Текст книги "Уходи с ним"

Жертва

Вид у него сегодня утром неважный. Может, хандра одолела. Такое случается. Когда они особенно глубоко осознают, что с ними произошло. Или когда спрашивают себя, как они из этого выберутся. В каком состоянии, с какими осложнениями. Он может двигать головой. Слегка приподниматься. Он еще не видел своего тела, но уже очень скоро меня об этом попросит. Я знаю, они все проходят через эту стадию. Я тоже не очень в форме. От лекарств у меня тошнота. Я набрала три кило, плохо сплю, голова готова лопнуть и еще приливы жара.

Веселого мало…

– Здравствуйте, Ромео. Что, утро сегодня не задалось?

– Бывало и лучше.

– А что не так?

– Все. Ничего. Что может быть «так» в моем положении?

– Например, с сестренкой повидаться?

– Моя сестренка никогда надолго не задерживается.

– Ну тогда повидаться со мной?

Я стараюсь разрядить атмосферу.

– Это единственное, что помогает, – говорит он, глядя мне прямо в глаза.

Я отвожу свои.

– Давайте-ка приведем вас в порядок.

Да уж, этим атмосферу не разрядить…

– Я хочу увидеть, на что я похож. Чтобы вы меня приподняли и я мог оценить масштаб разрушений.

Ну вот, приехали…

– Не уверена, что это хорошая мысль.

– А что это изменит?

– Ваше представление о себе.

– А что, полная катастрофа?

– Нет, но вас это может напугать.

– Я и не такого навидался. Куски тел после железнодорожных самоубийств, дорожные столкновения и обширные ожоги…

– Там были другие. Не ваше собственное тело.

– Плевать, покажите мне. Снимите простыню, пожалуйста.

Снимаю. Слежу за его реакцией. Так я и думала. Он в растерянности поднимает на меня глаза. Почему всегда я? Ну, ясное дело: раз я с ними добра, они привязываются и просят быть рядом в самые тяжелые моменты. Вот и получай на свою голову. Ни один пациент никогда ничего не просит у антипатичных коллег.

– А почему оно такое черное??? – паникует он.

– Это гематома в области таза. На вид впечатляет, но ничего слишком серьезного. Все рассосется.

– Я весь черный от пупка до ляжек, а вы говорите, что ничего серьезного? Вы что, издеваетесь?

– Нет, Ромео, я никогда бы себе не позволила. Но я знаю свою работу. Говорю вам, гематома рассосется.

– И все будет нормально функционировать?

– Надеюсь. Сейчас еще рано говорить. Но думаю, что да.

– В любом случае, какая разница, кому я такой буду нужен?

– Не говорите так, вы ничего не можете знать.

– А вы-то знаете?

– Нет. Никто ничего не знает о будущем.

– Я хотел бы посмотреть на свое лицо.

– А вот это совсем плохая идея.

– Пожалуйста.

– Я настаиваю: это плохая идея.

– Беру на себя.

– Как хотите. Схожу за зеркалом.

Пользуюсь случаем предупредить коллег, что некоторое время буду занята с пациентом: я чувствую, придется посидеть рядом и подержать его за руку. Чтобы он не сломался. Я могла бы не ходить за зеркалом, просто отказать, чтобы защитить его, но раз он так настаивает, значит ему необходимо знать.

Пусть так.

Все равно это плохая мысль.

На секунду меня берет сомнение, я знаю, что это зрелище подействует на него как пощечина. И чертовски хлесткая пощечина. Я бы даже сказала, удар кулаком. Его это просто размажет. Он смотрит на меня с решимостью в глазах. Тогда я приподнимаю зеркало, беря его за руку. Он вглядывается в себя несколько секунд, потом сжимает мои пальцы, прежде чем вновь взглянуть на меня и выдавить гримасу, чтобы проглотить всхлип. Его подбородок дрожит все сильнее, лицо все больше кривится. Ему не удается сдержать слезы.

– Поплачьте, Ромео, имеете право.

