Текст книги "Я помню музыку Прованса"

15

Антуан выходил всего на пять минут, но Зербино встречает его так, словно он уезжал на год. Старый пес радостно крутится на месте, потом ложится калачиком на коврик возле батареи. Антуан снимает ботинки и усаживается за кухонный стол. Зербино провожает его взглядом, лениво приподняв морду.

Для пса походы к Люсьене одновременно мучение и праздник чувств. От долетающих с кухни ароматов свербит в носу и бежит слюна. Сильно же он любит своего хозяина, раз еще не бросил его ради такой кормушки!

– Эта девчонка! Mèfi[16]16
  Берегись (окситанск.).


[Закрыть], – бурчит Люсьена.

Антуан берет отвертку и принимается чинить будильник.

– Да хватит брюзжать, что она тебе сделала…

Зербино закрывает глаза. Он слышит звук сминаемой бумаги, и дрема слетает с него. Нос-трюфель чует возможную поживу. Пес вскакивает, идет к Люсьене и кладет морду ей на колени. Ее платье пахнет пылью и отбеливателем.

– Она здесь объявилась, это не к добру, уж поверь.

– Прекрати, что на тебя нашло. Внучка Жанины…

Люсьена ворчит себе под нос и наливает Антуану рюмку анисовой настойки, подает соленое печенье. Антуан бросает его Зербино. «Наконец-то!» – думает пес, заглатывая печенье целиком. И с лаем выпрашивает еще. Запах оливок и прованских трав сводит его с ума.

– Просто держи ухо востро. А мы с тобой знаем, что молчание – золото, – заключает Люсьена, вытирая стол.

Антуан пожимает плечами. Зербино встает одновременно с хозяином, вздрогнув от скрежета, с которым тот отодвинул стул. Пес не любит дождь и с удовольствием остался бы ждать ужина. Но Антуан уже надевает куртку – запах перегноя и лаврового листа напоминает Зербино о его обязанностях. На прощание Люсьена гладит его по спине. Пес чувствует – ее что-то тревожит.

Моя стрекозка!

Вчера я тебе не писала, не могу вспомнить, чем я была занята. В календаре на этот счет никаких заметок. Поэтому сегодня утром я приклеила на зеркало в ванной листок: «Сделать запись в дневнике».

Ты знаешь, порой вечера такие длинные. Вчера – это я хорошо помню – по телевизору показывали танцевальный конкурс. Называется «Танцы со звездами», слышала о таком? Потрясающая передача! Если честно, звезд я не знала – наверное, я слишком стара. Но видела бы ты, моя милая, как они танцуют! Некоторые очень даже изящные, например юноша, которого вчера показывали. Правильные черты, вылитый греческий бог – темноволосый, высокий – настоящий красавец. Но как начнет танцевать… Беда, не знает, куда девать ноги. Ох, вспомню – и смех разбирает! Этот недотепа напоминает мне твоего дедушку. Я его очень любила – но только не когда он вальсировал! Уж и не припомню, когда видела его не в кресле, так часто он сиживал после обеда на кухне и читал, покуривая трубку. Он любил поэзию и иногда писал мне стихи.

Во вчерашней передаче была одна молодая блондиночка, она мне напомнила тебя. Красивая девчонка, с такими длинными ногами, что казалось, достанет ими до неба.

Уже забыла, к чему это я. Дырявая голова! Прости, милая Лили, если я путаюсь: я теряюсь в своих заметках и не помню, писала ли о том, как декламировала басню Лафонтена «Кот, ласточка и кролик». Ты ее знаешь, мы с тобой в детстве учили. «Случилось кролику от дома отлучиться…» Ах да, я говорила о танцах, теперь вспомнила.

Мой отец был ужасно строг, но временами проявлял удивительное терпение. Это он научил меня танцевать. И конечно, я должна была быть лучше всех. Он был выдающимся партнером – сплошное изящество и точность. Его добродушие было заразительно, и он любил устраивать в деревне танцы. Мне было восемь, когда он научил меня вальсировать. Раз-два-три, раз-два-три! Ах, милая, видела бы ты, какой гордостью светились его глаза, когда мы с ним открывали танцевальный вечер!

