Текст книги "Сон в зимнем саду (сборник)"

Исполнительный лист

Год 2006.

24 января 2006 года в 15 часов 10 минут Николай Петрович Соболев вышел из здания Московского городского суда и полной грудью вдохнул морозный воздух. Он замер и постоял немного, глядя на белесое, в рваных облаках, небо, потом осторожно выдохнул. На душе у него впервые за несколько лет было легко и весело. Можно сказать, что он был счастлив. Николай Петрович улыбнулся, встряхнул головой и, еле сдерживаясь от переполняющих его эмоций, чтобы не запрыгать вниз по ступенькам, направился к кованым воротам с изображением весов – символа правосудия. Радость его заключалась не столько в собственной победе, выстраданной и заслуженной, а в том факте, что это самое правосудие свершилось, а значит, есть на небе бог, а на земле справедливость. И хотя Николай Петрович религиозностью никогда не отличался и о высшем разуме рассуждал исключительно с философской точки зрения, сейчас он готов был уверовать и возблагодарить всевышнего, настолько разумным и логичным представилось ему вдруг мироздание, как будто бы все разом встало на свои места. Действительно, какое же облегчение, что наконец-то закончился этот кошмар, это недоразумение, невесть откуда свалившееся и около трех лет продолжавшееся! Теперь-то все будет по-другому, по-правильному, как и должно быть у такого человека, как он – честного и законопослушного гражданина. Настолько крепка была в тот день вера в справедливость и завтрашний день, что профессор университета Соболев пренебрег трамваем и отправился к станции метро «Преображенская площадь» пешком и даже бодрым шагом, несмотря на минувший 60-летний рубеж, хроническую усталость и варикозное расширение вен.

А началось все весной 2003 года, когда Николай Петрович вернулся в пригретую солнышком слякотную Москву из длительной командировки с полным багажом ценнейшего материала для новой книги. Грандиозный труд по истории национал-социализма уже созрел и начинал обретать форму. Гостеприимная и признавшая свою вину за две развязанные мировые войны Германия распахивала перед профессором двери архивов и библиотек, довольствуясь взамен лекциями для студентов-историков и публикациями, которыми Николай Петрович был весьма плодовит. Полтора года упорного труда, встречи и интервью со свидетелями давних событий, а также с теми, кто помнил хоть что-нибудь, интересующее профессора, – все это дало свои результаты: глядя из окон своей Берлинской квартиры на Александр-Платц, раньше носившей название «Площадь Адольфа Гитлера», Соболев видел шпиль Московского университета и собственный успех, а также несомненный вклад в науку. Тщеславие? Возможно. Но не только это чувство двигало Николаем Петровичем, окунувшимся с головой в работу в предпенсионном возрасте и забывшем обо всем на свете, кроме Германии 30-х годов 20-го столетия. Лично для профессора Соболева в жизни существовало событие более трагическое, чем приход к власти национал-социалистов, ибо история каждого конкретного индивида для него, этого индивида, намного важнее, чем история мировая.

Смерть единс т венного сына, неожи данна я и нелепа я, во цвете лет, разметала и растоптала всю стабильность, которая когда-либо существовала в жизни и лишила смысла любую деятельность, кроме работы. На самом деле, Николаю Петровичу жутко повезло – он умел забывать себя в своих книгах и статьях. Глотая архивную пыль, ссутулившись за столом, он уже сам себе не принадлежал. Это его и спасало. Родной университет – все таки 35 лет жизни отдано! – расстарался на внеочередную командировку, благо гранты Германия раздавала охотно, особенно людям заслуженным. Так и отправился Николай Петрович через полгода после похорон в чистенький и благополучный Берлин, где и грязи-то никогда не бывает, а мостовые всегда ухожены и вымыты с шампунем (а может, это только так говорят – Николай Петрович процесс мытья улиц лично не наблюдал).

