да.

– Ничего себе!

– А что с водкой?

– Примерно то же самое.

– М-да. Ну черт с ней, с водкой. Я ее вкуса не понимаю. А что с виски и коньяком?

– Ой, почти тоже самое. Кинетика перехода ионов натрия практически одинаковая и для водки, и для коньяка, и для виски. Но в виски и коньяк быстрее переходит кремний.

– Вот так новость! Да, парень, ты даешь! На тебя вся мировая общественность глядит. – Санек похлопал Славика по плечу под одобрительные возгласы окружающих.

Славик смущенно потупился. Народ в 233-й был так увлечен спектаклем, что даже появление обычно шумного Василия Ивановича осталось почти незамеченным. Виктор Иванович одобрительно добавил:

– Из Славика толк будет. Только не сбейте его с пути этими вашими алкогольными исследованиями. Знаю я вас!

– Виктор Иванович, мы только попонтоваться, – тут же включился Афоня. – А результат интересный. Натрий – это горчинка или соленость. Калий – не знаю. А кремний, переходящий в напиток, что дает?

– Калий тоже горчинку давать должен. А кремний? Студенистость вкуса какую-нибудь… – поразмышлял Санек, – это же гель должен образовываться.

– Ребята, нас за «студенистость вкуса» производители французских коньяков по полу размажут!

– Но это же почетно! – тут же отреагировал Афанасий. – Если производитель какого-нибудь «Камю» или «Арманьяка» к нам в институт ноту протеста пришлет!

– Лучше не ноту протеста, а ящик, нет бочонок Камю. Тогда, глядишь, мы наши исследования и засекретим! – радовался появившийся Вася. – На время, пока бочонок не кончится!

– Вам волю дай, так вы вообще работать перестанете… дегустаторы! – улыбался Виктор Иванович.

В 233-й, как и прежде, воцарилось беззаботное веселье. Ребята шутили, перебивали друг друга. Собираясь уходить, Санек начал рассказывать про свои новые проблемы.

– А что тут у вас Недогреев поделывает? – как бы невзначай поинтересовался он.

– Да ничего особенного, – отвечал Афоня, – к выборам готовится.

– Каким выборам? – тут же переспросил Санек.

– Тут ведь у нас разгул демократии, – отвечал Афанасий. – В «Квазаре» – выборы директора. Два кандидата – Ломов и Недогреев.

– Аффигеть! – покрутил головой Санек. – Я почему спрашиваю, – продолжил он, – Недогреев начал грузил меня дачкой во Флориде. Я уж и не знал, куда бегать от Мисс Перецвейг. Он ведь ей писал, что я ей буду помогать оформлять документы на виллу, которую он хотел купить. А она приходит и начинает меня грузить договорными обязательствами!

Народ насторожился.

– Во влип Санек! – Даже видавшие виды обитатели 233-й комнаты были потрясены.

– Не то слово, – откликнулся Санек, – сижу, никого не трогаю. Какой-то спектр расшифровываю. Вдруг появляется эта мадам, и оказывается, что я – доверенное лицо Недогреева, и мне срочно надо идти к агенту по недвижимости!

– А ты-то тут при чем?

– Так у нее оказались доверенности Недогреева на мое имя!

– Саша, а тебя Недогреев хоть предупреждал? – спросил Виктор Иванович.

– Нет, конечно! Я от Соньки и узнал, что если ему удастся перевести…. ну, довольно крупную сумму в Америку, то он хотел бы подешевле купить виллу во Флориде, и я обязан им помочь!

– Хрена себе!

– Кому? – переспросил Герхард.

– Недогрееву!

– А у нее-то какой интерес? – начал уточнять Афанасий.

– Так она его хочет выписать в США!

– Так у них любовь? – обрадовался и изумился Николай Иванович.

– Ребята, да я-то откуда знаю?… – обычно сдержанный Санек широко развел руки, – однако похоже на любовь.

