Текст книги "От сессии до сессии… или Из жизни советских студентов"

Главный врач

В полутёмном помещении за столом с важным видом сидела сухонькая старушка в очках с треснутым стеклом и делала вид, что перебирает бумаги. За её спиной мы увидели две двери. На левой было написано: «Главный врач тов. Башкатов Валерьян Савельич», на правой значилось: «Заместитель главного врача по лечебной части тов. Башкатова Мария Ивановна».

В Советском Союзе слово «товарищ» было одним из самых распространённых, но вовсе не за счёт его традиционного смысла. Дело в том, что, начиная с истоков коммунистического движения, так обращались друг к другу его участники, вне зависимости от пола, возраста и общественного положения. Обычному «Иван Иваныч» все почему-то предпочитали «Товарищ Сидоров», а в народе даже ходила шутка: «Среди нас, товарищи, есть такие товарищи, которые нам, товарищам, товарищи, совсем не товарищи!» Даже в государственных учреждениях на табличках перед фамилией ответственного лица обязательно было написано «ТОВАРИЩ Сидоров» или, на худой конец, сокращённо «Т. или Тов. Сидоров».

– Муж с женой, что ли? – удивился Борода.

– Супруги они. А вы, товарищи, собственно, к кому? – спросила старушка хриплым, прокуренным голосом.

– Мы студенты из Москвы, приехали отбывать… простите, проходить практику. Нас должны были встретить… – начал было Рыжий, но старушка прервала его:

– Мне, милок, оно без надобности. Своих делов хватает. Вам к хозяину.

Она встала, постучала в дверь, осторожно открыла её, к нашему удивлению, поклонилась в пояс и подобострастно спросила:

– Валерьян Савельич, к Вам заезжие из самой Москвы. Не соизволите ли принять?

– Пусть заходят, – раздался властный голос.

Мы зашли в просторный кабинет. Спиной к окну стояло деревянное резное кресло с высокой спинкой. Из-за стола нам навстречу тяжело поднялся грузный мужчина лет пятидесяти – пятидесяти пяти с красным лицом, испещрённым лиловыми прожилками и выдававшим в нём человека, состоящего с зелёным змием в близких, дружеских отношениях. Белый накрахмаленный халат не мог скрыть обширное пузо, которое ясно говорило окружающим, что его обладатель не только выпить, но и поесть не дурак.

«Зря эти гады не дали мне утром пивка принять. Этот бы понял», – пронеслось у меня в голове.

– Кто такие? – пророкотал владелец кабинета.

– Мы студенты из Москвы, приехали на практику. Нас должны были встретить, но не встретили, пришлось самим добираться, поэтому так поздно, – выпалил Рыжий.

– А, так вы те самые трое студентов… Знаю, докладывали. А у нас машина сломалась, чинят сейчас. Ну, проходите, проходите. Знакомиться будем, – сказал тов. Башкатов и жестом пригласил нас сесть.

Мы познакомились.

– Как добрались? Вы, наверное, голодные с дороги?

– Да нет, спасибо… – начал я, но Рыжий, густо покраснев, прервал меня:

– Если честно, очень…

Главный врач рассмеялся:

– Марфа Степановна, организуй-ка нам чего-нибудь перекусить!

Секретарша вошла в кабинет, опять поклонилась и неожиданно шустро поскакала (иначе не скажешь!) выполнять поручение шефа.

– Кем хотите быть, уже знаете?

– Мы хирурги, – мгновенно отреагировал Борода, показав пальцем поочерёдно на себя и Рыжего, – а Мартын – терапоид.

Сказал он это с некоторым пренебрежением, и я затаил обиду.

– Слушай, – задумчиво произнёс Хозяин, обращаясь ко мне, – а ты знаешь, что такое ЭКГ?

– В общем, знаю, – уверенно ответил я. И не соврал. Я действительно кое-что знал, поскольку уже два года подрабатывал медбратом в кардиологическом отделении больницы.

– И снимать умеешь? – удивился главный врач.

– Конечно, – гордо подняв голову, подтвердил я. – И расшифровывать тоже могу.

– Это ж надо, какая удача! – всплеснул руками Валерьян Савельич. – У меня уже три года стоит этот злосчастный аппарат, а работать с ним никто не умеет. Будешь терапевтический приём в поликлинике вести. За деньги, разумеется. Согласен?

«Какой же дурной студент откажется подзаработать, тем более если всё равно ходить на практику?» – подумал я и утвердительно кивнул.

– Отлично, будешь главным… над всеми, – добавил он и царственной рукой с толстыми пальцами-сардельками провёл над головами Бороды и Рыжего.

