Текст книги "Те, которые"

И все резко оборвалось.

Он снова лежал на полу, измазанный чем-то липким. Вокруг были чьи-то лица, кто-то что-то говорил, а кто-то плакал.

* * *

Теперь его не оставляли одного ни на минуту. В палате по очереди дежурили две медсестры, обе пожилые и усталые (впрочем, Богдана они жалели). Иногда их сменяли папа или мама.

Это ему не мешало. Ни у кого ведь не вызывало удивления, что переживший попытку суицида мальчик время от времени подносит ладони к голове и так замирает.

Мешало другое – он никак не мог представить себе, что на подушке лежит чужая голова. Он часами лежал, представляя, что ему переставили голову другого человека, иногда даже почти верил в это. Но стоило поднести руки – и иллюзия исчезала. Так он бился несколько дней, почти потерял сон и аппетит. И вон однажды, находясь в полубреду, Богдан смог убедить себя в инородности собственной головы. Ему совершенно отчетливо представилось, что вот он поднимет сейчас руки и потрогает голову другого человека. Этому человеку нужно помочь, нужно освободить его от боли.

Богдан очень осторожно коснулся пальцами висков. Дежурившая медсестра тихо дремала на табуретке с книжкой в руках, она не заметила, как изменилось лицо мальчика. Как будто кто-то разгладил его морщинки маленьким чудо-утюгом. Жилки на висках перестали биться в сумасшедшем ритме и чуть-чуть опали. Даже глаза ожили, заблестели, отражая больничную лампу. Губы разошлись на долю миллиметра, и из них вырвался судорожный выдох. Все тело Богдана внезапно дернулось от судороги – это расслаблялись постоянно напряженные мышцы.

Только тут медсестра вскинулась и подалась к больному:

– Что такое? Тебе хуже?

– Л… Лучше. А что с-с-сегодня на з-з-завтрак?

* * *

В тот раз удалось снять только общую боль, которая опоясывала череп, но и это было здорово! Богдан чувствовал себя командующим большой армией, который нанес сокрушительный удар по врагу. Основные силы рассеяны, и теперь неприятель вынужден прятаться по крепостям. Осталось взять эти крепости одну за другой.

Однако это оказалось не так просто. Не то чтобы Богдан не мог обнаружить очаги сопротивления – наоборот, теперь он очень ясно видел, в какой части головы засели болевые гарнизоны, мог пальцем ткнуть. Беда была в том, что не удавалось снова войти в то пограничное состояние, когда собственная голова кажется чужой. Пришлось снова не спать двое суток и морить себя голодом. Только после этого фокус получился еще раз. Богдан опять сфокусировался на висках и…

…ему представилось, как две грохочущие танковые колонны идут на окопы врага. Однажды в старом фильме он услышал выражение «танковые клинья». Так вот, теперь он вгонял эти клинья в оборону боли. Боль сопротивлялась, как сопротивляется любая армия, которую не собираются брать в плен. Но маршал Богдан загонял клинья все глубже. Полки неприятеля дрогнули и побежали. Большая часть была уничтожена, но некоторые смогли перегруппироваться и засели гораздо глубже в голове. Они огрызались контратаками, и тогда на глазах Богдана выступали слезы. Но он давил и давил на виски, пока вдруг не уснул.

Это был самый обычный сон, без голосов и многомерных туннелей. Они с Нюшей гоняли мяч, причем Нюша оказалась совсем взрослой. Богдан сразу захотел на ней жениться, но сестренка строго сказала:

– На мне нельзя, я твоя близкая родственница. Возьми лучше вот эту, ее зовут Верочка.

Верочка сидела на стуле и внимательно смотрела перед собой. Она была в халате медсестры, но гораздо моложе тех теток, что постоянно над ним дежурили. Под халатом Верочка носила тонкий свитер под самое горло. И еще у нее оказалась высокая и упругая грудь.

Верочка нахмурилась и покачала головой:

– Зря ты, Богдан, это затеял! Не слушай его! Ты не должен убивать свою боль, только хуже будет!