В Москве, конечно, чистоты такой не увидишь, а смена времен года – настоящее бедствие. Профессор прибыл на родину как раз в такой момент, когда снежный покров уже начал отступать, образуя грязные прогалины, сплошь в прошлогоднем мусоре и собачьих экскрементах, но недостаточно растаял для того, чтобы обнажить землю для новой весенней зелени. Тем не менее, солнце все чаще прорывалось сквозь грязные облака и уже активно заявляло о себе, что вселяло оптимизм и уверенность в завтрашнем дне. И Николай Петрович был рад возвращению. Ему был приятен знакомый запах московских улиц и голые ветви деревьев, а при виде родного подъезда у него защемило сердце. Боль утраты не ушла, но притупилась, и к своей квартире он подходил совсем без страха, а с легкой грустью. Затаив дыхание, Николай Петрович нажал кнопку звонка. Вот тут-то все и началось.

Год 2006.

Через две недели после вынесенного решения, отстояв полуторачасовую очередь в канцелярию по гражданским делам, Николай Петрович получил исполнительный лист, в котором были напечатаны милые его сердцу слова: «Вселить… не чинить препятствий в проживании». Едва дождавшись приемных часов судебных приставов, Николай Петрович взобрался на пятый этаж и занял новую очередь – в еще одну канцелярию. Здесь народу было больше, а коридоры уже, так что два человека могли разойтись в них только боком. Сидячих мест предусмотрено не было. Прислонившись к стене, Николай Петрович от нечего делать принялся рассматривать присутствующих и с удивлением пришел к выводу, что нигде еще он не видел такого скопления лиц с одинаково озабоченно-напряженным выражением. Что уж говорить о загранице; даже имея теперь солидный опыт хождения по судебным инстанциям – не самое веселое занятие, между прочим – никогда прежде не окружало профессора столько тоски и безысходности, вперемешку с остатками надежды. И чувствовалось в атмосфере такая нищета, и убогость, и отчаяние, что захотелось профессору немедленно уйти, сбежать куда-нибудь, где можно смотреть на красивых и успешных людей, чувствовать их спокойствие и уверенность.

Он, конечно, никуда не ушел. Дождался своей очереди и получил ответ, что недели через три судебный пристав по делу №…. от такого-то числа будет назначен и сможет его принять. Немного озадаченный тем, что сроки исполнения решения суда растягиваются, Николай Петрович отправился домой, а вернее, по месту своего временного проживания. Но и по истечении указанного срока Соболев не получил никакого вразумительного ответа относительно исполнения решения. Добившись аудиенции у начальника службы судебных приставов – опять очередь, опять напряженные лица в коридоре! – профессор удовлетворился обещанием, что в течение месяца пристав-исполнитель будет назначен, и ретировался.

Начальник не обманул, и менее, чем через тридцать дней стало известно, что делом о вселении гражданина Соболева занимается пристав Круглов Д.А., принимающий посетителей по понедельникам с 14 до 18 и по четвергам с 9 до 13 в кабинете № 65, по коридору направо. В четверг Николай Петрович специально приехал за двадцать минут до приема, чтобы быть в первых рядах просителей. Отстояв очередь перед зданием суда (раньше 9.00 двери не открывали, и все приходящие автоматически выстраивались в длинную шеренгу), Николай Петрович предъявил в окошко паспорт и заверил охранника, что не имеет колющих и режущих предметов, а также газового баллончика. Поднявшись с одышкой в службу приставов, Соболев к своему изумлению обнаружил невесть откуда взявшуюся толпу граждан, окружающих дверь под табличкой 65, с лицами, полными угрюмой решительности. Произведя несложные подсчеты, доступные даже гуманитарию, – а именно умножив количество людей на четверть часа и сравнив результат с интервалом времени, отведенным для приема, Николай Петрович понял, что сегодня он никак не успеет решить свое дело. Впрочем, не успел никто из пришедших: Денис Александрович Круглов заявился только около одиннадцати часов, опрометью пронесся по коридору, бросил на ходу: «Сегодня никого не принимаю» и исчез где-то в бесконечных коридорах.

