Текст книги "Ведьмак"

– Это то, что дракон защищал от нас, – сказал ведьмак. – То, что недавно проклюнулось в пещере, там, в северном каньоне. Дракончик, вылупившийся из яйца драконицы, отравленной Козоедом.

Дракончик, спотыкаясь и елозя по земле выпуклым животиком, неуверенно подбежал к телеге, пискнул, встал столбиком, растопырив крылышки, потом, не задумываясь, прижался к бедру чародейки. Йеннифэр с растерянным выражением лица громко вздохнула.

– Он тебя любит, – проворчал Геральт.

– Маленький, а не дурак. – Лютик, вывернувшись в узах, ощерился. – Гляньте, куда мордашку-то сунул, хотел бы я быть на его месте, черт побери! Эй, малый, беги! Это Йеннифэр! Гроза драконов. И ведьмаков. Во всяком случае – одного ведьмака. Это уж точно.

– Помолчи, Лютик! – крикнул Доррегарай. – Глядите туда, на поле! Они уже на него напали, гром их разрази!

Телеги голопольцев, гремя, как боевые колесницы, мчались на мчащегося к ним дракона.

– Бей его! – орал Козоед, вцепившись в плечи возницы. – Бей, братва, куда попало и чем попало! Не жалей!

Дракон ловко отскочил от наезжающего на него первого воза, искрящегося остриями кос, вил и рогатин, но попал между двумя другими, из которых на него упала запущенная ремнями огромная двойная рыбацкая сеть. Дракон, запутавшись, повалился, рванулся, сжался в клубок, растопырил лапы. Сеть, разрываемая на куски, громко затрещала. С первой телеги, которая уже успела развернуться, на него кинули новые сети, полностью опутавшие его. Две оставшиеся телеги развернулись и помчались к дракону, тарахтя и подскакивая на выбоинах.

– Попался в сети, карась! – орал Козоед. – Сейчас мы с тебя чешуи-то сдерем!

Дракон зарычал, пальнул вздымающимся к небу клубом дыма. Голопольские милиционеры кинулись к нему, соскакивая с телег. Дракон снова зарычал, отчаянно, вибрирующим рыком.

Из северного каньона отозвался высокий боевой клич.

Вытянувшись в сумасшедшем галопе, развевая светлыми косами, пронзительно визжа, окруженные мигающими розблесками сабель, из каньона вылетели…

– Зерриканки! – крикнул ведьмак, бессильно дергая веревки.

– О дьявольщина! – подхватил Лютик. – Геральт! Понимаешь?

Зерриканки промчались через толпу голопольцев, точно раскаленный нож сквозь кусок масла, помечая свой путь порубанными трупами, на ходу соскочили с коней, остановились около рвущегося в сетях дракона. Первый из подбежавших милиционеров тут же лишился головы. Второй замахнулся на Вэю вилами, но зерриканка, держа саблю обеими руками, распорола его от промежности до груди. Остальные поспешно ретировались.

– По телегам! – крикнул Козоед. – По телегам, ребята! Задавим их телегами!

– Геральт! – вдруг крикнула Йеннифэр, подгибая связанные ноги и резким движением всовывая их под вывернутые назад связанные руки ведьмака. – Знак Игни. Пережигай! Нащупал веревку? Пережигай, мать…

– Вслепую? – ахнул Геральт. – Я же тебя обожгу, Йен!

Он послушался, почувствовал, как печет пальцы, сложенные в знак Игни над связанными щиколотками. Йеннифэр отвернулась, стиснула зубами воротник кафтанчика, сдерживая стон. Дракончик, пища, тыркался крылышками ей в бок.

– Йен!

– Пережигай! – взвыла она.

Узы сдали в тот момент, когда отвратительная удушливая вонь горящей кожи стала невыносимой. Доррегарай издал странный звук и, потеряв сознание, повис на веревках у колеса телеги.

Чародейка, скривившись от боли, напряглась, поднимая уже свободную ногу. Крикнула яростным, полным боли и злобы голосом. Медальон на шее Геральта рвался словно живой. Йеннифэр напружинила бедро и, махнув ногой в сторону атакующих голопольских телег, прокричала заклинание. Воздух заискрился, пахнуло озоном.

– О боги, – изумленно простонал Лютик. – Какая будет баллада!