Она еще какую-то ерунду несла, но Богдан во сна заткнул уши и отказался дальше слушать. Эта глупая Верочка ошибалась. Что может быть хуже боли? Но грудь у Верочки была очень красивая.

Он проспал двенадцать часов подряд и проснулся совсем веселым. В голове в районе висков было тепло и уютно. И никакой боли! Вражеские гарнизоны не посмели вернуться в оставленные накануне окопы! Более того, почему-то и руки стали болеть меньше.

Богдан долго лежал, раздумывая над этим. Получалось, что боль улетучивалась без следа. Не переливалась в другое место, а просто исчезала! Значит, прав был голос. Как он говорил? «Вся боль только в голове». Вот почему и рукам стало легче.

Богдан открыл глаза, и тут его ждал еще один приятный сюрприз. У кровати сидела Верочка из сна и внимательно на него смотрела. Грудь у нее была наяву не такая уж и высокая, зато глаза и губы оказались, пожалуй, красивее, чем во сне.

– Меня Вера зовут, – сказала она. – Я теперь буду тут дежурить. Те две тети… они заболели.

Богдан улыбнулся. Верочка говорила, старательно подбирая простые слова. Наверное, боялась, что он не поймет. Но сейчас это не раздражало, а скорее смешило.

– А я Б… Богдан, – сказал он хриплым голосом. – Я в туалет хочу.

Верочка потянулась под кровать за уткой, но Богдан остановил ее взмахом руки и сел на кровати. Голова кружилась, но болела только местами, там, куда не успели добраться танковые клинья маршала Богдана.

– Я с-с-сам… Вы только… помогите…

Верочка нахмурилась. Наверное, у нее были четкие инструкции по поводу особого больного, но мальчик так уверенно говорил и так улыбался ей… Словом, она помогла ему добраться до туалета (благо он был тут же, в блоке), подождала его, прижав ухо к двери, и с явным облегчением помогла вернуться в кровать.

* * *

С Верочкой они подружились. Она быстро поняла, что не надо Богдану разжевывать каждое слово, и теперь болтала целыми днями. Иногда ему приходилось делать вид, что он спит, чтобы отдохнуть от ее трескотни. Вслух он ни разу не попросил ее помолчать чуть-чуть, не хотел обидеть. Полушутя-полусерьезно он называл ее про себя «невестой».

Сменщица Верочки тоже была молоденькой, но совсем не симпатичной. Богдан ее раздражал, и она старалась поменьше с ним разговаривать. Даже имени своего она не назвала. Но и на нее мальчик не злился. Наоборот, при Вериной сменщице он мог сосредоточиться и готовить очередное наступление на остатки вражеской армии. Теперь ему было достаточно трех-четырех часов, чтобы войти в бредовое состояние и превратить свою голову в чужую. Богдан не только бросал в бой танковые клинья, но и устраивал артиллерийскую подготовку из «Катюш», поднимал в атаку пехоту и даже кавалерию.

Боли становилось все меньше не только в голове, но и во всем теле.

Мама заметила это почти сразу и тут же начала задавать вопросы лечащему врачу. Тот вяло отмахивался, но через неделю внимательно осмотрел Богдана и приказал провести полное обследование. Результаты врача так удивили, что он проверил их дважды, лично прилепляя к пациенту электроды, брал зачем-то кровь, стучал по коленкам молоточком и светил в глаза ламочкой.

– Непонятно почему, – признался он маме через неделю, – но ваш мальчик выздоравливает.

– Вы имеете в виду, – осторожно уточнила мама, – что он… возвращается в нормальное состояние?

Врач покачал головой:

– Да нет. Выздоравливает. Совсем. Поздравляю, хотя так не бывает.

Врач долго сыпал медицинскими словечками, из которых мама поняла, что Богдан, если так пойдет и дальше, может стать нормальным мальчишкой безо всяких проблем. Она твердо запретила себе в это верить, даже папе соврала. Сказала, что сын просто восстанавливается, и теперь все будет как раньше. Если бы она позволила себе поверить, а чуда бы не произошло… В общем, она не могла себе такого позволить.

