Текст книги "Мадам Арабия"

Собираясь, я натянула длинное платье и закрыла голову платком. Индия не строга к туристам, но белая девушка на улице притягивает пристальные взгляды, которых становится еще больше, если она открыто одета. Индианки из хороших семей по-прежнему ни с кем не встречаются до свадьбы, и большинство половозрелых мужчин находится в состоянии постоянного сексуального голода: отсюда и проблема насилия, особенно в отдаленных регионах страны. Зреют юноши рано, а жениться возможность есть не у каждого: свадьба и семья – это очень, очень, очень много денег. Индианки в целом скромно одеваются: национальные наряды, демонстрирующие талию, руки и ключицы, дополняются обильной драпировкой в случае с сари, а курта, состоящая из штанов или лосин и длинной рубашки с разрезами по бокам, и вовсе прикрывает женское тело. Многие накидывают на волосы палантины, платки и шарфы. Русские и европейки, попадающие на пляжи, более раскованны, частично обнажены, иначе воспитаны и, кажется, более доступны. За ними бегут в надежде на дешевое удовольствие, настойчиво добиваясь внимания. Ошеломленные натиском, непривычные к нему, женщины принимают это за страсть, влюбляются в ответ и в итоге остаются с разбитым сердцем: мужчины остывают, пренебрегают легкой добычей и после женятся на своих. Всех тайн запутанных женско-мужских отношений в Индии я не ведала, лишь глубоко стеснялась, попадая под прожигающие взгляды. Индусы и арабы умеют смотреть, как ни одни мужчины на земле: испепеляя, буквально раздевая взглядом. В отличие от Белки, у которой был иммунитет к мужскому вниманию, я и не пыталась носить шорты и маечки, одеваясь в штаны и платья и чувствуя, что и этого недостаточно. Я купила на Мапсе нежный тонкий хлопковый палантин, в который можно было при желании завернуться целиком. Кутаясь в него и закинув за плечи рюкзак, я вышла из дома в восемь утра.

Дорога до Пурима на общественном транспорте оказалась маленьким приключением. Сначала я пылила по улице, уворачиваясь от байков, затем повернула на дорогу, идущую сквозь деревню, которая где-то там, впереди, сливалась с трассой Panjim-Mapusa Road, по которой ходят автобусы до столицы. Я шла по обочине, вздрагивая от постоянных сигналов (машины и байки пользуются клаксоном куда чаще, чем тормозом), и мечтала, чтобы на меня никто не обращал внимания. Смотрели все: женщины бросали работу во дворе, мужчины оборачивались, дети переставали играть и глядели с любопытством. Белая идет!

Спустя десять минут я вышла, как Элли из «Волшебника Изумрудного города», на подобие тротуара, вымощенного желтым кирпичом. По обеим сторонам дороги распростерлись поля, над которыми кружили птицы. Впереди виднелось оживленное движение. Миновав индийскую среднюю школу (шел урок физкультуры, и мальчишки играли в футбол под палящим солнцем), я вышла к дороге и, перебежав ее, буквально прощаясь с жизнью (ну никто, никто не тормозит перед пешеходом!), втиснулась в подъехавший переполненный автобус.

Каждая поездка на индийском басе – это толчея, по спине течет пот, индийские исполнители из колонок то поют, то плачут, пожилые индуски делают наставительные замечания, старушки лезут в салон, втаскивая за собой огромные сумки, задевая пассажиров, и недовольно голосят на весь автобус. Индийские дети на руках мам безмятежно спят, не реагируя ни на какие раздражители. Один раз малыш развалился во сне у меня на плече и пустил слюни. Нарушение личных границ и неудобство в транспорте, которое так раздражало в России, в Индии почему-то совершенно не беспокоило. Индийское общество живое, житейское, общее естественное поведение не кажется чем-то безобразным, ты сам расслабляешься и устраиваешься как удобно, не боясь ни задеть, ни быть задетым. Кондуктор дернул меня, показывая, что пора выходить, и высадил напротив ветхого одноэтажного здания primary school3838
  Начальная школа (англ.).


[Закрыть]. Навигатор показывал, что нужно завернуть за угол и пройти вперед по улице.

