Текст книги "Гнездо дракона"

– Я бы предпочел владеть полуакром самой каменистой земли и быть свободным, – неожиданно заявил Эфраим, – чем работать на кого-то другого даже на самой богатой ферме.

– Весьма глупо, – резко ответил Николас, но тут же себя одернул. – Осмелюсь заметить, что мы просто недостаточно понимаем друг друга. Должно быть, вам скучно слушать об этом, – добавил он, обращаясь к Миранде.

– Я не очень поняла ваш разговор, – призналась девушка. – Но мне очень понравилось глядеть в окно. Парк со всеми этими огнями и фонтанами кажется очень красивым и каким-то прохладным. Что это за большое здание, мистер Ван Рин? – указала она рукой. – И вот то?

– Не нужно называть меня мистером Ван Рином, Миранда, зовите меня кузеном Николасом, – улыбаясь сказал он. Он стоял рядом с ней, и пока они вместе смотрели на Бродвей, ее неожиданно охватило чувство восхитительной легкости. – Это Сити-Холл, – ответил он на ее вопрос. – А то здание через улицу – театр.

– О! – выдохнула она. – Как бы я хотела посмотреть какую-нибудь пьесу!

– Ренни! – сердито прикрикнул отец и виновато обратился к Николасу. – Поверьте, мистер Ван Рин, что она не столь глупа как кажется. Не пойму только, почему она часто болтает ерунду.

Миранда покраснела и опустила ресницы, однако успела заметить в глазах Николаса лукавые огоньки. Смеется он над ней или над отцом, а, может быть, над чем-то еще, размышляла она. Она не перенесла бы, если бы он смеялся над ней, потому что ей отчаянно хотелось ему понравиться. Конечно, он сам уже стар и давно женат, но кто-нибудь, похожий на него, только моложе и с черными сверкающими глазами идеально подойдет ее грезам, и она встретит наконец своего принца, как это случилось много-много лет назад с прекрасной Эсмеральдой.

Глава третья

В эту ночь Миранда почти не спала. Все казалось ей странным; огни улицы, свет которых проникал в ее комнату даже через задвинутые шторы, удивительно мягкая постель, отсутствие Табиты. Впервые в жизни Миранда спала одна и почему-то скучала без теплого дыхания Тибби и ее неустанного тихого бормотания, совсем не похожего на непривычный ей шум. Она слышала тиканье часов из оникса на каминной полке, громыхание повозок по булыжникам мостовой, звон колоколов с находящейся неподалеку церкви Святого Павла, а так же раздающийся с завидной регулярностью голос сторожа: «Сейчас один час после полуночи. В третьем округе все спокойно».

А позднее, когда начался рассвет, сторож, словно вдохновленный скорым освобождением от своих тяжких обязанностей, начал выражаться более пространно: «Сейчас вторник июньского утра. Четыре часа утра, и все спокойно. Джон Тейлор по-прежнему наш президент. Погода прекрасная, благослови вас Господь».

В пять часов Миранда поднялась с постели.

Она оделась и почти час просидела у окна до тех пор, пока в гостиной не появились официанты с завтраком. Она была слишком возбуждена, чтобы много есть, а когда появился Николас, и одобряюще улыбнувшись, сказал, что их у входа уже ожидает коляска, она подавила в себе внезапно возникшее желание намертво вцепиться в отца.

Этим утром Эфраим не был склонен к излишним сантиментам. Дочь все равно уезжала, а ему не терпелось вернуться домой. Он тоже плохо спал этой ночью, потому что никогда не принадлежал к людям, радующимся переменам в монотонной рутине жизни.

Поэтому стоя на ступенях Астор-Хауз, они торопливо проговорили слова прощания.

– Господь Бог в своем провидении будет руководить тобой, Миранда. Всегда помни, что ты раба Божья и служи ему со всем тщанием, – заявил Эфраим, решительно надевая свою круглую бобровую шапку. – Прощайте и вы, сэр, – Эфраим повернулся к Николасу, стоящему рядом с ними. Темные непокрытые волосы Ван Рина были слегка взъерошены утренним ветерком. – Наказывайте ее, если это понадобится. Я буду молиться, чтобы она оказалась полезна вам и вашей жене. Предупреждаю вас, она ленива. Проследите, чтобы она часто писала домой, и не позволяйте ей забывать о молитвах.