Познакомиться с этим представителем власти Николаю Петровичу удалось лишь с третьей попытки – он наконец-то пробился в небольшой кабинет, заваленный папками, и, стараясь не обращать внимания на еще двух приставов, громко разбиравшихся со своими посетителями, принялся излагать суть дела. Денис Александрович, круглый и рыхлый под стать своей фамилии, потел и скучал. Потом его отвлек телефонный звонок. Потом он вышел на минутку и вернулся через полчаса. После его возвращения в кабинет дело пошло быстрее: он вручил Николаю Петровичу ручку и листок бумаги и велел написать необходимые данные по делу: имена и фамилии всех, прописанных в квартире, и контактные телефоны. Затем предложил Николаю Петровичу зайти через недельку-другую. Робкие попытки профессора объяснить, что «зайти» означает полтора часа дороги в один конец, ожидание своей очереди в коридоре и очень малую вероятность вписаться в приемные часы, были резко пресечены просьбой «не отвлекать и не мешать работать». Николай Петрович попробовал возмутиться, но с опозданием, уже оказавшись в коридоре. На его «Безобразие!» очередь сочувственно покивала головами и отвернулась. Потоптавшись немного у двери и осознав свою полнейшую беспомощность, Соболев медленно поплелся восвояси, недоумевая: куда же девалась та грандиозная победа, которая согревала душу? Как получилось, что опять покачнулась вера в справедливость и логичность бытия? И уже в метро, где-то на подъезде к кольцевой линии, пришла в голову доктору исторических наук простая и все объясняющая мысль: ничего он о жизни не знает. Он, шестидесятилетний, сединами убеленный, с громадным, как казалось, жизненным опытом, не имеет ни малейшего представления о реальной действительности и тыкается, как слепой котенок, в разные стороны, а со стороны выглядит глупо и жалко. Мысль была обидная, но, похоже, правильная.

Год 2003.

В тот злополучный день возвращения на родину дверь Николаю Петровичу открыла не молодая невестка и безутешная вдова Наташа, как можно было бы ожидать, а незнакомая тетка, в цветастом халате, тапочках на босу ногу и в бигуди. Пока профессор обретал дар речи, прокручивая в голове возможные варианты (Наташина подруга? Родственница бывшей жены? Ошибся квартирой? Сплю и вижу дурной сон?), мощная дама оперлась внушительным торсом о дверной проем, окинула Соболева подозрительным взглядом и вызывающе процедила:

– Ну? Че надо?

– Я… я здесь живу, – промямлил Николай Петрович, – чем явно не впечатлил обладательницу форм сногсшибательного размера, ибо та вознамерилась захлопнуть дверь, даже не попрощавшись с незваным гостем. Но и профессор был непрост. Чтобы его не пускали в родную квартиру? И кто – совершенно чужая, неопрятная женщина, непонятно откуда свалившаяся? Негодование придало сил, и Соболев успел подставить ногу в проем, чтобы не дать двери закрыться. Нога пострадала, а женщина принялась истошно орать, так, что бигуди тряслись:

– Ничего не знаю! Не имеете права! Я за полгода вперед заплатила! Деньги взяли и теперь ходите! Я милицию вызову! Я мужу скажу!

За теткиной спиной послышалась возня и детские вопли. Изловчившись, она толкнула Николая Петровича в грудь, причем так, что его отбросило к противоположной стене, и дверь захлопнулась с грохотом, заглушившим возмущенные крики мадам и визг детей.

И тут Николай Петрович понял, что совершил большую тактическую ошибку, не известив невестку о точной дате своего прибытия. Но тогда, в Германии, он и представить себе не мог, какие перемены ожидают его по приезде домой. Прояснять ситуацию пришлось у соседки Анны Федоровны, старушки из квартиры напротив, которая, с трудом признав в Николае Петровиче хозяина квартиры № 17 (долго же вы тут не появлялись, а изменились-то как, и постарели, да, годы идут) с готовностью рассказала, что «молодые с ребятенком съехали пару месяцев тому, а вместо них теперь эта крашеная паскуда, а ребята ее – хулюганы, как есть хулюганы, а мужик сильно пьющий, назюзюкается и на лестнице валяется. А мне как через него переступать, у меня ноги больные, и сердце прихватывает, аж вот здеся в ребра отдает, вот посмотри-ка…» Анна Федоровна еще многое могла бы рассказать и даже пригласила бывшего соседа на чай, но Николай Петрович вежливо поблагодарил и поспешил удалиться.

