Текст книги "Палома"

24

Я во всем призналась.

Начиналось все хорошо. Я приняла беззаботный вид, как при поездке в автомобиле. Но тут у меня из-за пазухи раздались крики виконта:

– Воздуха! Воздуха!

Колетт листала журнал, вытянув длинные ноги на моей кровати. Она бросила взгляд на ощипанную птицу и снова погрузилась в чтение. Очевидно, голый зад Гедеона волновал ее не более чем прошлогодний снег.

– Что мне делать? – обеспокоенно спросила я.

В ответ она пожала плечами и неопределенно махнула рукой. Ее безразличие было так же невыносимо, как вопли попугая. Я начала закипать. Меня вот-вот выгонят из дома, а ей все равно!

– Конечно, для тебя это ерунда! – выкрикнула я дрожащим от волнения голосом. – Тебе нечего бояться! Ты тратишь всю свою зарплату на платья, а содержит тебя… проститутка!

Колетт подняла голову и бросила на меня испепеляющий взгляд.

– Проститутка? – раздельно произнесла она.

Я покраснела. Заикаясь, начала бормотать извинения. Внезапно мне стало ужасно стыдно.

– С каких это пор ты используешь такие слова? – Колетт, подбоченившись, встала передо мной.

По моей спине пробежала дрожь. Колетт уставилась на меня недобрым взглядом, ее челюсти были плотно сжаты.

– Мадемуазель Вера не заслужила, чтобы ее называли тем ужасным словом, которое ты только что произнесла, – сказала она ледяным голосом.

И тогда, со слезами на глазах, я рассказала ей все. Перья, котенок, сундуки. Платья, украшения, фотографии. Агрегаты…

– Агрегаты?

Колетт расхохоталась.

Я покраснела. Колетт, снова став серьезной, пристально посмотрела на меня. Видно было, что она колеблется. Достав из кармана сигарету, она зажгла спичку, выпустила длинную струю дыма, после чего сказала:

– Ты никогда не знала мужчин, не так ли, Палома?

Я промолчала. В каком смысле «не знала»? Был Паскуаль – герой моих целомудренных романтических грез. Но правда заключалась в том, что на тот момент я была примерно такой же раскрепощенной, как монахиня во время молитвы. Как ты, наверное, догадываешься, долго такое положение вещей не продлилось.

Колетт лежала на моей кровати, зажав в губах сигарету. Глядя в окно, в этом уединенном доме, скрытом от всего мира среди полей и лесов, в самом сердце Страны Басков, она воскрешала в памяти покинутый ими Париж. Париж роскоши, скандалов, удовольствий и страстей.

25

Мадемуазель Вере Колетт была обязана всем.

Они познакомились однажды летним вечером в театре. Их представил друг другу некий господин Берган. Старый и уродливый, шестидесяти лет от роду, банкир по профессии, обманщик по призванию.

– Я отдавала ему свою молодость, а он взамен выводил меня в свет.

Глубокая зелень ее озорных глаз на мгновение затуманилась в дыму сигареты.

– Это он познакомил меня с кабаре. Он знал, что я – поклонница маркизы, слежу в прессе за всеми ее похождениями, могу перечислить имена всех ее любовников, восхищаюсь ее богатством и независимостью. Всем тем, чего у меня не было, Палома! В тот вечер она играла главную роль в мюзик-холле. Я до сих пор вижу ее, усыпанную жемчугом и алмазами, с рубинами на пальцах. На голове – диадема изумительной красоты. В ушах – два крупных бриллианта. Ты бы их видела, Палома! Огромные. Белые. Сверкающие.

Передо мной словно наяву предстала мадемуазель Вера в платьях и украшениях, которые я обнаружила на чердаке. Изящная и ядовитая лиана, чувственная, завораживающая.

– Вера была королевой всего Парижа. Ее имя постоянно мелькало на первых полосах газет. Любовница Наполеона III, короля Португалии, русского царя… о ней ходили самые безумные слухи! Когда я впервые увидела ее вживую, меня словно молнией поразило. Как будто я ее всегда знала. Это так странно. В тот день я пообещала себе, что буду одеваться как принцесса – и пусть за все платят мужчины повлиятельней. Не такие, как этот старый сморчок Берган!

