Текст книги "Сон в зимнем саду (сборник)"

Один день глазами Яны и Гони

Это только так кажется, что утро начинается с рассветом. Потому что рассветает всегда в разное время, а Яна всегда просыпалась ровно в семь пятнадцать – и летом, и зимой. Именно в это время первый раз в сутки доносилась переливчатая мелодия из огромных напольных – и до потолка – часов. Музыка повторялась каждые четверть часа, а каждый час доносилось громкое «бом!» «бом!», которое сначала звучало устрашающе, а потом – ничего, все привыкли. Часы были похожи на старинные, но только внешне, на самом деле они были недавним приобретением – Яна прекрасно помнила, как их с трудом втаскивали в квартиру, устанавливали в углу гостиной, а потом усатый мастер долго настраивал механизм и все время повторял маме, опасливо косясь на Яну и Гоню: «Только не разрешайте детям тянуть за гири.» А они и не собирались. Хотя гири и правда были очень привлекательные – гладкие, блестящие, сверкающие на солнце – чудо, что за гири! Очень хотелось их облизать, но раз жадный усатый дядя строго сказал – нельзя, значит нельзя. У Яны, в отличие от Гони, уже стало складываться смутное представление о границах дозволенного.

Итак, каждый раз после мелодичного «трам-пам-пам» Яна открывала глаза и улыбалась. Она вообще была позитивно настроенным человеком, довольным жизнью и своим местом в ней – так почему же не улыбнуться новому дню, и неважно, светит ли за окном солнышко или хлещет дождь, или завывает колючий ветер, – ведь столько всего нового и интересного ожидает их сегодня! И Яна бежала будить Гоню, чтобы сообщить ему об этом радостном предчувствии.

Но брат редко разделял ее энтузиазм. После нескольких энергичных пинков и толчков, призванных заставить его наконец-то открыть глаза, он обычно впадал в состояние черной меланхолии, в котором пребывал до самого завтрака. Все в жизни казалось ему обидным и несправедливым – и ранний подъем, и бестолковое мельтешение сестры, и противные носки с нитками внутри, которые цеплялись за пальцы, пока Яна с трудом и кряхтением натягивала их на его толстые ножки. Не вовремя разбуженный, обиженный на весь мир, Гоня отправлялся на кухню, проигнорировав процедуру умывания, чтобы утешиться первым завтраком.

Первый раз на дню Яна и Гоня трапезничали в одиночестве и чем бог послал – как правило мороженым, яблоками и сырыми макаронами – то есть тем, что Яна научилась доставать из буфета и морозилки, которая была расположена внизу холодильника, а значит, в пределах досягаемости. С мороженым иногда возникали сложности – не из-за примитивного замка на дверке морозилки на липучке, с которым девочка научилась справляться в течение двух дней, а из-за вредной пластиковой упаковки. Не так-то просто было открыть крышку, намертво вмерзшую в коробку! Скоро было найдено решение – при помощи ножа дети пробивали в крышке пластмассового корытца дырку и столовой ложкой черпали оттуда восхитительно-холодную белую массу, торопясь, зная, что скоро проснутся родители и великолепному пиршеству придет конец. Так и случалось – на кухне появлялась мама, и, как всегда, все портила – убирала в морозилку покореженный лоток, собирала разбросанные по полу макароны, огрызки яблок и надкусанные куски хлеба, насильно вела детей умываться, ворча при этом, что лишние полчаса утреннего сна выливаются в двухчасовую уборку квартиры.

Но от мамы были не только неприятности – с ней бывало и весело, и сытно: вскоре наступал второй завтрак, на этот раз правильный – с кашей, творогом и бутербродами, что даже после мороженого было весьма кс т ат и. Яна вообще люби ла быв ат ь с ма мой, особенно если та была в хорошем настроении и никуда не торопилась – тогда можно было, пододвинув стул к плите и забравшись на него, помешать что-нибудь в кастрюле большой ложкой, или печь вместе блины, или пылесосить, держась за тяжелую рукоятку рядом с маминой рукой, не говоря уже о том, чтобы сесть рядышком на пушистый светлый ковер в гостиной и строить из конструктора неизвестно что, из чего получится в конечном итоге замок, или собака, а может быть, самолет. Так бывало приятно, и радостно, и спокойно в такие минуты!