Ушел он, впрочем, недалеко, так как идти ему было некуда. Сел во дворе на скамейку, багаж свой – единственный чемодан с бесценным для исторической науки материалом и выходным, на дешевой берлинской распродаже купленным костюмом – поставил рядом. Задумался. Что-то он сделал не так, в чем-то ошибся, упустил и не заметил.

Хотя вроде бы все было правильно. По крайней мере, поначалу складовалось удачно. Была семья – жена и сын, любимая работа, вот эта двухкомнатная квартира на Рязанском проспекте, так удачно выменянная в начале 90-х; было счастье и благополучие, вплоть до того момента, когда мальчику не исполнилось восемнадцать; а через неделю после его дня рождения супруга заявила, что давно уже безумно любит другого и ждала только совершеннолетия сына, чтобы окончательно все решить. Две недели спустя она навсегда отбыла в Канаду вместе с любимым, в надежде на новую, несомненно лучшую, жизнь. Николай Петрович только диву давался, как он умудрился оставаться в неведении все это время, когда у него под носом столь тщательно планировалось это грандиозное предприятие. Хотя, какое там – под носом! Дома он бывал редко, все лекции, семинары, ученые советы, заседания… Выходит, сам виноват. Сын – к тому моменту уже студент МГУ – отреагировал спокойно: «Ну мать дает!» Так они остались вдвоем.

Справлялись с хозяйством вполне сносно. Готовили по очереди и что попроще. Каждый занимался своей жизнью и был ею доволен. Блудная жена и мать вначале исправно звонила два раза в неделю и давала наставления (они расстались цивилизованно, что подразумевало заботу и ответственность с ее стороны), затем звонки стали реже, потом и вовсе свелись к поздравлениям: с днем рождения, с Пасхой, с рождеством (а не с Новым годом – в Канаде так принято). Жизнь текла своим чередом, и два холостяка прекрасно уживались вместе. А потом появилась Наташа.

Сыну было всего двадцать лет, когда он женился на однокурснице. Отец, конечно, уговаривал подождать с вступлением в брак и приводил веские аргументы. Чем больше старался Николай Петрович убедить мальчика «проверить чувства; любовь – это хорошо, но сначала образование; вам обоим надо встать на ноги», тем крепче становилось решение влюбленных пожениться сейчас же и немедленно. И Николай Петрович сдался. На свадьбу он сделал молодым подарок – переселился в съемную квартиру недалеко от метро «Университет», оставив двушку на Рязанском проспекте в их полное распоряжение. Все были довольны, а профессор теперь тратил на дорогу до работы не более пятнадцати минут.

Наташа оказалась хорошей хозяйкой и почтительной невесткой. Теперь сын кушал горячие обеды и носил глаженые рубашки, а Николай Петрович получал подарки на праздники – теплые носки, записные книжки, зонтик и прочую милую чепуху. Единственное, что настораживало его в новой родственнице – ее чересчур усердная и даже показная набожность. Обязательное венчание в церкви, непременное благословение родителей на брак (идиотский спектакль, срежессированный Наташей – жених с невестой на коленях, а атеист профессор с иконой в руках), регулярное хождение к причастию – все это не могло не раздражать воспитанного на принципах коммунистической морали Соболева. Креститься на храм он демонстративно отказывался и на службу не ходил, чем безмерно огорчал богобоязненную сноху. Сын к пристрастию жены относился снисходительно и глубоко в ее религиозность не вникал – у всех свои причуды, пусть себе тешится.