Богдана все никак не хотели выписывать, целую неделю к нему ходил психолог, который задавал глупые вопросы о папе и маме, показывал какие-то кляксы и надоел Богдану до чертиков. Мальчик терпел и отвечал, как мог, честно. Он даже признался, что ему нравится медсестра Верочка (она всегда выходила из палаты во время визита психолога), и позже Богдан на ней женится. А еще он несколько раз дал клятву, что не попытается еще раз себя убить, потому что от этого будет плохо маме, папе, Нюше, бабушкам и дедушкам, а также крестным родителям.

В конце концов, психолог признал, что пациента не обязательно держать на стационаре под неусыпным контролем. Правда, он очень долго в кабинете объяснял папе и маме об их ответственности, о том, что при малейшей ненормальности нужно сразу сообщить ему, психологу. Папа не выдержал и заявил:

– Я об ответственности за своего сына знаю больше вашего! А что касается ненормальности… В его случае ненормальностью может быть только нормальность. А этого, к сожалению, не будет никогда.

Мама странно посмотрела на папу, но промолчала.

* * *

Дома было хорошо. Нюшка успела сильно вырасти и принялась пихаться с Богданом. Он устоял на ногах, чему очень удивился. Раньше он мог рухнуть даже безо всякого тычка, просто потеряв равновесие.

Мама с папой усиленно делали вид, что все в порядке, они полностью доверяют сыну. Но лекарства и острые предметы теперь хранились под замком, так же как и ремни, ленты и прочие веревочки. Даже на окнах и балконной двери отныне блестели новенькие замочки.

Богдан только посмеивался над осторожными родителями. Теперь он не собирался умирать. Наоборот, он очень хотел жить и получать от жизни удовольствие. Он не только продолжал методически зачищать очаги сопротивления боли, но принялся активно разрабатывать позвоночник, ноги и руки. Массажист дядя Леша, который с ним занимался на дому, нарадоваться не мог:

– Ну Данька, ну молодец! Раньше тебя на шведскую стенку только хитростью можно было заманить…

Иногда дядя Леша даже придерживал слишком ретивого воспитанника, чтобы тот не давал себе слишком большую нагрузку.

Через месяц, когда с болью было почти покончено, а руки и ноги совсем окрепли, из Германии приехал крестный отец Богдана. Он пришел в бурный восторг и принялся пытать родителей, что за новые методики они откопали.

– Ты смотри, какой Богданище красавец стал! Какая стать, а?!

– Потому что не ленился и занимался гимнастикой каждый день, – наставительно ответил папа, но крестный ему не поверил.

Когда он уехал в свою Германию, щедро одарив Богдана и – несмотря на ревность крестника – Нюшку, мама с папой закрылись на кухне и принялись шептаться. Шептали они зря, потому что в квартире была акустика, как в хорошем театре. Богдан слышал каждое слово.

– Слушай, – сказал папа, – а ведь он и правда… ну… изменился.

Мама промолчала.

– Ходит уверенно… Заикаться меньше стал.

Мама втянула голову в плечи.

– Я вчера видел, как он на велике гоняет. Пора ему дополнительные колесики снимать.

Мама закусила губу.

– Что ты молчишь? – сжал кулаки папа. – Ты же видишь, что происходит!

– Он выздоравливает, – с трудом сказала мама.

– Вот именно! Но почему вдруг! А если… если потом еще хуже будет? Мне же сказал психиатр…

– …психолог…

– …сказал психолог, чтобы мы следили за всем необычным. Как он вдруг стал таким… почти нормальным?

– В больнице.

– Что?!

И мама рассказала все, что сообщил ей лечащий врач. Папа сидел, обхватив голову руками. Он никогда в жизни не держал в зубах сигарету, но сейчас очень хотел докурить.

– Бред… Бред… Так не бывает.

Мама сидела ровно, как ученица на первой парте. Только руки не сложила перед собой, а зажала между колен. Ей было очень страшно.

Папа встал и принялся расхаживать по кухне.

