Текст книги "Стильная жизнь"

– Если бы знать, как жить дальше! – задумчиво произнесла она. – Я ведь представить даже боялась, что будет, если… В МАДИ поступить, замуж выйти? Страшно подумать.

– Что ж страшного? – усмехнулся Илья. – Девушки должны выходить замуж, и все девушки хотят замуж, что бы они ни говорили. И это нормально.

– Нет, я не о том, – слегка смутилась Аля. – Дело не в замужестве. Но я ведь действительно не знаю, как мне жить…

Ей так много надо было рассказать Илье, чтобы он понял! Невозможно было объяснить, что она чувствовала сейчас, не рассказав о коронах и платьях, о сцене перед жасминовой изгородью в поселке Семхоз, о квартире Наташи Смирновой, в которой охватывала невыносимая тоска, о том, как читала она ночью мемуары Алисы Коонен…

И как было рассказать обо всем сразу?

– Не представляешь, как жить, – и ждешь, что я тебе объясню в двух словах? – насмешливо спросил Илья.

Его насмешливые интонации словно ушатом холодной воды окатили Алю.

– Ничего я не жду, – медленно произнесла она. – И можешь мне ничего не объяснять, ни в двух словах, ни в пяти.

Она ожидала, что Илья обидится на ее холодный тон, но он неожиданно расхохотался.

– Нет, милая, я все больше убеждаюсь, что ты просто сокровище! – сквозь смех произнес он. – В самом деле, без прививок обойдешься, своего иммунитета хватит! Все, Алечка, – сказал он завершающим тоном. – Пора тебе спать, вот что я тебе скажу. Просто спать, без нашей общей предварительной приятности. Надо выспаться, совместить пласты сознания, а то ведь так и крыша может отъехать.

– Но еще ведь рано? – неуверенно заметила Аля.

Едва Илья произнес эти слова, она тут же поняла, как хочет спать! Упасть головой в подушку, забыть этот невыносимый день и проснуться с той неясной и необъяснимой надеждой, с которой просыпалась в лучшие свои дни. Впрочем – почему с неясной? Все связанное с Ильей было ясным, как его прозрачные желтые глаза…

– Да, время детское, – согласился Илья. – Я в кабинете еще посижу, сделаю кое-какие звонки, музыку послушаю. День у меня сегодня какой-то нерабочий получился. Слезь-ка с кровати, я постелю. Да, – добавил он, когда Аля послушно опустила ноги на пол, – ты домой позвонила бы все-таки. Наверняка ведь не звонила сегодня! Может, твой расчлененный труп уже по окрестностям ищут и мой фоторобот составляют. Скажи, что сегодня снова у меня переночуешь.

– Я позвоню. – Аля густо покраснела. – Я позвоню и сразу лягу, Илюша…

Глава 11

На следующий день Илья ушел рано, когда Аля еще спала. Только по тому, что подушка рядом с нею была смята, она поняла, что он вообще ложился. Она не знала, что ей делать целый день. Уйти, дождаться его, оставить записку? Они ни о чем не договорились вчера…

Умывшись, Аля обошла квартиру, оказавшуюся небольшой, но очень уютной. Это был какой-то особенный уют; ей не приходилось видеть такого прежде.

Она уже успела привыкнуть к уюту тушинской квартиры – немного отдающему новизной, но тем и привлекательному.

Она с трудом вспоминала то, что казалось ей уютом в коммуналке Климентовского переулка. Пожалуй, там была всего лишь теснота, излишняя обжитость небольшого пространства, с которой она свыклась поневоле.

Здесь все было по-другому. Обе комнаты небольшой квартиры не поражали простором – разве что потолки были высокие, как в большинстве домов в центре. Аля даже не сразу поняла, что же так удивило ее в обстановке комнаты, в которой она провела вторую ночь и которую впервые рассмотрела повнимательнее.

Да, мебель была в основном старая, даже старинная, и ковры на полу особенные – наверное, ручной работы, и светильники были похожи на канделябры. Но дело было не в мебели, не в коврах, даже не в изящных безделушках вроде стоящей на низком комоде музыкальной шкатулки из полупрозрачного оникса, или огромного, развернутого на полстены, веера из страусиных перьев, или японской ширмы, на которой были изображены цветы и драконы.