Заклятие, брошенное стройной ножкой, не совсем удалось чародейке. Первая телега вместе со всем, что в ней находилось, просто окрасилась в золотой, словно бабочка-калужница, цвет, чего голопольские вояки в пылу боя просто не заметили. Со второй телегой дело пошло лучше – весь ее экипаж мгновенно превратился в огромных пупырчатых лягушек, которые, потешно квакая, прыснули во все стороны. Телега, лишившись управления, перевернулась и разлетелась в щепы. Кони, истерически ржа, умчались, волоча за собой сломанное дышло.

Йеннифэр закусила губу и снова махнула в воздухе ногой. Калужно-золотой воз, сопровождаемый бравурными звуками, долетавшими откуда-то сверху, неожиданно превратился в золотистый дым, а бойцы оказались в траве, образовав красочную кучу малу. Колеса третьей телеги из круглых превратились в квадратные. Результат сказался незамедлительно. Кони встали на дыбы, телега перевернулась, а голопольское войско вывалилось на землю. Йеннифэр, уже из чистой мстительности, яростно махала ногой и выкрикивала заклятия, превращая голопольцев в черепах, гусей, тысяченожек, фламинго и поросят. Зерриканки ловко и методично дорезали остальных.

Дракон, разорвав наконец сеть в клочья, вскочил, захлопал крыльями, зарычал и помчался, вытянувшись струной, за уцелевшим от бойни сапожником Козоедом. Козоед несся быстрее лани, но дракон был еще быстрее. Геральт, видя раскрывающуюся пасть и блестящие, острые как кинжалы зубы, отвернулся. Услышал чудовищный вопль и жуткий хруст. Лютик глупо хихикнул. Йеннифэр, бледная как полотно, согнулась пополам, вывернулась набок, и ее вырвало под телегу.

Наступила тишина, прерываемая лишь соответствующим гоготом, кваканьем и попискиванием недобитых голопольских милиционеров.

Вэя, нехорошо усмехаясь, встала над Йеннифэр, широко расставив ноги. Подняла саблю. Йеннифэр, бледнея, подняла ногу.

– Нет, – сказал Борх по прозвищу Три Галки, сидевший на камне. На коленях он держал дракончика, спокойного и довольного.

– Не надо убивать госпожу Йеннифэр, – повторил дракон Виллентретенмерт. – Теперь уже нет смысла. Больше того, теперь мы благодарны госпоже Йеннифэр за неоценимую помощь. Освободи ее, Вэя.

– Ты понимаешь, Геральт, – шепнул Лютик, растирая затекшие руки. – Понимаешь? Есть такая древняя легенда о золотом драконе. Золотой дракон может…

– Может принять любой облик, – проворчал Геральт. – Человеческий тоже. Я где-то слышал об этом, но не верил.

– Господин Ярпен Зигрин! – крикнул Виллентретенмерт краснолюду, вцепившемуся в отвесную скалу в двадцати локтях от земли. – Чего вы там ищете? Сурков или сусликов? Это вроде бы не ваше любимое блюдо, насколько я помню. Спускайтесь и займитесь рубайлами. Им нужна помощь. Я больше не буду убивать. Никого.

Лютик беспокойно поглядывал на зерриканок, зорко осматривавших поле боя, пытался привести в чувство все еще лежавшего без сознания Доррегарая. Геральт смазывал мазью и перевязывал обожженные щиколотки Йеннифэр. Чародейка шипела от боли и бурчала заклинания.

Покончив с делом, ведьмак встал.

– Останьтесь здесь, – сказал он, – мне надо с ним поговорить.

Йеннифэр, морщась, встала.

– Я с тобой, Геральт, – взяла она его под руку. – Можно? Я тебя провожу, Геральт.

– Со мной? Я думал…

– Не думай, – прижалась она к его плечу.

– Йен?

– Все хорошо, Геральт.

Он взглянул ей в глаза. Теплые. Как прежде. Он наклонил голову и поцеловал ее в губы, горячие, мягкие и жадные. Как прежде.

Подошли. Йеннифэр, поддерживаемая Геральтом, глубоко, как перед королем, присела, взяв платье кончиками пальцев.

– Три Гал… Виллентретенмерт, – произнес ведьмак.

– Мое имя в вольном переводе на ваш язык означает Три Черные Птицы, – сказал дракон. Дракончик, вцепившись коготками в его предплечье, подставил шейку под ласкающую руку.