– О каком Ромео вы говорите? В зеркале я вижу только монстра. Понимаю, почему сестра не приходит каждый день. Ее наверно выворачивает, когда она отсюда выходит. А? Ее тошнит?

– Ну что? Закончили? Ваша сестра смотрит вам в глаза. Я сказала ей, что все пройдет. Что это только вопрос времени, а человеческое тело обладает фантастической способностью к восстановлению.

– Я вам не верю.

– Спорим?

– На что?

– За вами обед, если окажется, что я права.

– Вы не многим рискуете.

– В отличие от вас! Однажды вам придется признать, что я была права. И вот это, предупреждаю, вам будет трудновато проглотить. Труднее, чем трубку для интубации!

– Хотел бы я иметь такую возможность.

– Она вам представится.

– Почему я такой?

– Падение, многочисленные ушибы, ветви, приземление. Вы не должны были выжить. Думайте об этом как о везении.

– Не уверен, что это так. Разве это везение – оказаться в таком состоянии?

– Везение остаться в живых, разве нет?

– Нет, не всегда. Чтобы я больше не мог заниматься своей работой и даже, может быть, заботиться о сестре? Остаться одному до конца дней, с необратимыми последствиями…

Вот теперь он меня достал. Не таким способом ему удастся выкарабкаться. Жаловаться бесполезно. Некоторым пациентам необходима хорошая встряска. И я готовлюсь трясти шейкером.

– Дать вам еще время или вы уже кончили стенать?..

– …

– Хватит изображать из себя жертву. Да, вы ею были, жертвой ужасного несчастного случая, но если вы будете цепляться за этот статус, то вам не избавиться от комплекса. Кто будет вас жалеть? Да никто. Потому что это ни к чему не ведет. Все любят людей позитивных и веселых, потому что они делятся с окружающими позитивным настроем и весельем. А от тех, кто постоянно жалуется, ничего хорошего не жди. Ничего плохого они тоже не делают, но и ничего хорошего. Произошел с вами несчастный случай, ничего не попишешь, свершившийся факт. И если я правильно поняла, малыш спасен, и тоже отчасти благодаря вам. Значит, сегодня вам выбирать, будете ли вы бороться и карабкаться обратно наверх, научитесь ли снова маленьким радостям жизни, приняв все остальное, пусть оно вас даже не устраивает – но оно тоже часть жизни. В любом случае, у вас что, есть выбор? Нет! Ах нет, извините, вы можете все послать куда подальше. Так-то оно так, но есть Ванесса. Значит, выбора нет. Тогда чего хныкать? У вас под рукой все необходимое, чтобы идти вперед, так идите, идите! И получится у вас куда лучше, если настрой будет позитивным. Когда я заступаю на дежурство, мне хочется, чтобы вы мне улыбнулись, рассказали, каких успехов вам удалось добиться и каких вы надеетесь достичь завтра, а еще о нескольких, скажем трех, хороших моментах минувшего дня – ведь они же были – и что пока вам этого достаточно. Через несколько дней вас переведут в травматологию. Это означает, что вам удалось выпутаться. Неплохая новость, – как вам кажется? Так получилось, что через неделю я перехожу в то отделение, где вы будете, сейчас я только подменяю коллегу. Не знаю, хорошая это новость или плохая. Все зависит от вас и от того, в каком свете вам будет видеться ситуация. Можете выбирать: или отравлять мне рабочие часы своей жаждой смерти, или сделать их куда более радостными, проникнувшись желанием жить и жить заново. Up to you![14]14
  На ваше усмотрение (англ.).


[Закрыть] А теперь коллеги ждут меня сдавать смену. Доброй ночи. До скорого. У меня два дня выходных. Так что у вас будет время подумать.