– Чего только на свете не происходит! Только, ребята, мне казалось, на Ромео Недогреев не очень похож! – прорвало Герхарда.

– Ни хрена себе! Да он не Ромео, он Дон Жуан! А-фигеть! – присвистнул Василий Иванович.

– С дуба падают листья ясеня!

– Любовь зла! – посыпались реплики.

– Мужики, Ромео он или Альфонс, но я фигею! – комментировал Василий Иванович.

Перед отъездом, в августе 1999 года, Санек еще раз зашел в 233-ю. – Ну, что, Саша, завтра на самолет? – просил Виктор Иванович.

Санек кивнул.

– Да, завтра утром.

– Прямым рейсом летишь?

– Прямого из Москвы в Бостон вообще нет. У меня две пересадки. Но так дешевле.

В комнату зашел вышедший куда-то по делам Герхард.

– Саша, добрый день! Уезжаешь?

– Да, Николай Павлович.

– Привет Майклу!

– Обязательно, Николай Павлович!

Санек засобирался. Стали прощаться. На прощанье Виктор Иванович сказал:

– Саша, не забывай! Уж как сложится – так и сложится. У нас тут, конечно, и так неспокойно, да еще и президент одряхлел, и опять начальнички власть делят. Но мы тебя рады видеть всегда!

– Спасибо, мужики! Я и сам не знаю. Некоторые очень хотят остаться. Большинство – просто хотят остаться. Таких, как я, колеблющихся немного. И… уж как получится. Но… – он помолчал, – жизнь-то тут.

По крайней мере, наша.

Да, – продолжил он, размышляя, – тут и выборы в «Квазаре», и дачка для Недогреева во Флориде. Охренеть! Ну, ладно, пока, ребята! – и Саша начал прощаться с друзьями.

* * *

В 233-й комнате приближалось время обеденного чаепития. Дело было в начале сентября. Виктор Иванович читал газету.

– Я уж не знаю, – заговорил Афанасий, – наши ребята часто бывают в «Квазаре». Говорит, что там шухер, и вообще полный раскол и разгул демократии. Скоро перевыборы директора. Хотя это и бред, с моей точки зрения. Я понимаю, если выборы директора в академическом институте. Но как же можно делать выборы в «почтовом ящике», в закрытом учреждении?

– Ну, ладно, – продолжил Афоня, – перевыборы директора назначены. Недогреев пытается взять власть в руки. Ломову 67. «Квазар» разделился на два лагеря – за Ломова и за Недогреева.

– М-да, демократия – штука непростая. А с Недогреевым связывают перемены? – спросил Герхард.

– Вроде – так. За Недогреева хотят голосовать те, кто хочет перемен. А за Ломова – те, кто хочет жить по старинке.

– Дилемма…. Ох, ну и перемены они получат! – так же негромко продолжил Герхард. – А работу по авиационной тематике оборонного назначения Ломов двинул на Государственную Премию.

– Если что – хочется уйти лауреатом? – спросил Афанасий.

– Ну да, – ответил Герхард. – У него два ордена, кажется. А вот лауреатства нет.

– Но, также по слухам, – продолжал Афоня, – он сильно обижен на Недогреева. Вот его и не вписал в число соавторов-заявителей на награду.

– Вообще-то есть за что, – негромко проговорил Герхард.

– Это как? – спросил Афоня.

– Ох, ребята, дай бог, чтобы я ошибся. Я ведь тоже всей информацией не обладаю. Так, слухи и догадки. А только больших хороших тем, которыми можно гордиться, не так и много. Как бы не оказалось, что Ломов двинул на премию то самое, что наш высокочтимый академик Митька сплавил в рамках работы комиссии по сотрудничеству, забыв про Ломова.

Афанасий делал вид, что его тут нет. Но видно было, что ему неприятно.

– Это совсем разные вещи! Николай Павлович, Вы не правы! Американцам очень понравились работы Недогреева, – вступился Василий Иванович.