Каждый предмет в этой комнате был проникнут особенным духом, который Аля ощущала физически, кончиками пальцев. Все здесь было предназначено не только для быта, не только для житейского удобства, но еще для чего-то. Она не могла понять, для чего же, но рассматривала эти веера, шкатулки и фотографии в рамочках с незнакомым чувством…

Это не было благоговением, которое можно испытывать к музейным предметам, но не было и небрежностью, с которой пользуешься обыкновенными вещами. Этими вещами хотелось пользоваться, но совершенно особенным образом; Аля чувствовала, что она не умеет этого делать…

Ей даже страшновато стало: как же надо жить, чтобы обращаться со всем этим непринужденно?

Правда, вещи в кабинете Ильи выглядели совсем иначе. На длинном белом столе стоял компьютер, лежали в прозрачных коробочках разноцветные скрепки, дискеты, маркеры. Над столом была протянута зеленая струна, к которой такими же разноцветными, необычной формы прищепками были прикреплены листы бумаги с какими-то текстами и яркими пометками.

Аля уже привыкла к тому, что все, чем пользуется Илья, элегантно, удобно и просто. И она даже обрадовалась, увидев все эти изящные мелочи, – как будто сам он взглянул на нее своими то насмешливыми, то нежными глазами. И кожаный несессер со щипчиками и ножничками, казалось, хранил тепло его рук…

Аля не сразу поняла, откуда звучит телефонный звонок: до сих пор Илья приносил трубку к кровати. Наконец она догадалась, что аппарат стоит на кухне.

– Доброе утро! Давно проснулась, Алечка? – услышала она.

– Только что! – Аля почувствовала, как губы ее сами собой растягиваются в улыбке. – Почему же ты меня не разбудил?

– Еще не хватало! – усмехнулся Илья. – Я ж тебе сам сказал отдыхать – зачем будить? Ты поищи там что-нибудь в холодильнике.

– Я найду, Илюша, – сказала Аля.

Ей хотелось спросить, когда он придет, но она почему-то не решалась это сделать. Они ни разу не говорили о том, как пойдет их жизнь дальше, и Аля не хотела вести себя так, словно будущее уже наступило.

– Я в ГИТИС заходил, – сказал Илья.

Аля почувствовала, что краснеет, и обрадовалась, что он не видит ее сейчас.

– И… что? – спросила она.

Он помолчал; Аля слышала его дыхание в трубке.

– Да в общем то, что и предполагалось. Мирра спросила, не могу ли я забрать твой паспорт и аттестат. Я забрал.

– Ты… говорил с ней… обо всем? – выдавила из себя Аля.

– О чем – обо всем? Она рассказала, как вчера все происходило, но это я и от тебя уже слышал. Потом Карталов зашел…

Услышав о Карталове, Аля сжала трубку так, что пальцы побелели. Она и сама не понимала, почему испытывает такой стыд перед ним. В конце концов, она сказала ему то, что думала. Отчего же?..

– Вы говорили обо мне? – наконец спросила она.

– Да, – помедлив, ответил Илья. – Он не думал, что ты так себя поведешь, он жалеет, что у тебя не получилось… Но способность к самореализации входит в понятие таланта, и он не хочет никого кормить пустыми иллюзиями. И все в таком духе. Ну, что я должен был делать? Просить его за тебя? Он этого терпеть не может, я-то знаю. Да мне и возразить было нечего, когда он говорил о твоем вчерашнем экзамене.

– Ничего не надо было возражать, – сказала Аля, справившись с волнением. – И просить, конечно, тоже. Я ничего такого и не ждала.

– Ну и хорошо, – заключил Илья. – В конце концов, это дело проехали. Думать надо не о прошлом, а о будущем – учитывая, конечно, ошибки прошлого. Алечка, ты извини, я сегодня в замоте – хуже, чем вчера. Ты меня дождись, я же тебе паспорт должен отдать. А уже потом, когда вернусь, мы с тобой подумаем, чем бы тебе заняться.

– Я дождусь, – растерянно сказала Аля. – Когда ты придешь?

– Днем заскочу на пять минут, – сказал он. – Все, пока, милая!