– Хаос и Порядок, – улыбнулся Виллентретенмерт, – помнишь, Геральт? Хаос – это агрессия. Порядок – защита от нее. Следовало мчаться на край света, чтобы противодействовать агрессии и злу, правда, ведьмак? Особенно когда плата, по твоим словам, соответствующая. А на этот раз она явно соответствовала. Это были сокровища драконицы Миргтабракке, той, которую отравили под Голопольем. Она призвала меня, чтобы я помог ей, отразил грозящее ей зло. Миргтабракке уже улетела. Вскоре после того, как с поля унесли Эйка из Денесле. Времени у нее было предостаточно, пока вы болтали и скандалили. Но она оставила мне свое сокровище, мою плату.

Дракончик пискнул и затрепыхал крылышками.

– Так ты тоже…

– Да, – прервал дракон. – Что делать, такие времена. Существа, которых вы привыкли называть чудовищами, с некоторых пор чувствуют все большую угрозу со стороны людей. Они уже не могут управиться сами. Им нужен защитник. Этакий… ведьмак.

– А цель… цель, которая – в конце пути?

– Вот она. – Виллентретенмерт поднял предплечье. Дракончик испуганно запищал. – Я ее достиг. Благодаря ему я выдержу, Геральт из Ривии, докажу, что пределов возможному нет. Ты тоже когда-нибудь найдешь такую цель, ведьмак. Даже те, которые отличаются, могут выжить. Прощай, Геральт. Прощай, Йеннифэр.

Чародейка, сильнее схватив руку ведьмака, снова присела. Виллентретенмерт встал, взглянул на нее, и лицо у него посерьезнело.

– Прости за откровенность и прямолинейность, Йеннифэр. Это написано на ваших лицах, мне даже нет нужды читать ваши мысли. Вы созданы друг для друга, ты и ведьмак. Но ничего из этого не получится. Ничего. Мне жаль.

– Знаю. – Йеннифэр слегка побледнела. – Знаю, Виллентретенмерт. Но и я хотела бы верить, что нет пределов возможному. Или хотя бы в то, что они еще очень далеки.

Вэя, подойдя, коснулась плеча Геральта, быстро произнесла несколько слов. Дракон рассмеялся.

– Геральт, Вэя говорит, что долго будет помнить бадью «Под Задумчивым Драконом». Она рассчитывает на то, что мы еще когда-нибудь встретимся.

– Что-что? – спросила Йеннифэр, прищурившись.

– Ничего, – быстро ответил ведьмак. – Виллентретенмерт?

– Слушаю тебя, Геральт из Ривии.

– Ты можешь принять любую форму? Любую, какую пожелаешь?

– Да.

– Почему же человека? Почему Борха с тремя галками в гербе?

Дракон дружески улыбнулся.

– Не знаю, Геральт, при каких обстоятельствах впервые встретились давние предки наших рас. Но факт в том, что для драконов нет ничего более отвратительного, чем человек. Человек пробуждает в драконах инстинктивное, нерациональное отвращение. Со мной дело обстоит иначе. Мне… вы симпатичны. Прощайте.

Это не было постепенное, расплывающееся преображение, не туманное, пульсирующее дрожание, как при иллюзии. Это было словно мгновение ока. В том месте, где только что стоял курчавый рыцарь в накидке, украшенной гербом с тремя черными птицами, сидел золотой дракон, красиво изогнувший длинную шею. Склонив голову набок, дракон распростер крылья, ослепительно золотые в лучах солнца. Йеннифэр громко вздохнула.

Вэя, уже в седле, рядом с Тэей, махнула рукой.

– Вэя, – сказал ведьмак. – Ты была права.

– Хм?

– Он самый красивый.

Осколок льда

1

Дохлая овца, распухшая и вздувшаяся, нацелившаяся в небо окостеневшими ногами, пошевелилась. Геральт, сидевший на корточках у стены, медленно вытащил меч, следя за тем, чтобы клинок не звякнул об оковку ножен. В десяти шагах от него куча отбросов неожиданно взгорбилась и заколебалась. Ведьмак вскочил прежде, чем до него дошла волна вони, исторгнутой из порушенного скопища мусора и отбросов.

Оканчивающееся веретенообразным утолщением шипастое щупальце, неожиданно вырвавшееся из-под мусора, устремилось к нему с невероятной скоростью. Ведьмак мгновенно запрыгнул на останки разбитого шкафа, балансирующие на куче гнилых овощей, удержал равновесие, одним коротким движением меча рассек щупальце, отрубив палицеобразную присоску. И тут же отскочил, но, поскользнувшись на досках, по бедра погрузился в вязкую массу.