У Гони отношения с мамой были намного сложнее. К ней имелось множество претензий. Во-первых, она не отличалась сообразительностью и часто не могла понять, чего именно он хочет. Ведь ясно же, что раз сын появился на кухне, покрутился немного с независимым видом, а потом наставил свой пухлый пальчик в сторону плиты и произнес повелительно: «Э!», то это означает, что хочет он компота, а не морковку, не огурец, не печенье, что начинает суетливо предлагать мама. Вот Яна намного смышленее – сразу лезет за кастрюлей, и в чашку нальет, хоть половину и расплещет по дороге, но Гоня на нее за это не в обиде. Вообще, Яна из всей семьи – самый сносный человек, и раздражала она Гоню меньше, чем кто-либо другой, хоть и имела свои недостатки – чрезмерную болтливость и жажду излишне кипучей деятельности. Несмотря на то, что сестра родилась на год и пять месяцев раньше его, старшим и более опытным в жизни Гоня считал, конечно, себя, поэтому, милостиво позволяя Яне ухаживать за собой, наиболее кардинальные решения в жизни принимал всегда сам – в какой песочнице копать, кому первому ехать на велосипеде, кому из какой тарелки есть. Наивная мама пыталась руководить сыном и даже навязывать ему свою волю, но было это бесполезно, о чем ей неоднократно было дано понять – то криком, то слезами – пора бы, наконец, усвоить простые истины!

Еще Гоня обижался на маму за то, что она часто куда-нибудь уходила – то в магазин, то в аптеку, то – это уж вообще ни в какие ворота – «по делам»! Разве могут быть дела, важнее его, Гони? И как можно уходить и бросать его, когда он так орет от обиды, что, наверное, уже все соседи переполошились? Конечно, мама каждый раз реагировала на спектакль, устраиваемый в коридоре по случаю ее ухода, и брала сына на руки, и сидела с ним, уже в пальто, на низкой табуретке перед дверью, обещая скоро вернуться и принести подарок, а Гоня орал и орал. И мечтал, чтобы мама ушла поскорее, раз уж это неизбежно, тогда можно будет, наконец, замолчать, ведь долго кричать без перерыва – это очень утомительно даже для него, хотя он и тренируется регулярно. В мамино отсутствие с детьми оставалась бабушка – а с ней орать бесполезно, потому что начинает так громко и эмоционально утешать, что любого заглушит. Гоня раз пробовал ее перекричать, но плюнул на это дело – никакого толку, только устал.

А вот с папой Гоня смирный. Хотя папа не ругается почти, и по попе никогда не шлепает (не то, что мама!), а как-то с ним скандалить несподручно. Папа говорит: «мальчики не плачут», выходит, что Яне можно плакать, раз она девочка. Только непонятно – с чего ей плакать-то, раз все ее обожают, и жизнь у нее – как сказка, ни проблем, ни ответственности, не то, что у него, у Гони. Но, видно, если родился мужчиной, изволь нести свой крест – будь начеку, защищай, отвечай за своих женщин, которые порой сами не знают, чего хотят.