– Да, им действительно без руководства – никуда, – злорадно кивнул я и смерил обоих снисходительным взглядом. А Бороде украдкой показал средний палец – пусть знает наших!

– И ещё, – продолжил главный врач, – в больнице не хватает кадров, дежурить некому. Поэтому, если хотите, можете ещё подежурить врачами за отдельную плату. Так как?

– Конечно, хотим! – ответили мы хором, и в наших головах начали сами собой строиться грандиозные планы, куда мы денем такую кучу заработанных честным трудом денег.

* * *

Следует отметить, что студенты в СССР жили небогато и строили коммунизм на голодный желудок. Но уж если где действительно удалось его построить, так это в студенческой общаге семидесятых-восьмидесятых годов прошлого века.

Студенты собирались всем миром, пили, ели, танцевали и пели, тут же спали и занимались любовью – в общем, каждый делал, что хотел. Неизменно кто-то приносил с собой выпивку и провизию, кто-то был при деньгах, а кто-то приходил просто так – никто друг другу ничего не считал. Сегодня был богачом один, завтра – другой. Но на стипендию в размере сорока рублей можно было купить всего восемь бутылок водки, или двадцать бутылок дешёвого портвейна, или двадцать пять бутылок самого низкопробного сухого вина, естественно, если не тратить ни копейки на одежду, проезд и цветы для любимой. Взамен можно было, конечно, приобрести восемнадцать килограммов колбасы или тринадцать килограммов сыра, но так поступали немногие. Как говорилось в студенческой поговорке, «когда заканчивается выпивка, закуска становится едой». До такого бедствия дело доводить никто не хотел, поэтому деньги тратились на выпивку, а закуску добывали самыми разнообразными способами.

Нам сильно повезло: буквально одновременно с нашим поступлением в институт прямо рядом с ним открыли один из первых в Москве продуктовых магазинов самообслуживания. Понятно, ни охраны, ни видеокамер тогда не было. Считалось, что советский человек, комсомолец или коммунист, не должен воровать продукты. Однако студенты были категорически не согласны с данным утверждением, справедливо полагая, что, «если из многого берут немножко, это не кража, а просто делёжка». Можно только догадываться, какие убытки приносили несчастному магазину сотни голодных и ужасно прожорливых молодых людей! Покупался обычно джентльменский набор: много разной выпивки, пара плавленых сырков, четвертушка чёрного хлеба за пять копеек и банка кильки в томатном соусе. Вся остальная ветчина и прочий сыр распихивались по карманам и проносились абсолютно безвозмездно. И ведь практически никогда не попадались!

Несмотря на такую замечательную гуманитарную помощь со стороны Советского государства, деньги всё-таки заканчивались, причём довольно быстро. И тогда их добывали кто как мог. Кто-то выпрашивал у родителей, кто-то за гонорар выполнял задания для богатеньких коллег-дебилов, а основная масса студентов работала санитарами или медсёстрами в больницах, благо дефицит медицинских кадров был всегда.

* * *

Когда Валерьян Савельич предложил нам работать настоящими врачами за настоящую зарплату, мы были счастливы, а скрип наших мозгов, переводящих гипотетические денежные знаки в бутылколитры, был, наверное, слышен даже за дверью и окончательно оглушал и без того страдавшую тугоухостью пожилую секретаршу

– Можно? – с громким стуком дверь распахнулась, и в кабинет бочком протиснулась необъятных размеров тётка в белом накрахмаленном халате и высоком колпаке. В руках она держала поднос.

– Заходи, заходи, тётя Нюра! Ставь сюда, – распорядился главный врач, показав на свободное от бумаг место на столе. – Спасибо, иди с Богом.

На подносе в сковородке дымилась жаренная с лучком картошка с хрустящей корочкой, посыпанная свежей зеленью. Рядом на тарелке лежали тонко нарезанные ломтики сала с прожилками мяса. В кастрюлю с половником внутри была налита какая-то густая белая масса. Савельич взял половник и принялся бодро разливать по алюминиевым кружкам тягучую жидкость. Увидев недоумение в наших глазах, он усмехнулся и сказал:

– Не бойтесь, это простокваша. Домашняя, деревенская. Вы такой не пробовали.

Действительно, ничего вкуснее той картошки с салом и простоквашей я ни до, ни после не ел. К концу практики, правда, местная пища нам порядком надоела, поскольку особых разносолов здесь не было. Но потом, уже вернувшись в Москву, мы ещё не один год вспоминали замечательный запах и вкус фирменной гореловской жареной картошки от тёти Нюры!