Колетт улыбнулась этому воспоминанию.

– Я сразу поняла, что Бергану она снится каждый день. По утрам он посылал ей охапки свежих цветов и убил бы отца с матерью за одну только ночь с ней. Но Вера не отдавалась кому попало. И бедный старик подумал, что сможет заставить ее ревновать ко мне! В то время я была никем, просто лореткой. Мы жили вчетвером, спали на одном соломенном матрасе в крошечной комнате, которую даже не на что было отапливать. Мне повезло найти работу у Эмильены, прачки на улице Лепик. А для того чтобы скоротать время и раздобыть немного денег, был старый Берган.

В спальне клубился сигаретный дым. Я взглянула на Гедеона, сжавшегося в комочек у меня на руках. Спит.

Своих родителей Колетт никогда не знала, совсем маленькой ее отдали кормилице, а затем консьержке, искавшей дополнительный заработок. В пятнадцать лет она стала помощницей прачки. Под ее усталыми руками в холодной воде проплывала одежда богачей – белье, платья, корсеты. Так родилась страсть Колетт к нарядам.

– В тот вечер мне в руки попала рубашка великосветской дамы, сшитая из кружева шантильи. Берган пригласил меня на ужин в «Амбассадор». Там собрался весь цвет Парижа – Парижа кабаре, кокоток и мужчин, которые любили поразвлечься. Мне досталось место рядом с Лорой де Шифревиль. Лора коснулась моей рубашки: «О, шантильи! Шикарная вещица!» Я призналась, что рубашка не моя.

Колетт была озорной, бойкой, веселой. Нетрудно догадаться, какое впечатление произвело ее первое появление в свете.

– Лора рассмеялась, окунула свои унизанные перстнями пальцы в шампанское и обрызгала мои волосы со словами: «Ты далеко пойдешь! Всех нас оставишь позади, гарантирую! Нарекаю тебя Колетт де Шантильи!»

От гнева, еще несколько минут назад искажавшего лицо Колетт, не осталось и следа. Хорошенькая блондинка парила где-то между этой комнатой и Парижем, освещенная его огнями, его великолепием, его воспоминаниями.

– У всех у нас были вымышленные имена. Лиана де Пужи, Вальтесс де ла Бинь и, конечно же, Вера. На самом деле она не была маркизой, но это звучало так шикарно! Нельзя же ощипывать гусей и обдирать голубков под одним и тем же именем.

Голуби, гуси, кокотки[2]2
  «Кокотки» – от французского слова cocotte, курочка.


[Закрыть] и ласточки. Так много разных птиц, летающих в поисках удовольствий и свободы. В тот день я поняла, что у меня, Колетт, мадемуазель Веры и даже Кармен больше общего, чем можно было себе представить.

В тишине спальни Колетт вспоминала ранние годы своей жизни в качестве куртизанки. Старый Берган оплачивал ей наряды, украшения и даже небольшую квартирку. Потом на смену ему пришли другие, более богатые, знаменитые и влиятельные. Среди них был композитор, избравший ее своей музой. Благодаря ему Колетт кометой ворвалась в большой свет. Своей красотой она затмила всех остальных.

– Однажды мне предложили выступить в Летнем цирке. Я не умела петь, поэтому мне доверили дрессировать кроликов. Ты бы видела это, Палома! Дюжина маленьких белых тварей, которые должны были прыгать через обруч. На мне было розовое трико, не оставляющее простора для воображения. И каким-то образом – не спрашивай меня как – я заставила их прыгать. На следующий день обо мне писали в светской колонке Gil Blas! А ведь там печатаются все известные поэты и писатели!

Колетт одарила меня искренней улыбкой, а затем скорчила одну из своих озорных рожиц, придававших ей невероятный шарм.

