Текст книги "Северная дорога. Роман об английской магии"

Глава 3
Его Преподобие

А теперь, дорогие читатели, нам придется вновь вернуться в тот холодный февральский день, когда мистер Сорсби получил свою комнату на постоялом дворе, а мистер Винтерсмит уехал снежной ночью в неизвестном направлении. Потому что иначе ни понять, что за человеком был загадочный мистер Винтерсмит, ни для чего ему был нужен пистолет, нам не удастся.

Итак, Джек Винтерсмит был волшебником, как и Сорсби, но судьба его сложилась совсем иначе. Будучи сиротой, подобранным на северных пустошах местной колдуньей, он обучался Ремеслу у нее, а после того, как та умерла, он некоторое время работал на побережье Уитби, потом покинул Йоркшир и с тех пор жил где придется. Ни семьи, ни друзей у него отродясь не было, однако последние половину десятилетия (после того, как Винтерсмиту уже минуло сорок) он не то чтобы остепенился, но обзавелся, скажем так, «своей стаей». Это случилось в К…, небольшой деревушке Болотного края, где он постоянно работал все минувшие годы, после того, как несколько лет тому назад в К… прибыл новый викарий со своей женой и что-то пошло не так.

Новый духовник (его звали Бэзил Кормак, типичный второй сын мелкопоместной знати, предназначенный не для власти, но для церкви) читал проповеди из рук вон плохо, сами тексты были унылыми, и люди поначалу ходили в церковь сугубо ради приличия, а потом и вовсе перестали посещать службы, ссылаясь то на дела, то на дурную погоду, то на здоровье, не позволявшее в воскресенье пройти до церкви лишние десять минут.

Разумеется, подобного допускать было нельзя, и некоторые доброжелатели посоветовали викарию обратиться за помощью к хитрому человеку. Конечно же, это выглядело несуразицей, но ведь даже сам сэр Томас Мор писал еще за триста лет до этого, что среди обычных крестьян вера в могущество колдунов и ведьм подчас бывает сильнее веры в Бога. Посему некоторые доброжелатели во главе с Агнес Кормак – самой супругой викария – посоветовали незадачливому проповеднику обратиться за услугами оккультного характера. Его Преподобие несколько дней кряду ругался с женой (для них это было обычное дело), но в конечном итоге ей уступил – его карьера летела под откос с удручающей быстротой, и вот ему уже грозил визит в церковный совет, где Бэзила ждала неминуемая взбучка.

Винтерсмит в ту пору жил в К… у однорукого Поскитта, помогая ему в одном скользком деле, о котором речь пойдет позже. Когда в домик викария зашел высокий, угрюмый человек, с ног до головы одетый в черное, прислуга со страхом переглянулась, миссис Кормак распорядилась тут же обеспечить волшебника самой лучшей комнатой и самой вкусной едой, а сам Бэзил Кормак лишь скептически хмыкнул. Он считал себя современным просвещенным человеком и, если и придерживался каких предрассудков, то лишь тех, что могли бы нанести ему репутационный ущерб.

Однако черноволосый волшебник оказался не так прост. Удовлетворившись отдельной комнатой и наскоро перекусив, он без предупреждений направился в кабинет викария и стал копаться в его бумагах, аккуратно разложенных на письменном столе. Еще сильнее нахмурившись, он попросил Мэри, горничную Кормаков, принести масляную лампу и горячий чай. Затем, совершенно по-свойски устроившись за письменным столом в кабинете хозяина дома, Винтерсмит не выходил оттуда до позднего вечера. И Бэзил с женой, и Мэри, и остальные домочадцы, останавливаясь у запертой двери, пытались прислушаться, что происходит в кабинете, но в итоге лишь начинали кашлять – Винтерсмит всегда очень много курил.

К полуночи волшебник вышел из кабинета и протянул Его Преподобию стопку свежеисписанных листов.

– Полагаю, сэр, вы совершили некий ритуал над моими проповедями? – вежливо поинтересовался викарий.

– Нет, мистер Кормак, – отрезал Винтерсмит. – Я просто написал вам с нуля несколько новых проповедей, которые людям будет интересно слушать. Тут хватит на три воскресенья вперед, а дальше посмотрим.

