Текст книги "Анжелика"

– Было бы чертовски странно, если бы я не набрал в своих и ваших владениях, дорогой кузен, хотя бы полк для моего сына. Итак, барон, отправляйте к моим сержантам всех лентяев и неугодных вам людей. Мы сделаем из них драгунов.

– Неужели снова будет война? – медленно проговорил барон. – Казалось, все уже наладилось. Ведь только что был подписан в Вестфалии договор, подтверждающий поражение Австрии и Германии… А мы думали, что наконец-то сможем свободно вздохнуть. Конечно, нам здесь еще грех жаловаться, но каково крестьянам Пикардии и Фландрии, где испанцы торчат вот уж тридцать лет…

– Ничего, они свыклись с этим, – беспечно сказал маркиз. – Война, дорогой мой, неизбежное зло, и это просто наивно – требовать мира, в котором Бог отказывает нам, бедным грешникам. Но вот что важно – так это оказаться в числе тех, кто ведет войну, а не тех, кто от нее страдает. Лично я всегда в первом лагере, ибо мое положение дает мне на это право. Одно только меня тревожит – моя жена осталась в Париже… да, да, с ними… она на стороне парламента. Не думаю, впрочем, чтобы у нее был любовник среди этих важных ученых мужей, ведь их не назовешь блестящими кавалерами. Но представьте себе, придворные дамы обожают всякие заговоры, и они в восторге от Фронды. Они приверженцы дочери Гастона Орлеанского, брата короля Людовика Тринадцатого, они носят через плечо голубые шарфы и даже маленькие шпаги в кружевных портупеях. Все это очень мило, но меня не оставляет тревога за маркизу…

– Она подвергает себя такой опасности!.. – простонала тетушка Пюльшери.

– О нет. Насколько я ее знаю, она женщина хоть и экзальтированная, но осторожная. Меня беспокоит совсем другое: боюсь, что если кто и пострадает, так это, пожалуй, я. Вы понимаете, что я хочу сказать? Подобные разлуки весьма огорчительны для супруга, который не желает ни с кем делиться. Лично я…

Сильный кашель не дал маркизу закончить, так как срочно произведенный в камердинеры конюх, чтобы поддержать огонь в камине, бросил туда огромную охапку сырой соломы. Несколько минут в окутанной дымом гостиной слышался только надрывный кашель.

– Проклятье, кузен! – воскликнул маркиз, обретя наконец дар речи. – Теперь я понимаю, почему вам хочется свободно вздохнуть. Ваш дурень заслуживает хорошей порки.

Маркиз отнесся к происшествию юмористически, и Анжелика нашла, что он довольно симпатичный, несмотря на этот снисходительный тон. Его болтовня приводила ее в восторг. Старый, сонный замок, казалось, вдруг проснулся и распахнул свои тяжелые ворота в иной мир, полный жизни.

Зато сын маркиза, напротив, становился все более мрачным. Он застыл на своем стуле в напряженной позе, его белокурые кудри рассыпались по широкому кружевному воротнику. Время от времени он в ужасе бросал взгляд то на Жослена, то на Гонтрана, а те, понимая, какое впечатление производит их неопрятный вид, нарочно подливали масла в огонь и то ковыряли пальцем в носу, то скребли голову. Их поведение огорчало Анжелику, вызывало у нее какое-то неприятное чувство, почти тошноту. В последнее время ее вообще томила какая-то тоска: у нее побаливал живот, и Пюльшери запретила ей есть сырую морковь, которую она так любила. Но в этот вечер, принесший столько переживаний и впечатлений, связанных с приездом необычных гостей, Анжелике казалось, что она заболевает. Поэтому она не вступала в разговор и тихонько сидела на своем стуле. Но стоило ей взглянуть на своего кузена Филиппа дю Плесси, как у нее сжималось горло, и она не могла понять, отчего это – от ненависти к нему или от восхищения. Никогда еще она не видела такого красивого мальчика.