Примерно такие философские мысли одолевали Гоню в то утро, когда нарушился привычный распорядок жизни, и все пошло не так, как всегда. А случилось вот что: за завтраком, когда Яна и Гоня уже заканчивали терзать упаковку творожной массы на двоих, а мама и папа допивали чай, вдруг раздался телефонный звонок. То есть, не совсем «вдруг», как раз папе постоянно кто-то звонил, дети уже не удивлялись тому, как лихо отец управляется сразу с несколькими трубками – в одну что-то крикнет, потом прижмет плечом и к другому уху подносит второй телефон, и продолжает разговор и в одну сторону, и в другую. А если то же самое происходит, когда он за рулем машины – вообще залюбуешься: и разговаривает в два уха, и руль коленками крутит, и еще успевает дяденькам в соседних машинах показывать, что они правила нарушают. Яна с Гоней видели – красота! Даже дух захватывает. Мама говорит, это потому, что у папы очень серьезная и ответственная работа. Только этой работы никто не видел – Яна сколько раз просила взять ее с собой, а папа все обещает попозже.

Так вот, в то утро телефон зазвонил как-то необычно, настораживающе, предвещая перемены. Сначала папа поговорил, потом мама поговорила, о чем – непонятно, но по интонации ясно: что-то непредвиденное. Потом папа сказал: «Надо ехать», и мама повторила: «Надо ехать», и Яна обрадовалась. Потому что ехать – это интересно и весело, и много впечатлений, и в дороге, как правило, кормят чем-нибудь вкусным. Ехать можно на дачу, или в гости, а один раз ехали вообще на море – очень долго, Яна смутно помнила.

Но в этот раз поездка оказалась скомканной, без радостного предвкушения и сборов. Мама просто покидала в пакет кое-какие игрушки, напялила на детей курточки и вот уже машина, и папа торопится, поэтому не дал детям, как обычно, побибикать. Гоня обиделся и стал хныкать, но все суетились, и на него никто не обратил внимания, поэтому пришлось замолчать. Из реплик, которыми родители обменивались в дороге, Яна узнала много нового: что с детьми сегодня некому посидеть, потому что бабушка уехала в санаторий поправлять здоровье (как можно поправить здоровье – представить было сложно. Яна видела однажды, как папа поправлял покосившуюся штакетину от забора на даче – молотком и гвоздями; знала, как старшая сестра Вера поправляет прическу – крутит прядь на палец и сушит феном вместе с пальцем, и говорит, что ей ничуть не горячо; а бабушка, должно быть, со здоровьем обращается так: разгладит его аккуратненько, чтобы складок не было, постучит сверху, похлопает, глядишь – здоровье и поправится.) Еще мама сказала, что ей по-за-рез(вот еще непонятное слово) нужно быть на ос-то-жен-ке (это, наверное, какое-нибудь животное, решила девочка), а малышей можно забросить тете Люсе – пусть тренируется, даст бог, когда-нибудь пригодится, а то совсем одичала со своей диссертацией (надо будет выяснить, кто это такая – диссертация). Мама тут же, в дороге, стала звонить этой самой Люсе и, кажется, обо всем договорилась.

В отличие от сестры, более настороженный по жизни, поэтому более внимательный к деталям Гоня помнил, кто такая тетя Люся, потому что мама еще раньше говорила ему, что та – его крестная. Но больше всего мальчика впечатлили растрепанные волосы и огромные очки, за которыми Люсины глаза казались неестественно большими и сверкающими. Ехать в гости к очкастой и лохматой крестной Гоня решительно не желал, и заорал бы, если бы мама не обещала познакомить его с Люсиной кисой. Здесь Гоня сменил гнев на милость: к «ав-ав» он относился с подозрением, но к «мяу-мяу» с явной симпатией.

Ехали недолго: Гоня даже не успел подремать, привалившись к маме, как он обычно делал в машине, а папа уже затормозил у бело-зеленого, довольно-таки обшарпанного дома. Потом папа быстро всех перецеловал (Яна с привычной готовностью подставила щечку, а Гоня умело увернулся – поцелуи он считал излишним проявлением нежности) и умчался по своим делам. Мама исчезла не менее стремительно – довела их до квартиры, почмокалась с Люсей, пять раз поблагодарила, десять раз извинилась, дала кое-какие рекомендации по пользованию детьми, «они такие послушные, совсем тебе не помешают, ты работай, а они тихонечко поиграют» – вряд ли мама сама верила в то, что говорила. А когда Гоня решительно направился в комнату знакомиться с котом, она незаметно выскользнула за дверь, и остался только запах ее духов. Хорошо, что сын был занят важным делом и не среагировал на ее уход.