Размеренная жизнь

Она оставила меня, бросив на прощание негодующий взгляд. Кажется, я вывел ее из себя. Не знаю, ведет ли она себя так с другими пациентами, но я б им всем посоветовал придерживаться строго оптимистических взглядов на жизнь. Какое-то время я так и лежал, слегка обалдевший. По-моему, она обошлась со мной слишком жестко. А что еще мне делать, в моем-то положении, кроме как жаловаться? У меня ничего не осталось. Подруга ушла, сам я разбит вдребезги, сестра перебивается у шефа, а я даже не знаю, по-прежнему ли он мой шеф, – и я должен скакать до потолка от счастья, что мне дано познать неизмеримую радость жизни? Вот она наверняка ведет вполне размеренное существование, спокойное, без особых рисков, с чудесным мужем, воспитанными детьми, ухоженным домом и семейными праздниками в кругу родных.

Так по какому праву она смеет указывать мне, что я должен делать, что думать и что чувствовать? Она не на моем месте. Никто не на моем месте. Даже я сам не на своем месте.

И при всем этом я должен веселиться?

Хорошая шутка.

В кондитерской

Свидание с Малу. Лоран отбыл на конгресс.

Когда он в отлучке, это всегда тяжело, потому что он шлет мне бесконечные эсэмэски о том, как ему меня недостает и что я должна была поехать с ним. Но я знаю, чем это всегда оборачивается. Пока Лоран на заседании, я убиваю время, а вечером ужин, и я должна хорошо выглядеть в глазах его банковского начальства.

Нет уж, это не для меня.

Однако он упрекает меня в том, что я одна из очень немногих супруг, кто не приезжает, выставляя его покинутым мужчиной, чья подруга о нем не заботится. Но я устаю на работе. И в свободные дни должна отдыхать – я не могу позволить себе подобные выходные. Он мне уже предлагал бросить работу. Его зарплаты за глаза хватит на вполне комфортабельную жизнь, но я люблю свое дело. Выпечку Гийома тоже. И потом, мне будет скучно сидеть дома.

Малу назначила мне встречу в кондитерской. Она приходит нарядная, как всегда.

– Как дела? – спрашивает она, улыбаясь.

– Идут.

– Ага. Этим все сказано, – констатирует она, уже не улыбаясь.

Я ей рассказываю обо всех своих теперешних переживаниях. Лечение, которое трудно выдержать, Лоран, который не склонен разделять со мной эти трудности. Как будто я все делаю нарочно.

Вот уже три года мы пытаемся завести ребенка. Год, как мы доискиваемся, почему у нас не получается. Он в штыки воспринял идею пойти обследоваться. С его точки зрения, виновата я.

Это моя вина. И он не устает мне об этом напоминать, когда я укоряю его, что он не прилагает достаточно усилий.

Моя вина прежде всего в том, что я так хочу ребенка. Да, верно. Если я сейчас опущу руки, у нас никогда уже не получится. Наверно, не лучшая была мысль начать лечение именно теперь, когда у меня такое напряженное расписание, но выбора у меня нет. Если я слишком сдвину сроки, наступит возрастной предел.

Во времена Малу ничего подобного не существовало. Во времена Малу проблема была скорее в обратном. Заиметь ребенка, когда его не хочешь.

А еще я рассказываю ей о пациенте, который меня волнует. Пациенте, который меня тревожит. Потому что мне хотелось бы, чтоб с ним все было в порядке, ведь он вернулся из такого далекого далека. Выбитый из седла в возрасте, когда открыты все возможности. Конь, опрокинувшийся на скаку. Говорю себе, что, возможно, переборщила, когда хотела его встряхнуть. Но если жалеть их, то дело не сдвинется.

– У пожарного, упавшего с восьмого этажа, есть основания беспокоиться о своем будущем. Ты хоть мягко с ним обошлась? – спрашивает Малу.

– Нет, не думаю.

– Поправимо… улыбнешься ему, и порядок, так всегда.

– Правда?

– Если улыбка искренняя, то да.

– Я тебе говорила, что его зовут Ромео?

Видеть, как она уходит

Я не слышал, как она пришла. Дремал, чтобы отвлечься от боли. Анальгетики не всегда помогают. Хотя мне кажется, что в конце концов я привык. Как шум поезда для тех, кто живет рядом с железнодорожными путями. Только когда они усталые или тоска одолевает – вот тогда они снова слышат, как проносятся поезда.