Аля была так растеряна, что даже трубку положила не сразу. Ей нравился его спокойный тон, она и сама успокаивалась, слыша его чуть насмешливые и твердые интонации… Но сейчас она не могла их понять.

Пять минут назад она думала, что невозможно заговорить с ним о будущем – и вот он говорил о будущем так просто, словно оно было уже решено и все в нем было понятно. Он забежит днем на пять минут, отдаст паспорт. А потом? Уезжает он куда-то, что ли? Что значит – «когда вернусь»?

Аля машинально открыла холодильник, посмотрела на составленные в него тарелки с остатками вчерашнего ужина. Тарелки были большие, прозрачно-синие, и каждая тарелка была укутана тонкой пленкой. Пленка цеплялась к рукам, когда Аля доедала какой-то особенный горох, черную чечевицу…

Илья появился часов в двенадцать.

– Вижу, отдохнула, – сказал он, целуя Алю. – Глаза опять блестят, летаешь, как птичка!

– Как чижик-пыжик. – Забыв все свои тревоги, Аля радостно улыбалась, глядя на него.

– Чижик – это хорошо, – заметил Илья. – Тебе немножко подходит.

– Почему немножко? – сразу заинтересовалась она.

– Потому что не исчерпывает, – не стал вдаваться в подробности Илья. – Держи паспорт.

– Вот и прошли пять минут, – сказала Аля.

– Что значит – прошли пять минут? – удивился он.

– Ну, ты же сказал, что на пять минут днем забежишь, – напомнила она.

– А! – Илья улыбнулся. – Это образно было сказано, к тому же я был в кабинете не один. Не мог же я при секретарше и менеджере объяснять, сколько времени проведу с тобой. А проведу я ровно столько, чтобы успеть тебя обнять, поцеловать, раздеть и любить…

Говоря это, Илья привлек к себе Алю. Волна прошла по его телу и отдалась в ней, завершилась поцелуем. Прикрыв глаза, Аля почувствовала мягкое прикосновение его губ, нетерпеливое и страстное движение его языка у себя во рту.

Пуговиц на халате не было, и он торопливо расстегивал пуговицы на своей рубашке, на брюках…

– Пойдем в спальню? – прошептала Аля.

– Нет, – таким же страстным шепотом ответил он. – Здесь еще лучше будет, вот увидишь… Иногда так даже лучше бывает, ты почувствуешь…

Аля не могла чувствовать себя с ним лучше или хуже. Ей было просто хорошо, хотя это слово и в малой мере не передавало того, что с нею происходило – даже в первую ночь, сквозь накаты боли. И уж тем более теперь, когда все ее тело, каждой клеточкой, хотело его тела…

Илья прислонил ее к холодильнику, она почувствовала, как он прижался к ней бедрами, твердеющей плотью, и сама обняла его за талию.

– Вот видишь… – медленно, все крепче прижимаясь, произнес он. – Ты только не бойся этого, не стесняйся ничего. Мы с тобой так друг другу подходим, нечего нам стесняться. А теперь ты спиной повернись – посмотрим, как тебе больше понравится…

– Я не думаю ни о чем, Илюша, – вырвалось из ее полуоткрытых губ. – Мне с тобой…

…Они сидели за столом на кухне и смотрели друг на друга. Всего несколько минут прошло после того, как они разомкнули наконец объятия.

– Вот теперь пять минут прошли, – улыбнулся Илья. – Теперь, а не когда стрелка щелкнула!

– Ты не пообедаешь? – спросила Аля.

– У меня сегодня деловой обед, – покачал он головой. – А улетаю я вечером.

– Куда? – потерянным голосом спросила Аля.

Она уже успела забыть о своих недавних тревогах!

– А я тебе разве не говорил? – удивился Илья. – Говорил, кажется, да ты забыла от переживаний. Я в Японию лечу. Снимать будем, несколько клипов смонтируем, планы есть на будущее сотрудничество. Ты почему так расстроенно смотришь? – заметил он.

– Не расстроенно. – Аля попыталась улыбнуться. – Просто я вчера и правда не расслышала, вот и неожиданно… Надолго?