Миранда покраснела, а Николас, церемонно поклонившись, ответил:

– Я буду обращаться с ней так же, как со своей собственной дочерью.

Но я же не его дочь, размышляла Миранда, он старше меня только на тринадцать лет. И эта простая мысль внезапно поразила ее.

– Тогда до свидания, – сказал Эфраим. Он подхватил свою плетенную корзину и быстро зашагал по Бродвею.

Миранду сразу же охватило чувство жалости к самой себе. Он мог бы поцеловать меня на прощанье, думала она, признавая, впрочем, что это глупо с ее стороны. Эфраим терпеть не мог никаких нежностей. И в любом случае, он не очень-то меня любит, размышляла она с самым разнесчастным видом. Но она знала, что Эфраим, если уж на то пошло, все-таки думал о ней. Он выполнил свои обязательства, хотя и не слишком охотно, передал ее новоиспеченному кузену, а теперь волновался, как бы поскорее вернуться к своим настоящим интересам.

Она только тревожно вздохнула, когда Николас проводил ее в экипаж. Пока они ехали на запад по Барклай-стрит, она была слишком подавлена, чтобы замечать что-либо вокруг. Она никогда не ездила в таких красивых экипажах, но даже кучер в дорогой ливрее, гордо восседавший на козлах, и две великолепные гнедые лошади не могли привлечь ее внимание.

Она неуверенно предположила, что он их нанял, не имея даже представления о том, как живут люди вроде Николаса. Миранда не знала, что он содержал в Нью-Йорке целую конюшню и две кареты, чтобы иметь возможность пользоваться ими во время его редких визитов. А недавно для этих же целей он выстроил здесь дом. Сейчас этот дом был на замке, вся мебель упакована в чехлы, а так как не было ни малейшего смысла открывать его только на одну ночь, Ван Рин решил остановиться в отеле.

Однако, когда они подъехали и причалу на Гудзоне и Миранда увидела поджидающий их большой бело-золотой пароход, она пришла в такой неописуемый восторг, что сразу же забыла обо всех своих обидах.

– О, мы поплывем на нем? – изумленно воскликнула она. – Я никогда не видела такого большого корабля… и такого красивого.

Николас улыбнулся. Ее наивность забавляла его. Будет очень интересно сформировать этот еще незрелый ум, и обучив девушку разным премудростям, переделать по своему образу и подобию. Ей придется многому научиться, прежде чем она станет его достойной кузиной. Эти ужасные наряды должны быть выброшены. Она должна избавиться от своего произношения, которое выдает в ней янки. Он заметил, что она почти не умеет пользоваться ножом и вилкой, и вообще все ее манеры нуждаются в исправлении. Она должна научиться двигаться с достоинством и избавиться от этой наивной восторженности. Она была еще недостаточно уравновешенна, а ее движения слишком порывисты – похоже, она даже не подозревала, что должна идти впереди мужчины и каждый раз в растерянности замирала, когда он пропускал ее вперед. Но ничего, она быстро все выучит. К счастью, природа одарила ее душевной тонкостью и восхитительной грациозностью – всем тем, чего не было у Джоанны.

Как всегда при мыслях о жене его лицо помрачнело.

Когда они подошли к сходням, этому удивительному творению из красного дерева, увитому плющом, Миранда застыла в неуверенности, ожидая, что Николас пойдет вперед, прокладывая ей путь.

Он покачал головой,

– Вы должны идти первой. Леди всегда идет впереди своего путника.

– О конечно, – торопливо сказала она. Папа всегда вел свою семью сам, но здесь было все иначе – традиции людей знатных. Она никогда больше не повторит свою ошибку.