Мы съели всё до последней крошки и были почти счастливы. Тётя Нюра, засыпанная нашими похвалами (она, наверное, столько комплиментов не слышала за всю свою долгую жизнь!), покраснела от удовольствия и удалилась с пустым подносом, а Валерьян Савельич велел секретарше позвать какого-то Александра Николаевича.

– Сейчас он придёт, – пояснил главный врач, – покажет вам больницу, расскажет, что здесь и как. Чего будет непонятно – спрашивайте у меня. Потом можете отдыхать, обустраиваться. Александр вас проводит в дом, где жить будете.

Раздался стук, в кабинет вошёл коренастый молодой человек чуть постарше нас и вопросительно посмотрел на Валерьяна Савельича.

– Саша, это врачи-практиканты из Москвы. К нам пожаловали на два месяца. Покажешь им всё, расскажешь, а потом отведёшь в бывший председательский дом – пусть там живут. Не забудь постельное бельё для них получить. Ну, всё, свободны, – обращаясь уже к нам, добавил главный. – Завтра к 9:00 сюда на пятиминутку.

Мы поблагодарили и вышли за дверь вслед за нашим проводником.

– Хвостов Александр Николаевич. Можно просто Саня, – сообщил он, выйдя из кабинета шефа.

Мы представились.

– Можно на «ты»? – спросил я.

– Конечно, можно, – ответил Саня. – Я здесь второй год по распределению. Акушер-гинеколог. По совместительству – анестезиолог.

– Это как? – с удивлением поинтересовался Борода.

– Да вы здесь много разных чудес увидите! Настоящая земская больница! Вы погодите, ещё сами в чём-нибудь интересном поучаствуете.

– Слушай, Сань, а главврач кто по специальности?

– Он хирург.

И, немного помявшись, добавил:

– Весьма своеобразный.

– А жена его?

– Манька-то? Да какой она врач?! Она бывшая санитарка, за Савельича замуж через партком вышла.

И Саня нам поведал историю про санитарку Машу.

Как санитарка Манька стала заместителем главного врача

В СССР путь к кормушке проходил через партию. Тот, кто не IS входил в стройные ряды КПСС, практически был лишён возможности занимать сколько-нибудь ответственные должности, а также всегда оставался на вторых ролях при получении квартир, бытовой техники и иных материальных благ. Но была и оборотная сторона. Каждый партиец был обречён плыть в узком русле норм и правил коммунистической морали, поскольку исключённый из КПСС автоматически становился изгоем и превращался в ещё более ничтожную личность, чем беспартийный.

Этим активно пользовались молодые и не очень молодые девушки с соответствующим складом характера, желавшие вступить в законный брак. Механизм создания новой ячейки общества работал так. Некий любвеобильный коммунист Сидоров вступал в интимную связь с целеустремлённой красоткой, которая беременела в максимально короткие сроки и немедленно сообщала суженому о счастливом событии, ожидая безмерной радости, цветов, обручального кольца и салатика на свадьбе. Однако подобный поворот обычно совершенно не входил в планы товарища Сидорова, зачастую уже пускавшего слюни, глядя на следующую возможную сексуальную партнёршу. Будущий отец начинал бессвязно бормотать что-то о тяжёлом материальном положении, нерешённом квартирном вопросе, больной маме. То краснея, то бледнея, он всячески обосновывал абсолютную невозможность жениться именно сейчас («вот если бы завтра – тогда конечно, и с удовольствием, а так…») и плавно подводил более ненужную постельную подружку к необходимости прерывания беременности.

Да только не на ту напал! Если осрамившийся партиец продолжал упорствовать, обиженная женщина писала заявление в партком. В нём она подробно излагала, как товарищ Сидоров её, невинную девушку, длительно и упорно склонял к сожительству, обещал райские кущи и золотые горы, а теперь, когда она в минуту слабости поддалась его демоническим чарам и зачала будущего достойного члена советского общества, предлагает ей совершить страшный грех и лишить ребёнка жизни.

И начинала работать отлаженная партийная машина! Несчастного коммуниста вызывали на партком. Его вялые оправдания никого не интересовали, поскольку решение было известно заранее. Перед подсудимым вставала дилемма: либо остаться с партией и немедленно связать себя брачными узами с несчастной беременной, либо расстаться с обеими, получив взамен «волчий билет» на всю оставшуюся жизнь. Наиболее упёртые или те, кому и так ничего хорошего не светило, выбирали второе, оставшиеся девяносто процентов – первое. Их по-отечески журили, хлопали по плечу и, предвкушая возможность выпить на халяву, ждали торжественного момента «добровольного» создания новой ячейки советского общества.