А еще мне до смерти скучно. Сон позволяет убить время. Я как собака, которая весь день посапывает в своей корзине, поджидая хозяина.

Не знаю, кого я жду. И больше не виляю хвостом.

На Ванессу и надежды уже не было. И вот она здесь. И даже мне улыбается. Какая честь. Или ей что-то от меня нужно, или в ней все же есть хоть капля сочувствия ко мне.

– Привет, сестренка.

– Привет.

– Как дела?

– Это я у тебя должна спросить.

– У меня нормально. Я в полной форме, – отвечаю с иронией. – Но ты пришла меня навестить, и мне уже лучше. Как тебе живется у моего шефа?

– По-разному. От Соланж обалдеть можно. Куда ни сунься, все нельзя. И хоть войлочные тапки надевай, как в музее, чтобы по ее паркету драгоценному пройти, пока я до своей комнаты добираюсь. Правда войлочные, я никогда такого не видела. Она просто маньячка. Достала уже.

– Будь помягче, Ванесса. Они не дали отправить тебя в приют, или там тебе бы больше понравилось?

– Нет.

– Вот и ладно.

– Но ей что, больше по жизни заняться нечем, кроме как свой паркет надраивать?

– Может, и нечем.

– Прикончи меня раньше, чем я стану такой.

– Ты никогда не станешь маньячкой уборки. Чтоб до такого дойти, раньше нужно было начинать…

– Ха!

– А в остальном?

– Что в остальном?

– Что нового?

– Я получила 10[15]15
  Во французских школах двадцатибалльная система оценок.


[Закрыть] по математике. Неплохо, а?

– Неплохо. Но ты можешь и лучше.

– Всегда можно и лучше. У меня средний балл, этого ж достаточно, верно?

– Не довольствуйся тем, что ты средняя.

– А еще я была у дедули.

– Сказала ему обо мне?

– Нет!!! С ума сошел, не хочу, чтоб он концы отдал прямо у меня под носом.

– Надо было.

– Чтоб он перекинулся?

– Сказать ему!!! А то он начнет спрашивать, почему я к нему не прихожу. Можешь ему объяснить. Подробности ему знать необязательно. В любом случае, навестить меня он не сможет. Придумай что угодно.

– О’кей. В следующий раз скажу.

– Как он?

– Как старик в доме престарелых.

– Ему что-нибудь нужно?

– Пакет табака «Амстердамер» и курительную бумагу.

– Сможешь сама купить?

– Не имею права. Знаешь ведь, в табачной лавке продают только тебе.

– Сфотографируй меня и скажи продавцу, что я вряд ли сумею зайти в ближайшее время. Или попроси моего шефа. А как у тебя с деньгами?

– Пусто. Ты же должен был зайти за получкой после смены.

– Попроси шефа зайти, нам нужно подписать бумаги.

– Какие бумаги?

– Доверенность. Я прикован к кровати, нужно, чтоб кто-то организовал нашу жизнь.

– А сколько еще ты думаешь оставаться здесь?

– Ванесса, я здесь пробуду еще недели, а может, месяцы.

– Месяцы? Не буду я еще месяцы в тапках по ее паркету нарезать!!!

– У тебя есть другие предложения?

– Я могу и сама пожить в нашей квартире.

– Исключено.

– Почему?

– Потому что тебе еще рано.

– Тебя послушать, мне все всегда рано. А мне уже четырнадцать, не забудь.

– Четырнадцать – не тот возраст, когда можно жить одной. Ты останешься у Кристиана и Соланж, в тапках или без, или отправишься в приют.

– Ты меня достал.

– Знаю, но это так.

А потом она ушла, не сказав ни слова.

Мне было больно. Главным образом оттого, что я не мог встать и поймать ее в коридоре. Взять ее за плечо, чтобы удержать, и прижать к себе, чтобы сдержать. Когда она становится злюкой, ее несет и она не может себя контролировать. Только крепко обняв ее и повторяя всякие ласковые слова, мне удается тихонько усмирить ее. Да и то иногда на это уходит немало времени.