– Ну еще бы они не понравились. Раз там почти вся технология расписана.

– Да вы не понимаете, это ведь сотрудничество двух высокотехнологических держав! – ерепенился Вася, – мы сделали большое дело! И никто даже не оценит работу нашей комиссии! Я больше за это переживаю!

– Не переживай, Василий Иванович, – сказал, усмехаясь, Виктор Иванович. – Вот не дай бог оценят! И дадут, и добавят! И потом догонят, и еще раз дадут!

– Так что, Вы, господин старшина Раздолбаенко, не горюйте! Виктор Иванович считает, что награда Вас найдет! – осторожно начал подкалывать Афанасий. – Или догонит!

– Тут как бы не пришлось уворачиваться от наград-то, – добавил Виктор Иванович, – и еще хорошо, если в наградном листе только ты, Василий Иванович, будешь! А то ведь и другим достанется. Не таким заслуженным!

– Что-то Вы, Виктор Иванович, нагнетаете, – потянул Афоня. Хорошее дело сделали. Может, еще и продолжим.

Герхард ничего не сказал, а только покачал головой. Лицо его выражало сомнение.

* * *

Через неделю в 233-й обсуждали очередные слухи из «Квазара». – Да, про премию слухи все устойчивее, – дал затравку Афанасий.

– Кто войдет в число награждаемых? – переспросил Виктор Иванович.

– По слухам, Ломов. И кто-то из генералов.

– А что с выборами? – продолжал интересоваться Виктор Иванович.

– Ой, Квазар гудит! – продолжил Афоня. – Голосовать будут люди уровня заведующих лабораторий и старших научных сотрудников. Слесаря и водопроводчики чуть не пикет собираются выставлять. Тоже голосовать хотят! Перед голосованием будет собрание.

За Недогреева все больше молодежь. И водопроводчики. Кто б мог подумать, что он станет борцом за справедливость! Метаморфозы!

Прямо, как у Овидия!

– Между прочим, – добавил он, – в приемной Пахомова я видел недавно видел Ломова.

– Ну, теперь и Недогреев пожалует! – сказал Афанасий. Он не ошибся. Недогреев пожаловал через день.

* * *

Постучали. Дверь полуоткрылась, и в дверной проем просунулась улыбающаяся рожа Недогреева:

– Можно к вам?

– Заходите, Дмитрий Степанович! Заходите!

– А я иду – думаю, дай зайду! – Недогреев пожимал всем руки. – Ну, что у вас новенького? Рассказывайте! Да у вас тут чай! А может, не только чай? Хе-хе, – сразу же завладел вниманием Недогреев. – Как наш академик Пахомов? Как Погодин? Не передрались еще? Что Голдсмит пишет? Не забыл? Как там дела у этого, как его, у О’Коннора? В Америку когда поедем?

Недогрееву дали стул и налили чаю. Изрядно потеснив всех от стола, он зажмурился от удовольствия. прихлебывая чай, и опять стал напоминать пригревшегося на коленях у хозяйки кота.

– Василий Иванович, а я по тебе заскучал. Думаю, где друг Вася? Ну что американцы пишут?

– Да у них там все нормально. Но маловато работ. У вас как дела?

– Наши дела… наши дела непростые. Слышали, небось, про наш разгул демократии. Ветер перемен добрался и до нашего секретного Квазара! На следующей неделе выборы. Но вот, не хотят люди перемен! – он сокрушенно покачал головой. – За меня молодежь, а ей право голоса не дают! Ну мы еще посмотрим, еще посмотрим, кто – кого! Поглядим! А если что, так мне и на моем месте неплохо, хе-хе.

– Как ваши успехи? – спросил Василий Иванович.

– Да ты же сам знаешь про мои успехи, Васек! Мы ж вместе мои успехи через твою инициативу толканули. Хорошие успехи! Неплохо толканули! Ты, Вася, молодец! Одно плохо, кругом одни завистники! Проходу не дают научному творчеству! Все эти старые грибы так и норовят оттереть!