Его лоб прикрывали мягкие как шелк золотистые волосы, по сравнению с которыми ее собственные кудри казались темными. Черты лица у него были безукоризненные. Костюм из тонкого серого сукна, отделанный кружевами и голубыми лентами, подчеркивал нежность его бледного, с легким румянцем лица. Да, Филиппа дю Плесси можно было бы принять за девочку, если бы не жесткий взгляд, в котором не было ничего женственного.

Из-за Филиппа ужин, да и весь вечер, превратился для Анжелики в сплошную пытку. Малейшая оплошность слуг, малейшая неловкость, и подросток тут же бросал на них презрительный взгляд или криво усмехался.

Жан Латник, теперь уже исполняющий обязанности дворецкого, внес блюда, перекинув салфетку через плечо. Маркиз расхохотался и сказал, что салфетку перекидывают через плечо тогда, когда подают королю или принцу крови; конечно, он польщен оказанной ему честью, но его вполне удовлетворило бы, если б слуга просто обернул салфетку вокруг руки. Конюх с готовностью принялся оборачивать свою волосатую руку сомнительной чистоты салфеткой, но его неуклюжие движения и вздохи вызвали еще больший хохот маркиза, к которому вскоре присоединился и его сын.

– Нет, из этого парня получится хороший драгун, но никак не лакей, – сказал маркиз, глядя на Жана Латника. – А ты сам что думаешь об этом, дружок?

Оробевший конюх ответил каким-то медвежьим рычанием. От скатерти, которую ради гостей достали из сырого шкафа, из-под горячих тарелок с супом шел пар. Один из слуг, желая проявить усердие, без конца снимал нагар со свечей, освещавших гостиную, и они у него то и дело гасли.

И в довершение ко всем бедам мальчишка, которого послали за вином к кюре, вернулся и, почесывая затылок, сказал, что кюре ушел в соседнюю деревушку изгонять крыс, а Мари-Жанна, его служанка, отказалась дать хотя бы маленький бочонок.

– Пусть вас не тревожит этот пустяк, кузина, – любезно проговорил маркиз дю Плесси, – мы будем пить сидр, и если мессиру Филиппу он не по душе, пусть не пьет ничего. А вместо хорошего вина вы дадите мне некоторые разъяснения по поводу того, что я сейчас услышал. Я немножко знаю местный диалект – в раннем детстве неплохо болтал на нем, – и я понял, о чем говорил этот бездельник. Кюре ушел изгонять крыс?.. Что это значит?

– Значит – ничего странного, дорогой кузен. Действительно, крестьяне соседней деревушки с некоторых пор жалуются на нашествие крыс, которые пожирают все запасы зерна. И вот кюре, видимо, отправился туда со святой водой, чтобы прочесть соответствующие молитвы, которые изгонят злых духов из крыс, после чего они перестанут приносить вред.

Маркиз с изумлением посмотрел на Армана де Сансе и, откинувшись на спинку стула, тихо засмеялся.

– Никогда не слышал ничего более забавного. Надо будет написать об этом госпоже де Бофор. Значит, чтобы истребить крыс, их кропят святой водой?

– А что в этом смешного? – возразил барон, начиная терять терпение. – Всякое зло исходит от злых духов, которые вселяются в животных, чтобы вредить людям. В прошлом году, например, мои поля были сплошь покрыты гусеницами. Я попросил изгнать их.

– И они исчезли?

– Да. Через каких-нибудь два-три дня.

– Когда им нечего стало есть в поле.

Госпожа де Сансе, которая обычно считала, что женщина должна скромно молчать, нарушила свой принцип, чтобы защитить веру, которая, по ее мнению, подверглась нападкам.

– А почему вас удивляет, дорогой кузен, что святые молитвы помогают изгонять вредных тварей? Разве сам Господь Бог, как мы знаем из Евангелия, не повелел нечистой силе проникнуть в стадо свиней? Наш кюре считает, что в таких делах молитвы приносят большую пользу.

– И сколько же вы платите ему за изгнание злых духов?

– Он довольствуется малым и всегда готов прийти по первому зову.

На этот раз Анжелика заметила, как маркиз дю Плесси переглянулся с сыном: эти жалкие люди, казалось, говорил его взгляд, поистине наивны до глупости.

