Текст книги "Из заметок о любительской лингвистике"

Примеры любительских лингвистических построений

Приведу некоторые примеры из числа любительских объяснений, в изобилии встречающихся в различных публикациях и в интернете.

Так, можно встретить утверждение, что целая серия русских слов связана по происхождению с глаголом мазать. Так, маска – это якобы «нечто намазанное на лицо». Хотя достаточно заглянуть в словарь М. Фасмера, чтобы узнать, что слово маска пришло в русский язык из немецкого Maske или французского masque. В эту же группу включено слово помада, поскольку, по утверждению автора, «имелся и переход з в д», – хотя из того же словаря Фасмера нетрудно узнать, что слово заимствовано (через немецкое посредство) из французского pommade. Далее сообщается, что одним из видов такой помады является мёд. А слово медь – это просто «прилагательное (!) от слова мёд, т. е. медовая», поскольку «металл своим цветом и консистенцией (!) напоминает мёд». Оставляя без комментариев грамматическую и семантическую сторону этих рассуждений, заметим лишь, что медь – это древнее мѣдь (с ятем), а мёд – это древнее медъ (с е), и что одного этого уже достаточно, чтобы нельзя было непосредственно отождествлять их корни.

Скептический читатель тут может, правда, возразить: «Ну и что из того, что в словаре Фасмера, например, про слово помада сказано именно так? У Фасмера одна гипотеза, а здесь перед вами другая. Чем она хуже?»

Разберу этот пример в качестве образца с повышенной подробностью.

Во французском языке слово pommade прозрачным образом членится на корень pomm- (pomme 'яблоко') и суффикс -ade, т. е. ясен первоначальный смысл 'паста, полученная из яблок' (известно, что вначале данный вид мазей изготавливался именно из яблок). При заимствовании французского слова такого фонетического состава в русский, судя по другим словам с аналогичной историей (балла́да, блока́да, брига́да, рула́да и т. п., мармела́д, маскара́д и т. п.), должно было получиться помáда или помáд. Один из этих двух вариантов мы реально и видим. Таким образом, объяснение Фасмера находится в согласии с ситуацией как во французском, так и в русском языке.

Сравним с этим гипотезу любителя о том, что слово помада – русского происхождения, с корнем маз-.

Прежде всего, заявление «имелся и переход з в д» голословно. В действительности такого перехода в русском языке не было; замену воображаемого помаза на помада можно оценивать только как уникальное искажение, не имеющее никаких аналогий и никакого объяснения.

Далее, при принятии данной версии французское pommade придется объяснять либо как случайность (вероятность которой при таком полном тождестве как формы, так и значения близка к нулю), либо как заимствование из русского.

Если же это заимствование из русского, то, во-первых, придется признать, что в данном случае заимствование слова шло не в том хорошо известном направлении, в котором распространялись в Европе новшества косметики, а в противоположном; во-вторых, ничем, кроме некоей фантасмагорической случайности, невозможно будет объяснить тот факт, что взятое из русского языка слово вдруг оказалось легко членимым на французский корень и французский суффикс, да еще при этом корень (pomm-) совпал с названием того плода, из которого помада реально изготавливалась.

Как мы видим, версия любителя в каждом из своих звеньев основана на предположении о том, что произошло нечто случайное, причем имеющее вероятность, близкую к нулю.

Полагаю, что в этой ситуации читатель уже достаточно ясно видит, какое из двух решений практически надежно и какое полностью фантастично.