«Ласточка» совершенно поразила Миранду. Она была, как гордо именовали ее газеты, настоящим «плавающим дворцом». От огромного кованного золотого орла на носу до весело развивающегося флага на корме по всему пароходу шел бело-золотой орнамент, выполненный с величайшим вкусом. Внутри главного салона высотой в две палубы – коринфские колонны поддерживали готические своды, которые, сливаясь, превращались в широкий потолок, разрисованный озорными купидонами. Атласные драпировки, толстые ковры и роскошные канделябры затмевали даже все увиденное в Астор-Хауз.

Не далее как вчера Миранда сидела на грязном мешке с картошкой на торговой барже, а сегодня в крытой нише на широкой седой палубе ей было предоставлено кресло из сандала, обитое бархатом. И еще звучала музыка. Немецкий оркестр в салоне без перерыва исполнял одну за другой популярные мелодии.

Они набрали скорость уже после того, как миновали Йонкерс, и Миранда была благодарна Николасу за найденное для нее безопасное место, так как кочегары для поднятия давления добавляли к антрациту смоляные сосновые сучья, и пассажиры менее надежно укрытые должны были либо попасть под дождь из сажи, либо прятаться в душном салоне.

«Ласточка» миновала пристань Ньюбурга, когда несколько пассажиров побежали по палубе к корме, и пароход, казалось, прыгнул вперед; поршни застучали в новом исступленном ритме, а из труб роем красных мошек полетели искры.

Николас встал и пристально посмотрел на реку, на которой появилось другое судно.

– Это «Экспресс», – заметил он, – гонится за нами. Теперь, без сомнения, мы сможем устроить гонки до Поукипси.

– Гонки? – удивленно спросила Миранда. – Зачем?

– Доказать, что наш пароход лучше. Это доставит всем удовольствие.

Услышав этот странный ответ, она быстро взглянула на него, спрашивая себя, не смеется ли он над ней, но он очень внимательно следил за успехами догоняющего их «Экспресса». Сотрясение «Ласточки» увеличились до того, что, казалось, ее палубу сейчас разорвет, а искры из трубы превратились в настоящие языки пламени. Неожиданно гонка напугала ее.

– А это не опасно? – закричала она, когда под тонкими подошвами ее туфель палуба стала горячей.

Николас пожал плечами, не отводя глаз от преследовавшего их парохода, чей нос уже сравнялся с их кормой.

– Полагаю, опасности существуют повсюду. Она упала в кресло, вцепившись в подлокотники и уговаривая себя, что не надо быть такой трусихой. Без сомнения, здесь все наслаждались гонками. Пассажиры хлынули с носа на корму, то восторженно вскрикивая, то издавая стоны, когда вперед вырывался то один, то другой пароход. Они заключали пари на исход гонок, выкрикивая свои ставки через сотню ярдов воды, отделяющие их от «Экспресса», пассажиры и команда которого отвечали тем же.

Но скоро все закончилось. «Ласточка» первой подошла к пристани Поукипси. На их палубе раздались оглушительные аплодисменты, в то время как с побежденного судна неслись свист и проклятия.

Миранда, чувствовавшая себя пристыженной, восторженно взглянула на Николаса и удивленно заметила, что, хотя тот и не принимал участие во всеобщем ликовании пассажиров, на его лице было написано выражение явного удовольствия и триумфа. – Выражение, которое тут же исчезло, и он вернулся к своей обычной сдержанности.

На какой-то момент Миранда ощутила странное беспокойство, потому что, хотя она совершенно не понимала Николаса, она ясно видела, что его реакция на гонки была совсем иной, чем у других пассажиров. Она чувствовала, что состязание имело для него какой-то особый смысл, и что исход этого поединка представлялся для него в некотором роде воплощением его воли.