– Надо будет рассказать об этих сельских обычаях его преподобию Венсану, – проговорил маркиз. – Беднягу просто удар хватит. Господин Венсан основал орден, цель которого – распространение евангельского учения среди сельского духовенства. Его миссионеры находятся под покровительством святого Лазаря. Их называют лазаристами. Они по трое ходят по деревням и проповедуют Евангелие и учат кюре, чтобы те не начинали мессу с «Отче наш» и не спали со своими служанками. Довольно необычное занятие, но его преподобие Венсан – борец за реформу Церкви руками самой Церкви.

– До чего же я не люблю этого слова – реформа! – воскликнул старый барон.

– Реформа и опять реформа! Вы рассуждаете почти как гугенот, кузен! Боюсь, еще немного, и вы предадите короля. Что же касается вашего преподобного Венсана, то хотя он и духовное лицо, но, судя по тому, что я о нем слышал, я понял, что он действует как еретик и Риму следует опасаться его.

– Тем не менее его величество король Людовик Тринадцатый, выражая перед смертью свою последнюю волю, поставил его во главе Совета совести.

– А это еще что такое?

Маркиз дю Плесси легким щелчком взбил кружева своих манжет.

– Как бы вам объяснить… Это нечто грандиозное… Совесть королевства! Да, да, Венсан де Поль является совестью королевства! Он почти ежедневно видится с регентшей, он принят всеми принцами. И при всем том он самый простой и веселый человек на свете. Он считает, что нужда излечима и сильные мира сего должны помочь побороть ее.

– Бредни! – раздраженно проговорила тетя Жанна. – Нужда – то же самое, что и война, которая, как вы только что сказали, является злом, коим Бог пожелал наказать людей за первородный грех. И восставать против возложенного на нас бремени – значит восставать против Божественного миропорядка!

– Милая мадемуазель, его преподобие Венсан ответил бы вам на это, что и вы тоже несете ответственность за окружающее нас зло, и без долгих слов послал бы вас лечить и кормить самых бедных из ваших землепашцев, добавив при этом, что если они кажутся вам «слишком грубыми и земными» – это его выражение, – то взгляните на них другими глазами, и тогда вы увидите лицо страдающего Христа. И вот этот удивительный человек умудрился таким образом завербовать в свои благотворительные когорты почти всю знать королевства. Я сам, – добавил маркиз с жалобной гримасой, – когда был в Париже, по два раза в неделю ходил в городскую больницу разливать и разносить суп больным.

– Вы все больше поражаете меня! – взволнованно воскликнул старый барон. – Вот уж воистину, такие дворяне, как вы, словно нарочно придумывают, как бы опозорить свой герб. Нет, я вижу, мир сошел с ума: посылают священников, чтобы они проповедовали среди священников, а вы, человек безнравственный, я бы сказал, почти вольнодумец, читаете нравоучения такой честной и добродетельной семье, как наша! Нет, я не в силах больше выносить это!

Старик вне себя встал из-за стола, а так как ужин был уже закончен, все последовали его примеру. Анжелика – она так ни к чему и не притронулась – выскользнула из гостиной. Ей почему-то было холодно, ее знобило. Все, о чем говорили за столом в гостиной, смешалось в ее голове: спящий на соломе король, взбунтовавшийся парламент, разливающие суп знатные сеньоры, Париж, манящий, полный жизни мир. И рядом с этими бурлящими страстями она, Анжелика, была словно заживо похоронена в склепе.

По коридору шел ее кузен Филипп, и она торопливо спряталась под лестницей. Он прошел совсем рядом, не заметив ее. Она слышала, как он поднялся на второй этаж и кликнул слуг, которые при тусклом свете нескольких свечей готовили спальни для своих господ. Визгливый голос подростка звенел от ярости.

– Черт знает что, никто даже не подумал на последнем перегоне запастись свечами! Могли бы догадаться, что в этой глуши так называемые дворяне ничем не отличаются от своих голодранцев-вилланов. Вы хоть согрели мне воды для ванны?

