Текст книги "На такси за единорогом"

Книгограм

А почему бы не создать такую социальную сеть, в которой вместе надоевших фоточек еды, ногтей, себя в зеркале с айфоном и прочего шлака люди выкладывали бы книги, которые они прочли или читают. И называлась бы она, скажем, Книгограм. Представьте. Смотришь ленту в такой сети и думаешь: «Хм, давненько я ничего не читал и не фоткал». Идешь к книжному шкафу, берешь томик, над которым еще мама твоя ночами томно вздыхала, а потом ходила за тобой по полдня и с полными огня глазами повторяла «прочти, прочти», садишься в кресло поудобнее и начинаешь читать.

Вы спросите, почему бы не сфоткаться сразу и не забыть об этом? Так же можно всю домашнюю библиотеку переснять и залить в профиль к себе, а потом ходить довольным и только успевать отвечать на коменты «какой ты молодец» свое коронное «спасибо, зай, чмоки». Можно и так. Вот только в этой сети так делали бы исключительно лохи. На таких никто не подписывается и лайки не ставит даже если просто хочет подкатить. Ведь в коментах, как обычно, начнется обсуждение с теми, кто тоже эту книгу читал. Ой, а что тебе понравилось больше всего? А ты и ни в зуб ногой, что тебе понравилось, ты не читал, а просто сфоткался с книгой. Отвечаешь что-то пространное, ну, мол, все понравилось ваще круть класс ништяг, ага. А в ответ «ясн» и ты у этого человека уже не в друзьях, потому что ты не настоящий, ты притворщик. И твои притворные восторги никому не интересны. Здесь ценят другое. Настоящие эмоции настоящих читателей настоящих книг.

Кто-то скажет, в такой сети тусовались бы одни зануды. Фоток было бы не много, редкие обновления, контент не для всех. Да, пожалуй. Зато быть зарегистрированным в такой сети и иметь популярный профиль в узких кругах считалось бы весьма почетным. Круг нефтяных магнатов тоже весьма узок, однако почему-то никто не говорит, что он отстойный, и много кто хотел бы его собой пополнить. И никто не считает их занудами, хоть и понимает, что эти люди, наверняка, очень умные.

Мы все стремимся кому-то что-то доказать, где-то засветиться, чем-то блеснуть. Кто-то накачанной задницей, кто-то новым айфоном, кто-то модным луком и томным взглядом, и все это можно, так или иначе, купить. А прочтение книги купить нельзя. Нельзя за деньги вложить в себя новые впечатления, не бегая при этом глазами по страницам, ну никак. И поэтому мне по душе был бы именно такой выпендреж.

Если бы была такая сеть, у меня в ней был бы профиль. Не особо популярный, но все же с приличным количеством друзей. И когда мне становилось бы одиноко и грустно, я всегда могла бы среди этого списка выбрать любого и заговорить с ним. Потому что у меня с любым из друзей всегда было бы что-то общее: хотя бы одна книга, которую мы оба прочли, хотя бы один общий чувственный опыт. Эта тонкая ниточка связывала бы миллионы людей, связывала по-настоящему. И это была бы настоящая социальная сеть, а не скопление одиноких, кто когда-то добавился к кому-то просто из-за красивой картинки, а поговорить с ним не о чем.

Есть один существенным минус, почему такая сеть невозможна сейчас. Известно, что читающий человек – это человек думающий. От человека бездумного он отличается более низкой потребительской способностью. Он не покупает ничего бездумно, не гонится за модой, и, как следствие, на нем не так-то просто заработать. На него почти не действует реклама. А без рекламы и потенциальных легких денег проект лишается своей коммерческой привлекательности. В наш век потребления он просто неликвиден. Так что, как ни жаль, а мы пока еще морально не доросли до Книгограма. Но я верю, что мир еще изменится к лучшему, что мы перейдем на другую ступень, вырастем из глупого покупательства и переосмыслим происходящее с нами. И тогда в один прекрасный день мне на телефон, может быть, придет сообщение: «Виктория Степанова приглашает Вас быть ее другом в Книгограм».

До встречи с тобой или как я смотрела романтический фильм

Посмотрела я вчера вечером с подругой нашумевшее кино «До встречи с тобой» и теперь горю жаждой мщения, а точнее желанием описать свои впечатления.