«Ласточка» чинно продвигалась вверх по реке от Поукипси, но Миранда продолжала испытывать непонятное беспокойство. Оно несло в себе нечто вроде необъяснимого предчувствия, словно азартное и бессмысленное состязание двух пароходов имело какое-то важное значение для ее будущего. Однако летний полдень был тих и спокоен, а сужающаяся в этом месте река мирно несла на своих волнах белый пароход, в то время как поросшие лесом берега становились все ближе и ближе, что казалось никаких причин для беспокойства нет. Когда западный берег багровой мощью гор Кэтсккил вознесся вверх, Миранду вновь охватил страстный восторг и она вскрикнула:

– О кузен Николас! Какие они высокие! Я и не знала, что горы такие большие!

Николас вспомнил об Альпах, где он провел незабываемое лето 1835 года, совершая турне по Европе перед своей женитьбой, и улыбнулся, но не стал лишать ее иллюзий. Вместо этого он указал на Маунтин-Хауз, чьи тринадцать белых колонн были видны на расстоянии.

– Вон там, за Маунтин-Хауз, родные места Рипа Ван Винкля, – сказал Николас. – Говорят, что в жаркий летний полдень до сих пор можно слышать, как маленькие человечки играют в кегли.

Ему ответил непонимающий взгляд Миранды.

– Разве вы не слышали о Никкебокере и «Книге эскизов»?

Она покачала головой.

– Это сочинение Вашингтона Ирвинга, замечательного писателя и моего друга, – объяснил Николас. – Без сомнения, вы с ним как-нибудь обязательно познакомитесь.

Николас вновь опустился в кресло. Разговор затронул один из самых глубоких его интересов – современную американскую литературу. Он, конечно, прекрасно разбирался и в классике, хотя его отец никогда не посылал его в колледж, по причине доступности этого вида образования почти для всех, даже для сыновей торговцев и фермеров, что совершенно не подходило для истинного аристократа. Тем не менее у него было много гувернеров, немцев и англичан, подготовивших его к культурному апогею большого турне по Европе, на которое он потратил два года.

Он успел объездить всю Англию, Францию, Испанию, Италию и Германию, пока однажды, вернувшись в Драгонвик, он не узнал, что его отец умер, а он сам стал владельцем огромного поместья.

Так что Николас знал классику превосходно, но последние пять лет в нем проснулся живой интерес к современной литературе. Этим он отличался от подавляющего большинства молодых людей своего класса, которые, подражая Европе, утверждали, что Соединенные Штаты малообразованны и ничтожны.

Николас, верный своему происхождению и воспитанный в еще меньших демократических традициях, чем какой-нибудь английский лорд, наслаждался ролью мецената, и совершенно того не осознавая, держал себя так, словно он был Лоренцо Медичи или князем Эстергази.

Ему нравилось принимать у себя в Драгонвике пишущую интеллигенцию. Он с удовольствием читал новые публикации Брайанта, Хоторна и удивительного молодого писателя по фамилии По, чувствуя к ним искреннюю признательность, в которой была лишь слабая доля покровительственности. Дело в том, что убежденность Николаса в своем превосходстве настолько вошла в его плоть и кровь, что ему даже не требовалось доказывать это другим, как то делали бы люди менее убежденные. Он был Ван Римом из поместья Драгонвик, сам устанавливающий для себя законы и не обязан отчитываться перед кем бы то ни было – ни на земле, ни на небесах.

Он вновь взглянул на Миранду, сидящую впереди и поочередно поворачивающую голову то на один, то на другой берег. Ветерок заставил зарумяниться ее белоснежную кожу, ее губы слегка приоткрылись, а маленькие груди под коричневым шерстяным лифом быстро поднимались и опускались. От нее исходила устойчивая аура женственности, а взгляд искрящихся удлиненных глаз с длинными темными ресницами усиливал это впечатление. Если не считать того, что они были совершенно невинны в осознании своей принадлежности к прекрасному полу, это были обольстительные глаза страстной женщины.

– Через полчаса мы прибудем в Драгонвик, Миранда. А этот город – Гудзон.

Миранда послушно посмотрела на небольшое скопление аккуратных домиков на берегу, но она была уже пресыщена новыми впечатлениями и про себя решила, что Ньюбург или Поукипси куда более красивы.

– Откуда это странное название Драгонвик, кузен Николас? – робко спросила она. – Пожалуйста, не сочтите меня слишком любопытной, – добавила она, боясь, что ненароком может оскорбить его.

Но Николасу всегда было приятно что-нибудь объяснить, особенно если это имело отношение к истории его семьи.

– Это довольно характерное название и является синтезом индейской легенды и голландского языка, ныне англизированного, то есть произносимого на английский манер, – добавил он, видя, что она его не понимает. – Так вот, когда мой прямой предок

Корнелиус Ван Рин, первый патрун, приобрел здесь наши земли, он поплыл из Нового Амстердама[4]4
  Первоначальное название Нью-Йорка, данное голландцами.


[Закрыть], чтобы осмотреть их и выбрать место для дома. И он выбрал утес у реки, но рядом находилась стоянка индейцев племени могикан, и вскоре мой предок обнаружил, что они панически боятся места, на котором он начал строить дом. Поэтому они всегда избегали его, и хотя он был добр к ним, они боялись и его самого и ни разу не прикоснулись ни к одному камню, ни к одному кирпичу, что шли на строительство. Когда он узнал их получше, он выяснил и причины их страха. Они верили, что под утесом живет гигантская крылатая змея, пожирающая все, что только посмеет покуситься на ее владения.

– И он все же достроил дом? – спросила Миранда.

– Конечно, достроил. И он назвал его Дракенвик – «гнездо дракона» по-голландски, трансформировавшееся потом в Драгонвик, и этот дом стоит уже две сотни лет.

– И дракон никогда не тревожил вас? – наполовину серьезно спросила Миранда.

Ее вопрос позабавил Николаса.

– Нет. Об этих местах ходит еще множество легенд и суеверий. Надеюсь, вы не слишком впечатлительны, иначе старая Зелия запугает вас до смерти своими сказками о призрачных скалах, исчезающих кораблях и злых ведьмах… – он вдруг резко оборвал себя, хотя явно собирался добавить что-то еще.

Она вежливо ожидала, что он продолжит свой рассказ. Но он не стал этого делать, и как раз в этот момент, загудев всеми трубами, пароход направился к восточному берегу.

– Вот мы и прибыли, – сообщил Николас.

От неожиданности Миранда оторвалась от его лица и резко обернулась. И даже через много-много лет Миранда будет уверена, что этот ее первый взгляд на Драгонвик был самым ярким, живым и удивитель-

ным впечатлением в ее жизни. Она уставилась на фантастический силуэт, вырисовывающийся темной громадой на фоне восточного неба, где шпили, скаты крыши и печные трубы в самом ее центре составляли одну высокую башню. И казалось, что добро и зло, счастье и трагедия, которые ждали ее под этой крышей, вдруг материализовались и, пронесясь через спокойную реку, поразили ее в самое сердце.

Пока пароход подходил к частной пристани, она стояла у поручней рядом с Николасом, ошеломленно глядя на его дом, а садящееся солнце превращало в пылающие квадраты полсотни окон на темных стенах, поросших плющом.

Николас, видя благоговение на ее лице, счел возможным дать ей время полюбоваться домом в полном молчании.

Этот дом был частью его самого, воплощенным в камне выражением его воли, так как на большой голландский дом, который он унаследовал, наложилось то готическое великолепие, которого жаждал он сам. Его привлекли идеи Эндрю Доунинга, молодого архитектора, жившего на реке в Ньюбурге, чьи талантливые рекомендации по строительству романтичных и живописных вилл до неузнаваемости меняли окрестности. Но Николас не был бы самим собой, если бы просто скопировал чужие идеи, и когда пять лет назад он перестроил усадьбу Ван Ринов, он использовал мысли Доунинга только в качестве путеводной нити. К первоначальным десяти комнатам он добавил еще двадцать, а кроме них – несколько маленьких башенок со скатами и одну высокую башню. В результате получилось творение, хотя и напоминающее одновременно немецкие замки на Рейне и тюдоровские дворцы, но ставшее тем не менее нью-американским стилем реки Гудзон, причем весьма точно соответствующим своему окружению.

Сады Драгонвика в той же степени служили выражению личности Николаса, как и само имение, потому что и здесь он умудрился подчинить природу своим прихотям. Меж нетронутой рощей болиголовов на юге и склоном каменистого холма в полумиле на севере он создал длинную и ровную словно река дорожку из экзотических цветов невероятной красоты. Миранда была просто подавлена всем этим великолепием, она чувствовала себя совершенно ошеломленной. когда они медленно поднимались от причала по мраморным ступеням. Однако, сквозь стоящий перед глазами туман она заметила розарий и почувствовала удивительный аромат этих дивных цветов, затем увидела маленькие греческие храмы, возведенные под плакучими ивами, павильоны в скалах, источники, окруженные фиалками, и водопады. И тем более ее терзала мысль об измятом в дороге коричневом платье, и пристальный презрительный взгляд лакея в ливрее, который встретил их на пристани и теперь осторожно нес ее плетеную корзину.

Невозможно было поверить, что она будет жить в этом изумительном месте, и ее шаги, когда она следовала за Николасом к огромной парадной двери, становились все медленнее и медленнее, хотя сердце билось все быстрее и быстрее.

Они вошли в большой холл, тянувшийся на шестьдесят футов в глубь дома и выходивший на задние лужайки. Внутри было темно, так как свечи еще не были зажжены, и Миранда съежилась рядом с Николасом, когда из-за двери справа неслышно появились двое: это были Магда, экономка и личная горничная миссис Ван Рин, и Томкинс, дворецкий.

Приветствуя хозяина, они оба демонстративно не замечали Миранду, но широкая спина женщины и ее круглый затылок явно выражали неодобрение.

– Где миссис Ван Рин? – спросил Николас, позволяя дворецкому принять накидку и шляпу.

– В Зеленой гостиной, милорд.

Дворецкий, родом из Йоркшира, сопровождал Николаса в поездке в Европу несколько лет назад, и с особым снобизмом, присущим английским слугам, всегда обращался к своему хозяину по титулу, настаивая на том, что в любой цивилизованной стране такой именитый владелец такого огромного поместья обязательно был бы пэром. Николас не спорил, хотя титул, которым наградил его лакей, был ему совершенно безразличен. Ван Рин не нуждался в титулах или почестях, позаимствованных у Европы.

– Прошу, Миранда, – проговорил Николас, сопровождая ее по дому к двери налево. – Теперь вас ожидает удовольствие познакомиться с моей супругой.

В его голосе действительно звучала какая-то особая интонация, или ей это просто показалось? У нее не было времени как следует поразмыслить над этим вопросом, потому что они уже вошли в Зеленую гостиную.

Джоанна Ван Рин сидела у окна и вышивала. Когда Николас и Миранда вошли, она вздрогнула от неожиданности и ее золотой наперсток покатился по полу.

Она взглянула на мужа, и ее совершенно пустые бесцветные глаза несколько оживились.

– А, вы вернулись! – почти прошептала она. Николас подобрал наперсток и положил его на скамеечку рядом с наполовину съеденным витым печеньем. Он поклонился жене и взяв ее протянутую руку, сплошь усыпанную перстнями, едва коснулся ее губами.

– Да, как видите, я вернулся. Это Миранда. Джоанна опустила глаза и едва слышно вздохнула.

– Добро пожаловать в Драгонвик, дитя, – сказала она, не глядя на девушку. – Уверена, вы останетесь довольны. Николас, вы привезли мне пирожные?

Миранда в изумлении смотрела на громоздкую фигуру в кресле-качалке. Джоанна была ужасно толстой, ее рыхлые белые телеса образовывали отвратительные складки даже у локтей и костяшек пальцев. На ее лице, круглом и бледном, походившем на глиняную плошку на их домашней кухне, красовались два неумело наложенных пятна, в которых даже Миранда, никогда ранее не видевшая их, узнала румяна. Жидкие льняные волосы Джоанны были туго затянуты назад и покрыты кокетливым кружевным чепцом, украшенным голубыми лентами, почему-то не слишком свежими. На ее изысканных кружевах Миранда заметила множество коричневых крошек, явно того же происхождения, что и печенье на скамеечке.

Миранда, неожиданно вспомнившая о хороших манерах, вежливо произнесла:

– Вы были очень добры, мэм, пригласив меня, примите выражение уважения от моих родителей.

Джоанна кивнула.

– Я уверена, они достойные люди, и я надеюсь, вы оправдаете наши надежды. Николас, вы привезли пирожные?

Ее супруг несколько мгновений смотрел на нее, не отвечая, затем любезно произнес:

– Привез, моя дорогая. Хотите попробовать их сейчас или вы сможете подождать до ужина?

– Вы привезли пирожные наполеон, медовые слойки, конфеты мокко?

– Все.

Она сдвинула свои жидкие брови цвета кудели.

– Так, за конфетки я примусь сейчас. Скажите Томкинсу, чтобы остальное подал к обеду. Проверьте, чтоб он держал их на холоде, иначе крем может растаять.

Николас слегка поклонился.

– Я все сделаю, любовь моя.

Как он необъяснимо нежен с ней, думала Миранда. Наверное, он очень любит ее и потому даже не замечает, какая она толстая и неаккуратная. Дальше этого ее мысли не пошли, так как она была преисполнена решимости полюбить Джоанну.

– Один из слуг проводит вас в вашу комнату, – сказала Джоанна, заметив наконец, что девушка все еще неподвижно стоит перед ней, – а потом вам надо с ней найти Катрин. Я никак не могу уследить за малышкой. Вы можете почитать ей книжку.

– Полагаю, вряд ли мы можем просить нашу гостью заниматься сегодня с ребенком, – заметил Николас. – Она должно быть, устала.

Джоанна пожала необъятными плечами и, вытянув неправдоподобно короткую ножку, обутую в пурпурную бархатную туфлю, стала медленно раскачиваться взад и вперед.

– Да, конечно, вы можете отдохнуть, если вы устали, моя дорогая. После хорошего ужина вы почувствуете себя лучше. Вы можете есть в детской.

– Полагаю, что нет, – вновь вмешался Николас. – Наша кузина вряд ли может есть в детской. Я предпочитаю, чтобы она садилась за стол с нами.

Джоанна поджала губы.

– Как хотите, Николас. Скорее поторопитесь, скажите Томкинсу о пирожных, иначе они испортятся.

Миранда слушала их в большом смущении. Она понятия не имела, что же такое детская, но ей было совершенно ясно, что Джоанна намерена считать ее чем-то вроде привилегированной служанки, и конечно она была очень благодарна Николасу за его защиту. Но ни это, ни роскошное великолепие спальни, в которую ее привели, не изгладили тоски по ее близким и желание немедленно вернуться в родной, с младенчества знакомый простой фермерский дом. Казалось, прошла неделя с тех пор, как она сказала этим утром «до свидания» своему отцу, и по меньшей мере месяц с тех пор, как она в последний раз видела мудрое и ласковое лицо Абигайль.

Она упала на кровать и залилась горькими слезами, которые не унимались от осознания того, что вот хотела она приехать в Драгонвик, и теперь она здесь, жаждала роскоши и утонченности, и ее мечты превзойдены в тысячи раз, а она по-прежнему чувствовала себя беззащитной, лишней в этом доме, запутанной чопорными слугами и неспособной полюбить Джоанну. Ее ужаснули размеры и величие этого дома, так что даже была не в состоянии смотреть по сторонам, когда Николас вел ее наверх. И сам Николас оставил у нее двойственное впечатление, наполовину восхитительное, наполовину вызывающее дрожь смущения.

Как бы я хотела никогда сюда не приезжать, подумала она, хотя, положа руку на сердце, прекрасно знала, что это не так. Загадочное название Драгонвик притянуло ее к себе с первого же мига, как только она услышала о нем, и даже сейчас, несмотря ни на что, это впечатление по-прежнему не исчезало, словно в сером камне башенок дома был спрятан сильный магнит.