Не знаю, куда она отправилась. Она может что угодно вытворить, а я и знать не узнаю, а главное, ничем не могу ей помешать. Я осознаю, что она становится независимой, и мне бы следовало отпустить вожжи – но не настолько, насколько ей бы хотелось, и не сейчас, не в этот тяжелый для нее период.

Видеть, как она уходит – вот так, оставляя меня прикованным к кровати – на меня это подействовало, как удар под дых. А тут зашла санитарка, чтобы поменять пластиковый пакет с мочой. И сразу начала пилить меня: пакет был переполнен, я должен был позвонить раньше. Я давно уже мечтал высказать ей все, что думаю, этой Рокки при исполнении, с тупым взглядом и обходительностью лесоруба. Я заорал, чтобы она от меня отцепилась, – так громко, что примчалась дневная медсестра. Меня сейчас переведут в другое отделение. Тем лучше, больше я ее не увижу. Монстры есть повсюду, но когда тебе совсем невмоготу, лучше с ними не встречаться, особенно вынужденно.

Мой дорогой Ты,

я сыта по горло. Никто в меня не верит. Все думают, что я лузер. От меня всегда чего-то хотят. Хорошо учиться и идти туда, куда велят, надевать тапочки и сидеть прямо, когда я за столом. Мне нельзя устроиться с подносом у телевизора и спокойно посмотреть «Анатомию страсти». Ну, тут им не обломится, они все же не мои родители. Ладно, мило с их стороны, что они меня приняли и не дали отправить в приют, но отчитываться перед ними я не обязана. Перед братом – да, на то ему и дали опеку. Но теперь все пошло кувырком. Месяцы??!! Как я продержусь целые месяцы??? А сейчас у меня еще одна проблема, и ее надо решать. Одну-две недели я могу потянуть, но придется с ним об этом поговорить. Подожду, пока ему станет хоть немного лучше.

Иногда мне хочется быть уже взрослой. Или вообще больше не быть. Пока не решила.

Пустая!

Вот уже четыре часа я жду Лорана.

Уже полдень, а я все еще жду. Он обещал, что будет. Заверил, что сумеет освободиться. Я раз двадцать звонила ему на мобильник и все время попадала на автоответчик.

Он не пришел на процедуру сдачи спермы. Акушерка очень за меня переживает, смотрит со смущенной улыбкой, как будто извиняется за сложившуюся ситуацию. Обещает, что постарается как можно быстрее включить меня в новый цикл, но гарантировать ничего не может. Иногда приходится ждать шесть месяцев. Все, что я делала, – впустую. Усталость, уколы, гормоны, побочные эффекты. Все зря.

Подходя к его банку, я делаю глубокий вдох. Его машина припаркована во дворе. Значит, он здесь. Решительным шагом направляюсь к его кабинету, не обращая внимания на протесты сотрудницы, которая пытается помешать мне войти, и вижу зрелище, которого и ожидала. Я работала всю ночь. Прямо из больницы я отправилась в лабораторию, чтобы вручить наше будущее в руки лучших специалистов, а месье проводит совещание с несколькими коллегами.

– Почему ты не пришел?

– Джульетта, у меня совещание, ты не можешь вот так отвлекать меня!

– Мне плевать на твое совещание, ты обещал, что придешь.

– Что я приду куда?

– В Центр по оплодотворению!

– Так это было сегодня?

– Да, сегодня. И из-за тебя следующий раз может быть только через полгода. Как ты мог забыть? Иногда я задаюсь вопросом, действительно ли ты его хочешь, этого ребенка.

Я даже не смотрю на его сотрудников, но чувствую, что они меня разглядывают. Лоран обменивается с ними улыбками, словно насмехаясь надо мной.

– Нам нужно было обсудить важные дела.

– А я не важна, да? И ребенок тоже не важен?