Кино довольно типичное. Тема инвалидности ранее уже поднималась в широком прокате, но тот, другой фильм мне понравился намного больше. И не то, чтоб я не любила романтИк, нет. Я не люблю кино про мудаков.

Что герой – самовлюбленный мудак, мне стало очевидно с самого начала. После аварии он утратил не только способность самостоятельно передвигаться, но и всякое понимание чувств других людей и гуманизм. Он обдает незаслуженным презрением главную героиню, как волны омывают берег, не реже. Но вода камень точит, дамы и господа, и девушка находит в себе силы остаться и работать у мудака чем-то вроде прислуги.

Она, кстати, на мой взгляд, тоже не самого великого ума и оттого, узнав страшную тайну героя о желании уйти из жизни, встает на типичные женские грабли. Она решает, что должна этого мужчину ИЗМЕНИТЬ. Ох, как мы, женщины, это любим. Почему некоторые из нас считают, что в их праве и власти вообще кого-то менять?! Глупо и самонадеянно. Вот на этом милая девушка в смешных свитерах и обжигается. Потом она почему-то плачет и кричит, что ее изменил герой. Я книгу не читала и потому не увидела чудесной метаморфозы и не поняла сути изменений. Ну, узнала она тайну, ну, нашла еще одного горе-парня, которому нужна только для мебели, а где же изменения? Красивой жизни попробовала в «последней поездке», может быть? Даже не знаю, теряюсь в догадках.

Возможно, некоторые спросят, так почему же я называю героя мудаком? Поясню. Милый юноша при ближайшем рассмотрении оказывается глубоко влюбленным в себя эгоистом. Он в угоду самолюбию провел четкую границу между собой до аварии и собой после. И то, что «до», гордо именует Я НАСТОЯЩИЙ, а все остальное «недожизнь» и прочее. Сразу почему-то вспоминаю Стивена Хокинга. Он, наверное, тоже не понял бы этот фильм, если б посмотрел. Хотя Хокинг, конечно, самореализовался и в инвалидном кресле, посредством мозга. Главный же герой до аварии поражал друзей и доводил до припадков девственниц видом прыжков со скалы, ездой на лыжах по дорогостоящим склонам Альп и прочим. То есть, на мой взгляд, понтовался как турникмен, у которого просто есть деньги. Друзья его любили и чуточку ненавидели. Герой был рад и доволен собой. Попав же в инвалидную коляску, он лишился радости прилюдного унижения приятелей и потому утратил всякий смысл существования.

Кстати, в романтическом плане, и героиня, и герой дважды вступают в одно и то же дерьмо. Пардон! Совершают одну и ту же ошибку.

У девушки в смешном свитере уже был парень, с которым их явно ничто не объединяло, что видно невооруженным взглядом. Изрядно подурневший Долгопупс из «Гарри Поттера» изображает крутого спортсмена и ЗОЖника, любующегося своим отражением в больших глазах подружки. Вот, собственно, вся ее роль в его жизни. Смотреть, вздыхать и восхищаться. Вряд ли он ее по-настоящему любил, но она считала это отношениями. Потом же ей встретился другой. Слава богу, не бегун и не спортсмен. Уже. А вот до аварии они бы неплохо поладили с ее бывшим, думаю. И в Норвегию вместе могли бы рвануть, забыв героиню в аэропорту по рассеянности. Но к счастью, новый объект обожания уже не бегает, да к тому же нуждается в активном спасении. Просто мечта, а не парень. И главное, подходит по самому важному пункту: любит себя больше всех на свете, а героиня нужна, только чтобы широко распахнутыми глазками отражать эту «любовь». В данном случае читай «страдание-мучение».

И она у него тоже такая не первая. Первая оказалась умнее и имела какое-то самоуважение, а потому бросила нашего мудака и вышла замуж за его друга, за что, на радость мудаку, обоих новобрачных до конца дней будет терзать комплекс вины.

Так вот. Подведем итог. У парня с момента аварии было две девушки, которым он был нужен. Две! ДВЕ, КАРЛ!!! Не каждому здоровому так везет. И обеих он отрыгнул, как котенок комок шерсти. Ну не мудак? Одна утешилась, вторая нет. Вторая даже поехала провожать его в последний путь. Жаль, она не моя мама. Та бы не поехала. На любой шантаж, связанный с суицидом с моей стороны в свое время она говорила: «Хочешь убиться? Изволь. Даже плакать не будем». Желание самовыпила как-то сразу угасало. То есть, как это не будете плакать? Тогда ведь сама затея теряет смысл! И у меня все проходило. Может, и у этого все бы прошло, останься он один. Скажи ему все: хочешь сделать это? Изволь! Но нас в это дерьмо не впутывай. Вот тебе незнакомая пожилая тетка в провожатые и езжай, самоубивайся. Зрители отворачиваются и демонстративно смотрят в другую сторону. И, о чудо, затея уже не кажется такой уж интересной! Наш мудак поехал бы самоубиваться тогда только в одном случае. Чтоб кому-то что-то доказать. Но этот случай особо запущенный и все равно лечению не подлежит, так что пусть бы ехал. Плакать бы не стоило.

А так вся семья и героиня идут на поводу и инвалида-манипулятора и составляют ему траурный кортеж, изо всех сил сохраняя присутствие духа. А потом еще и письма его читают и вспоминают с теплотой. Поистине, кино учащее любви и всепрощению. Или мазохизму. Тут кто что видит.

Бомба

Каждый из нас внутри себя носит бомбу. Бомбу замедленного действия.

Вспомни свое детство. Чего ты хотел? Была ли у тебя мечта, да такая, что губы судорожно поджимались, и брови становились домиком при одной только мысли о ней? Что-то такое, о чем ты никогда не уставал просить всех: маму, папу, бабушку, деда Мороза. Да что там, даже с чужим дяденькой бы пошел, даже в машину к нему сел бы, пообещай он тебе подарить ее, твою мечту. Пусть это ужасно опасно, но ради такого дела не грех и рискнуть.

У всех нас была в детстве заветная мечта. Мы рисовали ее в альбомах цветными карандашами, как умели. Выходило криво, но мы все равно радовались, мы видели ее совсем иначе – прекрасной, осуществимой.

А потом мы все выросли, стали большими. Мечта как-то сама собой позабылась. Сначала отошла на второй план, а затем и вовсе куда-то пропала. Где теперь те альбомчики? Только мама может проронить иногда некстати:

– В детстве ты был смешной! Все мечтал, что вырастешь и…

И ты вырос и все позабыл. Ты забыл мечту. Но открою секрет, она тебя не забыла.

Если еще не сняли кино про то, куда уходят наши детские мечты, то давно пора это сделать. Задумай я такой фильм, не оставила бы там места ни одной романтической бредне, скорее, это было бы кино про психоанализ. Потому что мечты уходят не в далекую выдуманную страну детства, они уходят в подкорку.

Там наши детские грезы сидят и ждут своего часа, как ждет таймер на взрывном устройстве. И рано или поздно этот таймер срабатывает.

Как вы думаете, почему иногда люди кардинально меняют свою жизнь? Никто из их друзей и близких не может понять, в чем дело. Нормальный же был человек, а потом вдруг взял и что-то сам себе выдумал.

Не вдруг. Он выдумал это еще в детстве, просто потом забыл, как мы все в разные моменты жизни забываем нечто важное. Счастье, если потом все же удается вспомнить.

Так что если вдруг кто-то из ваших знакомых выдал нечто неожиданное – ушел в кругосветку, набил тату или, например, купил лошадь – знайте: совсем рядом с вами прогремел взрыв. Шарахнула чья-то мечта. Счастье, что вас не зацепило осколками! Или же…

Я знаю людей с потухшими глазами. С тугим кошельком, карьерой, машиной, огромной квартирой. При всем внешнем благополучии что-то в них все равно не так. Они будто бы только вчера с больничного, не оправились еще от гриппа или ангины, к ним не вернулись силы. Внутри они, кажется, носят какой-то груз. Так и есть. Где-то глубоко в себе каждый день они носят мертвую, нерожденную мечту. И это убивает лучше любой мины, любой пущенной пули.

Такие люди всегда попивают. Они не пьют, а именно тихо, с оглядкой совершают возлияния. Иногда доходят до чего-то большего. Не могу осуждать их за это, ведь нелегко каждый день носить в себе такую тяжесть. Представьте целую сумку тротиловых шашек, которую вам нужно повсюду таскать за собой, а в ней к тому же что-то тикает. Уж лучше бы избавиться от нее как-то, но выбросить нельзя.