Агнес Кормак, переминаясь с ноги на ногу от волнения, спросила шепотом:

– Но ведь они стали теперь волшебными, да? Эти проповеди.

Винтерсмит, окинув жену священника тяжелым взглядом, лишь ухмыльнулся:

– Они стали качественно написанными. Это то, что я могу вам гарантировать, мэм.

Не то чтобы Кормаки и их прислуга разочаровались – вовсе нет, но они не получили ничего зрелищного. Никаких чадящих трав, никакого бормотания заклинаний. Впрочем, Винтерсмит сам по себе был достаточно «зрелищным» (Мэри, убиравшаяся в его комнате, потом с восторгом рассказывала, что колдун держит рядом с кроватью таинственный черный камень с вырезанным на нем силуэтом дома – прям как в страшных историях!), поэтому все скоро успокоились.

Тем временем дела Бэзила Кормака пошли в гору. Теперь на его проповеди собиралось не только население К…, которое было в состоянии на своих двоих дойти до церкви, но и жители близлежащих поселений – слава об очень красноречивом священнике, чьи слова, кажется, могли любого тронуть за живое, разнеслась далеко по Болотному краю.

Винтерсмиту в качестве благодарности предложили поселиться в доме викария на такой срок, который волшебник сочтет для себя приемлемым. И дело уже было не только в благодарности за услугу (Кормаки щедро благодарили едой, кой-какими монетами и необходимыми вещами – именно так Винтерсмит и получил пальто Бэзила, столь впечатлившее приезжего мага-корнуолльца в М…). Дело даже было не в насущной потребности держать Винтерсмита рядом (ведь кто-то действительно должен был сочинять и записывать эти проповеди каждую неделю). Нет. Случилось так, что преподобный Бэзил Кормак и волшебник Джек Винтерсмит, несмотря на довольно хладнокровное отношение друг к другу поначалу, со временем стали кем-то вроде приятелей.

Винтерсмит подружился и с Агнес, женой Бэзила, и даже стал крестным их сыну Гилберту, родившемуся пару лет назад – слабому, болезненному малышу, страдавшему от приступов кашля так часто, как часто ругались друг с другом его родители. Семья викария не была оплотом уверенности в завтрашнем дне: мистер Кормак, как уже было упомянуто, постоянно ссорился с женой по всяким мелочам, их сын рос тщедушным и нездоровым, а про профессиональные таланты самого проповедника вы уже услышали ранее. И именно поэтому Винтерсмит стал чем-то вроде связующего вещества, которое не давало всей этой шаткой структуре совсем развалиться.

Поэтому, когда после долгой ночной поездки с постоялого двора он добрался утром в К…, спешился и, погладив запыхавшегося после долгих часов езды Уголька, повел его в стойло, из дома тут же выскочила Мэри, горничная, и моментально улыбнулась гостю:

– Мистер Винтерсмит!

Да. Здесь ему всегда были рады.

– Мэри, – мужчина снял шляпу. – Где Его Преподобие с супругой?

– Его Преподобие скоро вернется со службы.

Ну конечно, подумал Винтерсмит, приличные люди, в отличие от него самого, уж точно знали, когда церковники должны были быть на службе.

– А миссис Кормак?

Мэри нахмурилась:

– Она с мастером Гилбертом уехала к своей сестре. Мы ждем их возвращения через две или три недели.

Прислуге с самого начала было хорошо известно, насколько викарий и его жена не ладили меж собой. Настолько, что минимум дважды в год Винтерсмит задумывался, а не связать ли волосы с голов Бэзила и Агнес в один узел под полной луной, чтобы в этой семье наконец-то воцарились лад и спокойствие. Преподобный Кормак иногда даже в шутку жаловался Винтерсмиту, что лучше бы в стране осталась католическая вера – а, следовательно, и обет безбрачия для духовников. Всякое безбрачие лучше такого брака, сетовал он.