Слуга что-то ответил, однако Анжелика не расслышала его слов. Филипп проворчал уже более мирным тоном:

– Час от часу не легче. Мыться в тазу! К счастью, отец говорил, что у нас в Плесси есть две флорентийские ванные комнаты. Скорее бы уж добраться до них. Мне кажется, что вонь этого племени де Сансе теперь будет преследовать меня вечно.

«Ну, за это он у меня поплатится!» – подумала Анжелика.

При свете фонаря, стоявшего в передней на столике с выгнутыми ножками, Анжелика увидела, что Филипп снова идет вниз.

Когда он приблизился, она вышла из своего убежища в тени винтовой лестницы.

– Как смеете вы говорить о нас так оскорбительно при лакеях? – раздался под сводами замка ее голос. – Неужели вы понятия не имеете о дворянской чести? Это, верно, оттого, что вы ведете свой род от незаконнорожденного сына короля! А вот у нас – чистая кровь!

– Такая же чистая, как ваша грязная физиономия, – ледяным тоном отпарировал Филипп дю Плесси.

Неожиданно для себя Анжелика кинулась к нему, чтобы расцарапать его лицо. Но Филипп крепко, по-мужски схватил ее за запястье и с силой отшвырнул к стене. И ушел, даже не ускорив шага.

Оглушенная, Анжелика слышала, как бешено колотилось ее сердце. Неведомое ей дотоле чувство стыда и отчаяния охватило девочку.

«Я ненавижу его, – думала она. – Придет день, и я ему отомщу. Я заставлю его склониться передо мной, просить у меня прощения».

Но сейчас она была всего-навсего несчастной маленькой девочкой, такой одинокой в темноте старого замшелого замка.

Скрипнула дверь, и Анжелика увидела плотную фигуру старого Гильома – он нес для юного сеньора два ведра горячей воды, над которыми поднимался пар. Почувствовав, что в темноте кто-то прячется, старик остановился.

– Кто там?

– Это я, – ответила Анжелика по-немецки.

Когда они были вдвоем с Гильомом, она всегда разговаривала с ним на его родном языке, которому он обучил ее.

– Что вы здесь делаете? – спросил Гильом, тоже переходя на немецкий. – Тут холодно. Идите лучше в гостиную, послушайте, какие истории рассказывает там ваш дядюшка-маркиз. Потом на целый год хватит вспоминать их.

– Я ненавижу этих людей, – мрачно сказала Анжелика. – Они злые, противные. Приехали, посмеялись над всем, а потом уедут в свои прекрасные замки, там столько всяких красивых вещей, а мы останемся здесь…

– Что с вами, доченька? – медленно проговорил старый Люцен. – Да полно вам, не обращайте вы внимания на их насмешки!

Анжелика чувствовала себя все хуже. По вискам ее струился холодный пот.

– Гильом, вот ты простой солдат, так скажи мне: как надо поступить, если встретишь человека злого, трусливого?

– Странный вопрос для ребенка! Но коли уж вы спрашиваете, я вам отвечу: злого надо убить, а трусу – дать убежать.

Немного подумав, он добавил, снова поднимая свои ведра:

– Но ваш кузен Филипп не злой и не трусливый. Просто он еще молод, вот и все…

– Значит, ты тоже его защищаешь! – пронзительным голосом закричала Анжелика. – Ты тоже! Потому что он красивый… потому что он богатый!..

Она вдруг почувствовала во рту какую-то горечь, покачнулась и, скользнув вдоль стены, упала без чувств.

* * *

Недомогание Анжелики объяснялось вполне естественными причинами. Госпожа де Сансе успокоила девочку, растолковав ей, что теперь она стала девушкой и эти явления, так взволновавшие ее, отныне будут повторяться каждый месяц до тех пор, пока она не достигнет старости.

– И каждый месяц я буду терять сознание? – спросила Анжелика, удивленная, что до сих пор не замечала этих обязательных обмороков у женщин, которые ее окружали.

– Нет, ваш обморок – просто случайность. Вы поправитесь и очень скоро привыкнете к этому.