Куча словно взорвалась, вверх взвились густая вонючая жижа, черепки горшков, прогнившее тряпье и бледные ниточки квашеной капусты, а из-под них вырвалось огромное веретенообразное, бесформенное, как гротескная картофелина, тело, стегающее воздух тремя щупальцами и культей четвертого.

Геральт, увязший и лишенный возможности двигаться, ударил с широкого разворота бедер и гладко обрубил другое щупальце. Два последних, каждое с добрую ветку толщиной, тяжело упали на него, еще глубже вбивая в помойку. «Картофелина» двинулась к нему, пропахивая борозду, словно влекомая силой бочка. Он увидел, как она лопается, разевая широкую пасть, заполненную огромными неровными зубами.

Он позволил щупальцам схватить себя и, с чавканьем вырвав из смердящего месива, потащить к телу, вращательными движениями вгрызающемуся в помойку. Зубастая пасть дико и яростно зачавкала. Оказавшись рядом с жуткой пастью, ведьмак ударил мечом, ухватившись за него обеими руками, сталь вошла плавно и мягко. От тошнотворно сладкой вони перехватило дыхание. Чудище зашипело и задергалось, щупальца отпустили добычу, конвульсивно заплясали в воздухе. Геральт, погрязая в отходах, рубанул ее еще раз, наотмашь, острие отвратно заскрипело и заскрежетало по ощерившимся зубам. Существо забулькало и осело, но тут же раздулось, шипя, брызгая на ведьмака вонючим месивом. Нащупав опору отчаянными движениями увязающих ног, Геральт вырвался, бросился вперед, расталкивая отходы грудью, словно пловец воду, рубанул изо всей силы сверху, всем весом навалился на острие, входящее в тело чудища между фосфоресцирующими белыми глазищами. Чудище булькающе застонало, задергалось, разливаясь по куче отбросов, словно проколотый пузырь, разя ощутимыми теплыми волнами смрада. Щупальца вздрагивали и извивались среди гнили и мрази.

Ведьмак выбрался из гущи, встал на покачивающемся, но твердом основании. Почувствовал, как что-то липкое и отвратительное, что проникло в башмак, ползет по лодыжке. «К колодцу, – подумал он. – Поскорее отмыться от этой мерзости. Отмыться». Щупальца еще раз шлепнули по отбросам, громко и мокро, и замерли.

Упала звезда, секундной молнией оживив черный, усеянный огоньками небосвод. Ведьмак не загадал желания.

Он тяжело, хрипло дышал, чувствуя, как кончается действие принятых перед борьбой эликсиров. Прилегающий к стенам города гигантский сборник мусора и отходов, уходящий отвесно к поблескивающей ленте реки, при свете звезд выглядел красиво и привлекательно. Ведьмак сплюнул.

Чудище было мертво, уже стало частью той кучи, в которой некогда обитало.

Упала вторая звезда.

– Помойка, – с трудом проговорил ведьмак. – Мерзость, дрянь и дерьмо.

2

– От тебя зверски несет, – поморщилась Йеннифэр, не отрываясь от зеркала, перед которым смывала краску с век и ресниц. – Искупайся.

– Воды нет, – сказал он, заглянув в ведро.

– Чепуха. – Чародейка встала, широко распахнула окно. – Какую желаешь: морскую или обычную?

– Для разнообразия морскую.

Йеннифэр резко раскинула руки, выкрикнула заклинание, проделав короткое движение. В раскрытое окно вдруг повеяло насыщенной морской прохладой, створки дрогнули, и в комнату со свистом ворвалась зеленая, собранная в неправильной формы шар водяная пыль. Лохань запенилась волнующейся, бьющей о края, плещущей на пол водой. Чародейка вернулась к прерванному занятию.

– Ну как? Успешно? – спросила она. – Что там такое было, на свалке?

– Думается, риггер. – Геральт стащил башмаки, скинул одежду и опустил ноги в лохань. – Черт, Йеннифэр, холодно. Не сможешь подогреть?

– Нет. – Чародейка, приблизив лицо к зеркалу, с помощью стеклянной палочки капнула себе что-то в глаз. – Такое заклинание ужасно утомляет и вызывает у меня тошноту. А тебе после эликсиров холодная вода на пользу.

Геральт не спорил. Спорить с Йеннифэр было бесполезно.

– Трудно было? – Чародейка погрузила палочку во флакончик и капнула в другой глаз, смешно скривив рот.

– Ничего особенного.