Общение с животным не состоялось: как только Гоня, семеня на толстых ножках, с довольным воплем устремился к пушистому полосатому существу, подлый зверь повел себя бестактно и негостеприимно: стрелой метнулся в дальний угол квартиры, забился под диван и зыркал оттуда недобрыми зелеными глазами, наотрез отказываясь выходить. И напрасно Гоня колотил по дивану кулаком и выкрикивал недавно освоенную им фразу из мультика: «Кто там? Это я!» – бессердечное четвероногое оставалось равнодушно к его призывам.

Разочаровавшись в котах, Гоня соизволил, наконец, обратить внимание на хозяйку квартиры, которая нацеловавшись с Яной, давно уже с умилением кудахтала над крестником. Вопросы, которые задавала тетя Люся, отличались отсутствием какого-либо смысла и логики, так что отвечать на них было бесполезно. «А кто это к нам пришел?» – щебетала тетя. «Это кто такой пухленький? А чей это маленький носик? Чьи такие толстенькие щечки?» Гоне то и дело приходилось уворачиваться от навязчивых ласк. Устав от назойливого внимания, мальчик повторил маневр кота, забравшись под стол и ответив из этого укрытия разом на все заданные вопросы четко и категорично: «Нэ!» Крестная всплеснула руками и радостно констатировала, что «Игорек научился разговаривать».

Игорек – это настоящее имя Гони, на которое он не считал нужным откликаться. Судя по всему, когда он вырастет, в паспорте у него будет записано «Гоня Александрович». А все благодаря сестре. Когда родился маленький братик, Яна еще не умела выражаться членораздельно и вместо «Игорь» произносила «Го». С течением времени и развитием речевого аппарата появилась необходимость придумать ласкательную форму этого имени. Так и появился «Гонечка», с энтузиазмом подхваченный всеми членами семьи, и «Гонька» – в минуты ссор. Хотя ссорились дети редко. Взрослая Яна (три с половиной года – солидный возраст!) проявляла по отношению к брату мудрость, такт и безграничное терпение, снисходительно закрывая глаза на его капризы и шалости. И, хотя Гоня по росту стремительно приближался к ней, а по объему и весу давно перегнал, все равно считала его беззащитным малюткой, как в тот день, когда он неожиданно, откуда ни возьмись появился в ее жизни, крошечный, ничего не умеющий, кроме того, как верещать, широко разевая беззубый ротик. Наверное, именно тогда Яна поняла, что на ней лежит ответственность за это орущее существо, ведь никто не сумеет лучше утешить, защитить и позаботиться. Кроме того, кто, как не старшая сестра, научит ребенка всяким житейским премудростям? Ведь от старших сестер можно узнать очень много полезного, такого, чему родители не научат – это Яна знала по собственному опыту. Вот, например, приходишь ты в гости и, чтобы угодить хозяевам, надо обязательно сказать, как учила сестра Вера: «Как здесь прикольно! Супер!» – и хозяева радуются и смеются, и всем приятно. А если тебе дарят подарок, то надо два пальца показать и сказать «Вау»! (Яна долго тренировалась), и тогда понятно, что вещь тебе очень понравилась. Вот какие бесценные знания можно получить от старших! Конечно, весь этот опыт должен со временем перейти брату, а пока Яна вела с ним упорные занятия по развитию речи: «Гоня, скажи: те-ле-ви-зор. Скажи: по-то-лен-це (в произношении этого слова Яна сама была не очень уверена). Скажи: шаш-лы-ки.» И Гоня старался. Действительно, это справедливо – если умеешь кушать шашлык, научись произносить это слово.