Она села, решительно вытерла глаза и осмотрела комнату. Спальня в Астор-Хауз выглядела лишь бледной прелюдией к той, в которой она находилась сейчас. Три окна выходили на солнечную сторону и открывали перед ней великолепный вид на нижнее течение реки и далекие горы Кэтскилл, таинственно туманные в сумерках. Ее комната располагалась в самом центре второго этажа, где было еще шесть больших спален. Комната была обставлена черной массивной мебелью орехового дерева, выдержанной в готическом стиле, драпировки были сшиты из синей парчи, напомнившей Миранде павлиньи перья, точно так же, как и балдахин кровати. Ковер был выткан узором из золотых пшеничных снопов, украшенных синими и зелеными лентами. Умывальник, кувшин и даже дверные ручки были сделаны из гравированного серебра. Молодость и жизнелюбие Миранды, объединившись вместе, все-таки взяли верх над ее страхами и сомнениями, и ее дальнейшие открытия лишь прибавили ей настроения. Разве могла она себе только представить, что у нее будет личная ванная комната с серебряными трубами! И еще собственный туалет, так же как и ванная открывающийся из ее комнаты и предоставленный исключительно для ее пользования! Она подумала о неприятном пути по холодному двору до отхожего места за кустами в родном доме и ощутила по отношению ко всем ним снисходительную жалость. До чего же мало они знали о настоящей культуре! И у них даже не хватало воображения, чтобы желать иной жизни. За исключением мамы, с любовью подумала она. Как бы я хотела, чтобы она тоже была здесь с ней!

Она открыла плетеную корзину и достала три ситцевых платья, которые выглядели здесь жалкими и смешными. Она хотела бы сменить это коричневое шерстяное платье, казавшееся теперь особенно безобразным, но ей больше нечего было надеть. Ситцевые платья были еще хуже.

Ужин прошел в молчании. Блюда, подаваемые Томкинсом и молодым лакеем, были восхитительны, но у Миранды совсем не было аппетита. Обилие ложек и вилок странной формы смущало ее, а бокалы для вина, стоящие рядом с ее тарелкой, вообще приводили в растерянность. Из одного из них по примеру Ван Ринов она даже сделала глоток, но тут же вспомнив об отце, почувствовала себя очень дурной и распущенной. Вкус вина ей не понравился, и она украдкой отодвинула бокал в сторону.

Николас, сидевший во главе стола, почти ничего не говорил, за исключением разве нескольких дежурных фраз. Казалось невероятным, что это он был тем занимательным спутником, с которым она совершила сегодняшнее путешествие.

Что же до Джоанны, то она полностью сосредоточилась на еде и ее замечания имели отношение только к этому. Мясо было пережарено, заявила она, но картофельный пирог вполне терпим. Аннете следует запомнить, что не нужно делать желе таким твердым. Когда Джоанна поглотила последний кусочек медовых слоек, она взглянула наконец на Миранду:

– Где Кэтрин? – спросила она.

– Простите, мэм, я не знаю. Я еще не видела ее, – растерянно ответила девушка, испугавшись, что она уже не справляется со своими обязанностями.

Джоанна нахмурилась.

– Этот ребенок… вечно она внизу со слугами. Теперь, когда вы здесь, я надеюсь, вы сможете удерживать ее наверху, где ей и полагается быть, именно поэтому я и хотела, чтобы у нее была компаньонка.

– Я буду очень стараться, мэм.

Джоанна исподлобья взглянула на Миранду.

– Вы совсем не такая, как я ожидала, но пола-гаю, что вы справитесь со своими обязанностями. Вы очень миленькая, – добавила она с неопределенной улыбкой и быстро взглянула на Николаса, который сосредоточенно чистил яблоко и даже не смотрел на них.

Джоанна поднялась со стула и, переваливаясь на своих коротких ножках, засеменила в смежную комнату.

– Томкинс, пришлите нам мисс Кэтрин, – распорядился Николас, поднимаясь и жестом указывая Миранде следовать за его женой, которая уже уселась в свое кресло-качалку рядом со столом.