Ребята помалкивали. Герхард вообще Недогреева не любил, а остальные по рангу были ниже, так что беседу пришлось поддерживать Васе.

– Так что, непросто сейчас работать? – чтобы поддержать разговор, спросил Вася.

– Ох, Васек, одни завистники кругом! И с премией меня хотят обделить!

– Дмитрий Степанович, что за премия? – как бы невзначай спросил Афоня.

– Мои, мои работы! – голос Недогреева звучал искренне. – И подали на премию без меня! Какое же у нас в нашем обществе отсутствие гражданских прав! Полный беспредел в области собственности на интеллектуальные разработки! Полное отсутствие демократических начал! – Дмитрий Степанович, как же это так? – спросил Афоня.

– А вот так! Так! Полное нарушение прав свободы личности! Я же эту работу всю и делал. Вместе с Вашим шефом. Идеи-то, идеи-то Пахомова! А может, – он опять несколько напряженно улыбнулся, – в нашем демократическом государстве отменят премии?

– Все – навряд ли, – ответил Виктор Иванович.

– Во, и я про то же, – оживился Недогреев, – ну ладно, бывай, Васек! Бывайте, ребята! – пожав всем руки, Недогреев направился к выходу, но неожиданно развернулся и сказал Василию Ивановичу:

– Васек, давай-ка пошепчемся. Выйди в коридор.

Вася двинулся вслед за Недогреевым в коридор и прикрыл дверь. – Слышь, Васек, – зашептал Недогреев, – как там наши депутаты? Давно их видел?

– Давненько, – недоуменно сказал Вася.

– А ты повидайся с ними! У них срок-то еще не подошел? Хе-хе. У нас линия по научно-техническому развитию такая же дальше будет? – Да вроде ничего не меняется. Перевыборы через два года.

– А что там фонд твой? Работает?

Вася кивнул.

– А что Касатонов? В вице-президенты еще не метит?

– Пока он – академик-секретарь. А что Вас так заинтересовало, Дмитрий Степанович?

– Васек, тут информация прошла. что не все довольны работой твоего Фонда. Власть-то в стране меняется.

«Твоего Фонда» – это Недогреев выделил.

– И тем, что мы работы в Америку сплавили, – продолжал он. – Что будто бы то, что мы в рамках сотрудничества им сделали, сволочи эти на военные нужды хотят приспособить. И уже поставили. Да будто бы раньше нас! Будто бы у них вот-вот появится военная техника нового поколения!

О, гад Голдсмит! – уже причитал в коридоре Недогреев. А О’Коннор, этот-то хорош! Мы к ним с открытой душой, а они… подставили, гады! Так вот, Васек, – продолжил он, – тут нам защита нужна депутатов, товарищей твоих по комсомольской твоей молодости, хе-хе! Да и тебе эта защита не помешала, – Недогреев и заискивал, и льстил одновременно. Вася не понимал, верить всем этим причитаниям Недогреева, или нет.

А Недогреев вдруг внезапно успокоился и продолжил, – ну ничего, может, и образуется. Как говорят твои друзья, подует ветер перемен! А меня вот наши бюрократы в Америку не отпускают! Дачку мне Сонька присмотрела во Флориде. Я бы и тебя пригласил. На океане! До Кубы недалеко! Помнишь, как пели: «Куба, любовь моя!». Я бы тебя, как Хемингуэя, на катере покатал! Тунцов бы половили! Или акул. Акул даже лучше! Благородное дело! Вася, чем-то ты мне напоминаешь Хэмингуэя!

Совершенно ошалевший Вася стал возвращаться в свою комнату. Отсутствовал Василий Иванович минут пять, и вошел, ничего не говоря. Его никто ничего и не спрашивал.