Однако, к вящему удовлетворению и Винтерсмита, и других обитателей дома, и деревни в целом, это были лишь досужие разговоры. Развод был очень дорогостоящим делом, и стоил бы Бэзилу не только денежных средств, но еще и положения в обществе, и карьеры. Для развода требовались серьезные основания, например, супружеская неверность. Банальная неуживчивость в эти основания не входила. К тому же, как бы Кормаки ни любили сгущать краски, по правде же дела обстояли не так плохо. Все вокруг прекрасно знали, что, как бы Бэзил и Агнес ни негодовали друг на друга, и какими вспыльчивыми бы оба ни были, они все равно были привязаны и к окружавшей их картине мира, и к малышу Гилберту.

Когда Винтерсмит снял верхнюю одежду, отнес дорожную сумку к себе наверх, а после вернулся и присел отдохнуть в гостиной, Мэри принесла на подносе чай.

– Вы наверняка проголодались после долгой дороги, сэр. Миссис Браун сказала, что завтрак – точнее, что от него осталось у нас – будет готов через двадцать минут.

– Спасибо, Мэри, – ответил Винтерсмит, добавляя в чай молоко. – И передай мои благодарности миссис Браун.

Гостеприимность этого дома была велика, и Винтерсмит, как мог, отвечал взаимностью. Закончив завтракать, он подождал, пока Мэри унесет поднос, после чего сам направился на кухню.

– Ну и что тут у вас случилось с моего последнего визита? – спросил он прислугу.

Миссис Браун, кухарка, наскоро вытерев руки о фартук, запротестовала:

– Даже не смейте, мистер Винтерсмит! Его Преподобие строго-настрого запретил нам загружать вас работой!

– Но ведь Его Преподобия сейчас нет дома, разве я не прав? – усмехнулся Винтерсмит. – И миссис Кормак тоже отсутствует. Поэтому давайте-ка мы попробуем все как раньше.

Кухарка поджала губы, но было видно, что в душе она радовалась приезду Винтерсмита.

Да, он часто гостил у четы Кормаков – он почти что тут жил. Трудно было вообразить столь неожиданную парочку закадычных друзей – приходской священник и практикующий колдун. Но оно сложилось именно так, и в конечном итоге перестало кого бы то ни было удивлять. Винтерсмита любили в Болотном крае, а в доме викария его любили особенно. Он, как сам выражался, «ненавидел сидеть без дела», а потому, когда услуги магические были не актуальны, с удовольствием вызывался помочь в делах хозяйственных. Он чинил ворота, прилаживал дверные молотки, менял прохудившиеся половицы и штукатурил погреб. Не брезговал Винтерсмит и мелкой работой: так однажды, нарезав на лоскуты груды старой одежды и прочего тряпья, они втроем – миссис Кормак (Винтерсмит звал ее просто Агнес), горничная Мэри и волшебник – умудрились навязать несколько ковриков на пол. Они сшивали короткие полоски ненужных тканей в одну длинную, которая затем сворачивалась в спираль и скреплялась плотными стежками. Нехитрое рукоделие, однако оно во многом помогало домочадцам. Зимы в этих краях были особенно сырыми и промозглыми, а ждать, пока дом с утра будет натоплен, приходилось долго, поэтому кусочек плотного покрытия у кровати обеспечивал ногам какое-никакое тепло.

Сам Бэзил Кормак нередко говорил, что без Винтерсмита его домочадцы бы пропали – именно поэтому двери дома викария всегда оставались для него открыты. Несмотря на то, что Винтерсмит иногда подолгу отсутствовал, разъезжая по делам, на кухне у миссис Браун всегда было припрятано и угощение для Уголька – ведь волшебник часто возвращался в К… после многих часов, проведенных в дороге, в непогоду, под проливным дождем, а то и снегопадом.

Сегодня все шло как обычно. До тех пор, пока Мэри вдруг не спросила:

– Как там ваша Северная дорога?

Винтерсмит удивился, что горничная была в курсе его таких дел. Про Северную дорогу не знал никто, кроме четы Кормаков, но, видимо, он переоценил их способность молчать в собственном доме.

– Ищу, – только и мог ответить он. – К концу года я ее найду.