Тетя Люся, поохав над детьми, догадалась, наконец, предложить им чаю с печеньем, что было воспринято с воодушевлением. Оставив увлеченно жующих малышей на кухне, наивная тетя удалилась в комнату, решив, что может спокойно заняться своими делами. Зря она так думала. Во-первых, печенья было мало. Яна с Гоней быстро смолотили всю пачку, потом, от нечего делать, порвали обертку на мелкие клочки. Во-вторых, на кухне вообще было мало чего интересного – в ходе беглого осмотра шкафов и холодильника не было выявлено ничего заслуживающего внимания. Тогда дети отправились в ванную. Здесь уже было больше простора для деятельности. В углу обнаружилась симпатичная банкетка, словно созданная для того, чтобы запрыгивать на нее с разбегу, а потом плавно соскальзывать на пол. Придумала такую игру, конечно, Яна, а Гоня с воодушевлением присоединился, и продолжал скакать, пока больно не ударился головой о кафельную стену. Не закричал – от боли он принципиально не плакал, только от обиды – однако, сфера интересов переместилась с банкетки на раковину и сопутствующие предметы.

Вот ведь какая странная вещь – зубная паста! Когда чистишь зубы, кажется, она вкусная, а если начать есть ее в больших количествах, то во рту горько и тошнит, Яна много раз проверяла. Зато для рисования она незаменима, особенно на гладких поверхностях – окне или зеркале. А на обоях плохо получается, неровно. Яна недавно научилась рисовать домики и машинки, поэтому у нее получились красивые картинки, а Гоня мог изобразить только каля-маля, в крайнем случае солнышко. Поэтому нельзя сказать, что он сильно украсил тети Люсино зеркало, не то, что сестра – молодец, просто произведение искусства получилось. Остатками пасты Яна вымыла ванну так, что она засверкала белизной, вот какая чистая стала! С рулоном туалетной бумаги тоже можно очень весело играть, это они еще дома пробовали: отрываешь кусочек, комкаешь, смачиваешь водой. Потом еще один кусочек, и еще. Всю эту кашицеобразную массу надо как следует помять и слепить в комки, которыми можно бросаться друг в друга. Такая забава никого не оставит равнодушным.

Но от игр – к делу. Яночка была хозяйственной девочкой и по дому умела делать все, во всяком случае, ей так казалось. Так почему же не помочь тете Люсе навести порядок? Начала Яна с поливки цветов – работы приятной, но ответственной, которую иногда доверяла ей мама. Люсина пальма, сиротливо скривившаяся в горшке, конечно, нуждалась в поливке, и Яна направилась на поиски пластиковой бутылки, ведь именно из нее следует поливать цветы. Ничего подобного привычной светло-голубой емкости она не нашла, однако в буфете во время недавнего осмотра попадалась ей на глаза нечто пластиковое с яркой наклейкой. Сойдет на худой конец, – решила девочка и направилась на кухню. Гоня поплелся следом. Бутылка была извлечена и подвергнута тщательному осмотру. На этикетке Яна прочитала буквы: С, О, А и еще какие-то незнакомые. Девочка потрясла бутылку – темная жидкость вспенилась. Найдя результаты исследования вполне приемлимыми, Яна вернулась к растению и, не без труда открутив пробку, вылила пузырящееся содержимое в цветочный горшок. Вечером она расскажет маме, как помогла тете Люсе, и мама ее похвалит. Мама всегда называет Яну умницей и помощницей. А иногда говорит, что они с Гоней варвары – это значит, они много дел по дому успевают сделать.