Из-за раскрытого окна долетел грохот, треск ломаемого дерева и голос, фальшиво, нескладно и нечленораздельно повторяющий припев популярной непотребной песенки.

– Риггер. – Чародейка потянулась к очередному флакончику из стоящей на столе солидной батареи, вынула пробку. В комнате запахло сиренью и крыжовником, – Времена настали! В городе и то легко найти работу для ведьмака. Нет нужды таскаться по пустырям. Знаешь, Истредд утверждает, что это становится правилом. Место вымирающих в лесах и болотах существ занимает что-то другое, какая-то новая мутация, приспособленная к искусственной, созданной людьми среде.

Геральт, как всегда, поморщился при упоминании об Истредде. Он уже пресытился постоянными ахами и охами Йеннифэр по поводу гениальности Истредда. Даже если Истредд был прав.

– Истредд прав, – продолжала Йеннифэр, втирая в щеки и веки нечто, пахнущее сиренью и крыжовником. – Посуди сам, псевдокрысы в каналах и подвалах, риггеры на свалках, пласкуны в загаженных рвах и стоках, прудовики в мельничных прудах. Какой-то симбиоз получается, не думаешь?

«И гули на кладбищах, пожирающие покойников на следующий же день после похорон, – подумал Геральт, споласкивая мыльную пену. – Полный симбиоз. Точно».

– Да. – Чародейка отставила флакончик и баночки. – В городах тоже можно найти занятие для ведьмака. Думаю, когда-нибудь ты наконец осядешь в каком-нибудь городе.

«Скорее меня удар хватит», – подумал он. Но вслух не сказал.

Противоречить Йеннифэр значило довести дело до скандала, а скандалить с Йеннифэр было небезопасно.

– Ты закончил, Геральт?

– Да.

– Вылезай из лохани.

Йеннифэр, не вставая, небрежно махнула рукой и проговорила заклинание. Вода из лохани вместе с той, что разлилась по полу и стекала с Геральта, собралась в полупрозрачный шар и со свистом вылетела в окно. Послышался громкий плеск.

– А, чтоб вас, сукины дети! – долетел снизу сердитый возглас. – Некуда, что ли, обмылки плескать? Чтоб вас вши живьем зажрали, чтоб вас сказило, чтоб вы сдохли!

Чародейка прикрыла окно.

– Черт побери, Йен, – захохотал ведьмак. – Могла бы откинуть подальше.

– Могла, – буркнула она. – Да не хотела.

Йеннифэр взяла со стола светильник и подошла к Геральту. Белая ночная рубашка, повторяющая все движения тела, делала ее невероятно привлекательной. «Больше, чем будь она голой», – подумал он.

– Хочу тебя осмотреть, – сказала она. – Риггер мог оцарапать.

– Но не оцарапал. Я бы почувствовал.

– После эликсиров? Не смеши. После эликсиров ты не почувствуешь и открытого перелома, пока торчащая кость не станет цепляться за живые изгороди. А на риггере могло быть все, до столбняка и трупного яда включительно. В случае чего еще не поздно противодействовать. Повернись.

Он чувствовал на теле мягкое тепло светильника, случайные прикосновения ее волос.

– Вроде бы все в порядке, – сказала она. – Ляг, пока эликсиры не свалили с ног. Эти смеси чертовски опасны. Ты день ото дня постепенно убиваешь себя.

– Я вынужден принимать их перед дракой.

Йеннифэр не ответила. Снова присела к зеркалу, медленно расчесала черные, крутые, блестящие локоны. Она всегда расчесывала волосы перед тем, как лечь в постель. Геральт считал это чудачеством, но обожал наблюдать за ней во время этой процедуры и подозревал, что Йеннифэр это знала.

Ему вдруг стало очень холодно, а эликсиры буквально лихорадили его, немела шея, по низу живота ходили водовороты тошноты. Он выругался под нос, свалился на кровать, не переставая при этом глядеть на Йеннифэр.

Шевеление в углу обратило на себя его внимание. На криво прибитых к стене, покрытых тенётами оленьих рогах сидела небольшая, черная как смоль птица и, наклонив голову, глядела на ведьмака желтым неподвижным глазом.

– Что это, Йеннифэр? Откуда оно вылезло?

– Что? – повернула голову Йеннифэр. – Ах, это? Пустельга.

– Пустельга? Пустельги бывают рыжевато-крапчатые, а эта черная.

– Это магическая пустельга. Я ее сделала.

– Зачем?

– Нужно, – отрезала Йеннифэр. Геральт не стал задавать вопросов, знал, что Йеннифэр не ответит.

– Идешь завтра к Истредду?

Чародейка отодвинула флакончик на край стола, спрятала гребень в шкатулку и закрыла дверцы трельяжа.

– Иду. Утром. А что?

– Ничего.

Она легла рядом, не задув светильника. Она никогда не гасила свет, не терпела спать в темноте. Светильник ли, фонарь ли, свеча ли должны были догореть до конца.

Всегда. Еще одно чудачество. У Йеннифэр было невероятно много чудачеств.

– Йен?

– А?

– Когда мы уедем?

– Не нуди. – Она дернула перину. – Мы здесь всего три дня, а ты задаешь этот вопрос по меньшей мере трижды в день. Я сказала, у меня здесь дела.

– С Истреддом?

– Да.

Он вздохнул и обнял ее, не скрывая намерений.

– Эй, – шепнула она. – Ты же принимал эликсиры…

– Ну и что?

– Ну и ничего. – Она захихикала, словно малая девчушка, прижалась к нему, выгнувшись и приподнявшись, чтобы скинуть рубашку. Восхищение ее наготой, как всегда, отозвалось у него дрожью в спине, мурашки побежали по пальцам, соприкоснувшимся с ее кожей. Он дотронулся губами до ее грудей, округлых и нежных, с такими бледными сосочками, что они выделялись только формой. Запустил пальцы в ее волосы, пахнущие сиренью и крыжовником.

Она поддавалась его ласкам, мурлыча, как кошка, терлась согнутым коленом о его бедро.

Вскоре оказалось – как обычно, – что он переоценил свою сопротивляемость магическим эликсирам, забыл об их вредном влиянии на организм. «А может, и не эликсиры, – подумал он, – может, утомление, на которое я уже рутинно не обращаю внимания? Но организм, хоть и подправленный искусственно, не поддается рутине. Реагирует естественно. Только беда в том, что происходит это тогда, когда не надо. Зараза!»

Но Йеннифэр – как обычно – не пала духом из-за каких-то пустяков. Он почувствовал, как она касается его, услышал, как мурлычет тут же около его уха. Как обычно, он невольно подумал о космическом множестве других оказий, во время которых она наверняка не упускала случая воспользоваться этим весьма практическим заклинанием. А потом – перестал об этом думать.

Как обычно – было необычно.

Он смотрел на ее губы, на их уголки, дрожащие в безотчетной улыбке. Он хорошо знал эту улыбку, она всегда казалась ему скорее улыбкой триумфа, нежели счастья. Он никогда не спрашивал ее об этом. Знал, что не ответит.

Черная пустельга, сидевшая на оленьих рогах, встряхнула крыльями, щелкнула кривым клювом. Йеннифэр повернула голову и вздохнула. Очень тоскливо.

– Йен?

– Ничего, Геральт, – поцеловала она его. – Ничего.

Пламечко светильника дрожало. В стене скреблась мышь. Тихонько, мерно, монотонно шуршал короед в комодике.

– Йен?

– Да?

– Уедем отсюда. Я себя здесь скверно чувствую. Город влияет на меня отвратительно.

Она повернулась на бок, провела рукой по его щеке, откинула волосы, проехала пальцами ниже, коснулась затянувшихся шрамов, покрывающих шею сбоку.

– Знаешь, что означает название этого города? Аэдд Гинваэль?

– Нет. На языке эльфов?

– Да. «Осколок льда».

– Удивительно не подходит для здешней паршивой дыры.

– У эльфов, – задумчиво шепнула чародейка, – есть легенда о Королеве Зимы, которая во время бурана проносится по странам на санях, запряженных белыми лошадьми. Королева разбрасывает кругом твердые, острые, маленькие кристаллики льда, и беда тому, кому такая льдинка попадет в глаз или сердце. Он – погиб. Ничто больше не в состоянии обрадовать его, все, что хоть чуточку теплее снега, будет казаться ему некрасивым, отвратительным. Он потеряет покой, забросит все, последует за Королевой, за своей мечтой и любовью. Но… никогда не найдет ее и погибнет от тоски. Кажется, здесь, в этом городе, в незапамятные времена случилось нечто подобное. Красивая легенда, верно?

– Эльфы все ухитряются принарядить в красивые слова, – буркнул он сонно, водя губами по ее плечу. – Это вовсе не легенда, Йен. Это красивое описание отвратного явления, имя которому Дикий Гон, проклятие некоторых мест. Необъяснимое коллективное умопомрачение, заставляющее людей присоединяться к призрачному стаду, мчащемуся по небу. Мне доводилось видеть такое. Действительно, это часто случается зимой. Мне предлагали немалые деньги за то, чтобы я положил конец заразе, но я не взялся. Против Дикого Гона нет средств…

– Ведьмак, – шепнула она, целуя его в щеку. – В тебе нет ни крохи романтики. А я… я люблю легенды эльфов, они такие красивые. Жаль, у людей нет таких. Может, когда-нибудь появятся? Может, люди создадут их? Но о чем могут говорить легенды людей? Кругом, куда ни глянь, серость и неопределенность. Даже то, что начинается красиво, быстро кончается скукой и обыденностью, заурядностью, тем человеческим ритуалом, тем тоскливым ритмом, который именуется жизнью. Ах, Геральт, нелегко быть чародейкой в нашем мире, но по сравнению с обычным человеческим существованием… Геральт? – Она положила голову на его мерно вздымающуюся грудь. – Спи. Спи, ведьмак.

3

Город отвратно влиял на него.

С самого утра. С самого утра все портило ему настроение, угнетало и злило. Его злило, что он проспал и поэтому самое утро практически оказалось самым полднем. Его нервировало отсутствие Йеннифэр, которая ушла еще до того, как он проснулся.

Вероятно, торопилась, потому что все причиндалы, которые она обычно аккуратненько раскладывает по шкатулкам, в беспорядке валялись на столе, словно кости, брошенные гадалкой. Кисточки из тонкого волоса, большие для напудривания лица, маленькие, которыми она накладывала помаду на губы, и совсем малюсенькие для краски, которой она чернила брови и ресницы. Мелки и стерженьки для век и бровей. Щипчики и серебряные ложечки. Баночки и скляночки из фарфора и молочно-белого стекла, содержащие, как он знал, эликсиры и мази с такими банальными ингредиентами, как сажа, гусиный жир и морковный сок, и такими грозными, таинственными, как мандрагора, которую еще именуют поскрипом, антимоний, красавка, конопля, драконья кровь и концентрированный яд гигантских скорпионов. А надо всем этим вокруг в воздухе витали ароматы сирени и крыжовника – благовоний, которые она употребляла всегда.

Она была в этих предметах. Была в этом аромате.

Но не было ее.

Он спустился, ощущая растущее беспокойство и нарастающее раздражение. На все.

Его раздражала холодная яичница, которую подал трактирщик, на мгновение с трудом оторвавшись от девочки, которую тискал в подсобке. Раздражало, что девочке было, самое большее, двенадцать лет и в глазах у нее стояли слезы.

Теплая весенняя погода и радостный гул пульсирующей жизнью улицы не исправили Геральтова настроения. Все не нравилось ему в Аэдд Гинваэль, городке, который, по его мнению, был скверной пародией на все известные ему городки – преувеличенно шумным, душным, грязным и нервирующим.

Он неотрывно улавливал слабый запах свалки в одежде и волосах. Решил пойти в баню.

В бане испортила настроение мина банщика, глядевшего на его медальон и на меч, лежавший на краю кадки. Нервировало, что банщик не предложил ему девки. Он не думал воспользоваться девкой, но в банях их предлагали всем, поэтому его злило сделанное для него исключение.

Когда он вышел, резко пахнущий серым мылом, его настроение не улучшилось, а Аэдд Гинваэль ничуточки не стал красивее. По-прежнему в нем не было ничего такого, что могло бы нравиться. Ведьмаку не нравились кучи навоза, покрывающие улочки. Не нравились бродяги, сидевшие на корточках у стены храма. Не нравились каракули, выведенные на стене и вопиющие: ЭЛЬФЫ – В РЕЗЕРВАЦИИ!

В замок его не впустили, а отослали за войтом в купеческую гильдию. Это его расстроило. Расстроило также, когда старшина цеха, эльф, велел искать войта на рынке и при этом глядел на него с презрением и превосходством, странным для того, кому вот-вот предстоит убраться в резервацию.

На рынке было пруд пруди народу, полно ларьков, телег, лошадей, волов и мух. На возвышении стоял позорный столб с правонарушителем, которого чернь забрасывала грязью и дерьмом. Правонарушитель с достойным удивления спокойствием всячески поносил своих мучителей самыми грязными словами, не очень-то возвышая голос.

Для Геральта, неплохо разбиравшегося в ситуации, цель пребывания войта в этом бедламе была абсолютно ясна. У приезжих купцов взятки были предусмотрительно заложены в ценах, стало быть, им надо было кому-то эти взятки сунуть. Войт, также знакомый с обычаем, явился, дабы купцы не страдали напрасно.

Место, где он вершил дела, было обозначено грязно-голубым балдахином, растянутым на шестах. Там стоял стол, окруженный галдящими «клиентами». За столом сидел войт Гербольт, демонстрируя всем и вся пренебрежение и презрение, нарисованные на поблекшей физиономии.

– Эй! А ты куда?

Геральт медленно повернул голову. И моментально заглушил в себе злость, взял себя в руки, превратился в твердый, холодный осколок льда. Он уже не мог позволить себе какие-либо эмоции. У мужчины, заступившего дорогу, были желтоватые, как перья иволги, волосы, такие же брови над светлыми пустыми глазами. Тонкие кисти рук с длинными пальцами лежали на поясе из массивных латунных пластин, отягощенном мечом, булавой и двумя кинжалами.

– Ага, – сказал мужчина. – Узнаю. Ведьмак, не правда ли? К Гербольту?

Геральт кивнул, не переставая наблюдать за руками мужчины. Он знал, что их опасно было упускать из виду.

– Слышал о тебе, укротитель чудовищ, – сказал желтоволосый, внимательно глядя на руки Геральта. – Хотя, сдается, мы никогда не встречались, думаю, ты тоже обо мне слышал. Я Иво Мирс. Но все называют меня Цикада.

Ведьмак кивнул в знак того, что слышал. Знал он и цену, которую за голову Цикады давали в Вызиме, Каэльфе и Ваттвейре.

Если б поинтересовались его мнением, он сказал бы, что цена слишком мала. Но его мнением не интересовались.

– Добро, – сказал Цикада. – Войт, как мне ведомо, ждет тебя. Можешь идти. Но меч, дружок, оставь. Мне тут, понимаешь, платят за то, чтобы я придерживался такого церемониала. Никто с оружием не должен подходить к Гербольту. Понятно?

Геральт равнодушно пожал плечами, расстегнул ремень, обмотал им ножны и передал меч Цикаде. Цикада усмехнулся уголком рта.

– Надо же, – сказал он. – Вежливенько, ни слова супротив. Я знал, что сплетни о тебе преувеличены. Хотелось бы, чтобы ты как-нибудь попросил меч у меня. Увидел бы ответ.

– Эй, Цикада! – крикнул войт. – Пропусти его! Идите сюда, живо, господин Геральт. Здрасьте, здрасьте. Уйдите, господа купцы, оставьте нас вдвоем. Ваши дела должны уступить проблемам гораздо более важным для города. Петиции оставьте моему секретарю!

Показная любезность встречи не обманула Геральта. Он знал, что это просто элемент торга. Купцы получили время на обдумывание, достаточно ли велики взятки.

– Бьюсь об заклад, Цикада пытался тебя спровоцировать. – Гербольт небрежно махнул рукой в ответ на столь же небрежный поклон ведьмака. – Пусть тебя это не волнует. Цикада хватается за оружие исключительно по приказу. Правда, это ему не очень-то нравится, но, пока я плачу, он вынужден слушаться, иначе – долой со двора на большак. Не волнуйся.

– На кой вам ляд такие Цикады, войт? Неужто здесь так уж опасно?

– Не опасно, потому что плачу Цикаде. – Гербольт засмеялся. – Его слава идет далеко, и это мне на руку. Видишь ли, Аэдд Гинваэль и другие города в долине Тоины подчиняются наместнику из Рикверелина. А наместники последнее время сменяются каждый сезон. Впрочем, непонятно, зачем их менять, ведь каждый второй все равно или полу-, или четвертьэльф, проклятая кровь и порода. Все скверное – от эльфов. Каждый новый наместник, – продолжал напыжившийся Гербольт, – начинает с того, что убирает ипатов, войтов и солтысов старого режима и сажает в кресла своих родичей и знакомых. А после того, что Цикада когда-то сделал со ставленником очередного наместника, меня уже никто не пытается согнать с должности, и я теперь самый старый войт самого старого, уж и не помню, которого по счету, режима. Ну мы тут болтаем, а хрен упал, как любила говаривать моя первая жена, да будет ей земля прахом, в смысле – пухом. Перейдем к делу. Так что за гадина устроилась на нашей свалке?