А дальше приходил черёд семейной жизни. Товарищ Сидоров продолжал пускать слюни при виде посторонних представительниц прекрасного пола, и ему периодически даже удавалось затащить кого-нибудь в постель. Иногда об этом узнавала или, ещё хуже, горе-прелюбодея заставала на месте преступления законная жена, и тогда Сидоров выглядел, как побитая собака, оправдывался и торжественно обещал, что «это в последний раз». Супруга ругалась, била его по лысеющей голове посторонними предметами и угрожала парткомом. Однако никуда уже не шла, так как не хотела нанести вред материальному состоянию семьи. Могли ведь понизить мужа в должности или лишить премии! Вот так они и жили в счастливом браке долгие годы и умирали в один день. Последнее, правда, случалось не всегда…

Так попал в плен брачных уз и Валерьян Савельич. Молодой хирург и коммунист распределился в Гореловскую больницу с дальним прицелом – ему прочили в некотором отдалённом будущем должность главного врача, благо прежний был весьма стар и уже узнавал с трудом даже своих близких, что уж говорить о коллегах по работе или тем более пациентах. Уволить его не могли, поскольку он был однополчанином второго секретаря N-ского обкома КПСС, а потому терпеливо ждали его славной кончины.

Валерьян Савельич отличался безмерной похотью, особенно по пьянке, а выпить он был совсем не дурак. И вот однажды, хлебнув на дежурстве лишку спирта, он залез на полуграмотную санитарку Машку Хрюнину, которая работала в пищеблоке на подсобных работах. Манька, как водится, забеременела, о чём и сообщила молодому специалисту сразу, как узнала сама. Ну, а дальше – всё как обычно. Коммунист Башкатов новости был, мягко говоря, не рад и предложил своей случайной сожительнице сделать аборт. Та, хоть и имела четыре класса образования, житейски была совсем не дурой и такой шанс упускать не собиралась. Она обратилась в партком, и перед Савельичем встал ребром вопрос: или Хрюнина становится Башкатовой, а сам Валерьян остаётся уважаемым членом КПСС и в перспективе возглавит больницу, или товарищ Башкатов прощается с Маней, но также с партией и перспективами.

И превратилась Хрюнина в Башкатову. Через несколько лет умер старый главный врач, и мечта Валерьяна Савельича исполнилась: он стал полновластным хозяином больницы. А ещё через несколько лет он набрал силу, оброс серьёзными связями и смог – непонятно каким образом! – сделать супругу, Марию Ивановну, заместителем главного врача по лечебной работе, хотя образования, в отличие от массы тела, выросшей вдвое, у неё за эти годы совсем не прибавилось. Понятное дело, спорить с главным никто не хотел, и правила Мария Ивановна больницей вместе со своим мужем, раздавая по собственному разумению кому пирожки, кому оплеухи, гордо покачивая в процессе сразу тремя подбородками.

Стахан Иванович

Мы в сопровождении Александра Николаевича вышли на улицу и испытали настоящее дежавю. Перед бараком возле лавочки продолжал барахтаться, нецензурно бранясь, уже знакомый нам долговязый мужчина неопределённого возраста.

– Местная достопримечательность – Стахан Иванович, – пояснил Саня в ответ на наши недоуменные взгляды.

«Интересное имя», – подумал я.

Если в России времён императорского правления имена новорождённым выбирали по святцам, то в Советском Союзе, где религия была объявлена «опиумом для народа», каждый фантазировал, как хотел. Относительно адекватные граждане ограничивались Танями, Манями и Андрюшами в честь мамы, папы или двоюродной бабушки, а особо идейные выдумывали идеологически обоснованные имена. Хорошо, если это были «Роза и Клара» в честь дорогих товарищей Клары Цеткин и Розы Люксембург. Полбеды, если ребёнка называли «Вилен», «Владлен» или «Владилен», формируя имя любимому чаду из инициалов вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина. Гораздо хуже, когда пролетарий обладал буйной фантазией и действовал по наущению низкосортного зелёного змия. Тогда появлялись на свет «Тракторины» (в честь первого советского трактора), «Смемиримпы» («смерть мировому империализму») или, прости Господи, «Даздрапермы» («да здравствует Первое Мая»).