– Значит так… Чудес не бывает. Что-то было… Его лечили… Нет, это вряд ли, раз ты говоришь, что врач сам офигел… Да и знаю я, как они его лечили! А перед этим… – папа невольно покосился на верхнюю полку буфета, закрытую теперь на маленький висячий замок. – Перед этим он наглотался таблеток.

Папа остановился и произнес облечено:

– Вот в чем дело! Он же при смерти был! Получается, мозг получил ударную дозу наркотика… мобилизовался… и что-то там в нем случилось! Какие-то резервы открылись!

Папа продолжал развивать стройную теорию, основанную на сведениях, которые он почерпнул в интернете. Мама слушала, кивала и старалась радоваться вместе с мужем. Тому достаточно было всего лишь найти логичное объяснение, правдоподобную версию, чтобы поверить в чудо. Она… не то чтобы не верила в чудеса… но знала, что сейчас с ее сыном творится что-то нехорошее.

Хотя он и выздоравливает.

Богдан в своей комнате усмехнулся. Он не видел маму, но слышал воодушевленную речь отца. И вспоминал все его бесконечные: «Сиди ровно!», «Говори четко!», «Смотри под ноги!». Скоро все будет по-другому. Богдан не просто будет ходить и говорить правильно, он станет лучшим. Потому что иначе и быть не может. Иначе несправедливо.

* * *

Богдана таскали по обследованиям, изучали чуть не под микроскопом. Впрочем, и под микроскопом тоже – кровь, лимфу и прочие анализы. К нему водили студентов, чтобы продемонстрировать, как оно в жизни бывает. Один настырный пожилой эндокринолог упорно пытался заполучить мальчика для исследований, чтобы написать потрясающую диссертацию, но тут уж родители Богдана стали грудью. Пришлось дедушке поднимать старые связи в министерстве, чтобы не отдать внука в подопытные кролики.

Однажды сунулся к Богдану юркий корреспондент из бульварной газетки. Очень хотел чуда, но получил только пару оплеух от папы.

Папа потом полчаса отходил:

– Сенсацию ему подавай! Материал! Пошел бы лучше в больнице поработал, горшки повыносил – вот где материала, хоть завались!

Но отошел, снова развеселился и отправился с Богданом кататься на лыжах – как раз выпал первый настоящий снег.

Мама больше грустила. То есть она, конечно, с огромным облегчением видела, что у ее сыночка – наконец-то! – ничего не болит, что он и говорить, и соображать стал гораздо лучше. Она уже договорилась о переводе в нормальную школу (хотя Богдан сильно отстал, и теперь ему придется учиться с детьми на два года младше).

И все равно. Что-то внутри не давало ей обрадоваться до конца. Почему-то мама каждую секунду ожидала, что вот-вот случится нечто страшное. Не возвращение болезни даже, а какая-то катастрофа, которую она и представить не может.

Этой осенью голова у нее болела сильнее обычного. И Нюшка постоянно простужалась. И папа, несмотря на счастье от выздоровления сына, то и дело сваливался с радикулитом. Или с повышенным давлением. Или еще с какой дрянью, о которой прежде не имел никакого представления.

– Ничего, – отшучивался муж, – это мы Данькины болячки на себя забрали.

И маме от этой шутки становилось нехорошо.

Зато Богдан наверстывал все, чего ему не хватало в детстве. Он начисто выжег в себе всю боль. Он накачивал мышцы под руководством любимого дяди Леши (правда, теперь на тренировки приходилось бегать на школьный стадион). Он начал следить за своей внешностью и ухаживать за девчонками. И нравился им, особенно тем, которые раньше его не видели. Не только за рост и фигуру, но и за сдержанную силу, за сумасшедшее упрямство, с которым он преодолевал любую преграду.

Однажды Богдан увел первую красавицу двора у парня на год старше. Тот, помня Даньку еще хромым и убогим, решил устроить показательное избиение. Отозвал Богдана за гаражи и задал ритуальный вопрос:

– Ты че?

Богдан раньше не то что не дрался, но даже не видел, как это делается. Поэтому он не ответил положенным по этикету «А ты че?», а сразу заявил:

– Ты из-за Светки так напрягся?