Ну и пусть бы она тогда взорвалась! Страшная бомба, которая перевернет все с ног на голову, разрушит то, к чему ты уже успел привыкнуть, прирасти. Ведь взамен прогремевший взрыв даст тебе новую жизнь.

Я знаю только одну бомбу, которая, взрываясь, делает мир лучше. Это бомба под названием Мечта.

Про собаку

Сегодня я расскажу вам свою самую печальную историю. Только не думайте, что я хочу вас разжалобить, надавить на живое, затащить в тиски из простых и сильных эмоций, от которых невозможно закрыться. Вовсе нет. И показаться никем тоже не хочу, ни сильным человеком, ни добрым, никаким.

Вы просто послушайте. История-то обыкновенная, житейская, но я расскажу.

Дело было весной. Как сейчас помню, пришла рано с работы, переоделась, пошла в магазин. Идти-то как идти, за углом буквально большой супермаркет. И вот я иду и слышу собачий визг. Во дворах панельных многоэтажек резкие звуки хорошо разносятся. Я замерла, поискала глазами, ничего не вижу, и не ясно, откуда это, где может быть источник. Потом все стихло.

Ну, мало ли. Вроде ерунда, вроде, ничего такого. Я пошла себе дальше. Сколько я там провозилась в самом магазине, точно уже не скажу. Может, пять минут, а может, пятнадцать. Да это и не важно. Иду я обратно, в руке тощий пакетик с самым необходимым и недорогим. И вдруг снова визг. Да громкий такой и так рядом!

Я закрутилась вся. Знаете, у меня нет детей, но у меня есть собака, кот. Вечно я всех подбираю, помогаю, тащу домой. Потом лечим лишай всей семьей или еще какую дрянь, но мимо же тоже не пройти, понимаете? Вот кто-то проходит, а я не могу. Я лучше возьму на руки, буду в тесноте и карантине, буду ездить в ветклинику на уколы день в день, потом пристраивать. Через месяц-другой, глядишь, снова заживу нормальной жизнью. Но зато мне так легче, мне легче, что я не прошла мимо. А вот если бы прошла, как бы я жила? Через месяц, через год. Понимаете?

И вот я закрутилась, заслыша снова этот пронзительный визг, заискала глазами, вытянулась вся. И нашла. На другой стороне улицы какой-то старик волок на поводке таксу, а она не шла и кричала. Криком прямо, я не вру! Собаки, кошки, они все умеют кричать, прямо как люди. Даже лошади, вы мне поверьте, и те от огромной беды кричат.

Я побежала прямо к ним, через дороги, проскочила между машин.

– Мужчина! Стойте! У вас случилось что-то? Погодите вы!

А он все тащит свою таксу. Как сейчас помню, рыжий такой кобель. Весь поджался, и лапы не идут, волочатся. Мужик же будто не видит этого, тянет поводок.

– Не лезьте!

– Да подождите! Он так орет. Что случилось-то? Я ведь могу помочь. У меня машина во дворе. Может, в ветеринарку вас отвезти?

– Не надо уже ничего. Никаких ветеринарок, – отвечает. – Все-все. Ему уже не поможешь. Конец.

И в глаза не смотрит. Я еще тогда подумала, стесняется, не хочет показать свою растерянность и бессилие.

Я не отступаюсь:

– Ну как не надо-то? Погодите… А что случилось?

– Да машина задом выезжала, наехала! Понакупали, понаставили. Ездить никто не умеет! Ладно, девушка, мы пойдем. Сами как-нибудь.

Он пошел и пса поволок за собой. Тот уже не кричал, но и не шел сам. Я осталась стоять и смотреть. Эта картина меня не отпускала, я будто не в силах была отвести глаза. Мужик подошел к ларьку на остановке метрах в десяти от меня и купил пакет. Черный, плотный, с золотистыми такими полосками. И вот берет он пакет, а другой рукой цепляет за шкирку с земли свою таксу и начинает ее в этот пакет запихивать.

Ребята, я так в жизни до того момента не кричала. У меня темперамент кипучий, нервный. Я и так-то смотрела это все, натянутая, как струна, а уж когда я поняла, что этот человек хочет сделать, то во мне точно пружина сработала.