– В жизни существуют приоритеты. А сейчас ты повернешься и закроешь за собой дверь, чтобы не отвлекать нас. Здесь тебе делать нечего. Должен повторить, что это из-за тебя мы вынуждены все это проделывать. И я просил, чтоб ты мне напомнила.

– Я звонила раз двадцать тебе на мобильник, но он отключен, и как, по-твоему, я могла бы дозвониться?

– Я всегда его отключаю, когда у меня совещание.

– А у тебя не должно было быть совещания.

Он поднимается со стула, хлопнув ладонью по столу, – что заставляет подскочить единственную присутствующую женщину, сидящую рядом с ним, – подходит ко мне и крепко хватает за руку, выталкивая в соседнее помещение.

– Извините, я сейчас вернусь. Она бывает немного нервозна, но вообще-то милая. Наверняка эти ее лекарства в голову ударили.

Я бросаю взгляд на его коллегу-женщину, которая кажется смущенной разыгравшейся сценой, но не осмеливается реагировать в окружении одних мужчин, те же обмениваются дурацкими одобрительными ухмылками. Я чувствую себя униженной в своем горе. Двойном горе.

– Начнем все сначала, ничего страшного, – тихонько говорит он мне.

– Да, через шесть месяцев, когда другие пары, которые отнеслись к этому более серьезно, которые не пропускали назначенных процедур, уже добились успеха. А я пока старею, теряю шансы, смотрю на огромные животы на улице и чувствую себя пустой. ПУСТОЙ!!!

– Это еще не причина, чтобы думать, будто тебе все позволено, и врываться вот так ко мне в кабинет. А если тебе что-то не нравится, то я просто на все плюну. Так что прекрати хныкать и возвращайся домой. Поговорим обо всем вечером. И не забудь зайти в магазин, холодильник тоже пустой!

Он выталкивает меня в другую дверь, и я слышу, как он бросает замечание, вроде бы про себя, что с женщинами вообще трудно ладить, со всеми их гормонами и эмоциями, на что собравшиеся отвечают смешками. Сотрудница тоже наверняка усмехается и делает вид, что оценила шутку, иначе сама рискует попасть в число женщин, набитых гормонами и эмоциями: надо быть сильным в этом мире акул, которым плевать на то, что чувствуют другие.

Мне хочется сменить обстановку. Я еду повидать Малу. Вот она-то сумеет окружить меня и нежностью, и участием.

Ломка

Ее не было уже три дня.

Мне ее не хватает. Не знаю, ни где она, ни что делает. Не знаю, жива ли она еще, встает ли по утрам и ложится ли спать вечером. Я ничего не знаю, и мне ее не хватает. Зато я знаю ее: она способна замкнуться в своей пещере горечи и злости, а потом проснуться как ни в чем не бывало, будто все в полном порядке.

Мне ее не хватает.

Сестренка – смысл моей жизни, мое горючее, мой постоянно действующий стимул. Это неправильно. Правильнее было бы, если б смыслом моей жизни был я сам. Но так уж вышло. С Ванессой я знаю, зачем существую. Но не в данный момент. На сегодняшний день я ничего не могу ей дать, кроме лишних забот.

Иногда она меня тревожит. Говорит, что никто ее не любит, что лучше бы ей умереть или, еще лучше, никогда не рождаться. Напрасно я твержу ей, что люблю ее, она возражает, что между братом и сестрой это не считается.

А для меня считается, и очень даже. Даже больше, чем все остальное. И я продолжаю ей говорить, должна же она когда-нибудь услышать.

Через некоторое время я наверняка смогу пользоваться мобильником. А пока я по-прежнему почти неподвижен. Каждое новое крошечное движение, которое мне удалось, – победа. Именно так я это воспринимаю с того дня, как Джульетта вправила мне мозги, заявив, что я слишком негативно настроен.

Принято к сведению.

Но иногда нестерпимо сознавать, на какую ничтожную малость я пока способен. Только думать и чувствовать – всего остального я лишен. Поэтому я думаю и чувствую с утроенной силой, чтобы уравновесить.

Мне ее не хватает.

Мне не хватает их обеих.