Горничная продолжила:

– Говорят, в М… скоро появится новый чародей. Он уже успел наделать шума в Лондоне.

– Ты-то откуда знаешь, Мэри?

– У меня в той деревне живет жених, – щеки служанки слегка покраснели. – Мы переписываемся.

Что ж, для викария Бэзил Кормак был действительно прогрессивным человеком – в этом доме горничной не грозило увольнение за то, что у нее появился поклонник. В этом доме слугам даже давали выходной день и изредка позволяли приводить в гости родных – непопулярная практика среди господ.

А еще Его Преподобие старался держать дома только обученных грамоте слуг. Викарий с женой даже добровольно помогали деревенским ребятишкам в своем приходе обучиться письму и чтению – неслыханное развитие для сельской общины, где большинство населения грамотой не владело. Немудрено, что слухи о происходящем в окрестностях теперь доходили до абсолютно всех в приходе, в том числе и почтой. Но новости из М…, в отличие от Северной дороги, были не той темой, где Винтерсмит что-то скрывал или недоговаривал.

– Я встретил этого нового чародея, когда уезжал, – ответил он. – Уступил ему свою комнату на постоялом дворе.

– И как он вам?

– Никак, – Винтерсмит пожал плечами. – А как должен был быть?

– Я не знаю, сэр. Как вы, колдуны, оцениваете друг друга?

– Так же, как и не-колдуны, – ответил он. – По способности здраво мыслить и делать свое дело как следует.

Еще немного поговорив со слугами на кухне, волшебник затем прошел в кабинет Бэзила, вновь покопался в чужих бумагах с проповедями и отобрал для себя то, с чем нужно было поработать в ближайшие дни. По чужому дому он перемещался так же свободно и непринужденно, как и по гостинице в М…, непоколебимо уверенный в своей главной истине: ни одна дверь не будет закрыта перед жабьим человеком.

Наступил полдень. Проведав еще раз Уголька и выкурив на улице у ограды трубку, Винтерсмит вновь вернулся в свою комнату, где, сбросив сапоги и тяжелую одежду, он рухнул на кровать, да так и проспал до вечерних сумерек.

Темнело рано, а потому, когда внизу уже ужинали, Винтерсмит встал и пошел по лестнице, захватив с собой лампу.

За столом он тут же увидел того, кого ждал. Викарий был в своем неизменном воротничке и ужасном парике: судейским и церковникам устав до сих пор предписывал обязательно носить парик. Однако преподобный Кормак был вовсе не против устава – его собственные волосы давно поредели. «Это все от излишней умственной деятельности, – объяснял викарий. – Я слишком много размышляю над проповедями, потому и лысею». Любой человек, действительно знающий о том, кто на самом деле работает над проповедями Кормака, не верил в этот аргумент ни на секунду.

Тем временем в гостиной Винтерсмит наконец-то поприветствовал друга:

– Бэзил, – протянул он свою руку.

– Долго ж тебя не было на этот раз, – удивленно заметил викарий, отвечая на рукопожатие. – Ну? И как идут поиски Северной дороги?

Вот же дьявол, подумал Винтерсмит, и надо же ему было ляпнуть полгода назад про эту Северную дорогу! Сейчас, видимо, все разговоры в К… с ним начинались только с нее.

Потерев глаза, Винтерсмит ответил:

– Так же, как и раньше. Ничего нового, ничего обнадеживающего. Иногда мне кажется, что я сам и есть эта чертова Северная дорога. Но это не самое важное… – Винтерсмит хитро прищурился. – Вообще-то я хотел попросить тебя об одолжении.

Викарий, прожевав кусок отбивной, подозрительно посмотрел на волшебника:

– Надеюсь, это не то, о чем я подумал.

– Именно то, Бэзил, именно то. Ты не будешь столь любезен, чтобы отдать мне несколько старых молитвенников и потрепанных Библий?

В Болотном крае знали, что Винтерсмит всегда делал защитные амулеты для селян из старых страниц псалтирей и Священного писания. Он складывал истершиеся страницы, которые уже выпадали из религиозных книг таким образом, что получался небольшой бумажный конвертик. Внутрь Винтерсмит укладывал землю с участка, где проживал человек, покупающий амулет, и иногда добавлял туда порошки по своему усмотрению.