Через год родился внук – славный бутуз. Николай Петрович несколько раз приезжал с ним нянчиться, но серьезной помощи от него не было, так как с маленькими детьми он обращаться не умел. Поэтому в конце концов новоиспеченный дед решил ограничиться тем, что помогал деньгами на няню (Наташе надо было заканчивать университет) и общался по телефону (Как дела, все в порядке, малыш растет, прорезались зубки, сказал первое слово, приболел, выздоровел и т. д.) В гости его особенно настойчиво никто не звал, да и некогда было – все-таки далековато, другой конец города.

Николая Петровича приглашали выступать на научные конференции, а один раз даже показали по телевидению в передаче, посвященной 55-летию победы в Великой Отечественной войне. Он говорил о возникновении фашизма и рассуждал о природе этого явления. Сын закончил институт и устроился в инофирму специалистом по компьютерным технологиям – это была его специальность. Наташа подрабатывала дома написанием программ, малыш подрастал. Все шло хорошо и правильно.

И вот все кончилось. Трагедия – внезапная и нелепая, от этого еще более страшная, накрыла их небольшую семью в канун международного женского дня, когда даже закоренелые холостяки и женоненавистники отмечают праздник, а потом некоторые из уже отметивших садятся за руль. Главное, так и непонятно, кто же виноват – сын на недавно приобретенных подержанных «Жигулях», или врезавшийся в него «Форд», или обычный весенний гололед – кто теперь разберет?

Внуку было пять лет, ему ничего не сказали. Потом наспех сочинили какую-то сказку про срочную командировку, в которую он легко поверил. Бывшая жена Николая Петровича рыдала и убивалась по телефону, но приехать на похороны сына не смогла, впрочем, как и шесть лет назад на свадьбу – финансовые проблемы. Билет стоил очень дорого, а жизнь в Канаде оказалась не такой сладкой, как представлялось ранее. Новый муж работал в пенсионном фонде, его зарплаты едва хватало на еду и покрытие 15-летнего кредита на дом. Сама мадам, так и не выучив толком язык, мыкалась без дела и незапланированных расходов позволить себе ну никак не могла.

Спасибо Наташе – взяла на себя организацию печального мероприятия. Все было по высшему разряду – цветы, отпевание в церкви, поминки. Какие-то непонятные люди, в основном немолодые уже женщины, очень религиозные. Все соболезновали и говорили вполголоса. В гробу сын лежал в свадебном костюме – это был самый приличный его костюм.

А осенью после заседания кафедры Николаю Петровичу предложили сменить обстановку и послужить науке. Не случайно, конечно. Он сразу же согласился.

Из Берлина несколько раз звонил Наташе, спрашивал про внука. Больше говорить было не о чем. Наверное, она знала, что он возвращается. Ну конечно, он говорил ей об этом. Куда же она уехала? Кто эта неприятная женщина, поселившаяся в его квартире? А главное – кто такие «молодые», про которых говорила соседка Анна Федоровна? Николай Петрович не был идеалистом и не ждал от невестки пожизненной верности памяти мужа, но забыть его так скоро? Хотя почему скоро – два года прошло, напомнил он сам себе. Но все никак не мог решиться позвонить Наташе.

Решился. Вернее, заставил себя – надо же было все прояснить. Однако, запутался еще больше. Наташа ответила не сразу, а после многих гудков, когда уже собирался дать отбой. Была смущена. Мямлила что-то про тяжелую финансовую ситуацию, необходимость сдать квартиру. Почему не предупредила – не успела. Где живете – у знакомых. Как мальчик – все нормально. И потом: «пожалуйста, подождите немного, я все улажу». Конец разговора. Недоумение.

Год 2006.

Через три недели, как и предложил Круглов, Николай Петрович снова стоял в ненавистном коридоре и терпеливо ждал своей очереди. На этот раз пристав был вполне любезен и продемонстрировал удивительное рвение произвести вселение как можно быстрее. При Николае Петровиче он набрал номер домашнего телефона и, послушав с полминуты длинные гудки, терпеливо объяснил просителю, что официальная процедура предусматривает уведомление должника о предстоящем мероприятии. Если невозможно сделать это по телефону или лично, необходимо послать телеграмму, подписанную судебным приставом-исполнителем с печатью суда. Из кабинета № 65 Соболев был отправлен на ближайшую почту за бланком, а потом, вернувшись и вдоволь напрепиравшись за право войти с уже новыми лицами, столпившимися под дверью, Николай Петрович вручил листок Денису Александровичу. Тот, накорябав на бланке несколько слов, велел отправить телеграмму, а квитанцию обязательно принести ему лично, чтобы можно было поставить печать и подшить к делу.