Этот вопрос в лоб, да еще заданный самым дружелюбным тоном, сбил с толку и соперника, и присутствующих пацанов. На Богдана посмотрели с изумлением.

– Так она теперь со мной гуляет, понял? – улыбнулся Богдан. – Я ей больше нравлюсь.

Соперник совсем растерялся и не смог ничего придумать в ответ, как обложить Богдана незамысловатым, но очень обидным матом. Из относительно приличных слов там были только «ублюдок» и «инвалид». Богдан, не переставая улыбаться, резко ударил противника в живот. Неумело, но очень сильно. И еще раз. И еще. Глаза у него в этот момент были словно искусственные.

Если бы он не улыбался, а орал, пацаны среагировали бы раньше. А так они стояли и оторопело смотрели, как бывший колченогий Данька методично ударяет упавшего на землю соперника то правой рукой, то левой. И только когда он замахнулся ногой, кто-то сообразил:

– Да он его убьет!

Но и вчетвером оттащить Богдана удалось не сразу. Он уже перестал улыбаться, только глухо рычал и упрямо лез, чтобы добить, втоптать в землю.

После этого случая соперник неделю не выходил из дому, а у его кровати сидела его девчонка, которая испугалась «этого зверя». Ей заранее сообщили о драке, она наблюдала за ней из укромного места, чтобы успеть в нужный момент выскочить и защитить Даньку. А вместо этого увидела его улыбку и стеклянные глаза…

Больше она к Богдану не подходила. Зато остальные девчонки смотрели на него со смесью ужаса и восторга.

Богдан после этого случая попросил папу отдать его в какую-нибудь секцию типа каратэ. Он хотел научиться убивать человека с одного удара. Папе он этого, конечно, не сказал.

* * *

На каратэ ему не понравилось, на других восточных единоборствах тоже. Везде тренеры твердили о философии добра, о неприменении силы к слабому. И не только твердили, но и заставляли проникаться этой идеей. Богдан сначала честно пытался проникнуться. У него довольно быстро получилось овладеть техникой медитации. В свое время он проделывал что-то похожее, когда воображал свою голову чужой. Но отключившись, он шел за сенсеем совсем не туда, куда хотелось бы тренеру. Сенсей заставлял открыться миру, впустить его в себя, но это означало снова впустить в себя боль. Как только Богдан понял это, то намертво закупорился.

Тренеры рано или поздно замечали эту особенность мальчика. Кто-то пытался помочь выйти за пределы внутренней стены – от таких Богдан уходил сам. Другие старались избавиться от него – и он не возражал. Самым мудрым оказался сморщенный старичок, руководитель секции с каким-то очень запутанным названием.

Только глянув на Богдана, он наотрез отказался иметь с ним дело. Да еще и папе приказал никуда больше не отдавать «этого черного мальчика», пока тот не «выльет из себя грязь». Папа, конечно, старичка не послушался, но в ближайшее же воскресенье отвел сына в церковь. Так уж получилось, что туда Богдан не заглядывал с того момента, как объелся таблеток. Сначала его держали в больнице, потом он так увлекся выздоровлением, что не до церкви было.

Папа поставил Богдана рядом с собой. Служба на сей раз показалась мальчику нудной, хотя до этого он, кажется, даже получал от нее удовольствие. Вроде бы среди икон боль немного ослабевала. Но теперь, когда он сам с ней справился, зачем ему все эти почерневшие картины и ладанки? Однако Богдан стоял, чувствовал, что папа все время на него косится, словно ждет чего-то. Поэтому держался спокойно, время от времени крестился, в конце подошел и приложился к батюшкиной ручке.

На обратном пути папа повеселел. Похоже, он боялся, что в церкви с Богданом приключится, что-то плохое. Но оно не приключилось, и теперь папа болтал о том о сем. Богдан, пользуясь его хорошим настроением, попросил:

– Папа, а можно я на бокс запишусь?

Папа бросил настороженный взгляд на сына:

– Уверен? Может… ну не знаю… на танцы.

Богдан кивнул:

– И на танцы тоже. Можно?