Кормак, как глава прихода, не мог мириться с суевериями, но почти всегда закрывал глаза на профессию давнего друга. Они успешно балансировали на тонкой грани пользы от отношений «ты – мне, я – тебе»: Винтерсмит мог не опасаться преследований и обвинений в колдовстве, проживая в самом благочестивом доме прихода и наслаждаясь обширной библиотекой викария (это место здесь было его самым любимым), а преподобный Бэзил Кормак получил в свое распоряжение сразу отличного редактора, секретаря и помощника в разных делах по хозяйству. Вот и в этот раз он мог только номинально, для виду, с укоризной заметить:

– Джек, ты знаешь, что я этого не одобряю.

– Но тем не менее, – Винтерсмит развел руками. – Ты здесь, со мной. Ужинаешь со мной, слушаешь меня, разрешаешь гостить в своем доме. Доверяешь мне свои кошмарные черновики… Кстати, как Агнес?

Атмосфера за столом становилась все более напряженной, и, услышав последнюю реплику, Его Преподобие предостерегающе поднял руку и потребовал:

– Не начинай!

– Не хочешь, чтобы я начинал, тогда давай говорить по делу. Тебе есть чем еще занять меня?

– Ты делаешь каждый раз тут столько, сколько не сделала бы целая артель работников. И спрашиваешь, чем мне еще тебя занять?

– Скоро ночь, Бэзил. Руками не поработать, так хотя бы вдруг есть чем занять голову. Я уже отложил в отдельную стопку у тебя на столе то, что может сгодиться до пасхальной недели, но, возможно, ты хотел бы рассказать людям что-то еще?

Кормак очень осторожно ответил:

– У меня есть несколько черновиков для будущих проповедей, Джек. Но… признаться честно, я не уверен, что хочу их тебе показывать.

– Это еще почему? – сдвинул брови Винтерсмит.

– Ты же знаешь, о чем пойдет речь – о страданиях, о несправедливости…

Ага. Ну вот они и подобрались к самому главному. Винтерсмит передернул плечами:

– Хорошо. Я понял. Так вот, если ты забыл, напомню, о чем я предупреждал тебя уже не раз: не смей жалеть меня, Бэзил. НИКОГДА.

– Я вовсе не… – поспешил оправдаться викарий, но волшебник перебил его:

– Не смей никогда нежничать со мной! Где твои гребаные черновики?!

Кормак вздрогнул, услышав ругательство.

– Я принесу их. Сегодня вечером все будет.

– Хорошо, Бэзил. Просто поставь мне задачу. Поставь мне задачу, и я ее выполню. Больше от тебя ничего не требуется.

Викарий боязливо кивнул. Он перешагнул грань опять. Он вновь начал разговор на тему, которую Винтерсмит не выносил так же, как сам Бэзил не выносил лекции о гармонии в браке.

– Джек, почему ты прячешься от всего этого в работу?

– Прячусь? – Винтерсмит прикинулся удивленным. – Я ни от чего не прячусь – все мое всегда со мной.

– Но не проще было бы…

– Что? – глаза Винтерсмита сузились, как бывало, когда что-то или кто-то очень его злил. – Что было бы не проще?

– Поговорить с кем-то? Поделиться.

– Тут не выйдет разделить горе так, что оно уменьшится, Бэзил. Я знаю, о чем говорю. Единственное, что может получиться – что горе выхлестнется наружу и утопит всех моих без того редких собеседников. Этого я не могу никак желать. Поверь мне, я не могу, не хочу и не имею права тебя в это впутывать.

Викарий подвел неутешительный итог:

– Значит, только работа?

– Да, – кивнул Винтерсмит. – Значит, только работа. В этой жизни надо или работать, или сгинуть. Будь ты умнее, пользовался бы этой моей чертой с куда большей для себя выгодой.

– Просто я добрее.

– Просто ты глупее, Ваше Преподобие.