– НЕТ! Погодите! Что вы делаете?!

Я подбежала к нему, инстинктивно вытянув вперед руки. То ли собаку подхватить, то ли пакет отстранить от нее. Не коснулась хозяина пса. Не могла. Чужой человек, мужчина, седой, надо уважать стариков. Но мое желание удержать его руки было в тот момент почти материально. Он замер, опешил.

– Я просто положу его в пакет и выкину, вон сюда, – кивает на урну рядом. – Он все равно почти сдох.

Однако пса он на асфальт все же опустил. А у того из носа и рта уже подтеки темно-красные. Меня всю трясет.

– Не надо. Он же задохнется в этом пакете, он захлебнется кровью. Не выкидывайте его, он же живой! Мужчина, поедемте, а? Вот в этом дворе моя машина. Вон она! Ее видно отсюда даже! Я вас отвезу к врачу. Ну, пожалуйста!

– Нечего его возить. Говорю вам, он сдохнет.

Тут он снова берет пакет и начинает поднимать с асфальта своего кобеля, подходя к ближайшей мусорке.

Визг! Кто визжит? Ах боже, да это же я! Я трогать его не могла, не могла схватить за руку. Я девчонка чуть за двадцать, а он большой, как медведь, седой и угрюмый. Страшно, понимаете? А вдруг как шарнет мне, сопле? И ведь почти что прав будет. Ведь это его собака!

– Вы что орете?! Вы ненормальная?!

– Отдайте мне собаку.

Взяла себя в руки, голос спокойный, но руки дрожат и в груди и в легких дрожь такая, знаете, взрослая, страшная.

– Отдайте, я сама отвезу его.

На мой визг народ начал оборачиваться. Это же остановка, хоть и чуть в сторонке. Что говорить, привлекать внимание масс – мой талант. Вот тогда-то он мне пригодился по-настоящему.

– Я не отдам вам собаку. Это моя собака! Он все равно почти сдох, и я его просто хочу выкинуть.

И с пакетом наклоняется к псу. Хватаю за руку.

– Я закричу. Я буду кричать, слышите?! И в милицию сейчас позвоню! Он умрет в этом пакете! Ему надо к врачу. Я могу отвезти, могу помочь.

– Да я сам врач!

Кто-то вмешался, помню, женщина:

– Мужчина, но вы же не ветеринар. Послушайте девушку, отвезите к врачу.

– Я хирург и я говорю вам, что эта собака не жилец, вам ясно?! Ясно?! – переходит на стариковские визгливые нотки.

Я уже знаю, что собака поедет со мной.

Молчу, держу его пакет за край и не отпускаю. Я знаю, это мой безумный вид, мои глаза убедили его отступить. Пусть так, мне не стыдно.

– Ай, черт с вами! Везите! Везите, но потом не плачьте, когда он подохнет.

Какой-то парень, смотревший эту сцену со стороны, сразу подошел вплотную.

– Давай. Где машина твоя? Я донесу.

Он берет пса на руки, тот скулит, с морды капает кровь. Мы уже собираемся уходить, и тут я соображаю:

– Скажите мне ваш номер. Если все будет хорошо, я вам позвоню, вы его заберете. Это же ваша собака…

Мужик кривится, начинает про то, что пес не выживет, но под взглядами людей на остановке смолкает и достает телефон, находит свой номер и диктует.

– Спасибо. Я позвоню, – мы переходим дорогу. – Позвоню в любом случае.

– Ну что, где машина?

– Да вон.

В те годы я водила жигуль, белый, старый и страшный. Кривая шестерка стояла припаркованная напротив моего подъезда.

– О, наш автопром, уважаю! – пошутил парень. Он вообще молодец, держался, выжимал из себя оптимизм. Если б его со мной не было, я бы не доехала, наверно, так меня трясло. Мы положили пса на заднее сиденье, он слабо скулил. Парень сел рядом с ним.

Всю дорогу он говорил, что бывает и не такое, что выживают, что собаки удивительно живучи, и чудеса случаются.

– Да что он понимает, этот дед?! Вот врач посмотрит, скажет.