– Как сказать… На весь июль – точно. Алечка, да бог с тобой! Ну что такое месяц, сама подумай? А я вернусь, и мы с тобой придумаем что-нибудь необыкновенное! Какую-нибудь грандиозную штуку, чтобы ты забыла скуку! А по дороге из Японии, на Дальнем Востоке, я тебе поймаю тигра.

– Тигра? – едва не плача, улыбнулась Аля.

– Или дракона, – кивнул Илья. – Или вот такую зверюшку, только в натуральную величину.

Он достал из кармана костяную фигурку желтовато-белого цвета и положил Але на ладонь.

Это был миниатюрный Козерог. Но, несмотря на свою миниатюрность, Алин знак Зодиака выглядел как настоящая скульптура. Козерог застыл в такой неудержимой, такой естественной позе, как будто вот-вот должен был сорваться с места и устремиться куда-то.

– Ой, как красиво! – забыв обо всем, воскликнула Аля. – Какой он живой, Илюша, ты видишь?

– Конечно, вижу, – кивнул он, глядя на нее и улыбаясь. – А иначе зачем бы я стал тебе его дарить? Он на тебя похож.

– А откуда ты узнал, что это мой знак? – удивленно спросила Аля.

– Флюиды уловил, – сказал он, но тут же, заметив ее потрясенный вид, поспешил добавить: – Да в паспорте в твоем посмотрел. Разочарована?

– Нет, – рассмеялась Аля. – Наоборот.

Она только очаровывалась им – его незаметным вниманием, его легкими ласками.

– Я тебе позвоню, когда приеду, – сказал Илья. – Скучать буду!

– А с Моськой кто же останется? – спросила Аля, уже стоя в прихожей и глядя, как собачка подает Илье туфли.

– Мама заедет вечером, на дачу ее заберет, – ответил он.

– А вся посуда грязная осталась, – вспомнила Аля, услышав о том, что должна приехать Анна Германова.

– Ничего страшного, – махнул рукой Илья. – Мама в обморок не упадет. Да к тому же через пару часов домработница придет убирать. Думаешь, мы с Моськой сами посуду моем?

Они вышли на залитую летним солнцем улицу Немировича-Данченко. Але вдруг стало страшно. Как она будет жить в этом мире одна, без Ильи – целый месяц!

Глава 12

В эти сумасшедшие, воспаленные дни Аля почти не думала о родителях. Вернее, она гнала от себя мысли о них. Все равно ничего нельзя было сделать, все равно предстояло объяснение – зачем же думать об этом заранее?

Она даже не сказала им, что провалилась в ГИТИС. Просто повторила по телефону, что снова ночует у Ильи, и положила трубку. Конечно, это было жестоко по отношению к ним, Аля понимала. Но в тот день у нее просто не было сил еще на одно объяснение.

Она терпеть не могла ночевать не дома. Случаи, когда это происходило, по пальцам можно было пересчитать: на дне рождения у подружки задерживалась, на дачу ездили с одноклассниками. И всегда ей жаль было того особенного вечернего домашнего состояния, когда покой охватывает душу и можно спокойно думать о прошедшем дне, и завтрашний день не кажется трудным в окружении родных, надежных стен…

Теперь же Але не хотелось ничего – ни спокойствия, ни знакомой защищенности. Она входила в дом с тем же чувством отчаяния, которое охватило ее на улице. Ей нужен был Илья, только он, никто не мог его заменить!

Родители встретили ее молчанием. Аля видела, что они стараются держаться непринужденно, и видела натянутость их непринужденности.

– Будешь обедать? – спросила мама. – Или ты теперь питаешься в более интересных местах?

Отец укоризненно посмотрел на маму и поспешил произнести:

– Все-таки ты могла хотя бы предупредить нас заранее. Не слишком ли рано ты стала считать себя взрослой?

Аля едва не улыбнулась папиным словам. Меньше всего она думала о том, чтобы утверждаться в своей взрослости. Она думала об Илье.

Лицо у мамы было каменным и нервным одновременно, огромные глаза посверкивали за стеклами очков.

– Твоя авантюра с ГИТИСом, надо полагать, провалилась? – поинтересовалась она.

– Я не поступила.