Папа замолчал надолго.

– Давай с мамой посоветуемся, – предложил он, уже въезжая во двор.

Разговор с мамой получился странный. Она смотрела на Богдана слегка испуганно – последние месяцы она всегда на него так смотрела – и отвечала кратко, после паузы.

– Мам, я буду с вами на танцы ходить, хорошо?

Пауза.

– Хорошо.

– И на бокс.

Пауза.

– А может, какой-нибудь другой спорт?

– Я на бокс хочу. Почему мне на бокс нельзя?

Пауза.

– Твое здоровье…

– Я же уже проходил сто обследований, все говорят, мне можно. Почему ты против?

Пауза. Беспомощный взгляд на отца. Тот понимает, что решать все же придется ему, и кладет руку Богдану на плечо:

– Ладно. Попробуем. Только давай так: если опять… начнутся проблемы, больше никаких спортивных драк. На легкую атлетику пойдешь. Или в теннис. Договорились?

* * *

Полгода прошли весело. Танцы оказались очень прикольным занятием, хотя Богдан изначально пошел в студию только чтобы задобрить маму, которая могла часами любоваться спортивными танцами по телеку. У мальчика оказалось врожденное чувство ритма. Тренер боялся, что новенький не выдержит темпа тренировок (отец приватно предупредил о проблемах со здоровьем мальчика), но Богдан работал без дураков. Ему нравилось танцевать, особенно когда тело, руки и ноги запомнили нужные движения и не приходилось мучительно вспоминать, что там дальше. Теперь Богдан позволял себе двигаться, почти отключив голову.

Он открылся музыке, как не смог открыться миру во время медитаций. Мир был слишком сложный, слишком много там было всего намешано, в том числе и страшного: отчаяния и боли, боли, боли. В музыке боли не было совсем. Они танцевали под чистые, теплые мелодии. Чаще всего в них переливалась радость, иногда – грусть, но тоже светлая и мягкая, которая не может поранить. Богдан словно купался под пушистым душем, подставляя всего себя разноцветным ароматным струям. Музыка оказалась предсказуемой и потому не опасной. Он смело плыл по ее лабиринту, не боясь наткнуться на что-нибудь острое, резкое или шероховатое. Даже заводная «латина» не таила в себе никакой опасности.

А вот боксом он прозанимался очень недолго, до первого спарринга. Когда партнер пробил его неумелый блок и Богдан почувствовал тупой тычок в челюсть, он немедленно стащил с себя перчатки со шлемом и отправился в раздевалку. Тренер зря разорялся в том духе, что «Терпи, это не шахматы!» и «Как девчонка, ей-богу!». Богдан сосредоточенно переодевался. Тычок был совсем не сильный, но он ясно показал, что в следующий раз будет больно. Или через раз. Но рано или поздно резкая боль ворвется туда, откуда Богдан с таким трудом ее выкурил. Этого не должно случиться.

В секцию бокса, к явному облегчению мамы и скрытому – папы, он больше не вернулся. Нужно было придумать другой способ убивать обидчиков. Такой, чтобы самому было совсем не больно.

На теннис с легкой атлетикой Богдан не пошел – дядя Леша каждый день занимался с ним на стадионе, и этого было вполне достаточно.

До лета он только учился и танцевал. И то и другое давалось ему если и не легко, то с удовольствием.

А потом они все вместе поехали в Крым. Там Богдану стало совсем хорошо: персики, море, девчонки в купальниках. Девчонки были веселые и компанейские, сразу стали зазывать на дискач. Богдан пообещал подойти вечерком. Весь день он представлял, как потрясет всех своей танцевальной техникой, но неожиданно мечты пришлось оставить. Они с папой уже даже пошли, но с танцплощадки доносилось что-то резкое и отрывистое, совсем не похожее на гладкую музыку танцклуба. Богдан попробовал открыться этой музыке – и вздрогнул. Она вся оказалось колючей и рваной, как кусок жести, покореженный ножницами по металлу. Плавать в ней он бы не смог. Это то же самое, что танцевать в тесном ящике с гвоздями. Пришлось врать про усталость и поворачивать назад.