Я все время сверялась с адресом, который перефотографировала с бумажек Хуссейна. Координаты в Гоа меня убивали. На официальном документе значилось: город Пурим, улица такая-то, и вместо номера дома – «сбоку от ресторана Навтара, напротив Alex bank». По этим описаниям с помощью цивилизованных средств было невозможно ничего найти. Потребовалось время, чтобы понять, как это работает: большинство людей жили на одних и тех же местах всю жизнь и знали округу наизусть, им проще было сориентироваться на крупный магазин или офис, а нужный подъезд отыскать, пройдясь вокруг дома. Город медленно просыпался: мелкие магазинчики на главной улице были еще закрыты, фитнес-центр «Norbert-studio» и магазин детских игрушек не работали, почти все двери стояли запертыми. Я спотыкалась об расщелины тротуара, обходила кусты и коровий навоз и попрощалась с надеждой с утра выпить кофе: в единственном открытом кафе сонный продавец подал мне чашечку приторно-сладкой масалы. Купив в магазине напротив школы тетрадку А4 и ручку, я села на парапете ждать, когда institute откроется. В половине десятого рядом притормозил скутер, с которого спрыгнули два тайца, помоложе и постарше.

– Донат сегодня начинает учебу, – широко улыбнулся мне старший, кивая на высокого худосочного парнишку. – Я приехал его сопровождать.

К открытию вокруг института (все называли его по-разному – institute, academy, по названию – Englaterra или просто school) собралась группа учеников, приехала Рашми, припарковались в переулке преподаватели. Мы поднялись на второй этаж и вместе с Донатом и его опекуном окружили администраторский стол. Рашми с сомнением покачала головой, увидев в моих руках четыре купюры по две тысячи рупий: большие деньги, сдачи у нее не было, и мне пришлось идти в Canara Bank, находящийся через два здания. Отдавая наличные, я попросила Ракшу дать чек и встретила новый недоуменный взгляд. Гоа мал, отношения в его поселках совсем иного рода, нежели в большом городе. Кассовых аппаратов почти нигде нет, и даже при крупных сделках типа аренды дома документы выдаются редко и выглядят полуофициально, но никому и в голову не приходит ставить под сомнение их подлинность. Рашми взяла листочек бумаги, на котором криво нацарапала: «Ann Frolova, 6.800 рупий, оплачено», а потом повела меня к Teacher Lala, кабинет которой находился сразу за Рашминым постом.

Пожилая, чуть полноватая, очень уравновешенная индуска смотрела испытующе и казалась строгой. Она попросила меня написать на доске имя, несколько предложений и, покачивая головой вправо-влево в знак одобрения, определила в группу Upper-Intermediate.

– Садитесь, Энн, занятие сейчас начнется. Если вы будете что-либо не понимать – скажите, и я переведу вас в другую группу, уровнем ниже.

Только не хватало начать учебу с позора! Я испуганно присела на стул с привинченной к нему черной дощечкой-партой. Класс был маленький, с белыми стенами, три ряда стульев, у учительского стола стояла белая маркерная доска, слева от входа находилась дверь в личную туалетную комнатку, а возле моего стула – дверь на балкон. Помещение потихоньку заполнялось учениками. Осмотрев состав класса, я отчаянно натянула палантин на лицо и плечи. Вокруг устраивались поудобнее полтора десятка молодых арабов возрастом от девятнадцати до тридцати лет. Все они с интересом поглядывали на меня. В аудитории я была единственной девушкой.

– Это Энни, она из России, будет учиться с нами, – спокойно представила Teacher Lala и как ни в чем не бывало перешла к грамматике. В ней чувствовалась сила профессионала, готового контролировать любую внештатную ситуацию.

Объясняла Teacher Lala медленно и внятно, и, хотя урок английского шел на английском, я не испытывала сложностей, кроме смущения из-за шепотка за спиной. Задав мне несколько вопросов, учитель кивнула – перевод в группу ниже уровнем, похоже, отменялся.

На перерыве мы выплеснулись в холл. Парни, громко переговариваясь и гогоча, выскочили на улицу, чтобы перекусить шаурмой. Я зашла в туалет, и оказалось, в мужской (к счастью, это была отдельная комната и я не застала никого внутри), страшно покраснела и спряталась на общем балконе до следующего урока. Через стекла балкона было видно парковку и пыльную подвижную улицу, по которой, бесконечно сигналя, неслись машины. Каждый кусочек пространства был утыкан указателями, вывесками, растениями, перилами, прилавками маленьких магазинчиков и закусочных, представляющих собой столик с кастрюлей и контейнерами, куда накладывают еду. На углу возле школы находилась палатка с шаурмой, вращался вертел с мясом, возле него толпились студенты. Рядом стояла стойка, с которой крепкий мужчина продавал бирьяни навынос, сто двадцать рупий за коробочку, к ней прилагался пакетик с молочным соусом. Он состоял из кёрда, молочнокислого продукта, перемешанного с рублеными овощами. Жирный рис с мясом – тяжелая еда, и такая добавка облегчала пищеварение.

Следующим уроком был conversation. Его вела Kate – полная британка лет шестидесяти пяти. Kate громко хрипло смеется и много курит в перерывах, обожает обсуждать гашиш и гомосексуальные отношения, носит кислотные майки – ярко-розовые, бирюзовые, оранжевые – и одну серьгу с длинным пером. Кейт переехала в Гоа лет пятнадцать назад, бросив в Британии карьеру социального работника. Большую часть жизни она ходила по домам, отыскивая брошенных мамами младенцев, перевоспитывала трудных подростков, следила за неблагополучными семьями. В Индии она живет с индусом, много пьет, ест, путешествует по Таиланду и Шри-Ланке, общается с друзьями, шокирует студентов свободомыслием и два раза в году пересекает границу, чтобы продлить визу. Она одновременно грубовата и необыкновенно чувствительна, что старается скрыть экстравагантным поведением.

– Нет такого имени – Anya, – категорично заявляет Kate, представляя меня одноклассникам. – Есть Ann, Anny. Так и будем тебя звать. Итак, Anny, это Усман Ираки, Вафик, Бахтияр Баши, Абдулазиз… А где Хуссейн и Хабиб? Передайте им, что их результаты теста очень плохие.

Я сделала вид, что слышу эти имена впервые.

Третий урок, vocabulary, проводит Рати. Она молоденькая и хрупкая, выглядит доброй и слегка растерянной и все время спешит кому-нибудь помочь. Ее глаза широко распахнуты, как у наивного, удивленного ребенка.

– Энни, у тебя нет учебника? Кто-нибудь, поделитесь… Итак, страница сто пятьдесят четыре, суффиксы… Суффиксы нужны для словообразования…

Рати – молодая мать, телефон в ее сумке все время вибрирует от входящих сообщений. Когда урок заканчивается, она спешно покидает класс, чтобы забрать детей – сына Падму и дочь Парвати, которые ждут в кафе через дорогу. Я собираю сумку и выхожу следом. Голова у меня гудит, а плечи сведены от постоянного напряжения: я боюсь незнакомых мест и незнакомых людей, тут все новое, а я одна. Пока я растерянно озираюсь, пытаясь понять, в какую сторону идти к автобусу, подскакивает, ухмыляясь, Азиз.

– Поехали, довезу тебя до дома!

Я забираюсь на его байк, и мы мгновенно срываемся с места. Азизу всего двадцать, инстинкт самосохранения у него на нуле, поэтому ведет он как чокнутый. Пятнадцать минут – и мы въезжаем в ворота Калахары Резиденс. Дома меня ждет любопытствующая Белка.

Всю неделю я прилежно посещаю школу. Ситуация радикально изменилась: в первый же день Хуссейн, встретив меня на балконе, узнал, что я езжу на автобусе, и хорошенько выбранил, а выбранив, заявил: только с соседями и только на машине. После первой совместной вечеринки я и Белка стали частью neighbourhood3939
  Соседство, район, коммьюнити (англ.) по контексту не подходит. Здесь: комьюнити (англ.).


[Закрыть], полноправными жильцами дома и соседями, на которых распространялась забота и защита. Сближение людей в Гоа происходит быстро: сходив два раза в один и тот же магазин, можно быть уверенной, что в третий тебя встретят как старого знакомого, оставят дела и начнут безмятежно обсуждать дождь, неожиданно прошедший в Арамболе, поднявшиеся из-за засухи цены на помидоры и последствия финансовой реформы для всей Индии. В следующий раз можно будет уйти, не доплатив несколько рупий, если мелочи не хватает, или, наоборот, заплатив вперед за еще не поступивший товар: все знают, что ты вернешься, а если нет – где тебя найти. Внутри дома связи завязываются еще стремительнее и прочнее. Достаточно постучать в соседнюю дверь, попросить помощи, поблагодарить, сделать одолжение в свою очередь – и все, вы друзья навеки, можно приходить незваным в любое время и точно так же ждать гостей к себе. После дня рождения Шейны я купила подарок: букет розовых гвоздик, собранный на рынке в Мапсе, и бисквитный пирог, и уже через десять минут после моего прибытия мы с Шейной и Ли пили чай, ели cake4040
  Пирог, торт (англ.).


[Закрыть] и обсуждали сложности отношений со смазливым Азизом, на котором постоянно виснут посторонние девушки. Мы сталкивались друг с другом по десятку раз на дню, отношения сменялись дружескими, а потом чуть ли не родственными. Из-за тесной связи между жильцами дом был самостоятельным целостным организмом, внутри все делалось сообща. Человек, выезжающий в сторону рынка, получал кучу указаний, что прихватить по дороге для остальных, готовили на несколько квартир сразу, а в школу и вовсе выезжали толпой либо не менее кучно просыпали и прогуливали. Я смекнула, что ездить своим ходом мне далеко и долго, парням требуется кто-то, кто заставлял бы их подниматься на занятия, а ездить с другими студентами прямо-таки положено: «We are neighbours!»4141
  Мы соседи! (англ.)


[Закрыть]

Теперь, проснувшись с утра, я прохожусь по теплому скользкому полу вдоль балкона и барабаню во все ближайшие двери: Ахмада, Хабиба, Азиза – и жду, стоя на тканевом коврике у порога, когда внутри появятся признаки движения. Через час на выбор будет целый автопарк, можно прыгнуть сзади на серый полуспортивный байк Джамала, с ветерком прокатиться на черном хищном скутере Азиза или сесть в одну из двух «семейных» «сузуки».

По утрам я чувствую себя принцессой. Надев длинное платье и ожидая, когда меня отвезут в школу, я стою на балконе с чашкой масалы и коробкой фиников, любуясь чистым, умытым рассветом. Передо мной колышется море зелени, под балконом растет дерево шику, его тонкие ветки дотягиваются до перил, так что можно рукой достать коричневые, покрытые пушком плоды. Птицы с синим оперением перепархивают с куста на куст, они захлебываются щебетом, и я жмурюсь от радости. Крайняя дверь на этаже открывается, оттуда выскакивает маленький коренастый Джамал и, пробегая мимо, обязательно отмечает:

– Прекрасно выглядишь сегодня!

И хотя диалог повторяется изо дня в день почти без изменений, я все равно расплываюсь в улыбке. Арабы умеют восхищаться женщинами, к их лестным словам легко привыкаешь: какой девушке не понравится регулярно слушать, что она красавица?

Допив масалу, я возвращаюсь в комнату и перед зеркалом долго закутываюсь в платок, который все вокруг называют хиджабом. Носить покрывало в школу никто не требует, но мне невыносимо неловко в классе с открытой шеей и волосами, как будто я забыла надеть что-то важное из одежды. Арабские парни привыкли видеть женщин закрытыми с головы до ног черной тканью, и они рассматривают меня украдкой, жадно и внимательно. Я инстинктивно усвоила новый жест: дергаю за краешек палантина, прикрывая лицо, чуть кривлю губы, выражая неудовольствие. К тому же хиджаб спасает от лучей на жаркой индийской улице и он мне идет, поэтому я вожусь по полчаса, стараясь, чтобы платок ложился ровными, изящными складками. В финале я мажу губы кокосовым маслом, крашу ресницы и наконец спускаюсь вниз, во двор. Там ждет машина – синяя или белая, в зависимости от того, кто сегодня смог подняться. В синюю, суетясь, прыгает заспанный Хуссейн в футболке и шортах: он только что вылез из кровати и собирается довезти меня до школы и вернуться досыпать. На белой ездит толстый Ахмад, молчаливый, аккуратно одетый и сосредоточенный, я его немного побаиваюсь. Он открывает мне изнутри дверцу, я сажусь на переднее сиденье, и машина трогается. Я еду и украдкой любуюсь собственным отражением в зеркале: словно приличная арабская девушка из богатой семьи, которую брат везет в школу.

Понемногу я перестала бояться заходить в класс, и студенты из общей массы стали распадаться на отдельные лица. Вот Усман Ираки, двадцатитрехлетний полный громкий парень из Ирака, который красиво и гладко говорит по-английски, но чересчур самоуверен и делает ошибки в грамматике. Бахтияр Баши – высокий молодой человек с массивными бровями и правильными чертами лица, молчаливый отличник. Тощий Абдулазиз – худой, похожий на швабру из-за взлохмаченных кудрявых волос, отстающий студент, наш сосед, проводящий дни за курением гашиша. Наша головная боль – Вафик, крикливый и неумный юноша, вечно опаздывающий и объясняющий причины.

– Валлах, Тичер Лала! – кипятится он, когда менеджер школы Кемаль (молодой араб, младший брат владельца заведения Мухаммеда аль-Карима) приводит его в класс, отчитав за пятнадцатиминутное отсутствие в начале урока. – Я старался приехать вовремя, но в Пуриме такой трафик!

– Валлах, – склоняет голову невозмутимая Тичер Лала. Она учит арабов уже десять лет и переняла привычку произносить «Клянусь Аллахом» с мягким сарказмом. – Ты живешь в Пуриме и опаздываешь. Но Энни живет в Калахаре и приезжает каждый день вовремя, как так?

Я склоняю голову. Меня одновременно и смешит глупый вид Вафика, который вращает глазами и, несмотря на строгий запрет, возмущенно балаболит на арабском, и глубоко умиляет отношение Тичер Лала. В моей московской школе меня никто никогда и ни за что не хвалил, успехи принимали как должное, а за ошибки стыдили и наказывали. Тичер Лала обращает внимание на все хорошее, что я делаю, даже если это приезд на урок вовремя. От благодарности у меня на глазах выступают слезы, я ниже наклоняюсь к тетради.

Уроки здесь проходят не так, как я привыкла в России. Вначале учитель обязательно спрашивает, кто отсутствует и почему, комментирует происшествия – кто упал с байка, кто чем болеет, у кого был день рождения и что сейчас происходит в Йемене – родной стране большинства учеников. Преподаватели живо интересуются жизнью студентов, переживают за их семьи, уточняют, в порядке ли близкие. Атмосфера в институте почти домашняя, и это меня поражает, даже шокирует. Привыкнув к социальной дистанции и строгости поведения в России, я недоверчиво наблюдаю за каждым повседневным элементом расслабленности. Вот, переваливаясь, приходит Кейт, фыркает и ругается из-за того, что все места на парковке заняты, а при въезде в переулок ее старый пикап подрезал какой-то глупый индус. Рати объясняет материал, сидя перед аудиторией на стуле и держа обеими руками кружку с чаем, время от времени отхлебывая. Тичер Лала не может найти себе места, она расстроена тем, что любимая футбольная команда проиграла в weekend4242
  Выходные (англ.).


[Закрыть]: Teacher Lala спрашивает, кто в классе за кого болеет, и тут же пишет на доске, объясняя грамматику на примере футбола. Закончив предложение, она сетует, что от расстройства объелась шоколадного торта. Teacher Lala обожает шоколад, об этой слабости знает вся школа. Я смотрю на пожилую преподавательницу, и в моей голове вспыхивают блестящие фейерверки: учителя опаздывают, принимают мелочи близко к сердцу, смотрят ТВ и любят бисквит. Невозможно, они живые!

Когда Рати предлагает отвезти меня в магазин за учебниками (некоторые мне удалось купить, съездив с Хуссейном в Панаджи, но книги по грамматике по-прежнему не хватает), я совершенно теряюсь. Учитель повезет меня за учебниками? Не расскажет, где их заказать, не поделится адресом, а поедет со мной сама?

– Я проведу вечерние уроки и освобожусь после пяти, – щебечет Рати. Я едва понимаю ее быстрый английский с азиатским акцентом. – Жду тебя у Municipal Garden в Панаджи, хорошо? Заберу оттуда на машине, и мы поедем в «Broadway Books».

Я киваю несколько растерянно. То, что для Рати проще некуда, для меня задача задач: я еще ни разу не ездила одна до Панаджи. Но в Индии многое случается само собой – становясь после школы в очередь к банкомату, я знакомлюсь с Мэттом, автомехаником из Мапсы. Мы обсуждаем денежную реформу, и Мэтт предлагает добросить меня куда нужно. Я соглашаюсь, попривыкнув к тому, что в Гоа предложение помощи часто означает именно помощь, хотя иногда и не бескорыстную, а не попытку похищения. Мэтт подает мне шлем, и мы мчимся сквозь жару в Панаджи, где отправляемся вдвоем на ланч и знакомимся в ресторане с приятной сотрудницей Bank of India, расположенного неподалеку. Она советует заказать корму – острое блюдо из овощей в соусе, – и мы весело едим уже втроем, не замечая, как идет время. Из ресторана переходим в juice-center напротив, где пьем молочные коктейли. Мэтт спохватывается, просит счет и привозит меня к Municipal Garden – маленькому зеленому садику с зеленой лужайкой и памятником индийскому деятелю, с детскими качелями, беседкой, цветущими растениями и скамеечками. Неподалеку высится величественное и при этом легкое белое здание португальской церкви Непорочного Зачатия. Я, сидя на траве, восторженно глазею на окрестности – оглядываю аллею, ряды магазинов, картинную галерею и старинный книжный с тяжелыми дверями в форме арки.

Рати подъезжает к Municipal Garden на здоровенном внедорожнике. В заднем отсеке, похожем на загончик, бесятся Падма и Парвати. Рати с трудом паркуется, ругаясь и не чувствуя габариты авто. Машину купил муж Рати, который сейчас в Лондоне. Он там работает, пытается обустроиться, чтобы забрать к себе семью. Машина выбрана специально для детей, она максимально безопасная, но совершенно неудобная, поэтому Рати все время въезжает в столбики, мнет бока о бордюры и попадает в мелкие аварии. Я сажусь на переднее место, пристегиваюсь, и мы долго плутаем по темным дворам и переулкам. Ориентация у моей учительницы такая же, как и ее чувство пространства.

«Broadway Books» оказывается большим магазином на втором этаже. Пока мы поднимаемся наверх, Парвати прыгает вокруг матери и просит ей купить раскраску.

– Подожди, sweetie4343
  Милая (англ.).


[Закрыть], посмотрим, – воркует Рати, открывая входную дверь.

«Какая нежная мама!» – умиляюсь я про себя.

Из магазина мы выходим часа через полтора.

– Не могу удержаться, когда вижу книги. – Рати пожимает плечами, смущенно улыбается. – Но уже поздно, сейчас будет такой трафик! Я боюсь водить в темноте, водители тут сумасшедшие, а у меня двое детей в салоне… Ты можешь попросить кого-то из студентов забрать тебя? Хуссейна, вы же живете в одном доме?

Я растерянно хлопаю глазами. Как вернуться домой, я не подумала. Автобусы из Панджима до Мапсы ходят чуть дольше, чем пляжные, «аж» до восьми вечера. Но семь уже сейчас, а до автовокзала надо еще добраться. Для Рати, жительницы Гоа, очевидно, что можно попросить помощи у соседей; для меня, выросшей в Москве, это значит беспокоить малознакомых людей по пустякам.

– Мы не настолько хорошо общаемся, – мямлю я в ответ.

– Довезу тебя до дома, – решает Рати.

Мы садимся в машину, игнорируя требования Падмы и Парвати: «Мама, мороженое!» Их детский английский я понимаю без труда. Рати сосредоточенно хмурится, заводит двигатель, включает в салоне музыку, и мы выезжаем на развязку.

– Как тебе Гоа, Энни?

– Потрясающе! – с жаром уверяю я. – Люди общительные, приветливые. У себя в стране я часто чувствую себя одинокой…

– Хочешь поговорить об одиночестве? Спроси меня, что это! – Рати резко переключает передачу. – Мой муж в Англии, я не видела его уже два года, – с горечью добавляет она. – Мы скоро переезжаем, ждем визу. Порой мне так одиноко, особенно в мунсун, я все время с детьми, их не с кем оставить. Впрочем, люди здесь и правда доброжелательные и любят поговорить, но это в том числе и потому, что Гоа мал и делать здесь больше нечего. Если будет скучно – добро пожаловать ко мне, можешь оставаться с ночевкой.

Я смотрю на Рати открыв рот. Такой диалог с учителем в моей стране невозможен: слишком высок барьер, слишком велика дистанция преподаватель – студент. К тому же меня поражает внезапно открывшаяся картина печальной и сложной жизни, неожиданная среди благоухающей природы и общего оптимизма. Очнувшись, я энергично киваю головой, мы в конце концов выезжаем из пробки и мчимся по пустой трассе к Калахара Резиденс.

Первый уик-энд после школы выдался блестящим и шумным. Прогуляв всю учебную неделю (я видела Хабиба в компьютерном классе всего один раз, а Хуссейна не видела, кажется, вообще), арабы решили поразвлечься и поехать на Night Market4444
  Ночной рынок (англ.).


[Закрыть]. Нас, конечно, позвали с собой.

Найт Маркет – еженедельный субботний ночной рынок. Субботний – потому что конец недели, ночной – из-за прохлады и из-за того, что в темноте убогие, построенные из веток шатры, обвешанные фонариками и блестящими игрушками, выглядят эффектно, делая обычное поле в Анджуне похожим на сказочный лес. Ряды на палочном каркасе обтянуты тентами, всюду на обширном пространстве устроены ресторанчики, музыкальные площадки и туалеты, в итоге получается полноценный маленький городок с улицами и магазинами. Прилавки полны одеждой, тканью, зеркалами, перьями, гамаками, ковриками, благовониями и серебром, часть вещей – ширпотреб, но кое-что дизайнерского производства, и сюда любят приезжать европейцы в поисках оригинальных сувениров. Цены – от ста до ста тысяч рупий (на входе я заметила ювелирный прилавок с драгоценностями с бешеными ценниками). В конце рядов, в тупике, что-то вроде фудкорта – сцена, барная стойка и десяток кафешек с греческой, еврейской, индийской и арабской кухней. Гости, сидя на деревянных лавках, смотрят на музыкантов и закусывают.

Найти место для парковки оказалось невозможно: все заставлено. Мы бросили «сузуки» где-то на обочине и ушли в ряды. Глаза, пораженные обилием товаров, яркими красками и блеском, разбегались. Я потянулась и ощупала синий полосатый плед с бахромой, висящий на стене. Продавец-индус, подскочив, назвал цену – 650 рупий.

– Тебе нравится? – У меня за спиной мягко, как пантера, возник Хуссейн. Он внимательно осмотрел плед и обернулся к продавцу. – How much, how much? – Услышав «шестьсот пятьдесят», протянул ласково, с полуулыбкой: – O, why expansive so much?4545
  Почему так дорого? (англ.)


[Закрыть]

Торговаться у индусов и арабов в крови. Это что-то вроде национального спорта: продавец пытается продать по максимальной, часто совершенно несообразной с ценностью цене, задача покупателя – сбить ее до критически минимальной. Гости из Европы и Америки, непривычные к торгу, часто стесняются и платят запрошенную сумму либо отказываются от покупки, и то и другое – к великому разочарованию торговцев. Хуссейн имел в Саудовской Аравии свой магазин, и тут, в Индии, нашла коса на камень: сошлись два продавца. Нас ожидало целое представление: Хуссейн миролюбиво и нежно, с юмором, но неумолимо играл на понижение цены, индус сердился, даже психовал, уходил внутрь палатки и возвращался снова. Стоимость на глазах упала до пятисот, затем до четырехсот пятидесяти. Взволнованный индус заявил: четыреста – и точка, ни копейкой меньше! И мужчины ударили по рукам. Дальше по рядам я шла уже с пледом под мышкой.

Спустя сто метров я увидела платье… Оно висело на стенде – темный трикотаж, глубокое декольте, рваный лоскутками низ и открытая спина. После недели ношения хиджаба отчаянно хотелось чего-то смелого, даже неприличного, и я решилась померить. Белка закрыла меня покрывалом, я переоделась и, неловкая и довольная, вышла из-за занавеси. Вокруг одобрительно зацокали языками: толстый Ахмад даже приподнялся со стула, на который успел присесть в ожидании.

– Я оплачу. – Хуссейн решительно отвел мою руку от кошелька.

Пока я пыталась понять, что делается и почему, он отдал деньги, а продавец успел опустить их в карман. Я махнула рукой и, сияя как новенькая рупия, так и вышла в этом платье из магазинчика. Внимание окружающих стало настолько активным, что дальше пришлось идти, прячась за спины приятелей.

Маркет был долгим мероприятием. Толпа медленно перетекала из одного конца в другой, люди мерили, осматривали, обсуждали и причмокивали возле прилавков с едой. Хабиб, Хуссейн, Ахмад скупали побрякушки, пробовали самосы – жареные пирожки из слоеного теста с картошкой и зеленью, вертели в руках блокноты, ароматные палочки и коврики. Дул легкий ветер, было тепло и лениво, никто никуда не спешил. Когда мы выбрались, стояла глубокая ночь. Я так устала, что задремывала на заднем сиденье и положила Хуссейну голову на плечо. Спустя несколько секунд теплая мягкая рука начала осторожно гладить меня по волосам. Я замерла, а затем притворилась, что сплю: я еще не решила, как реагировать. Хуссейн явно пытался за мной ухаживать, оставалось понять: хочу ли я ответить именно ему? Впервые в жизни у меня был большой выбор. Индия с ее теплом, волнением и томностью располагала к романам, окружающие мужчины открыто выражали симпатию, они были заинтересованы в девушках, чем выгодно отличались от большинства тех, кого я знавала раньше. В России я часто сталкивалась с бесконечным списком требований: слишком худая/толстая, не так одета, чересчур юная, уже старая, излишне умная… Быть просто симпатичной, интересной и неглупой было недостаточно. На женщин смотрели как на товар: кондиционный ли? Она свежая? А если нет? Поначалу мы все старались нравиться: тренажерки, косметологи, магазины, каблуки и макияж, пот, усилия, время, деньги. Лично я прошла через несколько механических чисток лица металлическим крючком, на которых ревела от боли во время процесса; курс неприятных и дорогих антицеллюлитных массажей и серию уколов в живот в попытках сделать его не плоским, а хотя бы не выпирающим. Расстройство пищевого поведения и постоянные диеты на этом фоне и вовсе не в счет. Мы шли по одному и тому же пути, а вот его конец был разным – часть женщин превращалась в профессиональных красоток, помешанных на внешности, другая (я), устав от попыток соответствовать идеалу, бросала следить за собой: какой смысл, если все равно не угодишь?

Избыток женщин, дефицит мужчин, из-за которого действительно хорошие люди всегда женаты, а другие, оставшиеся холостыми, даже будучи неухоженными и не слишком успешными, чувствуют себя привилегированными особями, ведут себя капризно и разборчиво. В Индии, густо населенной, темпераментной, горячей, мужской пол не был так требователен. Женщина!.. Волнующая, смеющаяся, в летящей юбке, с игриво вздернутой бровью! Женщина!.. Ее бедра, ее улыбка, ее запах!.. Мужчины выпячивали грудь, напрягали мускулы, помогали с сумками, делали комплименты, сверкали глазами. Даже понимая, что ими интересуются с точки зрения секса, девушки от внимания на глазах преображались: перебирались в платья, начинали краситься и пользоваться духами, они снова чувствовали себя желанными. Каждое усилие было отмечено восхищенными взглядами, ради этого хотелось стараться. В атмосфере общего обожания любовное приключение становилось практически неизбежным.