– Так все и завертелось, одно за другим, и в итоге мы снова встретились с Верой. Меня взяли в «Фоли-Бержер», где она пела. Все билеты были распроданы на несколько недель вперед. Когда мы пересекались, Вера производила на меня такое впечатление, что я совершенно терялась. А однажды она пришла ко мне в гримерку, и мы разговорились. Вера сказала, что одной красотой на жизнь не заработать. Очень важно поддерживать тело в хорошей форме, Палома, но самое главное – это умение вести беседу.

Эти слова на мгновенье повисли в воздухе.

Вдруг в коридоре раздались голоса, хлопнула дверь. Мадемуазели вернулись. Колетт выпрямилась.

– Через несколько месяцев я переехала к ней, в роскошный особняк неподалеку от парка Монсо. Там Вера и научила меня всему.

В моей комнате материализовался Париж с его бульварами, огнями, кафе. Фривольный, эпатажный, бурлящий, игривый город. Парой фраз Колетт обрисовала несколько лет своей парижской жизни в качестве скандальной звезды. Все были очарованы дамами полусвета. Малейшие их выходки, поездки, любовные связи – все служило поводом для ярких заголовков, которые приковывали внимание толпы. Между прогулками в Булонском лесу и бессонными ночами Колетт получала уроки правописания, грамматики, истории и этикета. Может, мадемуазель Вера и не была настоящей маркизой, но наставницей она оказалась великолепной.

– Мадемуазель Колетт! Мадемуазель Роза! К столу! – Бернадетта позвонила в обеденный колокольчик. Ее крик разбудил Гедеона, который фыркнул, взъерошив при этом те несколько жалких перьев, которые у него еще оставались. Я аж подскочила. Я совсем забыла о нем! Что я скажу? Колетт поправила платье, мазнула губы помадой.

– Я беру это на себя. Ты просто кивай.

Внизу, вокруг блюда с морепродуктами размером с целый стол, нас ожидали мадемуазели и Люпен. Мадемуазель Вера внимательно осмотрела мое платье и сдержанно кивнула. Вот и на меня пролился свет.

Затем последовала запутанная история об открытом окне, рассеянном попугае и злобном крестьянине. Окрыленная поездкой на побережье, мадемуазель Вера не стала вникать в детали, а голый зад Гедеона вызвал всеобщее веселье. Вечер прошел под звон бокалов шампанского и джазовые мелодии. Мы с Дон Кихотом были спасены.

Несколько часов спустя, лежа в постели с головой, переполненной впечатлениями от рассказов Колетт, я представляла себе мадемуазель Веру на сцене, с бриллиантами на запястьях и соблазнительной улыбкой. Свободную, независимую, решительную. И, судя по роскоши этого дома, наделенную настоящим деловым чутьем.

Только один вопрос так и остался без ответа: что она тут забыла?

26

Близилось Рождество с его гирляндами и украшениями. Колетт попросила Марселя отвезти нас в Молеон. Вот уже несколько дней ее одолевала меланхолия, которую не могли развеять ни веселые вечера мадемуазелей, ни чуткое внимание Люпена. Мы как раз направлялись к единственному в городе магазину одежды, где эта хорошенькая блондинка обычно спускала всю свою зарплату на платья и шляпки, когда зазвонили церковные колокола.

Свадьба.

Интересно, кто женится? Мы подошли поближе. Шел дождь. На площадке перед входом в церковь топтались несколько человек, среди них – пожилая пара с похоронным видом. Мать, едва сдерживая слезы, комкала в руке мокрый платок.

Она покачала головой и перекрестилась. Когда я увидела новобрачных, по моей спине пробежал холодок.

Кармен.

Санчо впился своими губами в ее губы, ухватив при этом за плечо своей толстой рукой. На мостовую упало несколько рисовых зернышек, и процессия тронулась. Ласточки несли на головах несколько вышитых простыней, покрывало с кистями, полдюжины рубашек с именами жениха и невесты. Они приложили все свои силы, чтобы невеста пришла в дом свекрови не с пустыми руками. При виде этого жалкого, не до конца собранного приданого у меня на глаза навернулись слезы. Эти сокровища выглядели ничтожными в сравнении с принесенной жертвой.