Но и без дискотек все было зашибись. Можно было бесконечно валяться на песке. Богдан загорел сразу и без ожогов, так что можно было даже подремать на солнышке. Мама, правда, строго следила за соблюдением санитарных норм и периодически загоняла Богдана с Нюшей в парное море. Но и это не раздражало – Нюшка наконец начала лопотать что-то разборчивое, и общаться с ней было прикольно и весело.

Сама мама загорала по науке, по часам переворачиваясь и уползая в тень. В результате она превратилась в свой негатив: темные волосы выгорели, а белая кожа потемнела. И еще мама понемногу расслабилась, перестала смотреть на Богдана с непонятным ужасом, много хохотала и трещала без умолку.

Она не особо задумывалась над фразами, поэтому получалось смешно.

Например, спросит папа:

– Который час?

А мама в ответ:

– Десяти еще нет, но будет.

И сама хохочет.

Словом было очень здорово, жизнь казалась идеальной, и даже первое сентября впервые в жизни не пугало своим неминуемым приближением.

* * *

Идеальная жизнь не могла продолжаться бесконечно.

В самом конце августа, когда Богдан с мамой пошли в танцклуб продлевать договор на обучение, состоялся очень неприятный разговор. Сначала мама обсудила с тренером график занятий и сумму, а потом спросила, как понял Богдан, без задней мысли:

– Ну как он, справляется?

– Еще бы! – воодушевленно ответил тренер.

Богдан разулыбался. Он ждал, что тренер продолжит: «Он у нас самый лучший», и тогда можно будет покраснеть от смущения и выслушать мамины охи и ахи. Но тренер сказал совсем другое:

– Хороший средний уровень!

Богдан обиделся. Почему «средний»? Он так здорово танцует! Лучше, чем все эти дохляки в очках! А мама почему-то довольно закивала:

– Ну и отлично. Значит, профессиональным танцором ему стать не грозит?

– Нет, – разулыбался тренер. – Чувство ритма у него неплохое, двигается хорошо. Много работает…

«Так почему же “средний”?» – закричал про себя Богдан.

– …но танцует несколько… без души.

И тут на мамино лицо вернулся тот самый затаенный ужас, от которого она было избавилась на юге. Тренер увидел это и принялся торопливо поправляться:

– Простите, это я неудачно… Я в смысле… Техника хорошая, но нужен особый талант, как и везде, понимаете? А душа… это я неправильно! У нас все Даню любят, многие девочки от него просто без ума!..

Домой они ехали на маршрутке, повернувшись в разные стороны.

Богдан снова и снова крутил в голове обидное слово «средний»… и был вынужден с ним соглашаться. Танцевал он неплохо, но и не виртуозно. В классе был одним из первых, но стоило ли этим гордиться, если учесть, что он на два года старше одноклассников? Что еще? Спорт? Не получилось. Какие-то особые таланты? Пытался играть на гитаре, но бросил, потому что сам понимал – слишком средне.

Он столько лет мучился, и зачем? Чтобы теперь быть «средним»? Почему он не может стать лучшим? Хотя бы в чем-то? Где справедливость?

О чем думала мама, осталось тайной, потому что до самого дома она так ничего и не сказала.

* * *

В сентябре Богдан перепробовал все, что попадалось под руку: рисование, роликовые коньки, кружок итальянского, даже программы на компьютере писать пробовал. И везде чувствовал – средне. Ни к одному делу не оказалось у него таланта. Ни одно дело он не завалил.

Середина.

Он пытался поговорить об этом с родителями, но те не понимали, о чем он. Папа настаивал, что нужно много работать над собой, тренироваться, тогда все получится. Мама отговаривала:

– А зачем тебе быть самым-самым? Быть нормальным ведь тоже счастье. Огромное счастье.

Богдан злился и продолжал экспериментировать. Он навалился на учебу так, что классная предложила родителям:

– А пусть Богдан два года за один пройдет! Так, глядишь, свой возраст догонит.

Папа обещал подумать, но Богдан после этого скатился на семерки. Вкалывать только для того, чтобы «догнать свой возраст»? Чтобы стать еще более «средним»? А смысл?