16

Когда Джулия снова подъехала к дому престарелых, Феликс и Жанина как раз собирались на прогулку.

Феликс укрывает хрупкие плечи Жанины жилеткой и пудрит старушке щеки розовой пудрой. Жанина послушна как ребенок и, кажется, растерянна. У Джулии сжимается сердце.

– А, ты как раз вовремя! – заметив ее, радуется Феликс. – Мы отправляемся в путешествие. Жанина, как думаете, успеем в Севилью до темноты?

Жанина улыбается, но ее мысли витают где-то далеко. Джулия замечает, как бабушка похудела. Куда делась ее уютная полнота…

– Джулия, не забудь паспорт! Надеюсь, тебе понравится Андалусия.

– Андалусия?

– Идем!

Он надевает фетровую шляпу и снимает кресло-каталку с тормоза. В лифте многоцветный календарь напоминает, как насыщен день у обитателей этого дома. После обеда оркестр, дегустация меда и даже общение с животными. Да, дом престарелых под названием «Бастида у смоковницы» временами напоминает бродячий цирк…

Двери лифта открываются. При виде стариков, собравшихся перед телевизором, Жанина восклицает:

– Вот тебе на! Сколько сегодня народу в холле!

Потом замечает директора, который разговаривает с санитаркой, притягивает к себе Джулию и шепчет ей на ухо:

– Видишь того типа в костюме, который трещит без умолку? Это директор. И у него, скажу я тебе, на заднице мозоль!

Джулия громко хохочет. Давненько она не слыхала такого. А как еще описать лентяя, который так много отдыхает, что на седалище появляется мозоль? Директор не подозревает, что Джулия смеется над ним. Он улыбается ей, приятно удивленный, что видит молодое лицо. Феликс подмигивает Джулии, набирая код у входной двери.

Все трое направляются в сад. Феликс укутывает ноги Жанины пледом. Распогодилось, но воздух прохладный. Мокрая трава блестит под осенним солнцем. В движениях Феликса столько нежности. Джулия чувствует благодарность к Тому, Кто наверху, за то, что он послал им этого ангела-хранителя.

Во внутреннем дворике, в затишье ирисы принимают солнечные ванны.

– Твой отец вчера заходил подрезать шиповник, – сообщает Жанина. – Я блинчиков напекла, как он любит.

Вдруг ее лицо мрачнеет. Она взволнованно берет внучку за руку.

– Что мы будем есть на ужин? Нужно сходить за покупками! Боже, который час?

В разговор вступает Феликс:

– За покупками сходим попозже, не беспокойтесь, еще рано.

У Джулии щемит сердце. Бабушка больше никогда ни для кого не будет готовить. Когда же Джулия в последний раз видела, как Жанина подбрасывает на сковороде блинчики и складывает их горкой – эти солнышки хорошего настроения? Смех от души, абрикосовое варенье, подбородок в сахаре. Знай она, что это последние блинчики, приготовленные для нее бабушкой, были бы они вкусней? Жанина так плоха… Джулии хочется плакать. Что толку быть рядом с ней, если ее разум далеко?

У Жанины сегодня неудачный день, ее просто не узнать. Похоже, она затерялась в другом измерении. Словно догадываяcь о переживаниях Джулии, Феликс исполняет па-де-де с креслом-каталкой. Держась за рукоятки, он подпрыгивает и бьет каблуками что твой Фред Астер[17]17
  Фред Астер (1899–1987) – легендарный американский танцор, хореограф и актер.


[Закрыть]. Потом танцует как настоящий тореро – подбородок вздернут, кулак сжат, рука вытянута. Изящно ставит ноги накрест. Вдохновенно играет воображаемым плащом. Поднимает с земли ветку, держит ее как микрофон и громко поет – под восхищенным взглядом Жанины. Перед ними – Жоржетт Плана[18]18
  Жоржетт Плана (1917–2013) – французская актриса и певица.


[Закрыть].

Вива, Испания!..

Жанина хлопает в ладоши. Феликс то щелкнет каблуками, то взмахнет воображаемым веером. Глядя на этот спектакль, достойный лучших кабаре, Джулия не может удержаться от смеха. Внезапно Жанина начинает подпевать слабым голоском:

 
На твоих несравненных берегах,
 

Вива, Испания!