– Что ж, ничего удивительного, – пожала плечами Инна Геннадьевна. – Ты вообще не привыкла доводить что-либо до конца, прилагать усилие хоть к чему-нибудь! По-твоему, взрослость выражается в том, чтобы, как проститутка, спать с первым встречным мужчиной?!

– Инна, перестань! – воскликнул отец.

– Почему это я должна перестать? – Мамин голос начал срываться на крик. – Почему я должна спокойно смотреть на то, как моя единственная дочь катится в пропасть?! Мы и так уже слишком много ей позволяли! Не хочу идти на экзамены – не ходи, деточка! Хочу дурака провалять целый год, вместо того чтобы готовиться к поступлению – с нашим удовольствием! Вздумалось ни с того ни с сего, без всякой подготовки, податься в артистки – ни слова поперек! Это кончилось так, как должно было кончиться!

Аля понимала, что мама кричит не от злости, а от бессилия и отчаяния. Но что она могла сделать, чтобы ее успокоить? Пообещать, что всегда будет ночевать дома, что думать забудет об Илье?

– Мама, ну успокойся, – попросила она. – Думаешь, я знала, что так получится? Все так неожиданно произошло… Что я должна была делать – к вам его вести, благословения просить? Я ведь сначала даже не представляла, как он ко мне относится…

– Но ведь в этом все и дело, как же ты не понимаешь! – воскликнула Инна Геннадьевна, нервно сжимая половник, который она держала в руках, и не замечая, как прыгает крышка на кастрюле с кипящим супом. – Вдруг, в одну минуту, ты отдаешься человеку, с которым день назад даже не предполагалось ничего подобного! Мало того, ты спокойно нам об этом заявляешь, как будто в этом нет ничего ненормального!

– Ничего ненормального и не было, – рассердилась Аля. – Думаешь, он меня изнасиловал, или…

– Кстати, а почему ты сегодня-то пришла? – прервал ее отец. – Отпустил восвояси до следующего случая?

Аля слегка растерялась, услышав этот вопрос. Но тут же рассердилась еще больше! Какое право они имеют говорить так насмешливо, с такой холодной уверенностью?

– А что, по-твоему, – медленно произнесла она, – он меня должен был наутро в загс повести? И к вам на коленях приползти с покаянием? Мы сами как-нибудь разберемся! Что я могу сделать, если вы с самого начала не хотите понимать!

– Очень бы я хотела взглянуть на родителей, которые хотят понимать такое поведение своей дочери. – Мама справилась с волнением и говорила теперь насмешливо. – Ты, может быть, хочешь, чтобы мы на Нелину мамашу равнялись? Так ведь она, по-моему, готова кому угодно дочь в постель положить, лишь бы с выгодой! Ты хочешь, чтобы у меня были взгляды парикмахерши?

С ними невозможно было спорить, невозможно было ничего им объяснить. Хоть жалей их, хоть злись…

Вдруг Аля поняла, что и никому ничего объяснить невозможно. Нелька, например, конечно, не ужаснется, не запричитает, даже наоборот. Но что она скажет? Аля представила нетерпеливые Нелькины расспросы о «новом кадре», ее смешки и советы – и ей стало тошно.

То, что происходило у нее с Ильей, было за пределами болтовни с подружкой, за пределами любых советов и объяснений кому бы то ни было. Алина душа, как кокон, оберегала все, что было между ними, что принадлежало только им двоим, – каждый поцелуй, каждое прикосновение…

– У тебя суп сейчас убежит, – сказала она, выходя из кухни. – В конце концов, что тут особенного? Если хочешь знать, из всех моих подруг я одна такая девственница оставалась, невеликое сокровище потеряно!

Аля понимала, что жизнь ее должна теперь перемениться.

Дело было даже не в том, что она провалилась в ГИТИС. Мало ли девчонок проваливается каждый год! Пробуют на следующий, армия ведь не грозит.

Но встреча с Ильей перевернула ее жизнь гораздо больше, чем перевернул бы театральный институт, даже если бы она и поступила. В Алиной жизни появился какой-то особенный мир, которого она прежде не знала… И она входила в этот мир не с любопытством, которое почти всегда сопровождается ошибками и кончается разочарованием, а с любовью, в которой ошибок не бывает.

