Текст книги "Стану рыжей и мертвой, как ты"

В кафе вошла группа нарядно одетых молодых женщин. Они, весело переговариваясь, подозвали официанта и попросили его сдвинуть два столика, чтобы расположиться всем вместе.

– Это из бухгалтерии администрации, я знаю некоторых, – прошептала, стараясь не глядеть в их сторону, Тамара. – Пришли жареной рыбки поесть.

– Ну так что? – Василий продолжал держать ее за руку. – Поедешь со мной?

– А что мне за это будет?

– Мы с тобой найдем клад, разбогатеем и сможем отправиться путешествовать по миру! – Он улыбнулся своим нелепым фантазиям, понимая, насколько все это глупо прозвучало. Всю усадьбу давно обследовали, каждый камешек, каждый кирпич, каждую стену или балку. И никакого клада, конечно же, не нашли.

– Ну тогда ладно, я согласна. Все, мне пора домой. Через час за мной заедут в больницу.

Она поднялась, Василий проводил ее к выходу. Сам он решил остаться и пообедать. А заодно насладиться послевкусием от встречи с Тамарой. Она согласилась, согласилась составить ему компанию!

– Вот тебе пятьсот рублей, на такси там, помаду… – Он сунул ей в ладонь мятую купюру. – Если хочешь, я куплю сегодня курицу, и ты запечешь ее на ужин, а?

– Ну ладно… – Тамара клюнула его в щеку, совершенно забыв, что им положено скрываться, прятаться, шифроваться, и, покачивая бедрами, направилась в сторону стоянки такси.

Василий вернулся за стол, заказал себе жареных карасей в сметане и салат.

«Хорн, ну и Хорн… И как это ты упустил этот медальон?»

Он долго еще рассматривал присланный ему скупщиком снимок с медальоном.

А в голове его звучал голос из далекого прошлого, голос Андрея Липовского, человека, который когда-то ходил вот по этим же улицам, может, купался в этом заливе и даже ел карасей в сметане, выловленных в Волге, пил водку с Прозоровым, поглядывая на его супругу, Верочку, свою любовницу, и страдал из-за того, что даже его любовь не могла спасти Верочку от любви ее к своему мужу, от ревности к крепостной девке Ольке.

«…Чтобы повеселить тебя, ангелъ мой, отправляю я тебѣ со своимъ слугой Сашкой родную сестру Леды – Быстру. Она точная копія твоей Леды».

Разволновавшись, Василий заказал себе пятьдесят граммов ледяной водки.

10. Лина Круль

… Я смотрела на нее и не могла взять в толк, действительно ли она произнесла все эти спасительные для меня слова, или же это плод моего воображения.

– Ты чего молчишь? Ну, говори же!!! Она еще там, в том городе? В морге? – закричала она.

Я закрыла глаза, чтобы не видеть ее глаз, полных слез. Чтобы вообще не видеть всего того, что прежде называлось нашим домом и вносило в наши жизни какую-то правильную размеренность и покой. Даже счастье. Потому что маленькая двухлетняя Ульрика делала нас троих, одиноких и безмужних женщин, счастливыми. Эта маленькая девочка стала смыслом нашей жизни.

Но я на самом деле не знала, как рассказать ей правду.

– Ты что… похоронила ее там? В том городе? Лишь только потому, что там есть немецкое кладбище? – Мысли ее неслись по ложному направлению. При чем здесь вообще немецкое кладбище? – А почему не позвонила и не позвала нас? Мы бы с Улей приехали! Она могла бы побыть еще несколько дней в морге…

– Хорошо, – прошептала я, с трудом подбирая слова. – Давай представим себе, что я позвонила, и вы приехали. Что было бы дальше?

– Как что? Похоронили бы ее… Деньги вроде бы есть, думаю, что на похороны в провинциальном городке наскребли бы.

– Дальше. Что дальше?

– Как что? Полиция будет искать этого бандита… – Здесь она закусила губу и закрыла глаза, вероятно, представляя себе все то, что произошло с подругой.

– А мы? А Уля? Что было бы с ней?

– Как что, будем ее воспитывать! Какие странные вопросы ты задаешь!

– Но кто нам ее отдаст? Кто позволит нам ее удочерить? У меня, к примеру, ничего нет, я снимаю квартиру и работаю всего лишь кассиром. Хотя и подрабатываю, мою полы в школе. К тому же я не замужем. Мне точно не отдадут. Теперь ты…

Она вскинула голову, нахмурилась.

– У тебя две попытки суицида, скажи спасибо своему мужу. Если бы не его воспаление легких, думаю, я давно бы уже навещала твою могилу. В любом случае ты на учете в психдиспансере. Кроме всего прочего, у тебя суды с дочерью твоего покойного Игоря. И не факт, что ты выиграешь суд и останешься в квартире. И никто, поверь мне, не станет разбираться, кто именно заплатил оставшуюся сумму по ипотеке. Вы были в браке и погасили ипотеку как бы вдвоем. К тому же его дочь, Алиса, сама работает в банке и хорошо зарабатывает, и сама может придумать, будто бы это она дала отцу деньги на квартиру. То есть получится – твое слово против ее. Ты понимаешь вообще, что мы с тобой, по закону, никто Уле? Просто чужие тетки. Подружки Лины.

Марина вдруг стянула с подушки плед, развернула и укуталась в него, словно ей стало очень холодно. Она сидела так, уставившись в одну точку, и взгляд ее был пустой, совсем пустой, словно она на время выпала из реальности. Это была такая страшная психологическая кома, которая длилась всего несколько минут и напоминала мне мое собственное состояние, когда я осталась там одна, в лесу, с мертвой подругой.

Очнувшись и как-то быстро себе представив последствия моего правильного, шаг за шагом, поведения в рамках закона, я ужаснулась. Потому что моя фантазия нарисовала мне рыдающую, растрепанную Ульрику, сидящую в мокрых холодных колготках на казенной кровати в детском доме. В ту минуту, когда ее будут вырывать из наших любящих рук, чтобы отнести в машину, которая отвезет ее сначала в полицию или детский дом (вот таких подробностей я точно не знала), она сойдет с ума, ее жизнь будет сломана, и в каждом взрослом она будет видеть предателя, зверя. И никто, ну просто никто и никогда не сможет помочь нам вернуть ее в семью, в нашу семью. Ульрика – красивая девочка. Возможно, ее в скором времени удочерят, может, ее новые родители увезут ее куда-нибудь за границу и там ее будут бить или насиловать… Словом, мне еще там, в лесу, рисовались такие страшные картины ее будущего, что я мысленно обратилась к распростертой на траве мертвой подруге.

– Лина, что мне делать? – рыдала я, и тело мое сводило судорогой, потому что мне надо было смотреть в ее полуприкрытые глаза, видеть глубокий невозможный разрез на горле, кровь, которой напитывалось все вокруг…

Конечно, никто мне не ответил. Да и как она могла мне ответить, когда ее голова уже почти отделилась от тела. Она уже вообще ничего не могла. А я – могла. И должна была спасти хотя бы ее дочку, нашу Улю.

… Марина наконец очнулась. Тряхнула головой.

– Так где она? Что ты сделала с ее телом?

Вот теперь я видела перед собой уже другую Марину, с более осмысленным взглядом и проблеском разума в глазах. Кажется, до нее начал доходить смысл всего того, что я ей сказала.

– Понимаешь, если бы я просто оставила ее в лесу и, предположим, позвонила бы в полицию и сообщила о ее смерти, то колесо бы завертелось и рано или поздно ее личность была бы установлена. Вышли бы на меня. Задержали бы, но уже не как свидетельницу, нет, на это и рассчитывать не приходилось. Конечно, я знаю о полиции только из сериалов, это да, но нетрудно предположить, что меня бы обвинили в ее убийстве в первую очередь, понимаешь?

– Ну это ты напрасно. Думаешь, там, в полиции, одни идиоты сидят? И повесили бы на тебя такое изощренное убийство? Как будто бы ты орудовала ножом? Это вообще не женское убийство.

– Марина!

– Ну да, я тоже смотрю телевизор, да мы все такие, ничего не знаем о реальных полицейских… Но ты права, скорее всего, тебя задержали бы, а уж там нашли что на тебя повесить, говоря их языком. Но если бы ты сама обратилась в полицию, никуда бы не исчезала, а рассказала бы все, что видела своими глазами?

– Меня бы все равно задержали, чтобы проверить мои показания. Думаешь, я об этом не размышляла? Выяснили бы, зачем мы с Линой вообще приезжали в Маркс, проверили бы, действительно ли умерла тетя Ирма, а потом плавно подошли к теме наследства.

– Наследство?

– Ну да! Она оставила кое-что Лине, вернее, мы нашли в шкатулке кое-что: несколько золотых вещей – два медальона и крестик, еще серебряное колечко и тысячу евро. Все украшения и деньги Рокотов, конечно, забрал. Но если бы началось расследование, то нашли бы свидетелей, знакомых или родственников Ирмы, которые могли бы, к примеру, подтвердить, что она оставила для своей племянницы в шкатулке украшения и деньги. И вот тогда я снова попала бы под подозрение. А вдруг это все-таки я убила свою подругу, чтобы забрать все это?

– Постой… А дом Ирмы? Кто теперь будет наследником? Лина?

– Да, Лина была ее единственной родственницей и наследницей. Мы даже начали планировать, что сделать с этим домом, когда она вступит в права наследования. Лина хотела продать его, чтобы купить небольшую, скромную дачу в Подмосковье. Понимаешь, она мечтала, говорила о том, что Уле будет хорошо на свежем воздухе… – Я заплакала.

– Мы ушли от темы… Итак. Судя по всему, получается, что ты все сделала правильно, что не рассказала Дождеву о том, что вас в лесу было двое и что Рокотов убил ее. Ты рассказала ему о том, что он покушался на тебя. Потом ты попросила его отпустить тебя, и он пообещал найти Рокотова… Но Лина…

– Я похоронила ее в лесу, – сказала я, и в голове моей зашумело. Мне стало дурно. Эти слова звучали так пронзительно и реально, что я уже не сомневалась – на этот раз я произнесла их наяву. И от того, как отреагирует Марина, будет зависеть наше будущее.

Конечно, мой рассказ получился сумбурным, все во мне бурлило, когда я хотела рассказать во всех подробностях, насколько тяжело мне дались эти лесные похороны. Зачем-то я рассказывала о том, как покупала простыни, три белые простыни, в которые завернула потом обмытое водой из бутылок тело Лины. Мне так и хотелось сказать, что, к счастью, Лина уже ничего не чувствовала, и если она ангелом парила над земляничной поляной, то, глядя на то, как я закапываю ее тело, понимала, что я делаю все правильно. И если ангелы умеют читать мысли, то она должна была понять, что я делала все для того, чтобы оставить Улю с нами, со мной и Мариной. И что я намереваюсь хотя бы часть жизни прожить под ее фамилией. И хотя я тогда имела самое смутное представление, как это сделать в реальности, другого варианта выхода из этой сложнейшей ситуации я просто не видела.

Мысленно я дала ей клятву, что перезахороню ее и поставлю ей памятник, но только после того, как найду ее убийцу, добьюсь его официального признания в убийстве. И только потом, не без помощи Дождева, на которого я очень рассчитывала, сделаю все возможное, чтобы, вернув себе свое имя, удочерить Ульрику.

– Понимаешь, – говорила я, проглатывая в волнении слова, – если бы у Лины были живые родственники, которые могли бы мне помочь в этом деле, хотя я и не знаю как, словом, если бы я увидела какой-то другой выход, я бы, может, поступила иначе. Но тогда, ты пойми меня, я находилась в шоке, и единственно, о ком думала, это Уля.

Мне показалось, Марина как-то странно посмотрела на меня. Так смотрят на недавно сошедших с ума. Задумчиво и с жалостью. Возможно, она пыталась поставить себя на мое место и теперь спрашивала себя, а как бы она поступила, но ответа, как видно, так и не находила.

– Какую же кашу мы заварили… – наконец сказала она, и как же я была ей благодарна за это «мы».

11. Дождев

Не выдержав, я пригласил к себе Вадима. Купил водки, огурцов с помидорами, колбасы и пельменей. Пока его ждал, даже пропылесосил квартиру, словно ждал не коллегу, которому собирался открыть душу, а девушку. Конечно, мной двигало тогда не столько чувство вины перед ним, сколько желание поделиться всем тем, что не давало мне покоя.

– Нормально так! – Вадим смотрел на накрытый мною стол в полном недоумении. – Ты чего, Дождев, соблазнить меня решил? Меня жена так не ублажает. Нет, она готовит, конечно, но пива уж точно никогда не купит, у нее ума не хватит, не говоря уж о водке… Даже скатерть постелил! Ну надо же!

– Да ты садись, садись, – я пододвинул ему стул. – Угощайся.

Мы расположились в комнате. Я действительно постелил скатерть, льняную, правда, застиранную и слегка помятую, оставшуюся мне еще от матери. Она очень хорошо прикрывала большое чернильное пятно на полированном старом столе, на котором я в свое время делал уроки.

Мы выпили по рюмке, закусили.

– Люблю, когда в салат добавляют чеснок. А моя не любит. Потому приходится самому себе класть, – Вадим с аппетитом ел салат, бросая на меня веселые ироничные взгляды. – Так чего там у тебя? Давай, выкладывай! Куда влип?

И я рассказал ему все. Ничего не скрыл. Вплоть до визита к Хорну. Он, слушая меня, забыл о еде. Его лицо просто окаменело. Я, глядя на него, и сам испугался, что наговорил лишнего. Может, я чего не знаю о Вадиме? Или же он в моем рассказе увидел то, чего я не разглядел?

– Вот такие дела… Я так подозреваю, что она специально покрасила волосы, чтобы походить на свою подругу Лину.

– Думаешь, это была Татьяна?

– А что еще думать-то?

– А где же тогда настоящая Лина? Что с ней?

– Понятия не имею! Понимаешь, если бы не тема с наследством, я бы предположил, что эту Лину убил Рокот. И что Татьяна просто не нашла тело, когда вернулась к машине. И так испугалась всей этой истории, что решила представить все дело так, словно она была одна. Но это одна версия. Но могло быть все иначе. Рокот действительно напал на нее, я имею в виду на Лину, то есть Таню, а самой Лины в это время возле машины не было. Предположим, она собирала землянику. И когда Рокот, ограбив машину, ушел, предварительно прирезав своего подельника и оставив его на дороге, Таня убила Лину, решив все это свалить на Рокота.

– Да ты что, Дождев?! Чего ради убивать подругу? Ради маленького дома в нашем городе? Не такие это и большие деньги.

– А что, если у этой Ирмы были серьезные вклады в банке? И Татьяна об этом узнала и решила выдать себя за подругу с тем, чтобы забрать деньги себе?

– Но если так, хотя я в это и не верю, тогда зачем же ей было лезть к тебе, знакомиться, забираться в твою койку? Какой во всем этом смысл? Вот лично я после всего, что ты мне рассказал, понял одно: она познакомилась с тобой с единственной целью – выяснить, чьи отпечатки пальцев на ее машине. То есть действительно ли это Рокот. Словно она боялась, что ошиблась или что ошибется, когда будет ему мстить, убивать или что-то там… Или же этот Рокот украл из машины что-то такое, чем она либо очень дорожила, как памятью, или же это что-то слишком ценное, что она хочет найти во что бы то ни стало.

– Вот интересно, и как это она собирается искать этого Рокота, если даже он и взял что-то ценное?

– Она надеется на тебя, Дождев, разве ты еще этого не понял? И переспала с тобой, чтобы заручиться этой твоей поддержкой и помощью. И еще… Может, ты не обратил внимание, хотя, конечно, этого не может быть: она не прячется от тебя! Ты знаешь номера ее машины, номер ее телефона. Она прячется от нас, от полиции, понятно? Она не хочет, чтобы полиция вмешивалась в ее дела. У нее есть какая-то тайна!

– И не одна! Мало того, что она выдает себя за подругу, у которой есть дочь… Так она еще и забрала все то, что принадлежало этой Лине – какие-то драгоценности, тысячу евро. Правда, она говорит, что все это украл Рокот.

– Но это точно Рокот, я же принес тебе заключение по отпечаткам пальцев. Он там наследил повсюду в ее машине. И на ноже, которым заколот Миха, тоже отпечатки его пальцев. Это чудовище какое-то, а не человек!

– Но получается, что и машина-то тоже не ее… А что, если Лина повсюду была рядом с ней? Может, пока Татьяна охмуряла здесь меня и дурачила, настоящая Лина спокойно себе пила чай в доме своей тетки Ирмы?

– Нет, друг, что-то здесь не то… Если бы, к примеру, две девчонки влипли в историю, и им нужна была помощь и они по какой-то причине не хотели светиться в полиции, то они бы вдвоем к тебе и пришли.

– Лавров… – Я хоть и нервничал тогда сильно, но не выдержал и расхохотался. – Я бы с двумя не справился.

– Дурак ты, Дождев! Я серьезно. Думаю, что там, в лесу, с ними произошло что-то такое, о чем они не могли рассказать в полиции.

– Но что такое с ними могло произойти? Если бы их изнасиловали, то они уж точно обратились бы в полицию. Но Рокотов не по этой части, ты же знаешь.

– Я не про это. Понимаешь, люди боятся идти в полицию, если полагают, что они совершили какое-то преступление, пусть и нечаянно.

Мы просидели с Лавровым до самой ночи, все съели и выпили, но так ни к какому выводу и не пришли. Поведение Лины (а я так и продолжал называть ее этим именем, потому что у меня язык не поворачивался назвать ее Таней) выглядело абсурдным. Вадим решил, что загадка кроется в медальоне, который Лина подарила мне.

– Но если бы это было так и медальон мог бы привести нас к разгадке, тогда зачем бы она мне его дарила?

Конечно, интерес к медальону возник у Вадима после того, как я рассказал ему о своем визите к Хорну. Хитрый старик, увидев его, не смог сдержать эмоции. Его просто затрясло. Он обрушился на меня с вопросами: откуда он у меня, не мог бы я его продать и все в таком духе. Его руки дрожали, когда он держал медальон в руках. Из его скупых ответов я понял, что это старинная вещь, ценная, но не столько из-за золота, сколько из-за его истории.

– Говоришь, он сфотографировал его?

– Ну да. Сказал, что, мол, хочет узнать его истинную ценность. Он вообще не желал меня отпускать, вцепился в этот медальон, как ненормальный. Очень просил меня прийти еще раз, сказал, что даст за него хорошую цену.

– Все это, конечно, замечательно, но только какое отношение все это имеет к Рокоту? Разве что… Быть может, Рокот обронил его, когда крутился возле машины Лины? Он же мог украсть его у кого-то другого? А что, если этот медальон Рокот сорвал с шеи той женщины, которую убили вместе с мужем и детьми на Графском озере?

– Вадим, ты – голова! И как мне это раньше в голову не пришло! Ну, конечно! Возможно, Рокот обронил что-то ценное, пока гнался за Линой, а она потом, когда он ее не догнал и ушел, нашла и взяла себе.

Но хоть я и выразил свой восторг по поводу этой версии, уже через несколько минут она показалась мне весьма бледной, неперспективной.

– А вот мы сейчас возьмем такси и отправимся к Хорну, я знаю, где он живет! – распалился Лавров. – Пусть он расскажет нам, откуда он знает про этот медальон. Может, это действительно связано с той семьей, что убили на Графском озере, а, может…

Может, мы бы и отправились в два часа ночи к Хорну, если бы не раздался звонок в дверь, который напугал так, словно нас могли застать за чем-то постыдным. Пришла жена Вадима, Лена, и забрала его.

– Вам на работе времени не хватает, что ли, поговорить?

Она приехала за ним на машине; под плащом, в который она куталась от ночной прохлады, у нее была пижама в голубых и розовых слониках. Маленькая, хрупкая, растрепанная, с заспанным лицом, она прошла мимо меня, словно не замечая моего присутствия.

– Прости, Лена… – Я проводил их до машины и вернулся домой. Допил пиво и лег спать.

12. Германский след

В полночь из квартиры Тамары Карташов вышел на цыпочках, прижимая к груди пакет с чистым бельем. С одной стороны, ему было неудобно, что ему стирают белье, с другой, он видел в этом проявление не только заботы, но и какой-то высокой близости. Он все про себя знал, что некрасив, что не умеет одеваться и выбирать себе одеколон, однако, несмотря на всю его внешнюю непривлекательность и массу комплексов, которые с юности заставляли его шарахаться от женщин, Тамара испытывала к нему теплые чувства.

Вечер прошел душевно, Тамара запекла принесенную им курицу, накрыла на стол, они поужинали, глядя какой-то легкий сериал, а потом как супруги удалились в спальню. Карташову было стыдно признаться даже себе в том, что он изо всех сил старался быть особенно нежным с Томой и даже произносил ей какие-то отрепетированные им накануне ласковые слова, исключительно для того, чтобы заполучить ее не только как любовницу, но и как друга. Он мечтал заразить ее темой, которой был болен сам, причем уже много лет. Он еще мальчишкой забирался в находящийся за городом полуразрушенный особняк графа Прозорова, успевший к его появлению на свет окончательно зарасти густым лесом. И если его ровесники-мальчишки играли в развалинах в какие-то военные игры или позже, повзрослев, уединялись там со своими подружками, прихватив дешевое вино и сигареты, то Вася Карташов всегда приходил один и подолгу бродил по бальным залам и покоям, разглядывая мощные колонны, подпиравшие высокую куполообразную крышу, и, стараясь не замечать следы распада и тлена, представлял себе графскую усадьбу во всем ее блеске и роскоши.

Он тайно фотографировал в местном музее рисунки и фотографии усадьбы в ее расцвете и раннем увядании, чтобы, находясь там, в лесу, стараться увидеть вместо выщербленного трухлявого паркета сверкающий пол бальной залы, а вместо облупленных до деревянных решетчатых «скелетов» стен – старинную цветную роспись. Иногда, когда фантазии уносили его в прошлое, где он жил жизнью самого графа, он так проникался всем этим, что ему казалось, будто он слышит голоса обитателей усадьбы, игру на рояле графини Прозоровой, девичий гомон, доносящийся из сада, где служанки варили варенье или собирали цветы… Слышал он и лай хозяйских собак, великолепных борзых Леды и Быстры, иногда ему казалось, что он видит даже тени, призраки всего живого, что населяло прежде усадьбу. Поистине, эти развалины, эти обломки некогда роскошной и красивой жизни, были магическим местом, словно усадьба, физически почти исчезнув, еще продолжала жить какой-то своей, наполненной энергией прошлого жизнью.

Звуки разного рода, вплоть до шума деревьев в парке, ароматы духов графини, запахи готовящейся пищи на кухне, голоса, тепло стен и гул кованых перил, веером уходящих в разные стороны широких лестниц, потрескивание горящих свечей, скрип колес карет и повозок, ржанье лошадей в конюшне, хохот дворовых девок в прачечной, жирненький басок самого графа Прозорова, отчитывающего за какие-то ошибки управляющего, нежный профиль Верочки Прозоровой, облаченной в кружевной пеньюар и при свете свечи пишущей письмо своему другу, Андрею Липовскому, в котором она жалуется на мужа, обрюхатившего девку Ольку…

Ведь в этих стенах была жизнь! И вот прошло время, и практически все было стерто с лица земли. Вернее, почти стерто. Ведь оставались еще стены, колонны, часть крыши, какие-то комнатки и закутки, даже погреб! И если бы Карташов выиграл миллион долларов (почему-то дальше этой цифры его фантазия не распространялась), то все пустил бы на реставрацию прозоровской усадьбы. Он и в университет поступил на исторический факультет потому, что мечтал, завершив образование, вернуться в родной город и устроиться работать в музей. Но время шло, и эта тема стала приобретать уже какую-то болезненность и даже причинять боль.

И вот в один прекрасный день в музей зашел один человек, который живо интересовался всем, что было связано с графом Прозоровым. Это и был как раз Петр Гринберг, потомок графа Прозорова, прибывший в Россию, в город Маркс, вместе со своим другом, Владимиром Вагнером (предки которого также жили в этих местах). Вагнер давно решил восстановить в одной деревне поблизости католическую церковь. Василий был уверен, что именно под его влиянием Гринберг и сам заразился идеей восстановления усадьбы своих предков. Но одно дело заразиться и мечтать, и совсем другое – начать действовать, что-то предпринимать. И хотя Карташов провел в беседах с Петром, этим холеным богатеньким молодым господином, довольно много времени, уговаривая его начать реставрационные работы, сам Гринберг почему-то постоянно твердил о том, что для начала ему хотелось бы прояснить один вопрос, раскрыть одну тайну, которая не дает ему покоя и кажется ему какой-то фантастически интересной, чуть ли не замешанной на колдовстве, – таинственное исчезновение Верочки, графини Прозоровой, первой жены графа. Сохранившиеся чудом фрагменты переписки графини с господином Липовским, который был в нее страстно влюблен, приоткрывали некоторые семейные тайны. Из писем и других источников (переписки господ из других имений, друзей и соседей Прозоровых) было ясно, что молодая графиня была несчастлива со своим мужем, не пропускавшим ни одной юбки. Верочка-то любила его, судя по всему, а граф изменял ей чуть ли не у нее на глазах, чем доводил несчастную до глубочайшей депрессии.

Липовский писал ей в своих письмах, что ей не надо обращать внимания на мужа и любить его, Липовского, что она будет с ним счастлива. Вероятно, Верочка от отчаяния и упала в объятия Андрея, но ревность все равно не давала ей покоя. Девка же эта, Олька, которая одним своим присутствием в доме дразнила хозяйку, говорят, специально старалась попасться графине на глаза со своим огромным животом. И вот однажды графиня исчезла. Пропала и Олька. Разные ходили слухи. Что как будто бы Вера Прозорова сбежала вместе со своим любовником в Петербург, и что как будто бы их видели там вдвоем в каком-то доходном доме, где они прятались. Некоторые считали, что Прозоров убил свою жену, а Ольку отправил в деревню рожать и что после родов забрал у нее ребенка, который потом воспитывался в доме его тетки в Саратовской губернии. И, что самое удивительное, исчезла и любимая собака хозяйки, борзая по кличке Быстра, точная копия погибшей борзой Леды. Может, граф приказал убить собаку или увезти куда-нибудь подальше, чтобы она не напоминала ему о Верочке. Почти одновременно с исчезновением двух женщин и собаки пропал и сосед – дворянин Андрей Липовский. Однако спустя месяц он вернулся, сказал, что женится, показал всем друзьям и соседям свою невесту, совсем юную девушку, после чего вместе с ней уехал в Москву, откуда уже не возвращался в родные края.

Никто не знает, искал ли граф свою сбежавшую супругу или нет, слухи ходили разные. Но только ночами как будто обитатели усадьбы слышали со стороны леса жуткий собачий вой…

Василий понимал, что условие, способное подтолкнуть Петра Гринберга к восстановлению усадьбы, заключающееся в том, чтобы найти информацию о пропавшей Вере Васильевне Прозоровой, практически невыполнимое. Потому что все, что только могло иметь отношение к семье Прозоровых, какие-то архивные документы, переписка, фотографии и прочие материалы, находилось в местном музее. А для Василия музей был домом родным, где он знал абсолютно все! Ну не сохранилось ничего, что могло бы пролить свет на причину исчезновения графини и на ее дальнейшую судьбу. Человек как в воду канул. Но все равно после того, как Гринберг вернулся к себе в Германию, Василий Карташов снова погрузился в изучение писем Липовского Вере. Вроде бы обычная любовная переписка, нервные записочки Верочки своему другу, его записочки, в которых он подбадривает свою любимую: «Душенька моя, Вѣрочка! Вотъ уже нѣсколько дней не видѣлъ тебя, соскучился страшно. Всѣ хочу сказать тебѣ, родная, не думай ты объ этой Ольке, вотъ просто не думай и всѣ. И не держи на нея зла, всѣ супругъ твой виноватъ, да ты и сама это знаешь. Олька – крѣпостная дѣвка, надъ ней власть твоего графа». Записки Андрея графу, с которым он, судя по всему, был на дружеской ноге, что заставляет предполагать, что Никита Прозоров понятия не имел об измене своей жены. Или же делал вид?

«Ваше сіятельство, Никита Владиміровичъ, благодаренъ Вамъ и Вашей супругѣ за приглашеніе на обѣдъ. Буду непременно. Надѣюсь, что Вашъ поваръ получилъ этимъ утромъ отъ меня корзину грушъ и двухъ кроликовъ».

И такого рода писем и записочек, свидетельствовавших о добросердечных соседских отношениях, не так и мало. Конечно, трудно сейчас узнать, каким образом и кто сохранил эти записки, но особый интерес, безусловно, вызывает все же переписка графини с Андреем. Как эти записки и письма могли оказаться в чужих руках? Если Вера Васильевна сбежала, то уж наверняка либо сожгла письма, либо взяла их с собой. То же можно сказать и об Андрее Липовском. Однако вот они, письма, лежат в хранилище музея, а это значит, что они (разумеется, лишь их часть), скорее всего, были кем-то украдены. Может, той же крепостной девкой Олькой, а может, кем-нибудь другим. Как-то же они дожили до наших дней! И вот от них, от этих пожелтевших хрупких страниц, веяло такой осязаемой грустью и одновременно любовью, что Василию, много раз перечитывающему их, казалось, что он знает этих людей лично, что был с ними когда-то хорошо знаком. А потому и он как-то особо остро переживал исчезновение графини и отдал бы последнюю рубашку, лишь бы узнать об этом больше.

И вдруг этот звонок Хорна… Медальон с гравировкой «Быстра»! Василий узнал бы этот медальон из тысячи! Не на каждой собаке можно было увидеть такую изящную золотую вещицу. Да и собак сейчас так не называют. Что, если этот медальон действительно надевала своими нежными ручками графиня Вера Васильевна на шею своей борзой Быстре? Просто на черном шнурке, как на том рисунке, что хранится в музее? И если предположить, что это так, то надо искать человека, который этот медальон принес Хорну.

У Василия просто руки чесались начать уже действовать. Но чем больше проходило времени с того момента, как Хорн отправил ему фотографию медальона, тем сильнее его уверенность в том, что это старинный медальон. Но даже если предположить, что медальон не имеет к Прозоровым никакого отношения, почему бы не сыграть на этой теме, чтобы выманить из Германии Гринберга? Ну что ему стоит сесть на самолет и прилететь в Россию?

Но нет, одного медальона маловато. Надо найти что-нибудь еще, сделать настоящий фоторепортаж из усадьбы, скомпоновать фотографии с сохранившимися в музее рисунками с изображением усадьбы, быть может, даже попросить художников сделать весь этот материал цветным, привлекательным… Словом, надо хорошенько подготовиться и добиться того, чтобы Гринберг приехал в Маркс и влюбился в идею восстановления фамильной усадьбы. А уж с оформлением документов на этот проект Василий ему поможет. В городской администрации только рады будут, если усадьбу отреставрируют и сделают из нее музей или роскошный музыкальный салон.

…Василий, вернувшись от Тамары домой, сложил белье в шкаф, принял душ, выпил чаю и лег спать. Завтра утром, уже буквально через несколько часов, они с Тамарой отправятся в лес, в усадьбу. Они договорились, что Василий возьмет с собой фотоаппарат и бутылку красного вина, Тамара же – бутерброды и плед. Пусть эта поездка будет для нее пикником, приятной прогулкой. Быть может, побродив по усадьбе, и она тоже ощутит драгоценный аромат старины, а потрогав ладошками облупившиеся стены бального зала, поймет, что прикоснулась к самой истории. Так, мечтая, он и уснул.