– Все равно плохо! До старости еще так далеко! – вздохнула Анжелика. – А когда я состарюсь, уже нельзя будет снова лазать по деревьям.

– Вы сможете великолепно продолжать это занятие, – заверила ее госпожа де Сансе, которая всегда проявляла большую чуткость в воспитании своих детей и, по-видимому, вполне понимала огорчение дочери. – Но как вы сами догадываетесь, это действительно подходящий случай для того, чтобы расстаться с манерами, не соответствующими ни вашему возрасту, ни положению девушки из знатной семьи.

Она произнесла также небольшую речь о том, как радостно производить на свет детей, и о наказании за первородный грех, который несут все женщины по вине нашей праматери Евы.

«Вдобавок к нищете и войнам еще и это!» – подумала Анжелика.

Она лежала, вытянувшись под простыней, слушала, как за окном шумит дождь, и ей было даже уютно. Она чувствовала себя слабой, но в то же время повзрослевшей. Ей казалось, что она лежит на палубе судна, которое отчалило от знакомого берега и плывет неведомо куда, неведомо к какой судьбе. Временами ее мысли возвращались к Филиппу, и тогда она стискивала зубы.

После того как она упала в обморок, ее уложили в постель, и ухаживала за ней Пюльшери. О том, что маркиз с сыном уехали, Анжелика не знала.

Позже ей рассказали, что они не стали задерживаться в Монтелу. Филипп жаловался, что клопы ему не давали спать.

– А как с моим прошением? – спросил барон де Сансе своего именитого родственника, когда тот садился в экипаж. – Удалось вам передать его королю?

– Мой бедный друг, прошение я передал, но, по-моему, вам не следует возлагать на него большие надежды, король еще совсем дитя, и сейчас он более нищ, чем вы, ему даже негде, если можно так выразиться, преклонить свою голову.

И он добавил с высокомерием:

– Я слышал, вы развлекаетесь разведением прекрасных мулов. Так продайте несколько штук.

– Я обдумаю ваше предложение, – ответил Арман де Сансе, на сей раз не скрывая иронии. – В наше время дворянину, бесспорно, надо проявлять трудолюбие, а не рассчитывать на щедрость себе равных.

– Трудолюбие! Фи, какое низменное слово, – проговорил маркиз, грациозно взмахнув рукой. – Итак, прощайте, кузен. Отправьте своих сыновей в армию, а в полк моего сына пошлите самых крепких из ваших голодранцев. Прощайте. Целую вас тысячу раз.

Карета, удаляясь, затряслась по ухабам, а пухлая ручка маркиза, высунутая в оконце, махала оставшимся.

Больше сеньоры из замка дю Плесси в Монтелу не появлялись. Было известно, что они устраивали пышные празднества, потом прошел слух, что они намереваются вернуться в Иль-де-Франс с набранным полком. В Монтелу тоже побывали вербовщики.

Из людей барона Армана де Сансе соблазнились славным будущим, которое сулили королевским драгунам, только двое – Жан Латник да еще один бедняк. Кормилица Фантина горько оплакивала отъезд своего сына.

– Был неплохой парень, а теперь станет таким же грубым солдатом, как вы, – говорила она Гильому Люцену.

– Все дело в наследственности, кума. Ведь его предполагаемый отец тоже был солдатом, не так ли?

С тех пор, вспоминая о каких-либо событиях в замке, обычно говорили: «это было до» или «это было после визита маркиза дю Плесси».

Глава VII

А потом приехал «черный гость».

Это событие оставило более глубокий след в памяти Анжелики. «Черный гость» не только не поколебал никаких устоев и не ранил ничьей души, как предыдущие гости, но своими необычными речами вселил в Анжелику надежду, непоколебимую и твердую надежду, которую она пронесла через всю свою жизнь; и в минуты самых тяжелых испытаний, что в дальнейшем выпали на ее долю, стоило ей закрыть глаза, как она снова видела этот весенний вечер, слышала бормотание дождя, под шум которого появился «черный гость».