Кормак вытер рот салфеткой и положил ее на стол. С надеждой (от которой за последние годы почти ничего не осталось) он все-таки рискнул спросить:

– Джек. А когда Северную дорогу удастся найти, это у тебя пройдет?

Винтерсмит, не поднимая взгляд на приятеля, тоже скомкал салфетку и встал из-за стола:

– Спасибо за ужин, Ваше Преподобие. Поблагодари от меня Мэри и миссис Браун.

И, не произнеся больше ни слова, направился в свою комнату.

 
                                            ***
 

На следующий день Винтерсмит разобрался с текстами для викария и отправился навестить другого своего старого знакомца – однорукого мужчину по имени Джон Поскитт. Оставив Уголька в стойле, Винтерсмит пошел по деревне пешком, здороваясь с редкими прохожими и почему-то после вчерашних реплик опасаясь услышать уже и на улице что-то в духе: «Доброе утро, мистер Винтерсмит! Ну и как там ваша Северная дорога?»

Но что же это была за Северная дорога и почему вчерашние частые упоминания о ней в доме викария так раздражали волшебника?

Чтобы понять это, нам с вами, дорогие читатели, предстоит узнать, что из себя представляет так называемый «компас» английской магии.

Колдовство, как считали местные, делилось на четыре пути согласно сторонам света. Выбрав свой путь, хитрый человек начинал надлежащую практику, учился методам, приемлемым на этой стороне компаса, осваивал Ремесло.

Восточная дорога считалась основным путем колдунов и ведьм. Самым популярным по нуждам людей и самым распространенным. На этом пути шли все защитные техники, работы на привлечение чего-либо – от любви до благосостояния, тут же проходило и получение знаний, и применение этих самых знаний в быту. Восточной дороге покровительствовал Красный змей – змей родной земли, и по сути почти все хитрые люди: и Старая Матушка Хоббс, и Сорсби, и сам Винтерсмит, принимая заказы на ритуальную работу, обычно шли по красной Восточной дороге. Иногда деревенские колдуны даже маркировали свой облик намеком на принадлежность к этой дороге – так, к примеру, Матушка Хоббс именно из подобных соображений носила чепец красного цвета.

Южная дорога, дорога Белого зайца, покровительствовала целителям, «зеленым фермерам», травникам. Зачастую в сельской местности, а то и в городе, визит доктора мог позволить себе только обеспеченный человек, тогда как к травникам обращались очень многие. Поэтому, хоть и на южном пути практиков было меньше, чем на восточном, тем не менее, они всегда имели свой круг посетителей.

Те же, кто занимался толкованием снов или гаданиями, обращались к великой Серой жабе Западной дороги. Это был неявный, «водянистый» путь, полный своей собственной символики и неоднозначных интерпретаций. Однако человечеству была свойственна тяга заглянуть в свое будущее, потому «западники» тоже практиковали свое искусство достаточно регулярно.

А вот Северная дорога не привлекала почти никого из хитрых людей. Иногда, очень-очень редко, к этому пути обращались, чтобы проклясть врага или связаться с душами мертвых. Но в целом Северная дорога, дорога Черной вороны, ледяного ветра и стылых пустошей, не могла предложить ничего человеку, просто желавшему прожить свою жизнь в довольстве и благополучии.

О, но сколько могла предложить Северная дорога такому человеку, как Джек Винтерсмит.

Как вы могли заметить, с Винтерсмитом в доме викария обращались иногда совсем не так, как подобало бы в случае с взрослым (даже очень взрослым) самостоятельным мужчиной. Мистер Кормак не желал повергать его в уныние текстами про несчастья рода человеческого, прислуга на кухне стремилась накормить Винтерсмита куда больше, чем принять его помощь… почему же так происходило?

Все дело было в «проклятье Винтерсмита» – не то болезни, не то магическом мороке, который никак не желал отпустить волшебника.

Это проклятье погружало человека на такую глубину беспросветной печали, что он не мог чувствовать себя хорошо в любом обществе либо в одиночестве: его плечи, ребра, голова и грудь всегда были словно сдавлены свинцовым обручем, напоминающем о страданиях всех вокруг во все века. И невозможно было отвлечься на что-то или даже свободно и легко вздохнуть, пока этот свинцовый обруч давил на тебя с такой неумолимой жестокостью. Винтерсмит жил так, сколько себя помнил.