Колокола Сент-Обена все еще звонили – мрачная мелодия, такая же серая, как та декабрьская суббота. У меня перехватило горло от злости при виде разворачивающейся драмы. Пусть Кармен выгнала меня из дома испанок, но она не заслуживала выйти замуж за тирана, будучи беременной от другого. Судьба указала пальцем на нее. А могла бы выбрать любую из нас. Марию. Фелипу. Альму. Или меня.

В памяти всплыли радостные песни ласточек в то утро, когда мы покидали Фаго. Их смех, надежды. Они хотели выйти замуж, заработать себе на приданое, попытаться найти свое счастье. Смерть Альмы, ночь со спицами, брак Кармен были слишком высокой ценой за это.

В тот день я пообещала себе, что никогда не выйду замуж.

27

Я еле дождалась, когда останусь одна.

В мерцающем пламени масляной лампы я внимательно рассмотрела конверт, который Жанетта сунула мне в карман утром возле церкви. Письмо пришло на прошлой неделе в дом испанок. Девочка сохранила его. Взамен она взяла с меня обещание рассказать ей все.

Конверт был помят, на нем стоял странный штамп. Почерк тоже был незнаком. Может быть, это он? Я наслаждалась моментом. Тот краткий миг, когда конверты, как и коробки с подарками, еще полны обещаний.

Я вспоминала его искреннюю улыбку, ясные глаза, широкие плечи, смуглую шею. Какая она, Аргентина? Каждый день я видела повозки с молодыми людьми, направляющиеся к побережью. Говорили, что пастбища там огромные, а басков так много, что здешние девушки опасаются однажды остаться без женихов. Мои мысли терялись где-то за окном. Сиреневое небо предвещало ночь. В саду Бернадетта закрывала ставни. Марсель, сидящий в кресле-качалке с сигаретой в зубах, молча наблюдал за ней.

А вдруг Паскуаль нашел себе невесту на другом конце света? Что бы он подумал, если бы увидел меня здесь? На мгновение у меня перед глазами промелькнула галерея мужских агрегатов.

– Что это?

Я вздрогнула, мои щеки алели. Колетт. Величественная и благоухающая. В последнее время она частенько присоединялась ко мне по вечерам. Мы болтали о том о сем, пока я не засыпала. Ночью она ускользала, оставив на подушке следы своей пудры и несколько ароматных нот белого мускуса. Я не успела спрятать конверт под одеялом – она выхватила его у меня из рук.

– Отдай! – закричала я.

Колетт подняла руку вверх.

– А я-то думала, ты примерная девочка! – хихикнула она.

Я с криком бросилась на нее, сбив с ног. Когда я с бешено бьющимся сердцем дотянулась наконец до конверта, она расхохоталась. Простая черно-белая открытка. На лицевой стороне – овца, горы, небо. На обороте пара строк, написанных неровным почерком.

Пять слов.

Пять теплых, ободряющих, прекрасных слов.

Пять слов, как невидимая нить, протянутая через океан.

Держись. Я обязательно вернусь.

Паскуаль.

Мое сердце забилось. Значит, он не забыл меня! Мне хотелось кричать, танцевать, целовать Колетт в губы. Моя комната наполнилась цветами, с небес спускались ангелочки с лирами, радуга освещала мою постель. Меня охватила любовная лихорадка.

Лежа на моей кровати, Колетт насмешливо смотрела на меня.

– Так ты расскажешь все сама или нужно умолять тебя?

Колетт стала моей верной наперсницей. Своим умением радоваться жизни она напоминала мне Альму, но у Колетт оно дополнялось причудливой, романтической ноткой, которая меня восхищала. Колетт любила приключения, риск, страсть. Она мирилась с тем, что жизнь обходится с ней сурово, если это позволяло ей переживать новые сильные чувства. Колетт была влюблена в саму любовь – но не в своих любовников.

Так что я не удивилась, когда после прочтения открытки и моего рассказа о Паскуале она подняла бровь и разочарованно покачала головой.

Я пожала плечами. Один взгляд на открытку – он написал мне! – и снова заиграли ангелочки, засияла радуга, запели цветы. Мне не было дела до сомнений Колетт. Я уже собиралась выставить ее, желая остаться наедине со своим сладким, розовым счастьем, когда она заявила:

– Поверь мне, Палома, любовь и обещания плохо уживаются.

28

Последующие дни стали одним долгим непрерывным разговором. С утра до вечера и с вечера до утра, за завтраком, в мастерской, в сумраке нашей комнаты и во время прогулок по лесу мы с Колетт говорили о любви. О ее обещаниях и опасностях. О ее разрушительных последствиях.

Однажды Колетт влюбилась. Безумно. Опасно.

Месяцы, проведенные под началом мадемуазель Веры, между уроками дикции и хороших манер, прогулками по Булонскому лесу и примеркой платьев сделали из нее куртизанку высокого полета. Она вошла в закрытый, порицаемый, но в то же время притягательный круг «великих дам полусвета».

Колетт была самой молодой из них, самой красивой и самой опасной. Она завлекала мужчин и проглатывала их состояния, как яйцо. Мадемуазель Вера передавала ей свое искусство с терпением и строгостью. Прилежная, изобретательная проказница Колетт шла по стопам маркизы. Некоторые даже ожидали, что она превзойдет ее.

– Ты можешь быть рабыней своих страстей, но никогда – рабыней мужчины, – внушала Вера. – Наша свобода слишком хрупка. Сердце не должно вмешиваться.

Но, как ты догадываешься, Лиз, сердце все-таки вмешалось.

Его звали Эдуард. Забавный. Чуткий. Внимательный. Чертовски обаятельный. Герцог.

– Герцог! – воскликнула я. – И сколько ему было лет?

– На двадцать лет старше меня. Но все равно очень красивый, уверяю тебя.

Я вспомнила, как Колетт улыбнулась хозяину в тот день на фабрике. «У любви нет возраста, а у счастья нет морщин!» – шутила она. Ей явно нравились зрелые мужчины.

Эти двое познакомились на званом ужине. К тому времени она уже стала знаменитостью. Ночь с ней была недоступна простым смертным. Поэтому герцог, как и многие другие, стал посылать ей цветы. Стихи. Рисунки. Пианино. И как-то раз даже певца из оперетты! Колетт это забавляло.

Терпеливый, заботливый, внимательный, он понимал ее лучше, чем кто-либо. Рядом с ним она чувствовала, как у нее вырастают крылья. Он обожал ее. Открыл ее для нее самой. Она встретила свою половинку, свою родственную душу. Через несколько недель она уже не могла обходиться без него.

Любовь с первого взгляда оказалась взаимной. Через месяц герцог сделал ей предложение. Согласится ли Колетт стать герцогиней де Монтегю? Представь себе, Лиз, какой эффект этот титул произвел на юную Колетт! Ту, которая выросла в коморке консьержки. Которая двумя годами ранее носила краденые платья, которой едва хватало на еду. Которую наконец кто-то полюбил такой, какая она есть.

Колетт была на седьмом небе от счастья.

Мадемуазель Вера, напротив, не выглядела довольной и явно переживала из-за расставания со своей молоденькой протеже. Но Колетт была полностью покорена. С неожиданной легкостью она вживалась в новую роль счастливой невесты. Она бросила всех своих клиентов, богатых любовников, которым завидовал весь Париж. Герцог занимал все ее мысли. Их свадьба будет яркой, романтичной, незабываемой. Ее разум стал театром их страсти. Страсти пылкой, сверкающей, безрассудной.

Однако через несколько недель она получила письмо. Короткое, мрачное, без всяких недомолвок. О герцогине больше не было и речи. Как и о браке. Он встретил другую. Лучше оставить все как есть.

Сердце Колетт было разбито вдребезги. Ее жизнь рухнула. Надежда на то, что ее наконец-то будут уважать, исчезла. Такие девушки, как она, никогда не становятся герцогинями. Настоящими герцогинями. За то, что отдаешься всем и каждому, приходится платить. Конец пламенным письмам, букетам, поездкам на край света. Тема закрыта.

Колетт бросилась к дому своего герцога, она кричала, плакала, угрожала. Дверь не открылась. И тогда она погрузилась во тьму. Никаких нарядов, никакого общества, никакой любви. Молодая женщина была опустошена. Светский Париж дивился ее отсутствию. Ходили слухи, сплетни, строились самые ужасные предположения. Для соперниц падение Колетт стало праздником.

Мадемуазель Вера была встревожена. Не только из-за исчезнувших любовников. Не из-за того, что пропал источник дохода. Ее беспокоило состояние Колетт.

Пришел доктор. Больную пытались лечить травами, пиявками и даже гипнозом. Ничего не помогало. Колетт умирала от любви. Взявший реванш Париж оставался в руках мужчин, традиций, людей хорошего происхождения. Однажды утром мадемуазель Вера обнаружила ее лежащей в ванне без чувств.

Тогда маркиза приняла единственно возможное решение. Спасти Колетт. Покинуть город. Бежать от его огней, сплетен, светских хроник. Но где укрыться? У королевы были деньги, она подумала о Стране Басков. Почему именно о ней? Потому что это было далеко от всего. В первую очередь от Парижа. Она знала там кое-кого. Она найдет дом. Найдет, чем заняться. Поставит Колетт на ноги. А там видно будет.

– Мадемуазель Вера просто взяла и все бросила? – воскликнула я.

Мы были в мастерской, и я, должно быть, крикнула слишком громко, потому что вмешался Санчо.

– Эй ты, хромоногая! – прошипел он сквозь желтые зубы. – Мало того, что плохо работаешь, так еще и шумишь! Либо заткнись, либо убирайся. Мы найдем, кем тебя заменить.

Через стол на меня хмуро смотрела Кармен. Что я опять сделала не так, почему эти двое так меня ненавидят? Правда в том, Лиз, что другие часто знают наше предназначение раньше нас самих.

Я в смятении опустила голову. Колетт толкнула меня локтем.

– Хватит позволять этому придурку вытирать об себя ноги!

Я подняла голову, глядя ей прямо в глаза.

– Мне нужны эти деньги. И в отличие от тебя, не только для того, чтобы скупать платья в магазине.

Туше.

Колетт снова погрузилась в работу. Слышалось только стрекотание швейных машин, время тянулось медленно, моя больная нога пульсировала.

– А мадемуазель Тереза? – прошептала я через какое-то время, оглянувшись на Санчо, который сосредоточенно разглядывал зад молодой ласточки.

Колетт пожала плечами.

– Вера не любит говорить об этом.

Самой Колетт в то время этот вопрос едва ли приходил в голову. Она была занята только собой. Не верила, что когда-нибудь переживет свое горе. Даже разговор об этом все еще вызывал у нее нешуточное волнение.

– Ты бы видела это, Палома! В день нашего отъезда Париж был в трауре.

Очевидно, даже убитая горем Колетт не утратила вкуса к представлениям. Их отъезд произвел неизгладимое впечатление. «Две самые красивые любовницы Парижа сворачивают лавочку», – кричал заголовок в Gil Blas. Мужчины горевали, даже женщины оплакивали потерю тех, за чьими похождениями они следили с таким интересом. Впервые за долгое время «Фоли Бержер» закрыл свои двери. Печальный день. Париж потерял две свои самые яркие звезды.

На выздоровление Колетт ушли недели и месяцы. Но поддержка Люпена, доброта мадемуазелей и стряпня Бернадетты сделали свое дело. Колетт встала на ноги. Мастерская занимала ее руки, несколько случайных любовников занимали ее мысли. И наоборот.

Тогда-то мы и познакомились. В тот момент мне и в голову не пришло, что эта удивительная, яркая, похожая на фею молодая женщина только начала приходить в себя после сокрушительной сердечной раны. Я потеряла свою сестру, она утратила свои мечты.

– Берегись, Палома, – заключила Колетт. – Мужские обещания связывают только тех, кто любит этих мужчин.