Подари мне райский уголок,

 
Испания, прошу!
 

Джулия не знает слов. И удивляется, как хорошо бабушка поет. Жанина не сбивается с ритма, она танцует сидя в кресле, отбивая такт. Не пропускает ни одной строчки. Джулия изумленно смотрит на Феликса, а тот ей подмигивает. Допев до конца, Жанина изо всех сил аплодирует. Феликс и Джулия устраивают ей овацию, восхищаясь ее безупречной памятью.

Феликс предлагает пройтись вокруг фонтана. Он приглашает их в воображаемое путешествие, мягким голосом описывая андалусские дворцы, изящную мозаику, прохладные дворики и ветки флердоранжа. Кажется, Жанина наслаждается каждым мгновением. Они медленно прогуливаются под соснами. Джулия украдкой спрашивает Феликса:

– Как это может быть – то бредит, то помнит слова старой, всеми забытой песни?

– Тайны разума… – шепчет ей Феликс. – Я заметил: когда ее заносит не туда и она пугается – с ней такое бывает, – нужно ей подыграть. Пытаться ее вразумить бесполезно. А слова песен… Наверное, все мелодии спрятаны в потайном уголке нашего мозга, куда болезни не добраться… В любом случае Жанина будет примой на вечеринке караоке!

Джулии не терпится снова услышать, как поет бабушка.

– Еще кружок?

17

Жанина радуется, увидев свою машину. Джулия боится, что бабушка попросится домой, но Феликс берет инициативу в свои руки:

– Жанина, как насчет мороженого? Эта невыносимая жара меня просто убивает. Если повезет, куплю порцию с нугой.

Жанина соглашается, хотя вряд ли понимает, о чем речь.

Не отрывая взгляда от дороги, Джулия любуется пейзажами своего детства. Дома с черепичными крышами. Поросшие мхом фонтаны и веревки с сохнущим бельем. Дубы, олеандры, оливы. Они с бабушкой и Феликсом теснятся в маленькой машинке, и кажется, время над ними не властно. Простое счастье, которое надо ловить на лету и наслаждаться им сполна. Джулия думает о дневнике, о записанных там воспоминаниях. И о воспоминаниях, которые творятся сейчас.

Она включает радио. Те, кто любят друг друга, / В глубоких глазах у них – рай…[19]19
  Песня французского композитора и певца Шарля Дюмона (род. 1929), автора самых известных песен Эдит Пиаф.


[Закрыть] Жанина – глаза блестят из-под вязаной шляпки – радостно подпевает:

 
Они рядом с жизнью шагают,
И время порою о них забывает,
Те, кто любят друг друга…
 

У Джулии замирает сердце. При всей своей хрупкости и ненадежной памяти Жанина полностью поглощена пением. Отбивая такт, она поет всеми забытый медленный припев – о нежности.

Перебивка – и происходит чудо: диктор объявляет песню Фреэль. Джулия округляет глаза от удивления. Феликс, наблюдая за ней в зеркало заднего вида, понимает, что это неспроста. Девушка взглядом пытается передать, что ее накрыла лавина воспоминаний, стоило услышать меланхоличные строки:

 
Как могла бы я жить,
Не будь тебя со мною?
 

Список моих любимых ругательств

Индюк надутый!

Дудки!

Ешкин кот!

Толстопуз!

Балда!

Остолоп!

Старая карга!

Бирюк!

Отребье!

Двурушник!

Чурбан!

Чтоб тебя!

Потаскушка!

Сквалыга!

Бестолочь!

Образина!

18

Джулия оказывается в прошлом, двадцать пять лет тому назад.

Она одна в бабушкиной маленькой гостиной, ей всего пять или шесть лет. Она подходит к патефону, который ей не разрешают трогать, и поднимает крышку. Торопливо и с опаской заводит свою любимую пластинку. Ту, которую Жанина слушает каждый вечер перед сном. Летом она даже выносит чемоданчик с патефоном на террасу, и они слушают Фреэль, прижавшись друг к другу, под звездами. От этой песни бабушке почему-то становится грустно. А Джулия ее обожает. Ей кажется, что слова написаны специально для них.