Имя «Стахан» своим происхождением было обязано товарищу Александру Стаханову, передовику производства, знаменитому шахтёру, выполнявшему за одну смену чуть ли не десяток норм, и основоположнику «стахановского движения» – битвы за максимальную производительность труда. Надо честно сказать, что баснословную выработку герою помогала выполнять вся шахта в целом, а настоящая фамилия его была «Стаканов». Но «стакановское движение» (кстати, весьма распространённое в Советском Союзе не только среди шахтёров и весьма почитаемое самим передовиком, который двигался в известном направлении с особым усердием и даже, говорят, помер от алкоголизма в молодые годы) звучало слишком неоднозначно, что вынудило партийные власти немедленно подкорректировать фамилию знатного рабочего.

Так он стал «Стахановым», а некоторые идеологически подкованные последователи его истинного движения начали портить жизнь своим несчастным детям с рождения, нарекая их, например, «Стаханом».

– И кто этот Стахан Иванович? – заинтересовался Борода.

– Врач. Хирург, – ответил наш проводник.

– ?????

Мы были в шоке.

Как выяснилось, Стахан Иванович закончил Курский медицинский институт и по распределению приехал в Горелово. Его сопровождала супруга Марина и двое детишек, девочек-погодок трёх и четырёх лет соответственно. Марина по образованию была бухгалтером, однако по специальности не работала и сидела с дочерьми. Сам Стахан слыл человеком правильным и подавал большие надежды. Он не курил и совсем не употреблял спиртного, его скарб в основном состоял из книг – медицинских и художественных. Он, когда не был занят на приёме или в операционной, постоянно читал. В хирургии у него получалось все легко и просто, видимо, таланта он был недюжинного, образование имел достойное и постоянно пополняемое, да и руки у него росли из нужного места.

Дружбы Стахан особо ни с кем не водил, поскольку народ вокруг подобрался изрядно пьющий и интеллектуально убогий, ему не чета. И всё кончилось бы хорошо, если бы не Марина… Жена то ли исходно была, то ли от скуки и однообразия деревенской жизни стала полной противоположностью своему мужу. Она безбожно пила всё и со всеми подряд, а напившись, устраивала оргии с первыми попавшимися под руку самцами любого возраста и чина. О детях и муже женщина периодически забывала, неделями не бывала дома и ночевала неизвестно где. Бедный Стахан работал, как проклятый, один воспитывал детей, а в свободное время читал. Только времени этого становилось всё меньше. Так продолжалось несколько лет, даже рождение мальчика неизвестно от кого лишь на пару месяцев заставило Марину прервать разгульную жизнь.

Стахан Иванович терпел молча. Он всё меньше и меньше читал, пока не прекратил совсем, ходил неряшливо одетый и… начал в одиночку выпивать: сначала только водку раз-два в неделю, потом водку и портвейн четыре-пять раз, потом всё то же и пиво сверху ежедневно. Оперировал он по-прежнему хорошо, лишь иногда, перебрав, допускал небольшие просчёты, впрочем, существенно не влиявшие на течение болезни. Но однажды произошло непоправимое. Его собственная старшая дочь заболела аппендицитом, диагноз был поставлен с опозданием. Оперировать взялся сам Стахан, хотя пьян был изрядно и на ногах держался с трудом. Его уговаривали отказаться от сомнительной затеи, но тщетно… Что уж он сотворил не так, в чём ошибся, никто не знает, да только девочка умерла прямо на операционном столе. Смерть дочери перевернула всю жизнь и без того несчастной семьи. Марина резко завязала с выпивкой, публично прокляла мужа и через несколько дней уехала из Горелово в неизвестном направлении, забрав с собой оставшихся детей.

А Стахан… От него больше никто и никогда не услышал ни одного внятного слова. Он пил, не просыхая, а начиная трезветь, пил снова. На работу ходить перестал. Все попытки товарищей и коллег образумить его ни к чему не привели. Думали даже поместить бедолагу в психиатрическую больницу, да в радиусе ста километров ничего подобного не обнаружили и отступили вовсе.

Так и ползал он уже почти восемь месяцев от дома до больницы, кувыркался, матерясь, возле любимой лавочки, периодически, наверное, что-то ел и забывался тяжёлым, недолгим сном, чтобы потом проснуться, ухватить бутылку дрожащей рукой и продолжить своё бессмысленное существование. Окружающие его жалели, но со временем привыкли и стали относиться к бывшему хирургу как к некоему постоянному неодушевлённому атрибуту своего быта. А про Марину в Горелово больше никто не слышал.

– Жаль мужика, – пробормотал Рыжий, дослушав до конца трагическую историю бывшего хирурга. – Всегда говорил, всё зло от баб!

– Ладно тебе, от них не только зло всё-таки! – примирительно проговорил Саня. – Пошли смотреть больницу.