Как на крыльях, летел профессор второй раз на почту. Слова на бланке «уведомляю… вселение… 8 мая…» звучали в его мозгу волшебной музыкой. 8 мая – это уже на следующей неделе! Неужели можно будет войти в собственную квартиру и перестать скитаться, и почувствовать себя хозяином? Правда, там наверняка придется делать ремонт, и мебель неизвестно в каком состоянии – столько лет прошло… Но все это мелочи, чепуха, в сравнении с великим событием – Николай Петрович возвращается домой! Милый, чудный пристав Круглов оказался хорошим человеком, и ему можно простить все: и давешнюю резкость в обращении, и несвежую физиономию с мешками под глазами (явно не от напряженной работы), и явный запах перегара в утренние часы приема.

На почте, как назло, была очередь. Казалось, что всем именно сегодня понадобилось проведать давно забытых родственников и порадовать их телеграммами. Кто вообще использует этот устаревший вид связи в наш век интернета и мобильных телефонов? Кому, кроме Николая Петровича могло быть так важно получить бумажку с печатью о том, что сообщение отправлено? Оказалось, многим. Еле дождавшись квитанции, Соболев опрометью (если только шаг пожилого человека с больными ногами можно так назвать) понесся в службу приставов – до конца приема оставалось десять минут. Из последних сил достигнув нужного этажа, наш герой оказался перед запертой железной дверью, вид которой не внушал никаких надежд. Правда, в углу была кнопка звонка, на которую отчаявшийся профессор принялся истерически давить.

Ему никто не ответил, хотя за дверью слышался шум и голоса – прием еще не был окончен, приставы были на месте, а дверь на пятый этаж уже заперли – какая несправедливость! Профессор стал стучать о железо кулаком, потом ногой, опять звонить – и – свершилось: дверь открыли. На пороге стояло существо – по-другому не назвать: при ближайшем рассмотрении оно оказалось женского пола, но имело мужскую стрижку и было одето в мужскую форму охранника. Выражение лица у существа было свирепое. Стушевавшийся Николай Петрович начал было объяснять, что ему срочно надо передать документ приставу Круглову, что ему назначено, что если квитанцию не отдать, вселение не состоится… Дверь с грохотом захлопнулась, и последними словами, которые донеслись, были: «Закончен прием, …. мать!»

На следующей неделе пристав Круглов заболел. Минуло заветное восьмое число, потом прошло еще полмесяца, прежде чем Соболеву удалось увидеться с Денисом Александровичем. На прием он пришел уже подготовленный и вооруженный заполненным почтовым бланком – оставалось вписать только дату вселения.

Адрес Николай Петрович указал Наташин рабочий, его он хорошо знал – невестка работала программистом в той же компании, где раньше трудился покойный сын. Круглов был хмур и невыспат, посетителя в лицо не помнил, и ему долго пришлось опять вникать в суть дела. Трюк с телеграммами показался ему новой оригинальной идеей (в этот момент Николаю Петровичу стало казаться, что его собеседник страдает амнезией), и добро на повторную авантюру было скоро получено. На этот раз профессор, развив почти спринтерскую скорость, успел и телеграмму отправить, и квитанцию вручить лично в руки, что, конечно же, служило гарантией вселения, на этот раз назначенного на 25 мая 2006 года.

Ровно в 9.00 означенного числа Николай Петрович и чемодан стояли перед дверью родного подъезда. Соболев нервничал и тревожно крутил головой в разные стороны, не зная, с какой стороны ожидать пристава. Его наихудшие опасения – что Денис Александрович забудет, заболеет или просто проигнорирует мероприятие – начинали сбываться. Однако, через сорок минут ожидания счастье улыбнулось ему – в лице неопрятного и взмыленного Круглова в компании с напарником, высоким и усатым. Оба были в форме и при исполнении – отрадная картина для Николая Петровича, вновь поверившего во вселенскую справедливость.