Подражая бабушке, Джулия неловкими пальцами ставит иглу на край темного диска. Слышится голос Фреэль. Девочку изумляет и восхищает только что полученная свобода. Ошеломленная, она не сводит глаз с иглы, из-под которой льется голос с носовым прононсом.

 
Как могла бы я жить,
Не будь тебя со мною?
Не смогла бы открыть,
Что зовется любовью…
 

Увлекаемая фортепиано, Фреэль долго поет, наконец патефон начинает потрескивать и умолкает. Джулия продолжает сиять от счастья. Осмелев, она возвращает иголку на край пластинки – для нового путешествия. Вновь раздается жалобный голос Фреэль. Как загипнотизированная, Джулия смотрит на кружащийся диск.

Она слушает песню еще три или четыре раза. На пятый – певица начинает уставать. Хрипит, прерывается, не попадает в такт. Джулия заволновалась – что с пластинкой? Подходит к патефону, подбадривает его. Честное слово, только еще разочек.

И тут входит бабушка. Она вмиг понимает, какая трагедия произошла в ее отсутствие. Джулия не знала, что надо было сменить иглу. Жанина бросается к испорченной пластинке. Смотрит на исцарапанный диск, и ее глаза наполняются слезами. Она не произносит ни слова. Вспоминая тот день, Джулия больше всего страдает из-за молчаливой боли Жанины. Бабушка убирает пластинку в конверт и прижимает к сердцу. Пластинке конец. Фреэль больше не запоет.

19

Ведя машину, Джулия краем глаза наблюдает за бабушкой.

Услышав первые ноты, Жанина выпрямляется, широко раскрывает глаза. Джулия могла бы поклясться, что бабушкино сердце бьется чаще. Она сжимает руль так сильно, что костяшки белеют, и молча смотрит на дорогу.

В зеркале заднего вида Джулия встречается взглядом с Феликсом. Он даже не представляет, какая драма разыгрывается в этот момент. Жанина потихоньку подпевает. Без прежнего задора – это шепот, тихая жалоба, звучащая вдалеке. Ее мысли не здесь. Пока Фреэль поет своим хриплым голосом, сидящих в машине переполняют эмоции.

 
В твоих нежных руках
Мое сердце смеется,
Не будь тебя со мною,
Как могла бы я жить?
 

Время остановилось. Машина не едет, а парит среди облаков, покачиваясь в такт томной мелодии, которую выводит скрипка. Жанина подпевает вполголоса, словно про себя.

На последнем припеве Джулия чувствует комок в горле. Ей хотелось бы вернуть летние вечера под звездами, и чтобы бабушка вновь и вновь ставила эту пластинку, утопая в воспоминаниях. Джулия хотела бы поменять иглу патефона и переписать историю. И не лишать бабушку такого глубокого переживания.

Песня кончается. У Джулии блестят глаза. По морщинистой бабушкиной щеке бежит слеза. Жанина берет внучку за руку, вглядывается в ее лицо. Это тот самый взгляд, которым бабушка смотрела на нее до болезни.

– Дорогая моя, эту песню подарил мне тот, кто был любовью всей моей жизни.

Изумленная Джулия пытается на лету поймать бабушкины воспоминания.

– Ты о ком, о дедушке?

Джулия знает, что Жанина говорит не о дедушке. Знает и всегда знала, хотя и не могла объяснить. Но разум покидает Жанину. Снова этот отстраненный взгляд. Она качает головой и с грустным видом заключает:

– Так печально, милая моя…

Мне скоро девяносто, и в одном я уверена – ничто в этой жизни не происходит случайно.

Поверь, моя милая, что-то или кто-то разбрасывает на нашем пути встречи и испытания, которые при ближайшем рассмотрении обретают совсем другой смысл. Надо только надеть правильные очки и набраться терпения. Невзирая на все печали и горести моей жизни, я неисправимая оптимистка. Нет худа без добра.

Помни об этом, моя дорогая, когда будешь читать этот дневник. Следи за знаками.

В день, когда мне исполнилось восемь лет, маму положили в парижский госпиталь Валь-де-Грас. У нее были больные почки. На несколько недель я осталась с отцом. Я боялась за свою горячо любимую маму, но врачи уверяли, что все будет хорошо.