Вот еще несколько примеров любительских этимологий:

солнце – это сол-неси, т. е. 'несущее силу' (конечно, сол- и сил-а – это отнюдь не одно и то же по звучанию, равно как -нце и неси, но любителей такие мелкие затруднения не останавливают);

солнце – это со-лън-ц-е, т. е. нечто маленькое (ввиду уменьшительного суффикса -ц-е), совместное (со-) с луной (лън-);

Бразилия – это брез-или, т. е. брег + ил 'берег илистый';

молоко – это «то, что мелют, доводят до состояния, когда оно мелко (то есть размолото), а когда это мелко кладут в воду, получают млеко, т. е. молоко (взвесь размолотого в воде)»;

по утверждению одного из авторов, «в корне лон инициальный слог лъ имел смысл 'жидкость, вода'»; на этом основании он предлагает, в частности, следующие этимологии: Лена – «река», лень – «состояние приятной расслабленности от погружения в воду», лён – «растение, погруженное в воду» (при отбеливании), волъна – «прибыль воды».

Полагаю, что непредвзятый читатель испытывает некоторое изумление от степени произвольности тех смысловых переходов, которые бестрепетно предлагают авторы подобных этимологических построений. У него возникает ощущение, вполне соответствующее тому, о чем мы говорили выше, – что нет таких двух слов, чтобы при подобном подходе к делу нельзя было придумать, как из смысла первого вывести смысл второго.

Заниматься попунктным опровержением всех этих вольных домыслов я не буду. Достаточно сказать, что практически каждый из них основан на нарушении того или иного элементарного правила из области исторической лингвистики.

Любительский подход к именам собственным

Существует специфическая сфера, где ситуация такова, что в сопоставлении могут участвовать лишь внешние оболочки слов, но не их значения. Таково положение с большинством имен собственных. Например, английские имена, транскрибируемые как Боб, Дик, Пол, Том, или французское имя Люк, или норвежское имя Кнут внешне совпадают с определенными русскими словами; но сравнение по значению здесь невозможно, поскольку, как уже указано, у имен собственных значения как такового нет.

Особенно много случаев совпадений с русскими словами среди иностранных географических названий. Приводим для иллюстрации довольно много примеров[10]10
  Место ударения в расчет не принимаем.


[Закрыть] (но, разумеется, список никоим образом не полон):

города Вена, Рига, Киль; города (и другие населенные пункты) Бар, Кон, Кран, Лак, Лев, Лик, Мель, Мор (во Франции), Лик, Рай, Род (в Англии), Кит (в Шотландии), Лист, Род, Хам, Хан (в Германии), Бар, Хам (в Швейцарии), Серна (в Швеции), Лом (в Норвегии), Сало (в Италии), Сон (в Испании), Мор (в Венгрии), Бар (в Черногории), Сало (в Финляндии), Кум (в Иране), Горе в Эфиопии;

река Морда под Ливерпулем, река Кол под Бирмингемом, река Море под Парижем, также реки Вар, Сор (во Франции), Вид, Пар (в Германии), Мера, Сор (в Италии), Раб (в Австрии, она же Раба в Венгрии);

остров и город Хитра (в Норвегии), горы Дева (в Японии), остров Моча (Чили), мыс Горн (Аргентина).

Лингвист-любитель весьма склонен к тому, чтобы рассматривать такие совпадения как глубоко знаменательные и пытаться разгадать пути, по которым русские названия пришли на иностранные земли.

Ему не приходит в голову, что не меньший успех ожидал бы и иностранного лингвиста-любителя, который захотел бы отыскать свои родные слова на карте России. Например, испанский любитель быстро сообразил бы, что Кама и Ока – это просто испанские слова cama 'кровать' и oca 'гусь, гусыня'; итальянец догадался бы, что река Пьяна – это итальянское piana 'тихая', а турок – что Дон и Нева – это турецкие don 'мороз' и neva 'богатство'.

Как мы видим, отыскать на карте любой страны географические названия, похожие на слова родного языка любителя, – дело довольно несложное. Понятно, тем самым, что такие находки сами по себе, без лингвистического и историко-географического анализа, не имеют ровно никакой цены в изучении действительного происхождения соответствующих географических названий.

Мы приводили здесь только точные соответствия – нам было важно показать, что даже и при таком жестком условии соответствий обнаруживается очень много.

Но, как уже было отмечено выше, любители в действительности никогда не ограничиваются одними лишь точными соответствиями – они считают позволительными самые разнообразные замены одних букв на другие, равно как перестановку, отбрасывание и добавление букв. Иначе говоря, вместо точного фонетического соответствия любитель удовлетворяется тем, что он сам субъективно оценивает как некоторое сходство.

Понятно, что при таких слабых и неопределенных требованиях к понятию соответствия число случаев соответствия возрастает почти неограниченно. Например, вполне могут быть признаны соответствующими друг другу слова Верона и ворона, Берн и барин, Цюрих и царёк, Кёльн и клён, Бристоль и престол, Лондон и ладонь, Милан и милёнок, Равенна и равнина, Перу и первый, Бразилия и поросль, Мексика и Москва, и т. п. Можно продолжать этот ряд сколь угодно долго.

Разумеется, в подобных сопоставлениях вместо любого выбранного русского слова с равным успехом можно взять и другие русские слова. Например, вместо барин можно взять баран, или бревно, или перина, или Перун; вместо клён – клин, или колено, или калина, или глина, или холёный… Но любитель тем и отличается от научного исследователя, что его совершенно не смущает произвольность и субъективность сделанного им выбора. Ему кажется просто, что он угадал, – и вот он уже с энтузиазмом рассказывает или пишет, что название Кёльн произошло от русского слова клён.

И так же, как и выше, все сказанное, разумеется, приложимо не только к русскому лингвисту-любителю, но и к любому иностранному. Вообразим французского любителя, одержимого таким же энтузиазмом. Он очень быстро объяснил бы нам, что, например, город Клин – это французское colline 'холм', Курск – это course 'ска́чки', Москва – это mousse coite 'тихий мох'. На это его немецкий собрат мог бы возразить: «О нет, совсем не так! Клин – это немецкое klein 'маленький', Курск – это kurz 'короткий', Москва – это Moos-kuh 'моховая корова'».

Читатель здесь, возможно, скажет: что за нелепые выдуманные примеры! К сожалению, при дальнейшем чтении он обнаружит много примеров ровно такого же свойства, но уже не выдуманных, а взятых непосредственно из сочинений лингвистов-любителей.

Любительское прочтение древних текстов

Лингвист-любитель охотно погружается в обсуждение письменных памятников прошлого, совершенно забывая о том, что в прошлом знакомый ему язык был совсем не таким, каким он его знает.

Так, немало отечественных любителей делают попытки прочесть по-русски (т. е. на современном русском языке) те или иные надписи (или другие тексты), относящиеся к различным векам до нашей эры или к ранним векам нашей эры, причем совершенно необязательно на территории России, – например, надписи на этрусских или критских монументах или сосудах.

Ни одно из таких прочтений не имеет никаких шансов оказаться верным уже по той простой причине, что двадцать пять, или двадцать, или пятнадцать веков тому назад язык наших предков был до неузнаваемости непохож на современный русский.

Например, любитель, увлеченный «чтением» этрусских надписей по-русски, вполне может «прочесть» некоторый отрезок какой-нибудь этрусской надписи V века до н. э. как русскую словоформу целый, а другой отрезок – скажем, как словосочетание в начале. Между тем сравнительно-историческое языкознание позволяет с достаточной надежностью утверждать, что 25 веков тому назад в языке, на котором говорили предки современных русских, нынешнее целый выглядело как [koilos jos], а нынешнее в начале – как [un nōkindloi].

Уже одного этого достаточно, чтобы стала понятна пропасть, отделяющая любительские «прочтения» такого рода от всего того, что позволительно всерьез рассматривать как варианты расшифровки.

Конечно, попытки этого рода делаются не только в России, но и в других странах. Ту же древнюю надпись, которую российский любитель пытается прочесть по-русски, немецкий любитель попытается прочесть по-немецки, армянский – по-армянски. Везде с одинаковым шансом на успех. Кажется, впрочем, в современной России такие попытки во что бы то ни стало приписать своему языку некое всемирное распространение в древности производятся интенсивнее, чем в большинстве других стран, что, увы, не свидетельствует о благополучии ее морального климата.

В среде лингвистов с давнего времени бытует смешная шутка «Этруски – это русские». Ее можно произносить, почти «проглатывая» конечную гласную в слове это, и тогда получается особенно забавно.

А вот у лингвистов-любителей это совсем не шутка, а важнейший «научный» постулат. На приравнивании этрусков к русским построена целая серия любительских сочинений разных авторов.

Для людей, далеких от лингвистики, нелишне пояснить, почему приравнивание слова этруски к фразе это русские может быть только шуткой. О произвольности того допущения, что предки русских в древности каким-то образом оказались в Италии, мы здесь говорить не будем; ограничимся чисто лингвистическими соображениями.

Во-первых, слово русский в первом тысячелетии до нашей эры в славянском мире скорее всего еще вообще не существовало; а в том маловероятном случае, если оно все же существовало, оно должно было иметь вид [rous-isk-os]. Во-вторых, основным названием этрусков у латинян было tuscī (ср. современное Toscana, первоначально 'страна этрусков') – из более раннего turscī, ср. оскское название этрусков turskum и греческое tyrsēnoi (с вариантом turrēnoi, откуда название Тирренского моря). Латинский вариант etruscī был явно вторичным. (Не говорим уже о том, что самоназвание этрусков было вообще совершенно иным – rasna.) В-третьих, это русские – это целое предложение; а не существует никаких примеров того, чтобы наименование народа строилось как предложение (в частности, как предложение со словами, обозначающими 'это', 'вот', 'these are').

Фантазии об истории

Нужно обратить внимание также на еще один аспект применения любительской лингвистики.

Увлечение любительской лингвистикой в принципе может быть проявлением чистой любознательности. В этом случае автор искренне пытается угадать истину, не имея заранее установки на то, какая именно истина ему желательна.

Но, к сожалению, нередко приходится сталкиваться и с такой любительской лингвистикой, которая явно порождена стремлением обосновать некую более общую идею – чаще всего некоторую версию происхождения и истории целого народа. Практически всегда это версия, приукрашивающая (в частности, героизирующая или обеляющая) историю собственного народа.

Надо заметить, что потребность в таких версиях обычно возникает у представителей тех народов, которым в ходе истории приходилось страдать от притеснений со стороны более могущественных соседей и которым нужны какие-то дополнительные моральные опоры для самоутверждения. И весьма прискорбно видеть подобный эффект у российских авторов, у которых, казалось бы, нет оснований для комплекса неполноценности, коль скоро Россия уже много столетий представляет собой сильное и независимое государство.

Так, например, лингвисты-любители, вдохновившиеся идеей русско-этрусского тождества, не только смело читают этрусские надписи по-русски, но и очень охотно используют эти свои прочтения в качестве обоснования тезиса о широкой экспансии русских в древности.

В частности, в одном из таких сочинений мы читаем[11]11
  http://chudinov.ru/kanun-nauchnoy-revolyutsii-v-oblasti-istoriografii/7/


[Закрыть]:

«Из этих надписей следует, что Москва существовала не только до Рима, но именно по ее приказу этруски воздвигли этот город, назвав его в духе русских традиций (например, Владимир – „владей миром“) Миром. Другое дело, что слово Мир, написанное в русской традиции, согласно этрусским правилам следовало читать в обратном направлении, и он стал вычитываться, как Рим[12]12
  Вот и пример «обратного прочтения», о котором шла речь выше, в разделе «Вольные игры со звуковым составом слова».


[Закрыть]. В Риме, созданном этрусками, для которых родным был русский язык, а неким солдатским жаргоном – язык этрусский, следовательно, довольно долго звучала русская речь. И лишь много позже, когда в Рим стали переселяться латины, они, говоря по-русски, исказили его, приспособив под свою фонетику и грамматику».

Комментировать что-либо по существу здесь, по-видимому, излишне. Этот пассаж служит просто хорошей иллюстрацией того, сколь далеко могут заходить лингвисты-любители в своих построениях. Мы еще встретимся в дальнейшем с другими подобными примерами чрезвычайно сильных выводов о судьбе языков и целых народов, построенных на песчаном фундаменте вздорных утверждений любительской лингвистики.

Особая ветвь любительской лингвистики, доводящая «идейную» нагрузку этого занятия до логического предела, – это составление на воображаемом древнем языке, созданном средствами любительской лингвистики, текстов, прямо изображающих величие наших предков, и попытка выдать эти тексты за древние.

В России главным, самым известным сочинением этого рода является так называемая «Велесова книга», якобы написанная новгородскими волхвами в IX веке и якобы случайно найденная в 1919 году.

Поддельность этого сочинения не вызывает у профессиональных лингвистов никакого сомнения. Мы не будем здесь заниматься обоснованием этого[13]13
  См. статью «О „Велесовой книге“» в настоящем издании. – Ред.


[Закрыть]. Грубость подделки так велика, что ее могут не замечать только люди, совершенно непричастные к филологии или ослепленные некоей идеей. Сочинитель был совершенно невежествен в том, что касается древних языков, не имел никакого понятия о том, как языки изменяются во времени. Он представлял себе язык древних славян (которых он в соответствии со своим откровенным русоцентризмом именует «русичами» – словом, несомненно взятым из «Слова о полку Игореве») как некую беспорядочную смесь церковнославянского и современных русского, украинского, польского, чешского и сербского языков. Отдельное слово может встретиться у него в любой из этих языковых форм (помимо случаев, когда оно представлено в нарочито искаженной форме, которая казалась автору производящей впечатление древности).

Его любительский подход к делу проявился, в частности, в том, что он не обращался ни к каким работам по исторической лингвистике (которые в его время уже несомненно существовали), а наивно занимался смешением данных тех славянских языков, с которыми он был в какой-то степени знаком. Он абсолютно не понимал того, что не только в IX веке, но и в позднейшие века не могло существовать языка, в котором были бы одновременно представлены те черты пяти или шести современных славянских языков, которыми они как раз различаются между собой.

Как и у других лингвистов-любителей, у него не было никакого представления о той высокой степени систематичности, которой обладает грамматика любого живого языка. Вместо грамматики в его сочинении представлена чудовищная каша, где нет ни одного четкого морфологического или синтаксического правила; окончания словоформ выбираются практически наугад, без соблюдения падежей, чисел, времен, правил согласования и т. п.

Ему казалось, что и все остальные, как и он, не знают о древнем языке ничего определенного и поэтому примут нелепые искажения, которыми он обильно уснастил свой текст, за черты древности. Ему просто не приходило в голову, что лингвисты-профессионалы, изучившие подлинные древние тексты, выявили в них большое число закономерностей разных уровней и в каждой точке его текста, где он так небрежно ставил первое пришедшее ему в голову окончание и т. п., легко смогут отличить подлинную древность от выдумки.

К сожалению, как и в случае с другими сочинениями лингвистов-любителей, фальшь здесь хорошо видна только профессиональным лингвистам. Неподготовленный читатель и ныне может оказаться в плену примитивных выдумок о том, как древние русичи успешно сражались с врагами уже несколько тысячелетий тому назад. В нынешнее время, характеризующееся активным расшатыванием общественного доверия к выводам науки, низкопробная подделка, именуемая «Велесовой книгой», увы, продолжает в какой-то степени использоваться распространителями нелепых исторических фантазий русоцентрической направленности.

Глава вторая
Лингвистика по А. Т. Фоменко

Можно ли изучать историю, не используя гуманитарных методов

«Новое учение» А. Т. Фоменко (далее: АТФ) о всемирной истории (изложенное в его единоличных трудах или в соавторстве с Г. В. Носовским)[14]14
  Основоположником этого учения является Н. А. Морозов. Многое, о чем пойдет речь далее, фактически идет от него. Но в своем критическом разборе мы как правило не будем специально выделять вклад Н. А. Морозова, исходя из того, что на нынешнем этапе АТФ равно ответствен как за выдвинутые им самим положения, так и за те, где он солидаризировался с Н. А. Морозовым. С другой стороны, мы будем ниже во многих случаях говорить именно об АТФ, даже если цитируется совместная работа, поскольку основная ответственность за концепцию в целом (выраженную во многих книгах) и за используемые методы лежит именно на нем.


[Закрыть] ошеломляет. Одних – невероятной смелостью мысли, не побоявшейся отвергнуть практически всё, что полагало о своей древней истории человечество до сих пор, и открыть миру доселе неведомую – совершенно иную – историю Египта, Греции, Рима, Англии, Европы в целом, России и по сути дела всех вообще стран, других – невообразимым нагромождением нелепостей.

Не скрывая, что я принадлежу к числу вторых, а не первых, я тем не менее считаю целесообразным трактовать (по крайней мере вначале) сочинения АТФ по истории так, как он подает их сам, – не как произведение научно-фантастического жанра, или интеллектуальную игру, или пародию, или новое вероучение, а как научную концепцию. В этом случае к ней естественно применять принятые в науке критерии доказательной силы того или иного утверждения.

Ниже я рассматриваю в основном книгу Г. В. Носовского и А. Т. Фоменко «Новая хронология и концепция древней истории Руси, Англии и Рима» (далее эта книга обозначается НХ, ее отдельные тома – НХ-1 и НХ-2); но мои критические суждения в большинстве случаев применимы и к другим работам АТФ. Я не ставлю своей целью рассмотреть «новое учение» АТФ во всех его аспектах, заслуживающих критики. Моя задача ограничена в основном вопросами лингвистики и филологии[15]15
  Разграничение терминов «лингвистика» (= «языкознание») и «филология» не у всех авторов одинаково. Ниже для наших целей достаточно считать, что первое есть изучение языка как такового, а второе – изучение текстов (как литературных, так и прочих), как правило письменных.


[Закрыть], т. е. того, что непосредственно относится к моей специальности; в конце настоящей главы я рассматриваю также один вопрос более общего характера – о так называемых «династических параллелизмах».

Но прежде, чем разбирать работы АТФ, следует яснее представить себе, к кому адресоваться. Можно выделить несколько различных контингентов читателей АТФ.

Профессиональных историков, филологов и лингвистов не нужно убеждать в неприемлемости построений АТФ. Мне не доводилось встречать в их среде его поклонников.

Построения АТФ встречают сочувствие у совсем другого круга людей. Многим эти построения нравятся именно своей экстравагантностью и революционностью. Обычно особенно импонирует то, что ниспровергается «официальная наука», тем более такая замаранная в советское время прислужничеством идеологии, как история (при этом легко упускается из виду, что АТФ ниспровергает не советских историков, а по сути дела всех историков всех стран и эпох).

Есть какое-то количество рьяных сторонников АТФ, в глазах которых он предстает новым Коперником и неприятие его всей «официальной наукой» является лучшим подтверждением его правоты. Для людей подобного сектантского духа аргументы обычно силы не имеют.

Есть также немало читателей, которым просто нравится захватывающая новизна сюжета, бойкость и размашистость изложения, элементы нового жанра, смыкающегося кое в чем с детективом и с научно-фантастическим романом. Вопрос о том, правда ли всё это, для них откровенным образом второстепенен. Для многих притягательна скандальная слава, которую приобретает учение АТФ, раздуваемая теперь уже и телевидением. Картина крушения всего, что еще недавно было школьной прописной истиной, как всякое апокалиптическое зрелище, возбуждает.

К этим категориям читателей я не обращаюсь.

Наш разбор предназначается лишь для тех, кто видит в работах АТФ именно научную концепцию и, следовательно, готов определять свою позицию, взвешивая аргументы за и против, а не на основе общих ощущений типа «нравится – не нравится». Мы хотели бы также помочь тем, кто встречает с естественным сомнением каскад невероятных новшеств, низвергающихся на читателя из сочинений АТФ, но не берется сам определить, достоверны ли факты, на которые ссылается АТФ, и вытекают ли из них в действительности те выводы, которые он делает.

Заметим, что многих из таких читателей озадачивает противоречие между сказочным неправдоподобием того, что, скажем, Лондон раньше стоял на берегу Босфора или что Батый – это Иван Калита, и их представлением о том, что если автор – математик, да еще высокого ранга, то у него все должно быть «математически доказано». Этих читателей я приглашаю прежде всего осознать, что и сам АТФ не претендует на то, что все его утверждения об истории математически доказаны. Вообще, математически доказать можно только математическое утверждение. В любой другой науке, даже в физике, прежде чем встанет вопрос о каком бы то ни было математическом доказательстве, содержательное утверждение данной науки должно быть представлено в математической форме. А само это математическое представление в принципе может быть более адекватно или менее адекватно своему объекту – это уже относится к ведению не математики, а соответствующей конкретной науки.

Занимаясь историей, АТФ волей-неволей вынужден действовать как историк. Даже если он хочет произвести какие-то математические операции над историческим материалом, ему приходится, придавая этому материалу математическую форму, решать содержательные проблемы. Допустим, если он статистически обрабатывает данные по длительностям царствований, то он должен вникать в существо дела всякий раз, когда, например, между историками ведется дискуссия о длительности правления такого-то монарха.

В книге НХ в сущности вообще никакой математики нет. Строя новые, нетрадиционные представления о том, когда и как что в истории происходило, АТФ действует как самый обыкновенный гуманитарий: выдвигает гипотезы и указывает факты, которые согласуются с этими гипотезами.

У гуманитария же вообще нет возможности что-либо доказать в абсолютном смысле этого слова. Если слово «доказать» и применяется иногда в гуманитарных науках, то лишь в несколько ином, более слабом, смысле, чем в математике. Строгого определения для этого «доказательства в слабом смысле», по-видимому, дать невозможно. Практически имеется в виду, что предложенная гипотеза, во-первых, полностью согласуется со всей совокупностью уже известных фактов, имеющих отношение к рассматриваемой проблеме, во-вторых, является почему-либо безусловно предпочтительной из всех прочих мыслимых гипотез, удовлетворяющих первому требованию. В отличие от математического доказательства, «доказательство в слабом смысле» может и рухнуть, если откроются новые факты или будет выяснено, что автор не учел каких-то принципиально мыслимых возможностей. Всё это не значит, однако, что утверждения гуманитарных наук вообще не могут претендовать ни на какую точность и надежность и что в этой области любая гипотеза не хуже и не лучше, чем любая другая. В гуманитарных науках, так же, как, например, в естествознании, долгим опытом выработаны критерии, позволяющие оценивать степень обоснованности того или иного утверждения даже при условии невозможности доказательства в абсолютном смысле.

Взявшись за построение гипотез в области истории и лингвистики, АТФ должен быть судим ровно тем же судом, что и обыкновенные историки и лингвисты. Для него не возникает решительно никаких привилегий из того, что он математик (и даже математический академик). В частности, он не вправе ожидать от критиков каких-либо скидок на его непрофессионализм в данной науке, коль скоро он предпринимает ревизию именно этой науки.

В связи с этим не могу не осудить аннотацию к книге НХ и вынесенные на обложку сведения об авторах. В аннотации говорится:

«Предназначена для самых широких кругов читателей, интересующихся применением естественно-научных методов в гуманитарных науках».

Это дезинформация: в книге используются обычные гуманитарные методы.

Кроме того, еще не раскрыв книгу, читатель уже узнаёт из аннотации о многочисленных заслугах и рангах АТФ в области математики. Это прямое давление на читателя с тем, чтобы он перенес свой запас доверия к математике на книгу, которая к математике уже отношения не имеет и которая одним лишь своим содержанием у него доверия не вызвала бы.