Лифта в пятиэтажке не было, поднимались пешком по заплеванной лестнице. Как и три года назад, при виде входной двери замерло сердце. За дверью было тихо. В общем, этого следовало ожидать – вряд ли получившая уведомление Наташа примчалась ради встречи с представителями закона.

Денис Александрович подождал, позвонил еще раз. Опять подождал. Мертвая тишина. «Ну что, будем ломать?» – Круглов выжидательно посмотрел на Николая Петровича. «Да, конечно», – с радостью согласился тот. Мечту уже можно было практически схватить за хвост, но приставы почему-то медлили. Поступило предложение покурить на улице, и Денис Александрович с товарищем направились вниз по лестнице, Николай Петрович с чемоданом – следом, в недоумении насчет причины задержки.

Во дворе, после нескольких затяжек, на этот раз усатый повторил все тот же вопрос: «Что, ломаем?», и внимательный взгляд. Не в состоянии понять, чего от него хотят, Николай Петрович лишь бестолково кивал, всем своим видом выражая согласие. Приставы еще покурили, как будто в раздумье. «Надо слесаря», – задумчиво сказал Круглов, – «там дверь железная». «Да, без слесаря нельзя», – согласился усатый. Николай Петрович, почуяв неладное, засуетился. «Слесаря… сейчас… я договорюсь… здесь рядом», – затараторил он, лихорадочно припоминая месторасположение ЖЭКа, – «вы только не уходите… я мигом!» «У нас сегодня еще два вселения», – строго напомнил Круглов, – «мы ждать не можем!» А Николай Петрович уже бежал за слесарем, как за последней надеждой, как за ускользающей птицей счастья.

Не так уж много прошло времени, пока слегка выпивший слесарь Валера, соблазненный обещанным гонораром, был доставлен на место вместе со всем необходимым инструментом. Однако, Дениса Александровича и его напарника и след простыл. Вместо них у подъезда остался лишь профессорский чемодан, к счастью, не успевший пока обрести нового хозяина. Тешить себя мыслью, что приставы отошли куда-то и сейчас вернутся, не пришло в голову даже наивному Николаю Петровичу.

После того, как Валера, цинично забрав половину вознаграждения за ложный вызов, удалился, нахлынуло отчаяние. Как близко была цель и как глупо все рухнуло! Всего один шаг отделял Соболева от дома, куда он так стремился, но каким трудным, даже невозможным, оказался этот шаг! В смятении чувств Николай Петрович чуть было не бросился за слесарем вдогонку, чтобы самостоятельно, без органов власти, решить вопрос. Но… вовремя одумался – зачем наживать новые неприятности? Всегда лучше быть законопослушным гражданином, чем нарушителем порядка, даже если этот порядок издевательский и несправедливый. Повздыхав, Николай Петрович потащил чемодан к метро.

Последняя встреча с Кругловым состоялась в начале лета, когда в душных коридорах здания суда было особенно психологически тяжело находиться: новая зелень стучалась в зарешеченные окна, и солнце светило по-молодому неистово. Мимо Николая Петровича провели мужчину в наручниках, спереди и сзади сопровождаемого милиционерами. Профессор прижался к стене, чтобы пропустить процессию, и, как последний эгоист, почувствовал себя лучше, оценив свое право на свободное передвижение. Впрочем, попадая в кабинеты официальных инстанций, каждый посетитель почему-то чувствовал себя виноватым и почти осужденным.

