Текст книги "Серебряный век"

«Без веры в бога, без участья…»

 
Без веры в бога, без участья,
В скитаньи пошлом гибну я,
О, дай, любовь моя, мне счастья,
Спокойной веры бытия!
 
 
Какая боль, какая мука,
Мне в сердце бросили огня!
Подай спасительную руку,
Спаси от пламени меня!
 
 
О, нет! Молить Тебя не стану!
Ещё, ещё огня бросай,
О, растравляй живую рану
И только слёз мне не давай!
 
 
Зачем нам плакать? Лучше вечно
Страдать и вечный жар любви
Нести в страданьи бесконечном,
Но с страстным трепетом в крови!
 

3 ноября 1898

«В болезни сердца мыслю о Тебе…»

 
В болезни сердца мыслю о Тебе:
Ты близ меня проходишь в сновиденьях,
Но я покорен року и судьбе,
Не смея высказать горячие моленья.
 
 
О, неужели утро жизни вешней
Когда-нибудь взойдёт в душе моей?
Могу ли думать я о радости нездешней
Щедрот Твоих и благости Твоей?
 
 
Надежды нет: вокруг и ветер бурный,
И ночь, и гребни волн,
                                          и дым небесных туч
Разгонят всё, и образ Твой лазурный
Затмят, как всё, как яркий солнца луч…
 
 
Но, если туча с молнией и громом
Пройдёт, закрыв Тебя от взора моего,
Всё буду я страдать и мыслить
                                                          о знакомом,
Желанном образе полудня Твоего.
 

7 декабря 1898

«Всё настоящее ничтожно…»

 
Всё настоящее ничтожно,
Серо, как этот серый день,
И сердцу рваться невозможно
Схватить мелькающую тень.
 
 
А тени будущего горя
Блуждают вкруг меня, виясь,
И жизнь вокруг кипит, как море,
Из берегов своих стремясь.
 
 
Всё настоящее ничтожно,
Сулит мне Зло грядущий день,
И я стремлюсь, когда возможно,
Ловить воспоминаний Тень.
 
 
Воспоминанья жизни прежней,
Где вся душа моя цвела,
Где всё немее, безнадежней
Встаёт грядущий призрак Зла!
 

26 января 1899

«Когда мы любим безотчётно…»

 
Когда мы любим безотчётно
Черты нам милого лица,
Все недостатки мимолётны,
Его красотам нет конца.
 

10 февраля 1899

Молодость

 
Воспоминанье жизни сонной
Меня влечёт под сень аллей,
Где ночи сумрак благовонный
Тревожит милый соловей…
 
 
Туда, где мы молились жарко,
Где милый профиль, серых глаз
Зарница, вспыхивая ярко,
Мне выдавала всякий раз…
 
 
Туда, где мы, в года былые,
Любили песни напевать
И эти песни молодые
Ночному небу поверять…
 
 
И нас тогда во мрак манило
Затем, что где-то в небесах
И на земле безмолвной жило
Блаженство в звёздах и цветах,
 
 
А каждой вспыхнувшей зарнице
Могли про тайны говорить
И эти тайны – небылицы —
Самим подслушать… и любить!
 

8 мая 1899

«Белой ночью месяц красный…»

 
Белой ночью месяц красный
Выплывает в синеве.
Бродит призрачно-прекрасный,
Отражается в Неве.
 
 
Мне провидится и снится
Исполненье тайных дум.
В вас ли доброе таится,
Красный месяц, тихий шум?..
 

22 мая 1901

«Предчувствую Тебя…»

 
И тяжкий сон
         житейского сознанья
Ты отряхнёшь,
                    тоскуя и любя.
 

Вл. Соловьёв

 
Предчувствую Тебя.
                                     Года проходят мимо —
Всё в облике одном предчувствую Тебя.
 
 
Весь горизонт в огне —
                                           и ясен нестерпимо,
И молча жду, – тоскуя и любя.
 
 
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
 
 
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
 
 
О, как паду – и горестно, и низко,
Не одолев смертельные мечты!
 
 
Как ясен горизонт!
                                  И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
 

4 июня 1901

«Бегут неверные дневные тени…»

С. Соловьёву

 
Бегут неверные дневные тени.
Высок и внятен колокольный зов.
Озарены церковные ступени,
Их камень жив – и ждёт твоих шагов.
 
 
Ты здесь пройдёшь, холодный камень
                                                               тронешь,
Одетый страшной святостью веков,
И, может быть, цветок весны уронишь
Здесь, в этой мгле, у строгих образов.
 
 
Растут невнятно розовые тени,
Высок и внятен колокольный зов,
Ложится мгла на старые ступени…
Я озарён – я жду твоих шагов.
 

4 января 1902

«Мы встречались с тобой на закате…»

 
Мы встречались с тобой на закате,
Ты веслом рассекала залив.
Я любил твое белое платье,
Утончённость мечты разлюбив.
 
 
Были странны безмолвные встречи.
Впереди – на песчаной косе
Загорались вечерние свечи.
Кто-то думал о бледной красе.
 
 
Приближений, сближений, сгораний
Не приемлет лазурная тишь…
Мы встречались в вечернем тумане,
Где у берега рябь и камыш.
 
 
Ни тоски, ни любви, ни обиды,
Всё померкло, прошло, отошло…
Белый стан, голоса панихиды
И твоё золотое весло.
 

13 мая 1902

«Вхожу я в тёмные храмы…»

 
Вхожу я в тёмные храмы,
Совершаю бедный обряд.
Там жду я Прекрасной Дамы
В мерцаньи красных лампад.
 
 
В тени у высокой колонны
Дрожу от скрипа дверей.
А в лицо мне глядит, озарённый,
Только образ, лишь сон о Ней.
 
 
О, я привык к этим ризам
Величавой Вечной Жены!
Высоко бегут по карнизам
Улыбки, сказки и сны.
 
 
О, Святая, как ласковы свечи,
Как отрадны Твои черты!
Мне не слышны ни вздохи, ни речи,
Но я верю: Милая – Ты.
 

25 октября 1902

«Мне страшно с Тобой встречаться…»

 
Мне страшно с Тобой встречаться.
Страшнее Тебя не встречать.
Я стал всему удивляться,
На всём уловил печать.
 
 
По улице ходят тени,
Не пойму – живут, или спят.
Прильнув к церковной ступени,
Боюсь оглянуться назад.
 
 
Кладут мне на плечи руки,
Но я не помню имён.
В ушах раздаются звуки
Недавних больших похорон.
 
 
А хмурое небо низко —
Покрыло и самый храм.
Я знаю: Ты здесь. Ты близко.
Тебя здесь нет. Ты – там.
 

5 ноября 1902

Незнакомка

 
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
 
 
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздаётся детский плач.
 
 
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
 
 
Над озером скрипят уключины,
И раздаётся женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
 
 
И каждый вечер друг единственный
В моём стакане отражён
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушён.
 
 
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!»[1]1
  «Истина в вине!» (лат.) – Здесь и далее примечания редактора.


[Закрыть] кричат.
 
 
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
 
 
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
 
 
И веют древними поверьями
Её упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
 
 
И странной близостью закованный,
Смотрю за тёмную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
 
 
Глухие тайны мне поручены,
Мне чьё-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
 
 
И перья страуса склонённые
В моём качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
 
 
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
 

24 апреля 1906

Россия

 
Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы росписные
В расхлябанные колеи…
 
 
Россия, нищая Россия,
Мне избы сёрые твои,
Твои мне песни ветровые, —
Как слезы первые любви!
 
 
Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу…
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
 
 
Пускай заманит и обманет, —
Не пропадёшь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты…
 
 
Ну что ж? Одной заботой боле —
Одной слезой река шумней,
А ты всё та же – лес, да поле,
Да плат узорный до бровей…
 
 
И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснёт в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..
 

18 октября 1908

«Ночь, улица, фонарь, аптека…»

 
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века —
Всё будет так. Исхода нет.
 
 
Умрёшь – начнёшь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
 

10 октября 1912

Скифы

 
Панмонголизм!
                       Хоть имя дико,
Но мне ласкает слух оно.
 

Вл. Соловьёв

 
Мильоны – вас. Нас – тьмы, и тьмы,
                                                                   и тьмы.
      Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы,
      С раскосыми и жадными очами!
 
 
Для вас – века, для нас – единый час.
      Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
      Монголов и Европы!
 
 
Века, века ваш старый горн ковал
      И заглушал грома́ лавины,
И дикой сказкой был для вас провал
      И Лиссабона, и Мессины!
 
 
Вы сотни лет глядели на Восток,
      Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
      Когда наставить пушек жерла!
 
 
Вот – срок настал. Крылами бьёт беда,
      И каждый день обиды множит,
И день придёт – не будет и следа
      От ваших Пестумов, быть может!
 
 
О старый мир! Пока ты не погиб,
      Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
      Пред Сфинксом с древнею загадкой!
 
 
Россия – Сфинкс! Ликуя и скорбя,
      И обливаясь чёрной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
      И с ненавистью, и с любовью!..
 
 
Да, так любить, как любит наша кровь,
      Никто из вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
      Которая и жжёт, и губит!
 
 
Мы любим всё – и жар холодных числ,
      И дар божественных видений,
Нам внятно всё – и острый
                                               галльский смысл,
      И сумрачный германский гений…
 
 
Мы помним всё – парижских улиц ад,
      И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далёкий аромат,
      И Кёльна дымные громады…
 
 
Мы любим плоть – и вкус её, и цвет,
      И душный, смертный плоти запах…
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
      В тяжёлых, нежных наших лапах?
 
 
Привыкли мы, хватая под уздцы
      Играющих коней ретивых,
Ломать коням тяжёлые крестцы
      И усмирять рабынь строптивых…
 
 
Придите к нам! От ужасов войны
      Придите в мирные объятья!
Пока не поздно – старый меч в ножны,
      Товарищи! Мы станем – братья!
 
 
А если нет – нам нечего терять,
      И нам доступно вероломство!
Века, века – вас будет проклинать
      Больное позднее потомство!
 
 
Мы широко по дебрям и лесам
      Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернёмся к вам
      Своею азиатской рожей!
 
 
Идите все, идите на Урал!
      Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
      С монгольской дикою ордою!
 
 
Но сами мы – отныне вам не щит,
      Отныне в бой не вступим сами,
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
      Своими узкими глазами.
 
 
Не сдвинемся, когда свирепый гунн
      В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
      И мясо белых братьев жарить!..
 
 
В последний раз – опомнись, старый мир!
      На братский пир труда и мира,
В последний раз на светлый братский пир
      Сзывает варварская лира!
 

30 января 1918

Андрей Белый
(Борис Николаевич Бугаев)
(1880–1934)

Один

Посвящается

Сергею Львовичу Кобылинскому

 
Окна запотели.
На дворе луна.
И стоишь без цели
у окна.
 
 
Ветер. Никнет, споря,
ряд седых берёз.
Много было горя…
Много слёз…
 
 
И встаёт невольно
скучный ряд годин.
Сердцу больно, больно…
Я один.
 

Декабрь 1900

Любовь

 
Был тихий час. У ног шумел прибой.
Ты улыбнулась, молвив на прощанье:
«Мы встретимся…
                                    До нового свиданья…»
То был обман. И знали мы с тобой,
 
 
что навсегда в тот вечер мы прощались.
Пунцовым пламенем зарделись небеса.
На корабле надулись паруса.
Над морем крики чаек раздавались.
 
 
Я вдаль смотрел, щемящей грусти полн.
Мелькал корабль, с зарёю уплывавший
средь нежных, изумрудно-пенных волн,
как лебедь белый, крылья распластавший.
 
 
И вот его в безбрежность унесло.
На фоне неба бледно-золотистом
вдруг облако туманное взошло
и запылало ярким аметистом.
 

1901–1902

Солнце

Автору «Будем как Солнце»

 
Солнцем сердце зажжено.
Солнце – к вечному стремительность.
Солнце – вечное окно
в золотую ослепительность.
 
 
Роза в золоте кудрей.
Роза нежно колыхается.
В розах золото лучей
красным жаром разливается.
 
 
В сердце бедном много зла
сожжено и перемолото.
Наши души – зеркала,
отражающие золото.
 

1903

К ней

 
Травы одеты
Перлами.
Где-то приветы
Грустные
Слышу, – приветы
Милые…
 
 
Милая, где ты, —
Милая?
 
 
Вечера светы
Ясные, —
Вечера светы
Красные…
Руки воздеты:
Жду тебя…
 
 
Милая, где ты, —
Милая?
 
 
Руки воздеты:
Жду тебя
В струях Леты,
Смытую
Бледными Леты
Струями…
 
 
Милая, где ты, —
Милая?
 

Апрель 1908

Отчаянье

З. Н. Гиппиус

 
Довольно: не жди, не надейся —
Рассейся, мой бедный народ!
В пространство пади и разбейся
За годом мучительный год!
 
 
Века нищеты и безволья.
Позволь же, о родина-мать,
В сырое, в пустое раздолье,
В раздолье твоё прорыдать —
 
 
Туда, на равнине горбатой, —
Где стая зелёных дубов
Волнуется купой подъятой,
В косматый свинец облаков,
 
 
Где по полю Оторопь рыщет,
Восстав сухоруким кустом,
И ветер пронзительно свищет
Ветвистым своим лоскутом,
 
 
Где в душу мне смотрят из ночи,
Поднявшись над сетью бугров,
Жестокие, жёлтые очи
Безумных твоих кабаков, —
 
 
Туда, – где смертей и болезней
Лихая прошла колея, —
Исчезни в пространство, исчезни,
Россия, Россия моя!
 

Июль 1908

Из окна вагона

Эллису

 
Поезд плачется. В дали родные
Телеграфная тянется сеть.
Пролетают поля росяные.
Пролетаю в поля: умереть.
 
 
Пролетаю: так пусто, так голо…
Пролетают – вон там и вон здесь,
Пролетают – за сёлами сёла,
Пролетает – за весями весь;
 
 
И кабак, и погост, и ребёнок,
Засыпающий там у грудей;
Там – убогие стаи избёнок,
Там – убогие стаи людей.
 
 
Мать-Россия! Тебе мои песни,
О немая, суровая мать! —
Здесь и глуше мне дай, и безвестней
Непутёвую жизнь отрыдать.
 
 
Поезд плачется. Дали родные.
Телеграфная тянется сеть —
Там – в пространства твои ледяные
С буреломом осенним гудеть.
 

Август 1908

Воспоминание

 
Декабрь… Сугробы на дворе…
Я помню вас и ваши речи;
Я помню в снежном серебре
Стыдливо дрогнувшие плечи.
 
 
В марсельских белых кружевах
Вы замечтались у портьеры:
Кругом на низеньких софах
Почтительные кавалеры.
 
 
Лакей разносит пряный чай…
Играет кто-то на рояли…
Но бросили вы невзначай
Мне взгляд, исполненный печали.
 
 
И мягко вытянулись, – вся
Воображенье, вдохновенье, —
В моих мечтаньях воскреся
Невыразимые томленья;
 
 
И чистая меж нами связь
Под звуки гайдновских мелодий
Рождалась… Но ваш муж, косясь,
Свой бакен теребил в проходе…
 
 
Один – в потоке снеговом…
Но реет над душою бедной
Воспоминание о том,
Что пролетело так бесследно.
 

Сентябрь 1908

Русь

 
Поля моей скудной земли
Вон там преисполнены скорби.
Холмами пространства вдали
Изгорби, равнина, изгорби!
 
 
Косматый, далекий дымок.
Косматые в далях деревни.
Туманов косматый поток.
Просторы голодных губерний.
 
 
Просторов простёртая рать:
В пространствах таятся пространства.
Россия, куда мне бежать
От голода, мора и пьянства?
 
 
От голода, холода тут
И мерли, и мрут миллионы.
Покойников ждали и ждут
Пологие скорбные склоны.
 
 
Там Смерть протрубила вдали
В леса, города и деревни,
В поля моей скудной земли,
В просторы голодных губерний.
 

1908

Тело стихий

 
В лепестке лазурево-лилейном
Мир чудесен.
Всё чудесно в фейном, вейном, змейном
Мире песен.
 
 
Мы – повисли,
Как над пенной бездною ручей.
Льются мысли
Блесками летающих лучей.
 

Октябрь 1916

Марине Цветаевой

 
Не исчислю я
Орбиты серебряного прискорбия,
Где праздномыслия
Остолбенелые плоскогория —
Взвисли.
 
 
Я
Среди них
Тихо пою стих —
В недосказуемые угодия
Ваших образов: —
 
 
Ваши молитвы —
Малиновые мелодии
И —
Непобедимые ритмы!
 

1922

Николай Степанович Гумилёв
(1886–1921)

Жираф

 
Сегодня, я вижу, особенно грустен
                                                            твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озёре Чад
Изысканный бродит жираф.
 
 
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится
                                                         только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
 
 
Вдали он подобен цветным парусам
                                                                 корабля,
И бег его плавен, как радостный
                                                     птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется
                                             в мраморный грот.
 
 
Я знаю весёлые сказки
                                         таинственных стран
Про чёрную деву, про страсть
                                                 молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала
                                                  тяжёлый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь,
                                                       кроме дождя.
 
 
И как я тебе расскажу
                                      про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах
                                             немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай… далёко,
                                                        на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
 

9 октября 1907

Современность

 
Я закрыл «Илиаду» и сел у окна.
На губах трепетало последнее слово.
Что-то ярко светило – фонарь иль луна,
И медлительно двигалась тень часового.
 
 
Я так часто бросал испытующий взор
И так много встречал
                                         отвечающих взоров,
Одиссеев во мгле пароходных контор,
Агамемнонов между
                                    трактирных маркёров.
 
 
Так, в далёкой Сибири, где плачет пурга,
Застывают в серебряных льдах
                                                         мастодонты,
Их глухая тоска там колышет снега,
Красной кровью – ведь их —
                                        зажжены горизонты.
 
 
Я печален от книги, томлюсь от луны,
Может быть, мне совсем и не надо
                                                                   героя…
Вот идут по аллее, так странно нежны,
Гимназист с гимназисткой, как Дафнис
                                                                   и Хлоя.
 

1911

Она

 
Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов,
Живёт в таинственном мерцанье
Её расширенных зрачков.
 
 
Её душа открыта жадно
Лишь медной музыке стиха,
Пред жизнью, дольней и отрадной,
Высокомерна и глуха.
 
 
Неслышный и неторопливый,
Так странно плавен шаг её,
Назвать нельзя её красивой,
Но в ней всё счастие мое.
 
 
Когда я жажду своеволий
И смел и горд – я к ней иду
Учиться мудрой сладкой боли
В её истоме и бреду.
 
 
Она светла в часы томлений
И держит молнии в руке,
И чётки сны её, как тени
На райском огненном песке.
 

1912

Война

М. М. Чичагову

 
Как собака на цепи тяжёлой,
Тявкает за лесом пулёмет,
И жужжат шрапнели, словно пчёлы,
Собирая ярко-красный мёд.
 
 
А «ура» вдали – как будто пенье
Трудный день окончивших жнецов.
Скажешь: это – мирное селенье
В самый благостный из вечеров.
 
 
И воистину светло и свято
Дело величавое войны.
Серафимы, ясны и крылаты,
За плечами воинов видны.
 
 
Тружеников, медленно идущих
На полях, омоченных в крови,
Подвиг сеющих и славу жнущих,
Ныне, Господи, благослови.
 
 
Как у тех, что гнутся над сохою,
Как у тех, что молят и скорбят,
Их сердца горят перед Тобою,
Восковыми свечками горят.
 
 
Но тому, о Господи, и силы
И победы царский час даруй,
Кто поверженному скажет: «Милый,
Вот, прими мой братский поцелуй!»
 

1914

Детство

 
Я ребёнком любил большие,
Мёдом пахнущие луга,
Перелески, травы сухие
И меж трав бычачьи рога.
 
 
Каждый пыльный куст придорожный
Мне кричал: «Я шучу с тобой,
Обойди меня осторожно
И узнаешь, кто я такой!»
 
 
Только дикий ветер осенний,
Прошумев, прекращал игру, —
Сердце билось ещё блаженней,
И я верил, что я умру
 
 
Не один, – с моими друзьями,
С мать-и-мачехой, с лопухом,
И за дальними небесами
Догадаюсь вдруг обо всём.
 
 
Я за то и люблю затеи
Грозовых военных забав,
Что людская кровь не святее
Изумрудного сока трав.
 

1916

«Из букета целого сирени…»

 
Из букета целого сирени
Мне досталась лишь одна сирень,
И всю ночь я думал об Елене,
А потом томился целый день.
 
 
Всё казалось мне, что в белой пене
Исчезает милая земля,
Расцветают влажные сирени
За кормой большого корабля.
 
 
И за огненными небесами
Обо мне задумалась она,
Девушка с газельими глазами
Моего любимейшего сна.
 
 
Сердце прыгало, как детский мячик,
Я, как брату, верил кораблю,
Оттого что мне нельзя иначе,
Оттого что я её люблю.
 

1917

«Ещё не раз вы вспомните меня…»

 
Ещё не раз вы вспомните меня
И весь мой мир волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.
 
 
Он мог стать вашим тоже и не стал,
Его вам было мало или много,
Должно быть, плохо я стихи писал
И вас неправедно просил у Бога.
 
 
Но каждый раз вы склонитесь без сил
И скажете: «Я вспоминать не смею.
Ведь мир иной меня обворожил
Простой и грубой прелестью своею».
 

Июль 1917

«Я вырван был из жизни тесной…»

 
Я вырван был из жизни тесной,
Из жизни скудной и простой
Твоей мучительной, чудесной,
Неотвратимой красотой.
 
 
И умер я… и видел пламя,
Не виденное никогда:
Пред ослеплёнными глазами
Светилась синяя звезда.
 
 
Преображая дух и тело,
Напев вставал и падал вновь.
То говорила и звенела
Твоя поющей лютней кровь.
 
 
И запах огненней и слаще
Всего, что в жизни я найду,
И даже лилии, стоящей
В высоком ангельском саду.
 
 
И вдруг из глуби осиянной
Возник обратно мир земной.
Ты птицей раненой нежданно
Затрепетала предо мной.
 
 
Ты повторяла: «Я страдаю»,
Но что же делать мне, когда
Я наконец так сладко знаю,
Что ты – лишь синяя звезда.
 

Июль 1917

«Нежно-небывалая отрада…»

 
Нежно-небывалая отрада
Прикоснулась к моему плечу,
И теперь мне ничего не надо,
Ни тебя, ни счастья не хочу.
 
 
Лишь одно бы принял я не споря —
Тихий, тихий золотой покой
Да двенадцать тысяч футов моря
Над моей пробитой головой.
 
 
Что же думать, как бы сладко нежил
Тот покой и вечный гул томил,
Если б только никогда я не жил,
Никогда не пел и не любил.
 

1917