Я летела, как на крыльях. Ни одного красного, как по заказу, только зеленый свет. Приехали, успели, хотя ветклиника уже почти закрывалась. В коридоре никого. Заскакиваем прямо в кабинет.

– Посмотрите собаку!

– А что случилось? Пол, кличка, возраст?

– Да я не знаю, она не моя. На нее машина наехала.

– Понятно. Ваша машина?

– Да нет, нет! – наперебой с парнем отвечаем.

– Понятно. Кладите. Разберемся.

Больше нас ни о чем не спрашивали. В эту районную клинику по причине низких цен и довольно приличных врачей часто привозят всяких найденышей, сбитышей, бездомных калек всех мастей.

Парень вышел в коридор. Он не смог. Пес скулил, у него кровила морда. Никакой оптимизм и разговоры о чуде не могли помочь ему защититься от этого зрелища.

– Я пойду покурю?

– Иди.

Я осталась. Стояла и смотрела, как врач почти не касаясь трогает собаке брюшину, слушает сердце, смотрит зрачки.

– Мда, – в итоге протянул он, – тут внутреннее кровотечение, переломы здесь и здесь. Кажется, и здесь.

Рука в перчатке плыла поверх рыжей шкуры, не дотрагиваясь. Пес тяжело дышал.

– И какой прогноз? – голос хриплый от страха, точно чужой.

– Боюсь, он не выживет.

Я молчу. Доктор тоже молчит. Это не его собака, но видно, что ему тяжело и муторно на душе.

– Так. Хорошо, – я беру себя в руки и стараюсь говорить твердо. – Если ничего сделать нельзя, может, вы вколите ему что-то? Как там это делается у вас… Чтобы он хотя бы не мучился.

Врач потирает лоб. Он не решается. Рядом сестра, которая ведет записи.

– Вы знаете, что? Не торопитесь. Бывает всякое. Вам есть, куда его забрать?

– Да. Да, конечно. У меня квартира. Там, правда, кот и собака, но я могу положить его на кухне, а их не пускать, чтоб не мешали.

– Вот и хорошо. Мы сейчас ему вколем, что надо, и везите домой. Если ночь перележит, звоните. Приедете сами или мы к вам приедем, уколем еще.

Я киваю. Собаке колют в вену то и это, она прекращает скулить и теперь только тяжко дышит. Врач внимательно смотрит на пса, отмечая действие лекарств, и вдруг произносит:

– Вы знаете. Его не машина сбила. Это странно все, но его избили ногами. Тут повреждения такие, будто цепляли снизу сапогом, били. Где вы его нашли?

У меня все внутри упало в тот момент.

– У хозяина забрала.

Доктор и сестра переглядываются, затем смотрят на меня, а я на них. Больше мы об этом не говорим, все и так ясно. А пса будто бы немножко отпусткает. Врач произносит:

– Ну вот, все. Езжайте. Звоните завтра.

– Сколько должна?

– Езжайте-езжайте, ни сколько.

Мне так горько от всего происходящего, что я даже не в силах, как следует, поблагодарить за эту доброту, за эту непрошенную щедрость.

Зову с улицы моего помощника. Он берет пса, и мы отправляемся назад. И парень снова все говорит и говорит. Про то, что хозяин у пса урод, конечно, про то, что кобель, несомненно, будет жить, про всякие случаи счастливого спасения, которых один на миллион, но все же.

– Где тебя высадить?

– Да вот тут рядом, на Юбилейной.

Я торможу у остановки.

– Ну все, давай. Давай, дружок, все хорошо будет.

Он выходит, хлопает ржавой дверью и машет мне, улыбаясь. Про то, как пес получил свои раны, я ему не сказала.

Заезжаю во двор, глушу двигатель, оборачиваюсь и слушаю. И не слышу ничего. Ничего, понимаете?

Тут звонит телефон. Это муж.

– Привет. Ты где?

– У дома, в машине.

– А-а. А что голос такой?

– Я из ветеринарки только. У меня на заднем сиденье собака лежит.

– Наша собака? – настораживается муж.

– Нет, не наша.

Больше ничего не могу сказать, не знаю, как объяснить. Руки уже не дрожат, а вот внутри будто тремор какой-то невидимый.

– Понятно. Подобрала снова кого-то. Ладно, не в первый раз, вытянем. А чего домой не идете?