Внезапный вопль тети Люси заставил девочку оторваться от своего занятия и поспешить на кухню, где взору предстала душераздирающая картина – Гоня с раздувшимися щеками и плотно сжатым ртом, упрямо мотал головой и что-то мычал; тетя Люся, в слезах тормошащая мальчика и умоляющая «выплюнуть гадость» – все это встревожило Яну, но не надолго, ибо ситуация скоро прояснилась – достаточно было взглянуть на опустошенные кошачьи миски. Успевший проголодаться Гоня не устоял перед «Вискасом», забракованным привиредливым котом, и был застукан крестной в момент поглощения сухого корма. Люсин визг заставил его с удвоенной скоростью запихать в рот оставшиеся в миске пахучие кругляши, и теперь жертва собственной жадности походил на хомяка, готовящего запасы на зиму. Тетя плакала и теребила Гоню за щеки; тот уворачивался, не в состоянии прожевать, но полный решимости не расставаться с добычей. Яна могла бы посоветовать Люсе оставить мальчика в покое – неужели так жалко этого неаппетитного корма, тем более Гоня все равно не отдаст – но разве взрослые слушают умные советы? Тетя Люся бормотала что-то про микробы, глисты, а Гоня тем временем усиленно жевал. Через некоторое время инцидент был исчерпан, расстроенная Люся отвела сытого Гоню и Яну в комнату и усадила на диван, вывалив перед ними привезенные из дома игрушки, а сама уселась к компьютеру. Яна знала, что тетя Люся сидит в интернете – Вера все время там сидела, только у сестры интернет интересный – с движущимися картинками и музыкой, а у тети скучища – много-много мелких букв – ерунда, а не интернет.

Игрушками Яна с Гоней занимались недолго – что за радость играть в то, что давно знакомо, а вот деревянные мисочки в серванте их заинтересовали – можно и кашу, и суп сварить понарошку. Тетя Люся только вздохнула, не отрываясь от компьютера, решив, видимо, что чем бы дитя не тешилось… И в тот момент, когда Гоня с увлечением стучал мисками одна-о-другую и выкрикивал: «Ка! Ням-ням!», в коридоре настойчиво зазвонил телефон. Тетя Люся, неохотно отведя взгляд от экрана, поморгала, как бы уясняя задачу, сняла очки, потерла переносицу и, вдруг очнувшись, бросилась отвечать на звонок. А очки, между прочим, остались лежать на столе. Люся, конечно, не могла знать о нездоровом пристрастии крестника к этому предмету, равно как не имела она представления о недавнем неприятном событии, когда папа сильно ругался и чуть не отшлепал Гоню за издевательство над дорогущими, из Швейцарии привезенными, очками; и то, что новые очки теперь прячут на самую верхнюю полку, ей было неизвестно, иначе не оставила бы она так бездумно этот необходимый аксессуар на растерзание. Яна и глазом моргнуть не успела, а брат уже взгромоздился на стул, нацепил очки сначала, как и положено, на нос, потом на шею, на коленку, и, не оставшись довольным результатом, выгнул дужки в обратную сторону. Оправа обиженно хрустнула, и, не стерпев столь варварского обращения, поломалась, выплюнув тонкое стеклышко. Удовлетворенный Гоня сразу потерял к очкам интерес, мячиком скатился со стула и потопал к дивану, на котором занялся игрой «пык-ко» (прыг-скок). Яна же, как человек опытный и дальновидный, прекрасно понимала, что улики надо уничтожать, поэтому, метнувшись к столу, схватила и спрятала то, что раньше было очками, поглубже между диванных подушек, а сама с невозмутимым видом занялась куклами. Поэтому у тети Люси, вернувшейся из коридора, никаких подозрений не возникло.

– Ну вот, детки, звонила ваша мама, а я ей сказала, что вы у меня умнички и хорошо сами играете. Сейчас я еще немножко поработаю, а потом расскажу вам сказку.