Прорвавшись сквозь всегдашнюю толпу у кабинета и кратко напомнив Денису Александровичу свою историю, профессор получил в ответ брезгливый взгляд и гримасу непонимания. Он стал волноваться, настаивать, угрожать пожаловаться – все эти речи были подготовлены заранее, но в нужный момент перепутались, – пристав лишь морщился и тер лоб – видимо, у него болела голова. Напряжение нарастало, и Соболев почувствовал, как в мозгу у него дробно застучали молотки. Внезапно произошла перемена – Круглов подозрительно легко сдался и объявил, что вселение состоится через неделю, «утром пораньше приезжайте, часов в десять, нет, в полдесятого. Вселим вас в лучшем виде». Почувствовавший подвох Николай Петрович спросил, нужно ли на этот раз извещать ответчика телеграммой, и получил ответ, что это необязательно.

Странная сговорчивость пристава объяснилась в назначенный день вселения – ни у дома № 38 по Рязанскому проспекту, ни на работе Дениса Александровича не оказалось. Никто из службы судебных приставов не смог дать Соболеву никаких объяснений. Исполнение решения суда опять откладывалось на неопределенный срок.

Тогда Николай Петрович стал писать. Он строчил жалобы начальнику службы по Юго-Восточному Автономному Округу, записывался на прием в Главное Управление с удебных прис та вов, выс ижива л очереди в районной и городской прокуратуре. Он также обращался в Управление делами Мэрии и в Ассоциацию муниципальных образований города Москвы, писал в Комитет по правам человека при президенте РФ. Его везде принимали, выслушивали и обещали разобраться. Ему приходили ответы: «рассмотрено… направлено… передано…» В конечном итоге, все жалобы возвращались в службу приставов к судебному приставу-исполнителю Круглову Д.А., о чем Николая Петровича уведомляли официальные бумаги с печатями. Получалось, что профессор жалуется Круглову на «противоправные действия пристава Круглова», что, сохранись у Соболева чувство юмора, могло бы выглядеть смешным. Но Николаю Петровичу было не до смеха. За полгода он превратился в профессионального кляузника. Составление заявлений и жалоб занимало у него больше времени, чем основная работа. В университете на него косились с непониманием – профессор стал резким, раздражительным, срывал плохое настроение на студентах, чего раньше никогда себе не позволял. Научная работа тоже страдала – похоже, некогда блестящий доктор наук вконец постарел и иссяк.

Нагрузку Соболеву уменьшили по состоянию здоровья – он стал прихварывать и уже не справлялся с прежним объемом работы. Половину лекций и семинаров 2006–2007 учебного года он проболел, и студенты маялись без преподавателя. На кафедре поговаривали, что пора бы проводить Николая Петровича на пенсию, но об этих разговорах сам профессор, естественно, ничего не знал.

Год 2003.

Перед отъездом в длительную командировку Николай Петрович, рассчитавшись с хозяевами, полностью освободил съемную квартиру – часть вещей перевез на Рязанский проспект, часть оставил за ненадобностью – пусть пользуются или выбрасывают, если не нужно. Сейчас снять квартиру оказалось намного сложнее, чем раньше, да и цены подскочили до заоблачного уровня. Единственным приемлимым вариантом, найденным с трудом и через знакомых, оказалась комната в двухкомнатной квартире в сталинской 8-этажке с окнами на шумный проспект и хозяйкой Зоей Аркадьевной. Итак, несколько дней спустя после возвращения на родину, а именно в марте 2003 года, профессор перебрался на новое место жительства – временно, как он надеялся. Николая Петровича очень устраивало то, что дом располагался недалеко от университета. Немного меньше устраивала его Зоя Аркадьевна, полагающаяся в нагрузку – немолодая, не в меру говорливая, на пенсии явно страдающая от дефицита общения. Зоя Аркадьевна угощала нового жильца квашеной капустой и соленьями, много и подробно рассказывала про покойного мужа – хороший был человек, хоть и пьянь и кобель, царство ему небесное; про сына, проживающего уже несколько лет в Нью-Йорке и стерву-невестку; а также про свою бурную молодость, про родственников в Израиле, про свои политические взгляды и т. д. Очень обогатился знаниями в разных областях жизни профессор Соболев, ежевечерне сидя на кухне за скромным ужином с гостеприимной хозяйкой. Постепенно он смирился с болтливостью Зои Аркадьевны и привык к их посиделкам – больше общаться было все равно не с кем.