Все же, с повседневным здравым смыслом у Василия Ивановича все было в порядке. Как ни был он потрясен, он сперва решил встретиться с Касатоновым, а уж потом и с друзьями комсомольской молодости. Разговор с Касатоновым был нейтральный. Академик-секретарь и о перспективах говорить не хотел, но и плохого ничего не говорил. Вероятно, он ничего еще не знал. Или не был уверен.

А вот разговор с депутатами его насторожил. Один из комсомольских дружков вообще не хотел подавать Васе руку, и пожал ее с видимым неудовольствием. Что это означает, Вася догадывался.

Сославшись на занятость, депутат небрежно обронил слова о том, что сейчас несколько меняется направление развития страны, и задача – правильно проводить новый курс.

– И не рыпаться! – добавил депутат. – Или хуже будет. И без прессы! – и он быстро пошел прочь.

* * *

– Афанасий, что нового в Квазаре? – спросил за чаем Виктор Иванович.

– На прошлой неделе были выборы директора. Победил Ломов, ответил Афоня.

– Ох, прижмет он твоего друга Недогреева, – это Виктор Иванович обратился уже к Васе.

– Да какой он мне друг? – тут же взвился Вася, – а как проголосовали?

– Процентов тридцать пять допущенных к голосованию проголосовали за Недогреева. Остальные проголосовали за Ломова. В день голосования Ломов пришел в орденах. И двух генералов привел – в лампасах.

– Даже не знаю, хорошо это или плохо, – подал голос Герхард.

– Что хорошо или плохо, Палыч? Что у генералов штаны с лампасами?

– Да я не против. Ребята, и я старый становлюсь, наверное. Всю жизнь я мечтал о демократии и многопартийной системе. Но что-то слишком у нас далеко демократия зашла. Чтобы голосованием выбирали директора научно-производственного объединения, работающего на оборону? Перебор! А Ломов или Недогреев – я разницы большой не вижу. Один постарше, другой – тоже не молод. Оба, крепкие внедренцы.

– Так может, войн уже не будет? – задумчиво произнес Афоня.

– Палыч, Америка уже не враг! Мы же с ними сотрудничаем! добавил Вася. – Они же к нам с открытой душой! Деньги нам платят за наши разработки! Мы же теперь вместе! И этот процесс будет только усиливаться!

– Дай-то бог, – также задумчиво прокомментировал это Афанасий. – Я вот тоже смотрю и надеюсь. Не так давно директор института космических исследований уехал работать в Америку. Ведь секретный институт! Секретнейший! Говорят, было санкционировано на самом высшем уровне… Правда, этот самый высокий уровень уже поменялся. – Ну, во-первых, на свете не одна Америка, чтобы было с кем подраться, не менее задумчиво размышлял Герхард. – Во-вторых…. во-вторых, кто его знает, куда качнет…по мне – так перебор!

* * *

В октябре в институте началась шумиха. Были объявлены лауреаты Государственной премии страны. В числе лауреатов был и директор института академик Пахомов. Ему звонили из Академии, и не только. Его поздравляли.

В 233-й обсуждали, что по центральному каналу телевидения показали церемонию награждения. Отдельно потом показали группу лауреатов – Ломов со своим заведующим лабораторией, и Пахомов. Да, это было событие!

Однако поздравляли не только Пахомова. К Ломову в «Квазар» приехал его старый знакомый – начальник главка Министерства Обороны. – Ну, поздравляю! – сказал он, пожимая руку. Однако его выражение лица осталось нейтральным.

– Можем! – ответил Ломов. – Да, есть с чем! Такое дело сделали! Я и сам горд! И подумай, у нас ведь сейчас финансирования почти нет. В условиях дефицита средств!

– Молодцы, спору нет! Слушай, а ты ситуацию в своем институте контролируешь?

– У меня все четко, несмотря на все перестройки! – по-военному отрапортовал директор закрытого института.