Но поработать у тети Люси не получилось, потому что без очков это было совершено невозможно. А куда они делись – никто, естественно, не знал. Бессловесный Гоня молчал, а Яна была слишком поглощена прической куклы Гали. Тети Люсины поиски оказались напрасными – очков не было ни под столом, ни на секретере, ни в шкафу. Видя отчаяние крестной, дети подключились к процессу – искали тщательно и добросовестно, Яна – в кошачьей миске, в холодильнике, в стиральной машине; Гоня – в мусорном ведре и в унитазе, но все было бесполезно: проклятые очки как сквозь землю провалились! Наконец, Яне пришла в голову замечательная идея, и она предложила поискать очки в интернете, потому что в интернете можно найти что угодно, но тетя лишь отмахнулась. Признав бесплодность поисков, тетя Люся со вздохом опустилась на стул и с убитым видом констатировала, что раз уж работа «накрылась», она вполне свободна на сегодня и может рассказать детям сказку.

Яна и Гоня разом примостились рядышком, причем девочка залезла тете на колени, а не терпящий фамильярности брат устроился прямо на полу, и потребовали сказку про Золушку. Сюжет тетя Люся еще не успела забыть и покорно начала повествование. Дети внимали, затаив дыхание, но недолго, ровно до того места, когда выяснилось, что Золушкина родная мама умерла. Здесь Яна потребовала пояснений – что значит умерла? Она что, залезла в домик и застряла, как Винни Пух? Нет, конечно, терпеливо объяснила рассказчица, просто она перестала жить, дышать, ходить… Яна недоумевала – а что, когда люди умирают, они и гулять не ходят? Что же они тогда делают? Выяснилось, что ничего не делают – их закапывают в землю, и они там лежат. «Тетя Люся, ты что говоришь? – выдала девочка после недолгого раздумья. – Им же там больно и скучно.»

Сбитая с толку тетя Люся попыталась продолжить историю:

– И вот, когда Золушку не пустили на бал, стало ей очень грустно. Села она в уголок и принялась горько-горько…

– Пихаться и толкаться, – с увлечением подхватила Яна, – а потом сказала мачехе: «Ты что, совсем оборзела, что ли?» И по башке всем дала. А потом Золушка села на самолет и улетела далеко-далеко, в Турцию, на море. И там кушала мороженое, и пирожное, и кашу, и много жвачки. Все. Конец.

Яна с удовольствием наслаждалась произведенным эффектом. Действительно, новая, более справедливая на ее взгляд версия сказки потрясла тетю Люсю. Девочка давно убедилась, что знания, почерпнутые у старшей сестры и ее друзей, впечатляют взрослых до глубины души. Судьба Золушки оставила равнодушным только Гоню, который, утомленный рассказом, возобновил попытки выманить кота из-под дивана. На этот раз юный натуралист старался соблазнить животное остатками печенья. Зажив сладкие крошки в кулаке, Гоня совал пухлую ручку под диван и призывно кричал: «Мяу! Ням-ням!», на что «Мяу» реагировал презрительным шипением.

Но и без кота хватило детям впечатлений. Яна была мастерицей выдумывать всякие забавы, кроме того, за ее плечами был солидный опыт занятий в театральной студии с преподавательницей Еленой Удавовной (отчество «Эдуардовна» оказалось совсем уж непроизносимым). Итак, в тот день дети играли в:

– день и ночь (когда день – надо бегать, когда ночь – бухаться на пол и спать);

– зайчика и волка (волком был, конечно, Гоня, потому что он умел хорошо выть и кусаться);

– кота и мышку (это то же самое, но надо не выть, а остервенело мяукать);

– просто веселую игру (нужно бегать и смеяться).

Тетя Люся тоже пыталась участвовать в играх, вернее, мешать, так как бестолково путалась под ногами, ахала, беспокоилась, что дети переломают мебель и себя, и умоляла остановиться. Наконец, волевым решением тетя постановила всем отправляться на прогулку. Упаковав малышей в куртки и шапки и попутно перепутав что кому надевать, Люся вытащила детей на улицу, причем Гоня гордо вышагивал в розовой шапке с цветочками и левом ботинке на правой ноге и правом на левой, а Яне досталась мальчуковая кепка с машинкой, чему она была очень рада.

