Текст книги "Последняя Ева"

Глава 4

В Крыму Еве, конечно, бывать приходилось, как приходилось бывать с родителями в Крыму любому ее ровеснику. Это потом стали популярны другие места: Анталья, Кипр, Испания… А в годы ее детства слово «Крым» еще было синонимом отдыха.

Но едва она ступила на перрон симферопольского вокзала, как тут же поняла, что прежде бывала в каком-то совсем другом месте. Все теперь было другое, даже воздух, в котором она чувствовала особенные, живые токи…

Весь мир, в котором она оказалась рядом с Денисом, после его слов: «Хорошо, что ты поехала», – преобразился до неузнаваемости.

Зима в этом году стояла такая теплая, сухая и ясная, что воздух казался промытым, как стекло.

– Повезло с погодой, – заметила Галочка. – В прошлом году даже в ноябре просто ужас что было! Снег вдруг как пойдет, хуже, чем в Москве. Под ногами чавкает, обувь вечно мокрая.

Глядя, как медленно плывут по высокому небу белесые облака, Ева не знала, можно ли назвать все это метеорологическим словом «погода». Мир вокруг нее впервые сливался с трепетным миром в ее душе, и для этого не было слов.

Но долго любоваться облаками было некогда. Денис уже построил «гавриков» на перроне, уже прозвучала команда: «В лямки!» – и Еве стало стыдно, что она занята неизвестно чем. Она попыталась было сделать что-нибудь полезное, но тут же поняла, что в ее усилиях нет особой необходимости.

Всего за год Денис сделал из своих учеников таких бывалых туристов, с которыми, конечно, не Еве было тягаться. Они все умели сами, они действовали так ладно и быстро, что она, пожалуй, только помешала бы, если бы стала путаться под ногами. К тому же в поход в основном пошли мальчики, поэтому даже трем отважным девочкам-девятиклассницам была настоящая лафа, не говоря уж о Еве и Галочке. Им даже нести ничего не пришлось, кроме рюкзаков со своими вещами. Все остальное, вплоть до запасов крупы, было распределено между мужчинами.

Маршрут, по которому они собирались идти в сторону Алушты, был, оказывается, исхожен тысячами туристов. А Денис – тот просто наизусть его знал, потому и повел сюда своих турклубовцев. Никаких скал и пропастей на их пути не предвиделось.

До Перевального доехали троллейбусом, а дальше идти по горам, поросшим лиственным лесом, было легко.

Правда, Ева и не замечала, легко или трудно ей идти по мягкой, покрытой бронзовой листвой, лесной земле. Она шла почти что замыкающей, за ней оставался только Игорь, бывший однокурсник Дениса и его неизменный спутник во всех его походах. Ева все время видела, как мелькает далеко впереди ярко-оранжевый баташовский рюкзак. Такой шикарный рюкзак, как сообщила осведомленная Галочка, он купил в Мексике, куда ездил на какие-то археологические раскопки.

Шли они недолго: надо было разбить лагерь до сумерек, а темнело в Крыму быстро. Пока нашли поляну, пока собрали дрова и поставили палатки – время пролетело незаметно, и Ева даже устать не успела. Но если она не устала потому, что рядом был Денис, то остальные просто сами по себе не устали, объятые тем счастливым воодушевлением, которое всегда владеет в таких походах молодыми, веселыми людьми.

Правда, Денис был не совсем рядом с нею: он одновременно оказывался по меньшей мере в трех местах. Трое ребят не могли поставить палатку, потому что не подходили какие-то дуги, – и он подбирал нужные. Костровой Саня Журавлев никак не мог развести именно такой костер, на котором можно сварить кашу: не маленький, но и не слишком большой, – и Денис уже складывал дрова какой-то особенной пирамидкой.

Костер Ева как раз таки умела разводить: папа научил на даче в Кратове, когда она была еще совсем маленькая. Ее завораживал огонь, она подолгу могла следить за тем, как он вспыхивает крошечной искоркой, потом начинает дышать и разрастается от собственного дыхания, охватывает сухие дрова.

Она подошла к Денису с Саней и предложила:

– Давайте помогу? Внутрь надо помельче щепочки, чтобы сразу загорелось.

Это она сказала уже только Сане, потому что Денис, конечно, знал, как следует укладывать дрова для костра.

– Помоги, – кивнул Денис. – И девочкам потом, ладно? А то они, помню, в прошлом году кашу в первый день так сварили, что угля не надо было. Проследи за ними, пока наловчатся!

Штормовка на нем была расстегнута, он раскраснелся от беготни по лагерю, и веселые искорки вспыхивали в глубине его глаз, как в костре.

Денис улыбнулся Еве и тут же исчез за палатками, а она опустилась на колени перед сложенными дровами и принялась показывать костровому, как ломать щепочки и подкладывать под них сухую траву.

Все дни этого путешествия слились для Евы в одну чудесную череду. Все шло отлично, поход не омрачался никакими чрезвычайными происшествиями, которых можно было бы ожидать с тремя десятками детей, даже таких умелых, как турклубовцы Баташова.

Конечно, все дело было в Денисе. Если даже Ева мгновенно заражалась его молодым и стремительным задором, то что было говорить о подростках! Они смеялись на ходу, даже когда подъем становился крутым и ноги скользили по опавшим листьям, они безропотно ели суп с луком, который каждый из них в рот не мог бы взять дома, они беззлобно спорили, чья очередь спать в середине палатки…

И, конечно, они пели.

Денис взял в руки гитару уже в первый вечер, и с тех пор она звучала не переставая. На гитаре играли и Игорь, и Саня Журавлев, и даже пятнадцатилетняя кокетка Леночка Беринская. Но Ева слышала только его голос – звенящий, взлетающий, чуть охрипший оттого, что все время приходилось говорить громко, для всех.

Первый вечер он начал песней «Новый поворот», которая Еве нравилась и сама по себе, а уж тем более в его исполнении – даже больше, чем в авторском. Песню эту знали все, и все мгновенно подхватили слова, и она тоже.

– Во-от – новый поворо-от! – неслось вниз с горы над лесными вершинами. – И не разбере-ешь, пока не поверне-ешь!..

Отблески костра мелькали на Денисовом лице, от этого оно казалось еще живее, а глаза – еще таинственней. Ева сидела как раз напротив и смотрела на него сквозь огонь – на его губы, на пляшущие по струнам пальцы, на темный, чуть обгоревший от случайной искры завиток на виске… Стремительность, изящество чувствовались в каждом его движении и во всем его облике.

Палатки были пятиместные, так что все женщины умещались в одной. Обязанности на них лежали в основном кухонные, да и то для мытья посуды каждый раз назначались дежурные.

У них уже были свои туристские байки, которые со смехом рассказывались у костра. Например, как Галочка пошла мыть миску и уронила ее в ручей. Стала доставать миску ложкой – утопила и ложку. Половник показался ей достаточно длинным, чтобы выудить посуду со дна ручья, – и половник немедленно полетел туда же!

Ева находилась в том странном состоянии, в котором сама не могла разобраться. Она не то чтобы не участвовала в общей веселой жизни – она участвовала в ней как-то внешне. А жизнь у нее по-прежнему была своя, протекающая по никому не видимым законам…

Хотя, конечно, за любое дело она бралась так же охотно, как и все участники похода. Раздавала сухари и сухофрукты во время особенно длинных и утомительных переходов. Следила, чтобы никто из ребят не натер ноги или хотя бы вовремя заклеивал потертости пластырем. В очередь с другими девчонками готовила еду. Помогала костровым, потому что они сменялись каждый день, а Денис во всеуслышанье заявил:

– Ребята, в этом походе каждый из вас должен научиться разжигать костер! Хотя бы вполовину так же классно, как Ева Валентиновна!

Ева подозревала, что его похвала была сильно преувеличена, но для нее тем более приятна.

Она привыкла к тому, что он постоянно находится рядом, и давно уже не стеснялась и не смущалась. Ну, утром только сердце вздрагивало каждый раз по-новому и каждый раз спрашивало: неужели?..

Ева видела, что он смотрит на нее не совсем так, как, например, на Галочку. Какая-то обещающая ласка сквозила в его взгляде, этого невозможно было не заметить. Даже она не могла не заметить, хотя с нею все это происходило впервые…

Все они постоянно находились друг у друга на виду, и едва ли можно было рассчитывать на какие-то более явные знаки внимания со стороны командира, да еще при учениках. Но Ева и не думала, что может быть что-то прекраснее, чем этот удивительный взгляд, чем эта улыбка, таящаяся в правом, чуть приподнятом уголке его губ, – там же, где была маленькая родинка…

Предпоследний день похода оказался самым трудным.

Вообще-то и предполагалось, что он будет самым трудным, потому что на этот день было намечено восхождение на плато, с которого можно будет увидеть море. Но когда утром их палатки едва не снесло ветром – даже Денис засомневался.

– Может, не пойдем наверх? – На совет он собрал у входа в палатку Игоря и Галю с Евой. – Двинем сразу на Алушту, лишний день там побудем до отъезда, а?

– Ты меня спрашиваешь? – хмыкнул невозмутимый Игорь. – По мне, так ничего страшного. Ну, ветер. Не на Эверест же поднимаемся, авось не сдует!

– А снег пойдет? – продолжал сомневаться Денис. – Простудятся, слягут все в один миг… Вы как, девочки?

– Мы не сляжем, – ответила Ева, и Галочка согласно кивнула. – Но я ведь не знаю… Я-то пройду, а ребята? Это не опасно, туда подниматься?

– Ну, если ты пройдешь, то ребята и подавно, – улыбнулся Денис. – Ладно, под мою ответственность! – решил он. – Жалко же упустить такое восхождение, правда?

Снег, о котором он говорил, пошел еще до того, как они покинули стоянку. Рюкзаки собирали уже по трое: один укладывал, а двое держали над ним растянутый брезент, чтобы не намокли вещи.

Из-за пронизывающего ветра, серого снега и мгновенно размокшей земли ребята слегка скисли. Но предложение Дениса отправиться прямиком в Алушту они с возмущением отвергли.

– Мы че, младенцы? – пробасил Леша Кухарчик. – Можно жребий кинуть и кому-нибудь девчонок напрямую отвести, если они боятся!

Неизвестно, боялись ли девчонки, однако Лешино заявление было сочтено ими для себя оскорбительным.

Но вверх они еле ползли и останавливались на отдых гораздо чаще, чем обычно. А во время отдыха падали на свои резиновые сидушки и с трудом реагировали на команду: «В лямки!» Даже есть никому не хотелось от усталости, и ноги у всех давно промокли.

Дорога делалась все круче, снег падал огромными мокрыми хлопьями, тут же превращался в грязь, и казалось, что до плато они не доберутся никогда.

– Ребята, всего ничего осталось! – вдруг закричал Денис. – Видите, граб одинокий? Я его отлично помню, ровно через полчаса будем на плато! «Во-от – новый поворо-от!» – запел он.

Они последний раз отдохнули под огромным грабовым деревом, которое действительно стояло на круглой поляне в полном одиночестве, и вскочили на ноги с таким видом, какой был у римских воинов, отправлявшихся на штурм вражеских крепостей.

В этот день Ева, наверное, была единственной, кто не чувствовал усталости. Она видела, что Денис изо всех сил старается ободрить ребят, и ей так хотелось помочь ему в этом, что было не до себя. Она пела даже громче, чем обычно, и старалась идти быстрее, и во время привала тормошила за плечо Леночку, которая едва не плакала из-за сырого ветра и мокрых ног.

Она так увлечена была этой невидимой помощью ему, что даже не заметила, когда крутой подъем вдруг кончился.

– Все, ребята, мы на плато! – Денис сорвал с головы вязаную шапочку и победно вскинул руки; его мокрые волосы колечками прилипли ко лбу. – Мы молодцы и право на отдых заработали упорным трудом!

Тут ветер вырвал из его рук шапочку и как пушинку унес куда-то вниз. Но Денис не обратил внимания на такую ерунду.

– Лагерь разбивать, быстро! – скомандовал он. – Во-он в том лесочке, пониже, там дует меньше. Через сорок минут все должны сидеть в сухой одежде по палаткам и пить горячий чай с лимоном!

Началась обычная суета, которой всегда сопровождалось устройство лагеря. А на этот раз все торопились еще больше: угроза массового лазарета была вполне реальна. Ставили палатки, разводили костры, бегали за водой к роднику, который был обозначен на Денисовой карте.

За общими хлопотами Ева даже забыла взглянуть с плато вниз, на море. Да его и все равно не было видно в сплошной снежной мгле.

Глава 5

Время суток Ева всегда угадывала так точно, что ей и на часы не надо было смотреть. Она сама не понимала, как у нее получается, но это странное чутье никогда ее не подводило.

Время протекало сквозь нее как ручей, и она изнутри чувствовала все его незримые повороты.

Поэтому, едва проснувшись, она поняла, что сейчас раннее утро и что спала она совсем недолго. Ее удивила только тишина снаружи – вчера вечером палатка зловеще гудела от ветра.

Галя и девочки, конечно, еще спали: сказывалась усталость вчерашнего дня. Лежащая в середине Леночка даже похрапывала слегка – наверное, нос у нее был заложен.

Ева спала у самого полога, поэтому выбраться наружу можно было совсем незаметно. Ей показалось, что она и не засыпала вовсе. Беспричинно счастливый холодок в груди не похож был на утреннюю вялость.

Она осторожно расстегнула «молнию» полога и выглянула из палатки.

Несколько секунд она не могла понять, где находится. Вернее, она просто ничего не видела и даже не различала, где верх, где низ. Самый воздух исчез – вместо него все было окутано сплошным туманом.

Еве вдруг стало страшно. Она не понимала, откуда взялось это чувство и с чем оно связано, но у нее даже руки задрожали. Ощущение одиночества и покинутости было в этом плотном белом мареве таким острым и жутким, что она едва не заплакала.

Она выбралась из палатки, встала и огляделась. На расстоянии вытянутой руки все-таки можно было кое-что различить, но уже в двух шагах не видно было ни зги. Не понимая, куда идет, Ева сделала два шага вперед, потом еще два, еще…

Она шла без дороги, охваченная необъяснимым испугом и растерянностью, спотыкалась о древесные корни и едва не падала. Неподвижность воздуха, ставшего туманом, не давала ей понять, кончился ли уже лес и где она находится.

Но вскоре деревья, различимые сквозь туман, поредели, а потом и совсем исчезли. Ева стояла на том самом плато, до которого они с таким трудом добрались вчера вечером.

Теперь здесь было так же безветренно и тихо, как в лесу, и так же невозможно было понять, где начало и где конец этой ровной площадки.

И в этой огромной, всеобъемлющей тишине Ева впервые услышала глухой шум. Море шумело далеко внизу, и манило к себе, и тревожило…

Как завороженная, Ева пошла туда, откуда доносился грохот набегающих волн, как будто можно было в одно мгновение преодолеть расстояние до берега.

Она по-прежнему не видела ничего впереди и шла наугад, ожидающе вытянув руку перед собою. И когда вдруг наткнулась на какую-то преграду, то вскрикнула от неожиданности.

И тут же почувствовала, что эта преграда – мужчина: его плечи, его грудь, на которой распахнута штормовка, и руки с узкими запястьями, и колкая щека, к которой Ева прикоснулась пальцами…

Денис обнял ее прежде, чем она успела понять, что к нему и шла сквозь сплошную белую мглу. Может быть, он заметил ее издалека даже сквозь туман, а может быть, сделал то, что давно хотел сделать и что вдруг получилось само собою.

Ева почувствовала, как ее руки сами собою ложатся ему на плечи, обхватывают его шею и смыкаются сзади, гладя его затылок, жесткие завитки волос на грубом вороте свитера… Вся она приникла к нему, снизу заглядывая в его глаза и дрожа всем телом.

Дрожь не утихла даже тогда, когда он наклонился и поцеловал ее – сначала в лоб, прямо в выбившуюся легкую прядь, а потом, тихо и медленно, – в губы.

Первый в ее жизни поцелуй длился бесконечно – в замершем времени, в застывшем тумане. Целоваться Ева не умела, и губы у нее все время были сомкнуты, как ни старался Денис их раздвинуть своими твердыми губами.

Он первый и ослабил объятья, и отстранился от нее – совсем чуть-чуть, глядя прямо в Евины испуганные и счастливые глаза.

– А я побриться даже не успел, – сказал Денис. – Колючий?

Брился он какой-то антикварной заводной бритвой, которая смешно жужжала у него в руках. Денис говорил, что эта бритва досталась ему от деда-археолога.

Щеки его и в самом деле кололись, и Ева даже специально провела по ним еще раз, чтобы снова ощутить их пальцами, – его ощутить…

– Тебе тоже не спалось? – спросил он. – Молодцы мы, правда? Дошли… Жалко, туман, моря не видно. Но ничего, через часок развиднеет, налюбуемся еще. Потом в Алушту двинем.

Ева по-прежнему молчала. Что она могла сказать, когда ее руки все еще лежали на его плечах и она всем своим телом слышала его дыхание, голос его слышала внутри себя?

Весь мир лежал где-то внизу, у их ног, невидимый в туманной пелене, и шумел так же мощно и величественно, как штормовое море. А они стояли в полном одиночестве, скрытые ото всех, и весь этот далекий мир казался Еве нереальным.

Только его голос был реален, только его простые слова.

– Пойдем? – сказал Денис. – Пора ребят будить, а то до обеда заспятся. А нам еще место менять надо. По-моему, нас тут прямо облаком накрыло!

Он улыбнулся так же весело, как улыбался всегда, когда говорил о своих любимых «гавриках», и, наклонив голову, снова поцеловал Еву. Он поцеловал ее так мимолетно, так легко, как будто делал это тысячу раз. И ей тут же показалось, что он делал это тысячу раз.

Губы она опять не разомнула: она просто не знала, что надо это делать. А глаза ее, наоборот, были широко открыты, потому что ей было жаль каждого мгновения, в которое она могла видеть его удивительные темные глаза…

Денис шел впереди своей легкой, уверенной походкой – ему и туман ничуть не мешал, – а Ева шла за ним и чувствовала, что ступает в его следы.

Едва ли они действительно попали в облако: туман развеялся даже раньше, чем они спустились вниз с горы. Но мир, по которому они шли друг за дружкой, казался еще более странным, необыкновенным, невозможным, чем был в тумане. Все деревья были покрыты инеем, и уже одного этого было достаточно, чтобы казалось, будто они идут в полной тишине по зачарованному сказочному царству. К тому же все было оковано льдом, и от этого на разные голоса хрустели и звенели под ногами все листья и травинки.

В этой тишине, в этом ледяном звоне Ева смотрела на мелькающую впереди высокую фигуру Дениса, и ей не верилось: неужели это ее он целовал всего час назад, неужели это ее губы хранят тепло его дыхания?.. В это невозможно было поверить, но это было так. Губы хранили память о его губах и колком прикосновении его щеки.

Туман вскоре развеялся, но день все равно прошел для Евы как в тумане. Она не помнила, как разбивали новый лагерь – немного халтурно, потому что к вечеру все равно предстояло сниматься и выбираться на трассу, чтобы ехать в Алушту. Не помнила, как вышли наконец на эту трассу, уже в сумерках, как грузились в автобус, как смеялись усталые туристы, а редкие вечерние пассажиры улыбались с приветливым пониманием…

Она смотрела только на Дениса и даже не пыталась больше заставлять себя хотя бы время от времени отводить глаза.

Гостиница, в которой им предстояло провести ночь до первого троллейбуса на Симферополь, была самая заштатная. Почти что и не гостиница, а обыкновенное общежитие с отключенной горячей водой и сомнительной чистоты удобствами в коридоре. Зато она была почти пуста зимой, и им достался целый этаж.

– Вы, девушки, как себе хотите, – сразу же заявила Галочка, – а я проведу эту ночь по-человечески. В отдельном номере! Чувство дружеского локтя в боку – дело хорошее, но иногда утомляет.

Таким образом отдельный номер достался и Еве. И, вздрагивая сердцем и телом, она думала о том, что это, конечно, не случайно…

Наверное, она не была темпераментна. Хотя откуда ей было это знать? Если ей и снилось иногда что-нибудь, от чего все тело даже во сне пронизывал ток, то всегда это было что-то неопределенно-счастливое, никак не связанное с мужчиной и с какими-нибудь его действиями. Ева совсем не представляла, чего она хочет, и кипение крови ее не будоражило.

Поэтому то, что происходило с ней, когда она осторожно, словно с испугом, закрыла за собой дверь в номер, – происходило впервые. Она ждала Дениса и знала, что он придет.

Она знала это, неподвижно стоя у окна и глядя на закрытую дверь, знала, ложась в постель, знала, когда выключала лампу, стоящую на тумбочке у кровати, – и боялась дышать в темноте, как будто могла спугнуть его своим дыханием. Она ждала его, впервые в жизни спутав течение времени, и минуты растягивались до бесконечности, а часы пролетали незаметно.

Его не было – ни через час, ни через два, ни когда за окном сгустилась глубокая тьма и очертания предметов в комнате сделались неразличимыми. Его не было, и бесплодный ужас ожидания охватывал Еву все сильнее, повергая в полное отчаяние.

Она вдруг поняла, что совсем ничего не знает и не чувствует в окружающей ее жизни. Никогда прежде эта мысль не приходила ей в голову, не становилась такой ясной и пугающей. Прежде ей казалось естественным жить в собственном мире, а мир внешний не был к ней враждебен – и чего же больше можно было от него ожидать? Но теперь, в эти мучительные минуты…

«Я думала, что он придет, что он не может не прийти, – лихорадочно стучало у нее в висках. – Я знала, что он придет, но почему же я это знала? Почему я решила, что могу знать, как он поведет себя, как вообще ведет себя мужчина, поцеловавший женщину?»

При одном только воспоминании о его поцелуе Ева чувствовала, что щеки у нее пылают в темноте сухим жаром.

«А его нет, – метались ее мысли. – Его и не должно было быть, наверное, и вот его нет, его совсем нет и быть не может…»

Одновременно с этой мыслью она услышала негромкий скрип двери – и тут же почувствовала, как в глазах у нее темнеет. Хотя как могло темнеть в глазах, когда кругом и так было темно?

Денис не постучался, не спросил, можно ли войти. В эту минуту не нужны были пустые вежливые слова, и он их не произнес.

Ева лежала, боясь пошевелиться и по-прежнему не дыша. Пройдя через комнату так уверенно, словно все не было погружено в кромешную темноту, Денис остановился рядом с кроватью и присел на корточки. Его рука легла на подушку на расстоянии ладони от Евиной головы и, сделав одно быстрое движение, коснулась ее щеки, волос…

Он придвинул к себе Евину голову, наклонился, губами нашел ее губы и поцеловал. Сначала сквозь стремительное биение собственного сердца ей показалось, что он целует ее так же, как утром в тумане. Но уже спустя мгновение она почувствовала, что поцелуй совсем другой. В нем больше не было той медленной ласки, которая была утром. Твердые мужские губы прижимались к ее губам нетерпеливо и горячо, властно раскрывали их, а языком Денис помогал губам. Ева и не пыталась сопротивляться, но она не умела помочь ему, и, разжав наконец губы, сделала это не так, как делает женщина в поцелуе, а как открывает рот беспомощный птенец, почувствовавший прикосновение материнского клюва.

Может быть, это вызвало у него легкую досаду; Ева не поняла. Денис на секунду оторвался от ее губ, потом погладил ее по щеке, провел ладонью по лицу, словно проверяя, она ли это. Она торопливо приподнялась, опершись на локоть, потянулась за его ладонью, и он снова принялся ее целовать, но теперь так же, как поцеловал впервые – легко прикасаясь к ее лбу, вискам. Потом он стремительно поднялся и сел на край ее кровати.

Ева тоже села в постели, обняла Дениса за шею, снова почувствовав руками эти жесткие, уже до слез любимые завитки на затылке. Он был все в том же грубой вязки свитере, который так шел ему, и от него по-прежнему пахло костром, горным воздухом и еще чем-то особенным, чему Ева не знала названия и от чего больше всего кружилась ее голова.

– Уснули все наконец, – сказал Денис так тихо и таинственно, что ей тут же показалось, будто он произносит какие-то необыкновенные слова. – Устали гаврики, угомонились. Ну, иди ко мне. – Голос его едва ощутимо дрогнул на последней фразе. – Иди ко мне, хорошая…

С этими словами он немного опустил руку, нащупал вырез футболки, в которой Ева легла в постель, – и рука его скользнула за этот неглубокий вырез. Ева негромко вскрикнула от неожиданности и тут же почувствовала, как все ее тело пронзает такой ток, какой не снился ей в самых невероятных снах. Одна рука Дениса гладила ее грудь, небольно сжимая и лаская, а другая уже отбрасывала одеяло, скользила вниз по животу, и сладкая судорога бежала по всему Евиному телу.

Он незаметно стянул с нее трусики – и тут она почувствовала, что все ее тело трепещет больше, чем способно выдержать сердце. Еве даже показалось, что Денис ощутил ее бешеное сердцебиение и поэтому на мгновение остановился.

– Подожди, я сейчас разденусь, – сказал он. – Сейчас, сейчас, погоди-ка…

Он быстро снял свитер, тоже оставшись в футболке, расстегнул джинсы. Евины глаза совсем привыкли к темноте, и каждое его движение она видела теперь так ясно, как будто весь он был озарен ослепительным светом. Белели его плечи в темноте, голова была слегка откинута назад, потом он нетерпеливо тряхнул головой.

– Ну вот и все, – прошептал Денис, ложась рядом с нею. – Подвинься чуточку, а?

Она отпрянула к стене и тут же повернулась к нему, снова обняла его за шею, прижалась всем телом, неизвестно чего больше боясь – что он исчезнет или что опять прикоснется к ней этими страстными, нетерпеливыми движениями.

Все дальнейшее утонуло для Евы в тумане гораздо более плотном, чем туман в утро их первого поцелуя. Она догадывалась, что Денис ведет себя с нею как с опытной женщиной. Да и как можно было вести себя, зная ее возраст? Кажется, он не был груб. Впрочем, этого она не понимала, потому что ей просто не с кем было его сравнить. Движения его были уверенными, и ей оставалось только подчиняться каждому его движению. А саму ее вдруг охватило такое оцепенение, которого она совсем от себя не ожидала…

Ева так растерялась, что не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Тот первый страстный ток, который пробежал по всему ее телу от прикосновения Денисовой руки, сменился нервной дрожью, и больше всего она боялась, что он почувствует это. И что он сделает тогда? Отшатнется недоуменно и брезгливо, пожмет плечами, встанет, оденется?

Представив, что такое может произойти, Ева испугалась еще больше и прижалась к Денису еще сильнее, уже совсем не думая о себе, о своих чувствах, и думая только об одном: лишь бы он не догадался, ни о чем не догадался!

Но скорее всего Денис принял эту ее нервную дрожь за страсть. Весь он напрягся, обнял Еву так крепко, что дыхание у нее стеснилось, и вместо легких, мимолетных прикосновений поцеловал сильно, до боли, зубами прижавшись к ее губам.

– Я давно уже хотел, – прошептал он. – Я бы давно уже, но нельзя же было… Ну ничего, теперь еще слаще. Как хорошо с тобой, ты горячая какая, вся горячая какая!..

Ева почти не понимала его слов – расслышала только, что в его голосе нет отвращения, даже наоборот. Она чувствовала гладкую кожу его плеч и жестко вьющиеся волосы на животе, и что щека у него опять колючая к ночи, и что мозоли на руках слегка царапают ей грудь… Она не знала, хочет ли продлить его ласки, но если бы он вдруг исчез – у нее сердце остановилось бы в ту же минуту, это Ева знала точно.

– Ну, погладь меня, – прерывисто прошептал он. – Я, правда, и так уже… Но ты мне все-таки погладь, немножко. Ну, Евочка, дай руку.

Она не понимала, о чем он говорит, и робко прикоснулась рукой к его щеке. Но Денис перехватил ее руку и потянул вниз.

– Нет, зде-есь… – выдохнул он. – Вот так, так!..

Ева почувствовала, что ее ладонь прикасается к его напрягшейся плоти, и от неожиданности едва не отдернула руку. Но Денис не дал ей этого сделать, сжал ее запястье, и, снова испугавшись, что он вдруг встанет и уйдет, Ева обхватила рукой то странное, твердое, живое, что так пугало ее…

– Погладь, погладь здесь!.. – повторил он тем же задыхающимся шепотом. – Сожми покрепче, что ты боишься, руки у тебя до того приятные, мягкие… Ты не бойся, я и сам сейчас тоже, мне просто нравится, когда ты так делаешь!..

Ева и сама не знала, что она делает и что ему нравится. Она послушно гладила его, все-таки боясь сжать руку, чтобы не сделать ему больно, и в голове ее билась одна мысль: вдруг ему плохо, Боже мой, я же не умею, не знаю!..

Но, наверное, плохо ему все-таки не было, и совсем не от боли он едва слышно постанывал, двигая бедрами в такт движению ее руки. Вдруг он замер, словно прислушиваясь к чему-то.

– Все, – сказал Денис. – Не надо больше, а то так и кончу один.

С этими словами он высвободился, и, нажав на ее плечо, повернул Еву на спину. Волосы ее разметались по подушке, Денис нечаянно прижал одну прядь локтем, когда оказался над Евой. Но она уже не почувствовала этой смешной девчоночьей боли – другая боль пронзила так мгновенно и так неожиданно, что слезы брызнули у нее из глаз.

Ей не верилось, что такая боль может исходить извне, от него. Весь ее живот изнутри разрывало этой болью, от нее невозможно было избавиться, как невозможно было избавиться от самой себя.

«Не надо! – едва не закричала Ева. – Не надо, я не могу!»

Но вместо этого она закусила губы, и крик превратился в стон, который Денис снова принял за стон страсти.

– И мне… тоже… хорошо… – словно отвечая ей, выговорил он.

Слова его падали отрывисто, тяжело, в такт мерным и стремительным движениям – вверх, над нею, потом резко вниз, секунда неподвижности, и опять вверх, и все повторяется снова, пронзая непроходящей болью…

Ева уже не понимала, долго ли это длится. Она ждала, чтобы это кончилось наконец, чтобы хоть на мгновение прекратилась эта невыносимая, режущая боль, – но скорее умерла бы, чем дала бы ему понять, чего ждет.

– Все! – вдруг вырвалось у него. – Я все уже, ты можешь, успела ты?..

Не понимая, о чем он спрашивает, даже не разобрав толком слов в его задыхающемся шепоте, Ева почувствовала, что он замер над нею, – и вдруг задергался, как от боли.

«Ему больно? – с ужасом мелькнуло в ее голове. – Но почему, это я сделала ему больно, что же я сделала не так?!»

Денис стоял теперь на коленях, голова его была запрокинута, бедра судорожно вздрагивали, и даже плечи ходили ходуном. Страх за него сразу стал сильнее, чем собственная боль, которой она не могла терпеть еще минуту назад, – и Ева порывисто села, обняла его за плечи, прижалась к груди.

Конечно, она знала, что мужская страсть как-то завершается, но что вот эти движения, напоминающие мучительные судороги, и есть завершение страсти, – этого Ева и представить себе не могла. Да и что она вообще представляла, откуда? В книгах, которые она читала, действие заканчивалось в тот момент, когда гас свет, а пособие по сексу, которое она случайно перелистала в книжном магазине, вызвало у нее недоумение и отвращение, потому что было похоже на инструкцию к какому-то незамысловатому электроприбору.