С отцом жилось совсем не весело. Мама поручила соседкам готовить для нас еду. Каждый день в дверь звонит старая Жослина. Каждый день отец курит трубку в гостиной, читая газету. Восхищенная неизменной любезностью соседа, Жослина протягивает ему дымящуюся тарелку скрюченными от ревматизма руками.

За ней закрывается дверь, отец подходит к кухонному столу, за которым я делаю уроки. Грызя карандаш, я с трудом решаю заданные на дом примеры. Ох, математика, мой кошмар! Я могу прочесть наизусть все басни Лафонтена, но таблица умножения на семь… Боже, от одной мысли об умножении цифры начинают плясать в голове, это так же точно, как дважды два три!

Я скучаю по маме. Обычно она помогает мне делать уроки. Мы с ней смеемся – способностей к математике у мамы не больше, чем у меня. Но, помучившись, мы всегда получаем правильные ответы.

Сегодня все не так радужно: Жослина приготовила цикорий под сыром, а отец ненавидит цикорий.

– Что ты там пишешь? Сядь ровно и дай сюда тетрадь, – говорит он глухим голосом.

Я пододвигаю тетрадь в крупную клетку и опрокидываю чернильницу. Он скрипит зубами, пока я вытираю стол носовым платком. Смотрит на зачеркнутые примеры.

– Сколько будет шестью четыре?

Я нервно сглатываю и отвечаю.

– А семью восемь?

В голове – черная дыра. Мама всегда показывала мне знаками верные ответы. По затылку пробегает холодок. В ушах звенит. Я робко шепчу:

– Пятьдесят два?

Отец ударяет кулаком по столу. Я подпрыгиваю.

– Пятьдесят шесть! Семью восемь – пятьдесят шесть!

Он швыряет мне тетрадь. Я старательно вписываю ответ, почти касаясь носом бумаги.

За моей спиной отец возится в шкафу. Мама оставила ему записку с указаниями. Раз в неделю мне нужно давать таблетку от запора. Мой кишечник завязывается в узлы, которые могут распутать только нежные мамины руки, а в ее отсутствие врач прописал лекарство.

Отец наливает в стакан воду и кладет на стол маленькую таблетку. Белую и круглую. От одной мысли, что ее надо проглотить, у меня сжимается горло.

– Выпей, и будем ужинать.

Я беру стакан и кладу таблетку на язык. Никогда не принимала таблеток и не знаю, как это. Делаю большой глоток. Потом второй. Таблетка ускользает за щеку. Отец теряет терпение: меня что, до ночи ждать? Еще глоток воды. Таблетка все там же. Я испуганно смотрю на отца и не замечаю, как мне прилетает оглушительная пощечина. На глазах выступают слезы. Я зову маму. Мой плач окончательно выводит отца из себя. Он хватает меня за щеки и засовывает пальцы в рот. Я задыхаюсь, кашляю, у него такие страшные черные глаза. Мне кажется, что стены сдвигаются, кухня съеживается. Я плачу все громче, пытаясь хоть как-то проглотить таблетку. Ничего не выходит. От этой несправедливости во мне закипает гнев. Глухая ярость.

И тут кто-то звонит в дверь. Жослина забыла принести рис. Отец заносит руку, требуя немедленно проглотить таблетку, затем идет открывать дверь. Я вскакиваю со стула и выплевываю таблетку в окно. Сердце бьется как бешеное.

В этот момент, одна на кухне, пропахшей запеченным цикорием, я понимаю, что непобедима. Отныне угрозы отца мне не страшны.

20

Люсьена резким движением отдергивает красную бархатную шторку. За решеткой профиль отца Мариуса. Между ними – большое распятие. Каждый четверг она – скорее по привычке, чем по необходимости – усаживается в исповедальне на неудобную скамейку, ею же утром начищенную.

– Благословите, святой отец, я согрешила.

– Благословляю тебя, Люсьена. Я слушаю, говори свободно, ибо Бог рядом с нами.

В голове Люсьены проносится несколько мыслей, но ни одна не сходит с ее губ. Она не доверяет никому. И каждый четверг начинает юлить.

– Исповедуюсь, что заметила ущерб, который нанесли нашей святой церкви. Мадам Лацци в воскресенье снова поставила две свечки, не сделав пожертвование Господу.

Люсьена усердно выполняет обязанности ризничей, чаще, чем нужно, обходит прихожан с кружкой и внимательно следит, кто сколько положил. Собирая пожертвования, она задерживается перед самыми прижимистыми, сверля их тяжелым многозначительным взглядом.

– Люсьена, я тебя понял, – отвечает священник, привыкший к этим духовным блужданиям. – Но мы здесь для испытания твоей совести, а не совести твоих ближних.

Люсьена стискивает зубы. Каждый четверг ее воображение подвергается трудному испытанию: надо что-то рассказать отцу Мариусу, который к тому же туговат на ухо.

– Пока не забыла, отец мой, не пора ли нам найти нового органиста? Мадам Фурнейрон, конечно, верное чадо нашей церкви, но, peuchère[20]20
  Увы (окситанск.).


[Закрыть], слух у нее не такой уж…

– Люсьена, – глухо произносит кюре, – говори, что у тебя на сердце.

Из-за шторы доносится кашель. Это, конечно, Мирей, которой не терпится исповедаться.

– Согрешила чревоугодием, – наконец бросает Люсьена.

Следует краткий диалог о сладком хворосте и безрассудстве чувств. Священник приглашает ее искренне исповедать грехи в таинстве покаяния. Люсьена сдерживает зевок и, пока отец Мариус отпускает ее прегрешения, думает о делах, которые нужно сегодня переделать в гостинице. Она крестится, бормоча молитву. Сегодняшняя исповедь ничем не отличается от других. Ничем – если бы не легкая дрожь во всем теле. И когда ее губы прошептали: «Аминь», перед глазами неожиданно возникло лицо Жанины.

21

К их возвращению холл опустел. Феликс ведет Жанину в спальню, готовиться ко сну. По дороге они поужинали в ресторане. Жанина очень устала, ей пора спать.

Постояльцы уже разошлись по своим комнатам, на первом этаже темно, и только возле одного кресла что-то светится. Джулия с удивлением обнаруживает Жизель, уткнувшуюся носом в ноутбук. Эта пожилая дама не перестает ее удивлять. Джулия разглядывает ее тщательно уложенные волосы, подобранную в тон наряда помаду, накрашенные ногти. Почувствовав, что на нее смотрят, Жизель вздрагивает, вскрикивает и поспешно закрывает ноутбук:

– Господи, как вы меня напугали!

– Простите…

Жизель проводит ладонью по лбу, вся во власти эмоций. Она встает и, с ноутбуком под мышкой, приглашает Джулию следовать за ней. Как ни в чем не бывало заходит за стойку, открывает дверь директорского кабинета и тут же возвращается с упаковкой слабительного. «Клептоманка, этого еще не хватало», – думает Джулия. Все ли у нее в порядке с головой? Вскоре они уже сидят во внутреннем дворике. В маленьком курятнике тихо, его обитательницы давно спят.

– Бог ты мой, а ведь холодает! Уже чувствуется зима. Мадлена права – скоро может пойти снег.

Она запахивает шерстяную кофту на груди и натягивает на уши вязаную шапочку чудесного лилового цвета. Щелчком достает спрятанную в коробочке из-под слабительного тоненькую сигарку и протягивает Джулии:

– Хотите? Это директорские. Блюститель нравственности ничего не скажет – вообще-то курить здесь никому нельзя.

«Не такая уж она и сумасшедшая», – с облегчением думает Джулия.

Жизель с удовольствием затягивается. В вечернем воздухе разливается умиротворяющий аромат. Они сидят рядом, глядя, как светлое небо уходит на покой.

– Синелетовое, – умиляется Жизель.

Джулия смотрит на нее, не понимая.

– Мадлена говорит, что в этот час небо становится синелетовым. Это такой синий, который переходит в фиолетовый и поглощает земной шар.

Джулия улыбается, представив, как вязальщица, словно трудолюбивая пчелка, собирает мед поэтических перлов. Воцаряется умиротворяющая тишина. Жизель наслаждается этой сценой, уверенная, что девушка считает ее чокнутой.

– Знаете, я ведь здесь не совсем по своей воле, – говорит она между двумя колечками дыма.

Кончик сигарки ритмично загорается в темноте.

– А все Селестен, мой сожитель. У него голова отказала внезапно, я ничего прежде не замечала. И меньше чем за год он совершенно спекся. Сперва я думала, он шутит, когда спрашивает, как меня зовут. У нас была такая игра: он делал вид, что забыл, как меня зовут, и придумывал всякие имена, как будто это не я. Просто… Селестен очень любил женщин.

Она грустно улыбается.

– Потом я поняла, что он не шутит.

Джулия украдкой бросает на нее взгляд. Волевой профиль Жизель вырисовывается на фоне темного неба.

– Как-то ночью я нашла его в саду в одних трусах, он искал ключи от машины. Это было почти забавно, до тех пор пока он не воскликнул: «Жизель, да что это со мной?» Не могу забыть тот ужас в его глазах.

Обе молчат. Вот люди прикладывают огромные усилия, чтобы жить дольше, думает Джулия. Но к чему мы придем? Будем хранить воспоминания в «облаке», как уже храним фотографии?

– Мы познакомились три года тому назад. Любовь с первого взгляда во время партии в покер! Я сорвала джекпот: Селестен был еще красив для своего возраста, да и все остальное в порядке, если вы понимаете, о чем я. Поверьте, не каждому так везет!

Она поворачивается к Джулии:

– Надеюсь, вас не смущает, что я об этом говорю? Считается, что «любви все возрасты покорны» и «у счастья нет морщин», по крайней мере, я так думала, пока не приехала сюда. Похоже, мой путь почти завершен…

– Как же вы здесь оказались?

– Дочери Селестена хотели отправить его в богадельню – скупердяйки, каких свет не видывал! Селестен был щедрый, но без гроша. И я не хотела оставлять его одного. Господь не дал мне детей, кошки были, а дети – никогда. Бойкости не хватило, а может, все никак не могла нагуляться. Но что теперь об этом рассуждать – все есть как есть. У меня нет детей, я свободна как ветер. Мы нашли этот дом престарелых в Провансе, приехали сюда как на каникулы. Я себе говорила, что здесь мне помогут за ним ухаживать. На последние сбережения я оплатила здесь комнату и всю нашу жизнь сложила в один чемодан. А через три недели Селестен приказал долго жить, бросив меня тут одну, как дуру. Поймите меня правильно, он не виноват. Я думаю, такие люди настолько ничего не помнят, что однажды просто забывают, как дышать.

Джулия берет ее за руку.

– Когда он умер, мне было очень плохо, и Элиана настояла, чтобы я немного пожила здесь, пока не приду в себя. Она сказала, всегда ведь можно что-то придумать, тем более что мы с Селестеном жили в одной комнате. Элиана, добрая душа! Возиться со стариками – это не жизнь… Но я не жалуюсь, здесь можно играть в скрэббл и кормят неплохо. Скрэббл – мой конек. А если крыша поедет, я уже в нужном месте…

Вдруг она встает со словами:

– Ну и холодрыга!

Джулия следует за ней в темный холл. Они проходят мимо маленькой гостиной. Жизель, улыбаясь, показывает на доску для скрэббла. Джулия читает: «Впаньолиться» – и вопросительно поднимает брови.

– «Влюбиться в Прованс» или что-то в этом роде, – шепчет Жизель, закатывая глаза. – От фамилии Паньоль…[21]21
  Марсель Паньоль (1895–1974) – французский писатель, драматург и кинорежиссер, автор тетралогии «Воспоминания детства» о годах, проведенных на юге Франции.


[Закрыть] Я из Лиможа, но мне кажется, я все-таки «впаньолилась».

Они тихонько смеются, поднимаясь на лифте. Двери открываются на втором этаже.

– Вам сюда, а мне – к кошатникам… Один этаж – для собачников, другой – для кошатников. Такие предпочтения многое говорят о человеке.

Джулия желает ей спокойной ночи и успевает спросить, пока не закроются двери:

– Можно взглянуть на вашу шапочку?

Жизель протягивает ей лиловую шапочку. Джулия выворачивает ее наизнанку и достает бумажку, такую же, как накануне нашла в своей. Там написано: Правильно понятая старость – возраст надежды.