– Да? Тут дело такое, – помолчав, сказал высокопоставленный собеседник, – довели до внедрения не только вы. Получается, что это сделали и за океаном. Такое дело.

– Но это не мы у них, а они у нас уперли! Работы велись у нас и у них. Это мы знаем. Принцип показан у нас.

– А до внедрения доведено у них, – прервал его генерал. – К нам пришла информация, что ваши работы активно используются при создании систем перехвата в Америке.

Ломов внутренне содрогнулся. Видно было, что ему попали в больное место. – Академики хреновы! – прошептал он. – Да ладно, я старый. Умирать не страшно, – глядя в окно, ответил Ломов.

– Вам не страшно. А о стране подумали? И не делайте вид, что не знали! Знали!

– Знал, – потупив голову, отвечал Ломов, – но ведь демократия! А что я сделаю? А он так и шастает к академикам! – …а ведь какой ласковый, – не обращая внимания на вопрос собеседника, продолжал говорить Ломов, – я ж этого дурака наверх тащил, все больше ему доверял!

– Ладно, что делать будем? – спросил генерал.

– Надо запретить эту чертову академию!!! – крикнул в голос Ломов.

– Надо, надо! Это ты прав! Только как бы нас не запретили!

На то, чтобы их разогнать, даже у нас сил бы не хватило, даже лет пять назад. А сейчас так демократия разгулялась!

Ладно, пока кое-какая власть еще есть, сейчас мы надавим через кого надо на Академию Наук. Но тут разговор деликатный должен быть. На академиков особо не наедешь. Раскричатся про зажим демократии – потом не отбрешешься. С Ежовым и Берией сравнивать начнут.

– Этих сволочей хлебом не корми, а дай покрасоваться павлинами! Индекс цитирования, коэффициент интеллекта! – Ломов коротко выругался. – Черт знает что! А я ведь, грешным делом, тоже хотел перемен! Тоже считал, что надо жить по-другому! Да и надо было в тут пору что-то делать! А оно вона как обернулось!

– И я хотел, – отвечал генерал. – Но, какая же гадость получилась! Да, людей надо хотя бы уволить! – продолжил он. – Больше вряд ли получится. Хотя бы главных действующих лиц. Чтоб другим неповадно было. Чтобы притихли.

– И Фонд этот распустить, – поддакнул Ломов.

– Ладно, справимся. Распустим, – опять жестко заговорил генерал. – И с должностей послетают. Рычаги на них есть. Только надо уметь ими пользоваться. А этого-то своего? Ласкового… сам справишься, или помочь?

Ломов немного задумался.

– В былые времена он бы у меня вылетел, как редиска с грядки в сырую погоду, и без всякой помощи. Это минимум. А теперь… теперь он набрал 35 % голосов на выборах и вообще борец за прогресс и демократию… нужна помощь. А если еще не только от тебя, а от… от кого надо, от наших недремлющих очей – вот тогда совсем хорошо будет. Я честно напишу в трудовой – уволен по статье. И пинка!

Декабрь 1998. Примерно в это же время академик-секретарь Касатонов позвонил Пахомову, и после нескольких общих фраз сказал:

– Борис Иванович, дай-ка я к тебе заеду!

– Конечно, заезжай! – сказал Пахомов, но насторожился. Обычно Касатонов любил, чтобы приезжали к нему.

– Я, конечно, с премией поздравляю! – поздоровавшись и пройдя в кабинет Пахомова, мрачно и без приветствий сказал Касатонов, только скверные дела. Хоть Ломов и руководитель работы, которая пошла на премию, Вы – тоже участник. И там, где Недогреев – руководитель работ по американской тематике, Вы – участник. И еще вы – руководитель совместного с Америкой Фонда. Такие дела. Скоро Недогреева уберут. Недогреева убирают за то, что он продал оборонную работу в США. И Вам надо уйти, Борис Иванович. Тихо, и замолчал, внимательно глядя в лицо Пахомову. – Курс-то меняться начал.