Аля не представляла, в чем будут заключаться перемены, но они должны были наступить, и она ждала их с замиранием сердца.

Кончился июнь, первая июльская неделя пролилась дождем, потом солнце опять накалило московский асфальт.

А жизнь ее шла по-прежнему, и Аля чувствовала, что с каждым днем ее охватывает все большее отчаяние.

Конечно, все дело было в том, что он уехал в командировку.

«Он же сказал: через месяц, – успокаивала себя Аля. – Это ведь так просто, это ведь его жизнь! Ну что он, должен был из-за меня все бросить или меня с собой в Японию тащить?»

Она не сказала родителям, что Илья уехал. Пусть думают что угодно. Как будто он нуждается в оправданиях! Аля почти инстинктивно не хотела говорить о нем, словно в ладонях его держала.

Больше всего она переживала из-за того, что забыла дать ему номер своего телефона. Целый месяц не только не видеть его, но даже голоса его не слышать… И как же он сообщит ей, что вернулся? Особенно последняя мысль мучила ее: как же она вообще узнает, что он вернулся?

Маленький Козерог стоял на ее столе, когда она была дома, а уходя куда-нибудь, Аля брала его с собой, как будто он был живой и она без него скучала.

Впрочем, выходила она редко: ей просто не хотелось никуда выходить. Читала, закрывшись в своей комнате. Днем, когда родители уходили на работу, бродила по квартире или ехала в парк у Северного речного вокзала, где раньше очень любила гулять, и там тоже бродила, но уже вдоль реки.

Утки с выводками крошечных утят подплывали к самому берегу, хватали хлеб, который Аля бросала им в воду. Днем в парке было почти безлюдно, гуляли только старички да мамаши с колясками.

Все Алины прежние мысли о будущем были связаны с театром, с той неясной, но прекрасной жизнью, которая ожидала ее в нем. Тогда ей казалось, что, если убрать из ее будущего театр, пустота на его месте будет невосполнима.

И вот теперь театра больше не было, да и ничего не было. Душа ее должна была опустеть, как этот летний парк, но Аля совершенно не чувствовала пустоты – даже наоборот! Незнакомое прежде чувство переполняло ее так, что впору было задохнуться. Это была любовь – просто любовь, и Аля не понимала, как же она жила без нее.

Как раз в парк она и собиралась, когда зазвонил телефон. Аля схватила трубку с колотящимся сердцем. А вдруг он уже приехал, вдруг как-нибудь узнал ее номер!

– Алька, – услышала она, – а я на два дня в Москву вырвался! Кое-какие стройотрядовские дела. Хорошо, что дома тебя застал! Ну, как ты? Может, встретимся сегодня?

Максим проговорил все это быстро и взволнованно, даже поздороваться забыл. Наверное, он заранее приготовил и слова эти, и даже бодрый тон.

– Привет, Макс, – упавшим голосом сказала Аля. – Ты, значит, приехал…

Она начисто забыла о его существовании, и его просьба о встрече была для нее тягостна. Зачем ей встречаться с ним? Чтобы выслушать очередное признание в любви, что-то объяснять ему, о чем-то просить?

Но и отказаться было неловко: все-таки человек из тридесятого царства приехал, да еще всего лишь на два дня.

– Только ненадолго, ладно? Я тороплюсь сегодня, – с ходу выдумала Аля. – Можем в парке у Северного вокзала встретиться, это мне по дороге. Возле аттракциона с паровозиком, знаешь?

Почти все лето пролетело для Али так стремительно, что она и не видела никаких перемен в окружающей жизни. Но, глядя на Макса, она заметила перемены. Он загорел, возмужал, даже, кажется, подрос немного. Правда, уши торчали по-прежнему и ресницы казались еще длиннее, оттого что выгорели на солнце.

На нем была стройотрядовская форма защитного цвета – наверное, из каких-нибудь старых институтских запасов. Он курил, прислонившись к барьеру возле аттракциона. Кажется, раньше не курил – или она просто забыла? Издалека увидев Алю, Максим отбросил сигарету, но не пошел навстречу, а остался стоять, как будто оторваться не мог от ограды.

– Ты загорел, – сказала Аля, подойдя к нему.

– Наверное. Работаем целый день. – Макс говорил отрывисто, а смотрел на Алю не отрываясь. – Как твой ГИТИС?

– Стоит на прежнем месте, – пожала плечами Аля. – Только без меня.

– Понятно… Очень расстроилась?

– Не знаю… Как-то не успела еще понять.

Сказать, что не расстроилась, было бы неправдой. Но и отчаяния из-за своего непоступления она тоже сейчас не ощущала. Але не хотелось объяснять ему свое состояние, да и невозможно было это сделать.

– Чем же ты теперь будешь заниматься? – спросил Максим.

– Тоже не знаю, – улыбнулась Аля.

– Странная ты какая-то сегодня! – удивился он.

– Что же странного? – спросила Аля. – И почему ты думаешь, что именно сегодня?

– Улыбка какая-то… блаженная! И ничего-то ты не знаешь, ничего-то тебе не надо!

– А может, я влюбилась? – неожиданно для себя сказала Аля.

Максим замолчал. Они шли по набережной вдоль обшарпанного парапета. Аля смотрела, как швартуется на противоположном берегу огромный белый корабль.

– В кого? – наконец спросил он.

– Я же сказала – может быть. – Аля оторвалась от созерцания корабля. – Расскажи лучше, как ты провел лето.

Фраза невольно прозвучала, как название школьного сочинения, хотя Аля вовсе не хотела его обидеть. Просто ей было все равно.

Но Максим не стал ничего рассказывать.

– А все-таки? – спросил он. – Может быть – или так оно и есть?

Ей было так скучно, что даже как-то и не жаль его. Аля и сама не понимала, почему такой скукой веет на нее от этого симпатичного парня – даже от его пушистых ресниц. Но у нее просто язык не хотел шевелиться, чтобы с ним разговаривать.

«Как это я раньше хотела с ним кокетничать, зачем-то дразнила его?» – с удивлением подумала Аля.

– Макс, я пойду, – сказала она. – Неужели ты никого себе в стройотряде не нашел? Не надо мне звонить, совершенно тебе это не надо.

Она повернулась и пошла по набережной в противоположную сторону.

– Алька, погоди! – крикнул Максим и в два шага догнал ее. – Я все равно должен тебе сказать… Все равно хотел… Я из-за тебя только приехал. – Она видела, что он задыхается от волнения. – Только из-за тебя! Никаких дел стройотрядовских здесь нет, это я все выдумал. Я раньше не думал, что это все так серьезно… Для меня.

– Макс, – стараясь говорить как можно более ласково, произнесла Аля, – но для меня-то это совсем не так. Может быть, надо было тебе сразу сказать, но я же ничего плохого тебе не делала, потому и не говорила. Мне казалось, у нас с тобой очень простые отношения, легкие, и прекратить будет легко. Я же не виновата, если это не так… Что я могу сделать?

– Ничего не надо делать. – Максим смотрел на нее, не отводя глаз. – Алька, ничего… Но если вдруг когда-нибудь… Потом когда-нибудь… Ты же сказала – может быть. А может быть, что ты и ошиблась, может же такое быть! Тогда я…

– Ох, Максим, ну что ты говоришь? – поморщилась Аля. – Думаешь, я тебя буду иметь в виду как запасную площадку? Забудь ты меня лучше, ей-богу!

Она пошла по набережной, не оглядываясь и все убыстряя шаги.

Жить с мыслью о том, что Илья не знает номера ее телефона, что он прилетит в Москву и не сможет позвонить ей в ту же минуту, было для Али просто невыносимо.

Прожив с этой мыслью вторую неделю июля, она поняла, что больше не выдержит такого неопределенного ожидания. Да и сама она не могла позвонить ему домой: на визитке был обозначен только телефон офиса, а спросить домашний или мобильный она забыла в горячке их встреч и расставаний.

И Аля поехала на улицу Немировича-Данченко, хотя не совсем понимала зачем.

Она даже не сразу нашла эту улицу. Шла от метро по Большой Дмитровке и свернула направо, не дойдя до нужного поворота. Только пройдя метров сто по Козицкому переулку, Аля сообразила, что перепутала поворот – может быть, тоже от волнения.

За дверью его квартиры стояла тишина.