Я молчу, потом отвечаю, тупо, но как могу:

– Понимаешь, я не знаю, живой он или мертвый.

– Бл@ть, пи@дец! – смачно выдает Андрей. – А что случилось-то?

– Да мужик вел собаку по улице, а она кричала. Я попросилась отвезти ее. В клинику!

Сама не знаю, почему, но я почти перехожу на крик. Наверное, от отчаянья.

– Так, понятно. Выйди из машины и жди меня. Я уже здесь, на перекрестке. Две минуты.

Он кладет трубку. Конечно, я не выхожу ни из какой машины. Я сижу и все жду, жду чего-то, пытаюсь услышать дыхание.

Подъезжает Андрей на своем тоже ВАЗе, но только другого цвета. Решительно, почти бегом несется к нам.

– Где?

– Вот, – киваю я.

Он открывает заднюю дверь и садится на корточки. Пристально смотрит на пса, но тот не двигается.

– Сейчас.

Он бежит в свою машину за фонариком. Он же водит жигули, а в них, знаете, чего только нет. Просто так ведь не поездишь. Тут тебе и фонарик, и проволока, и инструмент, и даже запчасти какие-то. Он приносит фонарик, светит им псу в глаз. Зрачок неподвижен. Он светит снова, трогает тельце на ощупь.

– Теплый? – спрашиваю я.

– Теплый. Наверное, потому, что в машине тепло. Не остыл еще.

На секунду муж берется двумя пальцами за переносицу, у него щиплет в носу, но он моментом стряхивает с себя это ощущение.

– Ай! Так. Пошли наверх, домой. Чая попьем. Он полежит пока тут. Потом я спущусь. Если остынет, то все.

Я ничего не говорю, просто закрываю машину и иду.

– А хозяин его что, не поехал?

– М-м, – я только мотаю головой.

– Одна ездила?

– Нет. Парень какой-то попросился помочь. Вместе и ездили.

– Хорошо, – почему-то отвечает Андрей. Наверное, в такие моменты все равно, с кем я и что. Главное, я не была одна.

Мы пьем чай хмуро и молча. Потом Андрей лезет в шкаф. Он ищет коробку подходящего размера, ведь все уже ясно. Находит какую-то, показывает мне, но она мала.

– Погоди, дай.

Я убираю ее в сторону и достаю другую, в которой лежат мои самые дорогие, замшевые сапоги. Польские, фирменные. У фирменной обуви всегда большие упаковки. Достаю сапоги и протягиваю коробку мужу. Он сначала смотрит на меня, но потом решает не спрашивать, не жалко ли. Ведь, конечно, не жалко, и он это знает.

Ищем ненужную тряпку, чтобы вложить внутрь. Берем его старый свитер.

Под ногами суетится наша собственная собака, живая и невредимая.

– Я с ней выйду, а заодно посмотрю, как там что.

Они уходят, а я просто молча хожу по квартире, никак не могу придти в себя. Вспоминаю, что у меня остался номер хозяина пса, но так и не решаюсь нажать на вызов. В таком состоянии меня застает Андрей, вернувшись.

– Я все приготовил. Положил его там в коробку. Лопата в багажнике. А ты чего с телефоном сидишь?

– Понимаешь, у меня есть номер хозяина. Я обещала ему позвонить.

– Нехрена ему звонить, – зло говорит муж. – Какой он хозяин?! Он бросил его, с ним не поехал. Чужие люди возили к врачу!

Я начинаю задыхаться. Вот оно. Я держалась, но так и не смогла выдержать все до конца достойно.

– Мне сказали. Его били… ногами. Его не сбивала машина. Не сбивала, Андрей! Не сбивала-а-а!

Я реву. Рот корытом, по щекам горячие слезы. Не умею красиво плакать, по-женски, как в кино плачут. Всегда как ребенок, навзрыд, из глубин, из самого сердца. И все говорю, говорю, рву из себя слова.

Муж сгребает меня в охапку и вжимает в себя, бубню в его теплое плечо:

– Понимаешь, это он, он сам! И он в пакет его хотел положить. Черный такой, знаешь. Он сам это все сделал. А я шла в магазин! Я все слы… я все слышала, но я не нашла его сразу, а потом только, когда уже до… дом-моооооой…

Я плачу, долго, протяжно, искренне. Кто бы знал, что во мне столько слез. Он гладит меня по голове и молчит. Что тут скажешь?

Когда я, наконец, прекращаю реветь, Андрей отводит меня в ванную. Я умываюсь, и мы идем в машину, чтобы ехать с псом в ближайший лес.

По дороге начинается дождь. Уже сумерки, все серое, мглистое. Съезжаем с дороги и останавливаемся среди деревьев. Дождь барабанит по крыше старой машины.

– Ты сиди пока тут. Я схожу, найду место.

Он выходит, берет из багажника лопату и скрывается в зарослях под дождем. Это хороший лес, чистый, сосновый, но вот только в этом месте какой-то подлесок густой.

Через какое-то время Андрей возвращается.

– Я нашел. Там хорошее место. Дерн уже снял. Пойдешь? Если хочешь, можешь остаться, дождь же.

С его волос и носа капает вода, плечи все отсырели.

– Я иду.

Пока мы пробирались к месту, дождь немного перестал. А там на полянке уже вырыта небольшая яма. Андрей ставит возле нее коробку с тельцем рыжего пса и, прикинув размеры, берется подправлять могилу. Лопата коротенькая, снеговая, для машины, но здесь песок и потому можно управиться и такой. Когда дело закончено, он ставит коробку на дно ямы.

Мы молча застываем, глядя на нее.

– Надо что-то сказать, а что тут скажешь? – тихо говорю я.

И тут Андрея словно бы пробивает. Его лицо искажает злоба.

– Я бы многое мог сейчас сказать! Очень, бл@ть, многое! Собака умирала на сиденье чужой машины, а этот гад где-то сидит! Бедный пес даже не видел перед смертью хозяина, только чужие люди, хоть и добрые, но чужие! Я молчу про то, что, возможно, этот урод сам так отколотил его! Мы в ответе за тех, кого приручили, ну и где это все?!

Для него, молчаливого, эта речь неправдоподобно длинна. Но и он замолкает, чувствуя, что все слова бесполезны. Мы стоим еще немного в тишине, на нас с веток капает дождевая вода, капли глухо стучат по коробке на дне песчаной ямы. Наконец, точно по какому-то знаку, Андрей начинает зарывать могилу. Сверху укладывает аккуратно снятый дерн и небольшой камень, заранее принесенный откуда-то.

– Чтобы как-то приметить, – неловко оправдывается он.

Мы идем к машине, не говоря ни слова, садимся и едем домой. А в квартире, несмотря на суету нашей вечно-радостной собачки, все равно также тягостно. Муж молчит, он уже все сказал там, в лесу у могилки. Я тоже молчу, но потом беру телефон.

– Я все же позвоню.

– Не звони! Он этого не заслуживает. Он сам своего пса убил, а ты его хоронила!

Но я уже нажала на кнопку и жду ответа.

На том конце снимают трубку:

– Алло.

– Добрый вечер. Это я, которая вашу собаку к врачу повезла…

– Ну? – холодно и раздраженно отвечает мне мужской голос.

– Я только хотела сказать… – предательские слезы снова подступают, но на этот раз тихо, только кривя мне против воли губы и заставляя горло слегка дрожать. – Хотела сказать, что ваш пес умер.

– Вот! – торжествующе выкрикнули в ответ. – А я вам говорил! А вы мне не верили!

– До свиданья.

Я положила трубку и снова заплакала. Не знаю, от чего в большей степени. То ли от того, что мне пришлось сказать это вслух, то ли от того, что этому мужчине его правота оказалась дороже жизни его собственной собаки.

– Ну, вот зачем, зачем ты ему позвонила?

Андрей подходит ко мне и гладит по спине, утешая. Когда я прекращаю плакать, то просто отвечаю:

– Понимаешь, я подумала, вдруг у этого человека есть жена, дети, внуки. И это не только его собака, и кто-то ждет, будет спрашивать…

Так и закончилась эта история. О чем она? Сложно сказать. Может, о человеческой жестокости, а может, о том, что беда способна объединять людей, и руку помощи тебе могут протянуть, когда и не ждешь совсем и не надеешься. Пусть каждый для себя решает сам. Мне же просто надо было это кому-то рассказать. В память о собаке, чьего имени я так и не знаю.