Двор был странным и незнакомым. Привлекательным и интересным, как показалось Яне. Тревожным и опасным, подумал Гоня. Здесь даже качели скрипели по-другому, настороженно. А деревья были выше и красивее, чем в родном дворе, решила Яна. И лесенки на детской площадке так и манили. Нет, мне здесь решительно не нравится, сделал вывод Гоня. Но тетя Люся, не ведающая о детских размышлениях, тащила малышей вперед.

За время прогулки произошли следующие события: Гоня орал и не хотел идти во двор; Яна упала и вымазалась в грязи; Гоня потерялся; Люся и Яна бегали и искали Гоню; Гоня нашелся в песочнице; Яну облаяла соседская собака, и она плакала; Гоня гонялся за вороной; Яна чуть не грохнулась с качелей; Гоня делал «пык-ко» со ступенек и упал; Яна и Гоня нашли лужу и бросали в нее камни; Гоня орал и не хотел уходить домой.

За прогулкой последовал обед, наскоро и неумело приготовленный тетей из чего бог послал, но съеденный, тем не менее, с аппетитом. А вскоре после этого появилась, наконец, мама, немного встревоженная разлукой, но сразу успокоившаяся при виде целых и невредимых отпрысков. Увидев ее, Гоня немедленно и громко заорал, высказывая обиду и недовольство ее долгим отсутствием. Однако, скоро он замолчал, утешившись шоколадкой и баночкой мыльных пузырей, заботливо припасенных мамой.

Эти пузыри они выдували с Яной по очереди по дороге домой, пока шли к метро, а в метро мама пузырек отобрала, чтобы они людей не перепачкали. В вагоне Гоня немного подремал под мерный стук колес, а Яна спать не стала, потому что она взрослая, а сидела и рассматривала картинки на стенах. Такие странные картинки – люди на них счастливые, улыбаются, а занимаются ерундой какой-то: кто на таблетки любуется, кто среди кучи ботинок на полу сидит, а один дяденька глаза выпучил и делает вид, что летает, а вокруг него разноцветные баночки. В общем, ничего не понятно.

Дорога была недолгой, и скоро все они оказались дома, где еще раз пообедали, а заодно и поужинали, а потом пришла Вера с занятий, и папа с работы, а вечером зашли дедушка с бабушкой, которая уже успела вернуться из санатория с поправленным здоровьем. Бабушка, как всегда, принесла вкусные пряники и мармелад, а дедушка подбрасывал Гоню высоко-высоко, до самого потолка. И Яна подумала, что нет ничего лучше таких вечеров, когда вся семья собирается вместе. А Гоня ничего не думал, потому что визжал от восторга, пока летал.

Когда Яночка засыпала, до нее донеслись обрывки разговора родителей о «хулиганах, которые разнесли Людмиле всю квартиру», но она не поняла, о каких хулиганах идет речь и зачем Людмила пустила их к себе. Однако, сил прояснять этот вопрос уже не было. Рядом в своей кроватке громко сопел Гоня, раскинувшись во сне и обняв одной рукой куклу Галю – Яна иногда разрешала ему брать ее с собой в постель. Решив отложить расспросы до утра, девочка сладко зевнула, свернулась калачиком и заснула.

И приснились детям сны, никак не связанные с событиями этого дня, но от этого не менее захватывающие. Яна увидела зеленую лягушку, которая громко квакала и валялась в грязи, а потом не хотела умываться. А Гоне приснился огромный яблочный пирог – такой большой, что он не мог съесть его целиком. Это было очень обидно, потому что чем больше он ел, тем больше пирога оставалось на тарелке, и мальчик нервничал и торопился, опасаясь появления конкурентов. К счастью, этот сон внезапно закончился и начался другой, менее тревожный, и до утра можно было жить спокойно.

Октябрь-ноябрь 2009.