«Значит, не вернулся еще, – подумала Аля то ли с тоской, то ли с облегчением. – Он просто не вернулся еще, а если бы вернулся, обязательно позвонил бы. Он как-нибудь нашел бы мой телефон, узнал бы в деканате ГИТИСа, еще как-нибудь… И что за глупые мысли лезут в голову!»

Она хотела оставить ему записку в дверях или в почтовом ящике, но потом подумала, что ее может найти его мать, – и не решилась писать. Хотя что особенного было бы в записке, оставленной в почтовом ящике?

Аля совсем уж было подумала, что приехала сюда зря, как вдруг ей вспомнился другой летний день, когда она вот так же бродила вокруг этого подъезда, и ждала, и не знала, увидит ли… И смешная Бася Львовна вспомнилась, с ее тревогой за бомжей и Совет Федерации.

«На втором этаже, она сказала? – попыталась вспомнить Аля. – На втором этаже направо, точно!»

Она сбежала по лестнице вниз и позвонила в квартиру справа от лифта.

– Кто там? – раздалось за дверью. – Ты, Люся?

– Это не Люся, – громко сказала Аля. – Это Аля… Александра. Бася Львовна, вы со мной однажды разговаривали на лестнице, я к Илье Святых приходила, вы не помните, наверное…

Дверь тут же открылась.

– Почему же не помню? – Бася Львовна стояла на пороге и внимательно вглядывалась в Алино лицо в лестничном полумраке. – Я всех помню, с кем разговаривала. Проходите, пожалуйста. А я думала, это Люська с третьего этажа, – говорила она, идя впереди Али по коридору. – Она, паразитка, утятницу у меня брала, так я думала – принесла. Дождешься, как же! Завтра сама пойду заберу. До чего девка бесстыжая!

Квартира у Баси Львовны была такая же, как у Ильи – вернее, таких же размеров, с таким же длинным коридором и просторной кухней. Но вся она была заставлена таким количеством разнообразных предметов, что просто невозможно было представить: на что же употребляются все эти бесчисленные вещи и вещички?

– Мишенька, старый дурень, пошел на свой совет ветеранов, – сообщила Бася Львовна, когда, поддавшись на ее уговоры, Аля прошла все-таки на кухню. – Думает, он там большая шишка. Вот когда будут давать подарки ко Дню Победы, он тогда посмотрит, кому дадут часы, а кому цветочки и фигу с маслом.

Слова этой женщины оказывали на Алю просто поразительное действие! Может быть, даже не сами слова, а интонации или что-то еще, что и в интонации не умещается… Так было в их первую встречу, когда Аля в отчаянии сидела на ступеньках, так было и сегодня, когда, присев на венский стул, к сиденью которого веревочками была привязана вышитая подушечка, она слушала словоохотливую соседку.

Сегодня на Басе Львовне было серое шелковое платье в черный горошек, и причесана она была так тщательно, как будто собиралась в театр.

– Извините, что я вас побеспокоила, – сказала Аля, непонятно чему улыбаясь. – Вы не знаете, Илья еще не приехал?

– Почему не знаю – знаю, – тут же ответила Бася Львовна. – Не приехал, но вот-вот явится. Вчера Анна Аркадьевна заезжала за чем-то, она и сказала. Вы Анну Аркадьевну знаете? – словно мимоходом, поинтересовалась она.

– Да… в фильмах видела, – ответила Аля. – Я только хотела вас попросить… Когда он вернется, вы ведь его, наверное, сразу увидите?

– А как же! – подтвердила Бася Львовна. – Илюшка вежливый такой, всегда поздоровается, если на лестнице встретит. Да и забегает иногда – когда боится, что Моську не успеет вечером выгулять. А мне что, разве мне трудно с собачкой погулять? Или Мишеньку пошлю, у него все равно гвоздь в жопе, так пускай хоть с пользой бегает!

Аля не выдержала и прыснула, услышав последние слова. Она уже догадалась, что подобные фразочки – особенно о Мишеньке – Бася Львовна произносит явно в расчете на публику и вместе с тем удивительно естественно, как дышит.

«Вот это актриса!» – подумала Аля, а вслух сказала:

– Я хотела записку ему оставить. Вы сможете передать, Бася Львовна?