Анжелика, как обычно, была на кухне. Дени, Мари-Агнес и маленький Альберт играли рядом с ней. Самый младший братишка лежал в колыбели у очага. По мнению детей, кухня была самым прекрасным местом в замке. В большом очаге с высоким колпаком, благодаря которому в кухне почти не было дыма, всегда пылал огонь. Языки пламени плясали, отражаясь в днищах кастрюль и тяжелых медных тазов, развешанных по стенам. Диковатый мечтатель Гонтран мог часами наблюдать за мерцанием этих бликов, и его воображение рисовало какие-то фантастические видения, Анжелике же виделись добрые духи замка Монтелу.

В тот вечер Анжелика готовила пирог с зайчатиной. Она уже раскатала тесто, придав ему круглую форму, и рубила мясо. Неожиданно снаружи донесся глухой стук лошадиных копыт.

– Вот и ваш отец возвращается, – сказала тетушка Пюльшери. – Анжелика, я думаю, нам приличнее пройти в гостиную.

Но после минутной тишины – вероятно, всадник спешивался – зазвонил колокольчик у входной двери.

– Я открою! – крикнула Анжелика.

Она помчалась к двери, не обращая внимания на засученные рукава и выпачканные мукой руки.

Сквозь пелену дождя и вечернего тумана она увидела высокого худощавого человека, с плаща которого стекала вода.

– А вы поставили свою лошадь под навес? – спросила Анжелика. – Здесь животные легко простужаются. У нас из-за болот очень сильные туманы.

– Благодарю вас, мадемуазель, – ответил незнакомец, снимая свою широкополую шляпу и кланяясь. – Я позволил себе по праву путешественника сразу же поставить лошадь в вашу конюшню и туда же положил свои вещи. Я понял, что мне сегодня не добраться до цели моего пути, и, проезжая мимо замка Монтелу, решил попросить мессира барона оказать мне гостеприимство на одну ночь.

По его костюму из грубой черной материи, единственным украшением которого был белый воротник, незнакомца можно было принять за мелкого торговца или принарядившегося крестьянина, но Анжелику смутило его произношение, совсем не похожее на местный говор и даже будто с каким-то чужестранным акцентом, а также его изысканная манера выражать свои мысли.

– Мой отец еще не возвратился, пройдите пока на кухню, там тепло. Мы пошлем слугу обтереть вашу лошадь соломой.

Как раз в тот момент, когда Анжелика вела гостя в кухню, ее брат Жослен вошел туда через заднюю дверь. Он был весь в грязи, с красным, перепачканным лицом. За ним слуги втащили кабана, которого он только что убил рогатиной.

– Удачно поохотились, сударь? – вежливо поинтересовался незнакомец.

Жослен бросил на него недружелюбный взгляд и что-то буркнул себе под нос. Потом он сел на табурет и протянул ноги к огню. Гость скромно устроился сбоку и взял миску супу, которую предложила ему Фантина.

Он рассказал, что родом из этих мест, из-под Секондиньи, но он столько лет провел в странствиях, что в конце концов стал говорить на родном языке с акцентом.

– Но это скоро пройдет, – сказал он. – Ведь я всего неделю назад приплыл в Ла-Рошель.

При этих словах Жослен поднял голову, посмотрел на незнакомца, и глаза его загорелись. Младшие дети окружили гостя, засыпая его вопросами.

– А из какой страны вы приплыли?

– А это далеко?

– А кто вы такой?

– У меня нет определенного занятия, – ответил незнакомец. – Пока что я думаю просто поездить по Франции и рассказывать тем, кто захочет меня слушать, о своих странствиях и приключениях.

– Как в давние времена – трубадуры? – спросила Анжелика, которая все же усвоила кое-что из уроков тетушки Пюльшери.

– Да, вроде того, хотя я не умею ни петь, ни слагать стихи. Но я мог бы рассказать много интересного о прекрасных странах, где нет нужды разводить виноградники, потому что они сами по себе растут в лесах и их тяжелые от гроздьев лозы обвивают деревья, но жители там не умеют делать вино. Впрочем, так оно и лучше, ведь вы помните, что было, когда Ной напился; видно, Господь Бог не захотел, чтобы все люди превратились в свиней. На земле до сих пор еще существуют простодушные племена. Еще я мог бы рассказать вам о бескрайних равнинах, где, спрятавшись за камень, можно подкараулить стадо диких лошадей, которые скачут с развевающимися по ветру гривами, и поймать себе коня. Забросишь длинную веревку с петлей на конце – и конь твой.

– И его легко приручить?

– Не всегда, – с улыбкой ответил гость.

Анжелика вдруг поняла, что этому человеку, должно быть, редко приходилось улыбаться. На вид ему было лет сорок, в его взгляде чувствовалась какая-то непреклонность и страстность.

– А чтобы попасть в эту страну, нужно хотя бы переплыть море? – недоверчиво спросил молчаливый Жослен.

– Нужно переплыть весь океан. Да и в самой стране много рек и озер. Люди там красные, как медь. Они украшают свои головы перьями и плавают на челнах, сшитых из звериных шкур. Был я и на островах, где люди совсем черные. Они питаются тростником толщиной с руку, который называется сахарным. Из него действительно делают сахар. А еще из его сладкого сиропа делают ром – напиток, пожалуй, покрепче, чем пшеничная водка. Он меньше пьянит, но зато веселит и придает силы.

– А вы привезли этот чудесный напиток? – спросил Жослен.

– У меня в седельной кобуре есть фляга. Но несколько бочонков я оставил своему кузену, который живет в Ла-Рошели, и он уверен, что неплохо заработает на этом. Пусть, это его дело. А я не торговец. Я путешественник, мне интересно повидать новые земли, узнать такие страны, где нет ни голода, ни жажды, где человек чувствует себя свободным. Именно там я понял, что все зло исходит от людей белой расы, потому что они не прислушались к слову Божьему, извратили его. Ведь Господь Бог повелел нам не убивать, не разрушать, а любить друг друга.

Наступило молчание. Дети не привыкли к таким дерзким речам.

– Значит, в Америках жизнь более совершенна, чем в наших странах, принявших власть Божию с давних пор? – неожиданно раздался спокойный голос Раймона.

Он тоже подсел к остальным. Анжелика увидела в его взгляде такую же непреклонность, что и во взгляде пришельца. Гость внимательно посмотрел на юношу.

– Трудно, сын мой, взвесить на весах совершенства Старого и Нового Света. Что вам сказать? В Америках живут совсем иначе. В доме белого человека белому всегда окажут гостеприимство. И без всяких денег… Впрочем, там и деньги-то не везде существуют, вместо них в ходу шкуры и бусы, а люди живут только охотой и рыбной ловлей.

– А землю они обрабатывают? – вдруг вмешалась в разговор Фантина Лозье, чего она никогда не посмела бы сделать в присутствии своих взрослых хозяев. Она не меньше детей сгорала от любопытства.

– Землю? На Антильских островах этим кое-где занимаются чернокожие. А в Америках краснокожие землю не возделывают, но собирают фрукты и растения. В некоторых местах выращивают картофель – в Европе его называют земляным яблоком и пока еще не умеют выращивать. Но особенно много там плодов, похожих на груши, но очень маслянистых. И еще там растут хлебные деревья.

– Хлебные деревья? Значит, и мельник не нужен? – воскликнула Фантина.

– Конечно нет. Тем более что там хорошо растет маис. В других местах люди питаются корой некоторых деревьев и орехами колы. И после этих орехов целый день не хочется ни есть, ни пить. Еще они употребляют в пищу нечто вроде миндального теста – какао, смешанное с сахаром. А пьют они напиток из бобов, который называется кофе. В странах, где земли менее плодородны, пьют пальмовый сок и сок агавы. Много там и всевозможных животных…

– А туда плавали купеческие суда? – прервал его Жослен.

– Несколько купцов из Дьеппа уже торгуют с ними, да и из наших краев тоже попадаются. Взять хотя бы моего кузена, он связан с одним судовладельцем, который время от времени снаряжает корабли к Францисканскому берегу, как называли его во времена Франциска Первого.

– Знаю, знаю, – снова нетерпеливо прервал гостя Жослен. – Из Сабль-д’Олонна корабли тоже иногда плавают в Новые земли, а с севера – даже в Новую Францию. Но говорят, это холодные страны, и меня они не привлекают.

– Правильно, в тысяча шестьсот третьем году в Новую Францию был послан Шамплен, и теперь там много французских поселенцев. Но это действительно суровый край, и жить там нелегко.

– Почему же?

– Мне трудно объяснить вам… Может, оттого, что туда уже проникли французские иезуиты.

– А вы гугенот, не так ли? – живо отозвался Раймон.

– Да. Я даже пастор, хотя и не имею прихода. Но прежде всего я путешественник.

– Вам не повезло, сударь, – усмехнулся Жослен. – Я подозреваю, что моего брата привлекает строгость устава и требования нравственного самосовершенствования иезуитского ордена, который вы обвиняете.

– Я далек от мысли осуждать его за это, – возразил гугенот, протестующе подняв руку. – Я встречал в Новой Франции немало отцов иезуитов, которые мужественно, с подлинно христианской самоотверженностью проникали в самые отдаленные уголки страны. Для некоторых племен там величайшим героем стал знаменитый отец Жог, павший жертвой ирокезов. Но я признаю за каждым свободу совести и свободу убеждений.

– По правде сказать, – воскликнул Жослен, – мне трудно обсуждать с вами эту тему, потому что я уже начинаю забывать латынь. Но мой брат красноречивее, когда говорит на латыни, чем по-французски, и…

– Вот в этом и состоит одно из наибольших зол, которые губят нашу Францию! – вскричал пастор. – Мы не можем молиться нашему Богу, да что я говорю – всеобщему Богу! – на своем родном языке, вложить в молитву свое сердце, а должны прибегать к магическим латинским заклинаниям!..

Анжелика жалела, что больше не было рассказов о бурях и морских приливах, о невольничьих судах, о необыкновенных животных вроде гигантских змей и ящеров с щучьими зубами, которые способны убить быка, или о китах величиной с корабль.

Она не сразу заметила, что кормилица вышла из кухни. Дверь осталась приоткрытой, и до девочки неожиданно донесся какой-то шепот и голос матери, которая не подозревала, что ее могут слышать.

– Гугенот он или нет, милая моя, но он наш гость и пробудет здесь столько, сколь пожелает.

Немного погодя в кухню вошли баронесса и Ортанс. Гость весьма учтиво поклонился, но не стал ни целовать руку, ни расшаркиваться. Анжелика решила, что он, конечно, из простолюдинов, но все же человек симпатичный, хотя и гугенот, да к тому же немного восторженный.

– Пастор Рошфор, – представился он. – Я направляюсь в родные места, в Секондиньи, но дорога дальняя, и я позволил себе передохнуть под вашим гостеприимным кровом, сударыня.

Баронесса заверила его, что он желанный гость в их доме и, хотя они все правоверные католики, это не мешает им проявлять терпимость, потому что к терпимости призывал славный король Генрих IV.

– Именно на это я и имел смелость надеяться, входя в ваш дом, сударыня, – ответил пастор, отвешивая еще более глубокий поклон, – и признаюсь вам, мои друзья поведали мне, что у вас уже много лет находится в услужении старый гугенот. Когда я приехал, я с ним повидался, и Гильом Люцен заверил меня, что вы дадите мне приют на ночь.

– Вы можете не сомневаться в этом, сударь. Не только на ночь, но и на все то время, что вы пожелаете.

– Мое единственное желание – служить Господу Богу в меру своих сил. И вот он-то и вдохновил меня, скажу по чести, согласиться повидать вашего супруга…

– У вас есть дело к моему мужу? – удивилась госпожа де Сансе.

– Пожалуй, даже не дело, а поручение. Не обессудьте, сударыня, но об этом я могу говорить только с мессиром бароном наедине.

– Да, да, конечно, сударь. Кстати, я слышу топот его лошади.

Вскоре в кухне появился барон Арман. Видимо, ему сообщили о неожиданном госте, но он не выказал по отношению к нему своего обычного радушия.