Девочки по-прежнему выказывали ему свое внимание, тут он, пожалуй, был выше среднего, но разве об этом он мечтал год назад, когда выжигал в себе остатки боли?

И тогда Богдан вспомнил о Голосе, который так ему помог тогда. Если бы можно было снова его услышать, спросить… Он же обещал рассказать все «потом». Это «потом» уже наступило, самое время рассказывать!

Осталось только организовать встречу с Голосом.

Способ он вычислил быстро. Оба раза, когда Голос с ним разговаривал, Богдан находился под действием лекарств. Точнее, наркотиков – это он понял после осторожных расспросов родителей. В аптечке, с которой давно уже сняли замок, ничего подходящего не оказалось. Вернее, там было много чего, но Богдан специально проверил каждое название по интернету – только средства от желудочных и кишечных расстройств, жаропонижающие и тому подобное. Были еще мамины таблетки от головной боли, которые, кажется, что-то такое содержали. Богдан долго раздумывал, не принять ли их, но так и не решился. Вдруг мама хватится.

Пришлось искать вне дома. По телевизору часто говорили, что наркотики – угроза для детей, что их полно в школе. Однако на самом деле Богдану пришлось изрядно попотеть, пока он нашел долговязого старшеклассника, который торговал, как сам говорил, «дурью». Старшеклассник встретился с ним в парке, очень дергался и зыркал по сторонам. У него оказались только экстази («Всю ночь будешь скакать как заведенный, поал?») и самокрутки с марихуаной. Богдан купил одну и тут же, в присутствии долговязого, попытался выкурить. Ничего особенного не почувствовал, только дыма наглотался.

– А больше ничего нет? – спросил он без особой надежды у старшеклассника.

Тот неожиданно ответил:

– Есть, – и достал из кармана прозрачный пакетик с таблетками.

– А чего сразу не сказал? – удивился Богдан.

– А вдруг ты того, засланный? За травку мне бы ничего не было, а вот за эти… – долговязый сунул пакетик назад в карман. – Тебе сколько?

Богдан заколебался. Возможно, хватит и одной, а может быть, еще поговорить с Голосом придется.

– А они сильные?

– Рвет башню, как динамит! Химия! Новое поколение!

– А стоит сколько?

Тот назвал цену, и проблема решилась сама собой. У Богдана денег набиралось только на одну таблетку.

Напоследок старшеклассник посоветовал:

– Ты при родаках не свети. И глотай тоже без них. А то… короче, сам увидишь. А понравится – обращайся еще!

* * *

В субботу они собирались всей семьей рвануть к бабушке на дачу, но Богдан отказался под предлогом домашнего сочинения, которое у него никак не вытанцовывалось.

Мама захлопотала, наготовила еды, как будто собирала сына в небольшой поход, папа пригрозил: «Чтобы без сборищ тут!», Нюшка покапризничала, не хотела ехать без любимого брата – но в целом все прошло гладко.

Богдан раскрыл тетрадку, посидел над ней, пока квартира не опустела, и затаился. Очень хотелось поскорее проглотить заветную таблетку, но он держался. Не хватало еще, чтобы мама снова «что-то сердцем почувствовала» и с полдороги вернулась.

Он включил комп и полчаса погонял «Нид фор спид», потом набрал маму и озабоченным голосом поинтересовался:

– Мам, а как правильно пишется «интеллигентный»?

Мама тут же объяснила, спросила, все ли в порядке, не проголодался ли Богдан…

Через пять минут он почти честно сказал:

– Извини, мам, у меня сейчас мобильник отключится.

И действительно, как только мама положила трубку, Богдан отключил мобильник. А заодно и домашний.

Он выложил таблетку на середину стола и долго ею любовался. Она казалась ему верхом совершенства: маленькая, идеально круглая, голубоватая.

Богдан осторожно взял таблетку двумя пальцами и лег на тахту. Подумал и разложил подушки рядом с ней – мало ли как его будет колбасить. Лег, проглотил, запил водой из кружки.