Нельзя сказать, что он был меланхоличным. Конечно же, он носил черное – но хитрые люди почти всегда носят черное (кроме Алана Сорсби – тот носил лишь то, что у него было). Нельзя сказать и что Винтерсмит часто жаловался на свое состояние – нет, отнюдь, он к нему привык и как-то справлялся. Однако никто не знал, какие демоны терзали его мысли, стоило хоть немного отойти от рабочих вопросов или иных дел. Именно поэтому он как-то раз обмолвился Кормаку (о чем сейчас сильно жалел), что, дескать, Северная дорога может помочь в исправлении ситуации. Что черный цвет исправляют только черным, и что сам дьявол, при его черноте, боится одного лишь черного цвета.

И именно поэтому Винтерсмит готовился собрать все свое мужество в кулак и наконец выйти на эту Северную дорогу. А, пока этого не произошло, он всегда старался быть занят. Поэтому, перебрав и отредактировав черновики викария прошлым вечером, волшебник решил, что настало время более масштабных действий.

Итак, Винтерсмит отправился к Поскитту – обитателю К…, жившему на другом конце деревни и являющемуся кем-то, помимо викария, кого Винтерсмит мог бы назвать своим другом. Однако, в отличие от Кормака, Поскитт не был духовным лицом – наоборот, его знакомство с Винтерсмитом началось с того, что однажды он сам обратился к волшебнику за услугой.

История Джона Поскитта была поистине ужасна. Жена умерла очень давно, оставив его с маленьким сыном на руках. Когда-то успешные деревенские торговцы, теперь они едва сводили концы с концами, однако ребенок Поскитта вырос крепким и сильным юношей, и помогал отцу в их лавке, пока однажды не случилась беда. Он повздорил с неким Альфредом Беллом, как выяснилось позже, богатым джентльменом, по делам заехавшем в К…, и мистер Белл в пылу ссоры застрелил сына Поскитта.

Убитый горем отец пошел к шерифу, дабы требовать справедливого наказания для заезжего джентльмена, но сам шериф уже был заблаговременно подкуплен и велел Поскитту помалкивать да не высовываться. Однако тот не желал ничего слышать и, объединившись с другими (вся деревня была возмущена хладнокровным убийством Поскитта-младшего), принялся писать обращения во всевозможные инстанции. В конечном итоге однажды ночью в домик Джона вломились несколько головорезов, подосланных шерифом: они мало того что избили фермера, но еще и отрубили ему левую руку. Поскитт чудом остался жив, потому что соседская семья, услышав крики, не испугалась и поспешила на помощь.

Что касается Винтерсмита, то именно тот, когда случилось несчастье, «по-совиному моргнул» на шерифа – так в этих краях обозначали проклятье, и шериф умер через месяц с небольшим.

Но вот Альфред Белл, виновный в гибели Поскитта-младшего, не понес никакого наказания. Это возмущало сильнее всего. Тогда сам Поскитт, несмотря на увечье и потерю ребенка, видать, решил, что терять больше нечего, и стал действовать напролом. Он поднял общественность (в К… жители всегда были более-менее дружны и оказались способны сплотиться против внешнего врага), писал прошения куда угодно, задействовал все рычаги, до которых мог дотянуться если не сам, то с помощью более влиятельных знакомых (когда на твоей стороне целая деревня, такие знакомые рано или поздно найдутся). Бэзил старался тоже поспособствовать в обеспечении правосудия, ведь произошедшее с Поскиттом случилось в его епархии, а, следовательно, он тоже нес за это ответственность. Винтерсмит, в свою очередь, тоже помогал по мере собственных сил, пытаясь обеспечить магическими действиями необходимость возмездия.

В итоге Альфреда Белла все же заключили под стражу и посадили в Ньюгейтскую тюрьму, пока шел процесс. Но, пусть он и был арестован, приговор, обвиняющий в умышленном убийстве, до сих пор не был оглашен, а потому Поскитт, конечно, продолжал сохранять надежду на справедливое наказание злодея, но уверенности в том, что наказание действительно последует, не было. Бедному и безграмотному человеку было бы трудно бороться с обвинениями в суде, но Альфред Белл не был ни бедным, ни безграмотным. К тому же мерзавец был из высокого сословия – а судейские ох как не хотели отправлять титулованных особ на виселицу.

Винтерсмит советовал Поскитту (сугубо метафорически) не опускать руки и (сугубо практически) не отчаиваться. Все в мире должно быть справедливо, заверял Винтерсмит, и на благие дела, и на злодеяние непременно будет ответ.

Если бы не эта уверенность волшебника, сам Поскитт бы уже давным-давно бросил попытки отомстить обидчику. Ведь он был не ровней Беллу, он был лишь простым торговцем, да к тому же теперь еще и калекой. Но что-то такое было в Винтерсмите, что заставляло людей верить ему. Понятно, хитрый человек должен быть убедителен. Но уверенность Винтерсмита в наказании Белла, казалось, имела корни в понимании вещей самим Винтерсмитом – в его желании хоть когда-то увидеть мир, состоящий не только из страданий и несправедливости. Увидеть мир так, чтобы проклятье самого Винтерсмита было разрушено, и бесконечная тяжесть, которую волшебник всегда таскал на своих плечах, наконец-то исчезла.

Стоило ли говорить, что именно между Поскиттом и Винтерсмитом установились самые близкие и крепкие отношения. Они были построены не столько на взаимовыгоде, как это было вначале с Кормаками, сколько на этом негласном превращении в опоры друг для друга. Винтерсмит был опорой для однорукого старика в том, чтобы верить в правосудие, а Поскитт был опорой для волшебника как «незавершенное дело», как то, что нельзя бросить незаконченным, нельзя оставить просто так, покидая этот мир…

Впрочем, мы сказали уже больше, чем следовало. Ибо сам мистер Винтерсмит явно бы уже нас тут сурово одернул, не желая никого пускать в свою душу.

Но зачем же сегодня он пришел к Поскитту? Поговорить по душам? Обсудить, как продвигаются дела в судебном процессе Альфреда Белла? Возможно, попытаться задействовать магию для прогресса в этом деле? А может быть, Винтерсмит, помогая по хозяйству Кормакам, решил также помочь и своему однорукому другу?

Нет, сегодня все было иначе. Пройдя в дом Поскитта, волшебник вытащил из глубокого кармана своего пальто тугой кошелек, наполненный деньгами, и положил его Поскитту в единственную ладонь.

– Это первая часть, Джон, – пояснил Винтерсмит.

Пожилой человек поставил кошелек на стол и развязал его: внутри он оказался набит золотыми монетами. Однорукий повернулся к волшебнику:

– Значит, ты уверен? Точно решил?

– Да, – кивнул Винтерсмит. – Я даже решил раньше уехать из М…, чтобы уже мы с тобой могли начать что-то обустраивать. Сорвался прям поздно вечером, в снегопад, – волшебник криво усмехнулся. – Но так будет правильно. И тебе, и мне. Надеюсь, ты не в обиде, что тут не вся сумма целиком? За лето и осень я подзаработаю еще на частных заказах и писанине для Бэзила, и к Рождеству выплачу последнюю часть.

Поскитт ошеломленно переводил взгляд с Винтерсмита на кошелек и обратно:

– Не в обиде ли я?! Шутишь? Я такого исхода и представить не мог. Ну все, дай мне минутку, я оденусь и уже пойдем смотреть, что к чему.

С этими словами Поскитт убрал кошелек куда-то за пазуху, спрятав крупную сумму денег под рубахой, и начал искать верхнюю одежду. Винтерсмит помог ему надеть теплый плащ, а со шляпой Поскитт справился сам.

Они вышли из дома и вот уже вдвоем направились куда-то. Однако далеко им идти не пришлось. Вскоре они остановились у другого дома, пониже да попроще. На пороге Поскитт вручил волшебнику старый тяжелый ключ: